Валерий Горелов
Комфорт проживания и самосотворение
За время, проведенное вместе, Виктима и Ворон научились в одно движение понимать друг друга. Долгими ночами в темницах она учила Ворона говорить человеческими словами, а он ее – птичьими. Ворон мог становиться очень большим, и когда из-за своего неподатливого и бесстрашного характера ей приходилось спать на каменном полу, он подстилал ей свое крыло. У Ворона, оказывается, была жена, но детьми они так и не обзавелись, хотя и были верны друг другу. Так вот – он еще умел и петь, правда, не очень музыкально, но старательно.
Братья явились, но не по одному, как думала Маалат, а все вместе, при полном вооружении, как будто она могла с ними воевать. Они были лучшими воинами, отважными и бесстрашными к врагам, каким был и их отец. Но сейчас каждый из них мечтал забрать себе Божью силу, чтобы покорить своих же братьев и возвыситься. Но все это, как сказал ей отец, привело бы к полному уничтожению рода Измаила, а следом и всего пустынного народа. Они гремели у входа оружием, требуя, чтобы сестра вышла к ним. Но первой вышла Виктима с Вороном на плече, а за ней и Маалат. Виктима спросила у нее:
– Может быть, сделать так, чтобы они все сразу умерли? Но та заплакала и начала причитать, что тогда некому будет воевать за их народ, защищая его от врагов. Да у них еще и деток много у всех. Виктима что-то сказала Ворону, тот, похоже, кивнул и прикрыл свой огромный клюв. Виктима вытащила из-под своих одежд кинжал и подняла над головой. Братья кинулись вперед, Ворон щелкнул клювом, все остались на месте, лишь Виктима с Вороном исчезли. Братья, поняв, что кинжал забрали джинны, угрюмо двинулись к своим очагам и повседневной суете, осознав, что дела придется решать старым способом отцов и дедов, без Божьего участия, то есть биться за власть, отрубая головы друг другу, по-братски, по-человечески.
***
Всей службой «Страстезападения», адскими привилегиями и распределением вновь обращенных заведовал очень могущественный демон – один из падших ангелов, Самаэль. Демон-загадка, тот самый, что в виде ангела смерти явился за Моисеем. Исполнителями и мелкими служащими были инкубы и суккубы, в большинстве своем когда-то обитатели и служители в тех самых, теперь черных Абассах. Именно они однажды и задули лампады. А за красной стеной все было отлажено и четко функционировало, там лишали главного – возможности покаяться. У Агасфера же эту возможность никто не сможет изъять, ибо ему было сказано дождаться. Он все чаще и чаще стал об этом вспоминать, верно, потому и волки становились все неприветливее, а рубец на груди ныл нестерпимо.
Сегодня в 15 часов Сла̀в вошел в конфессионал. Тот, кто там находился, был вида бесполого, с лицом, густо покрытым румянами, с подкрашенными зелеными глазами, и на лбу огнем была выжжена пентаграмма. Грубая, совсем черная ряса скрывала все от шеи до пола: все, кроме пальцев рук, они были с желтыми острыми когтями. К Сла̀ву он обратился шипящим по-змеиному голосом:
– «Расскажи, что было у тебя в прошедшем времени? Знай, что греха не существует, есть только проявление страсти. Если ты готов это проявление продать, то мы можем совершить такую сделку», – звуки его шипящего монолога отражались бегающими, мерцающими линиями света под крышкой конфессионала. Все, что происходило в этом пространстве – снималось, а каждое слово писалось.
Немало прошло времени, прежде чем Сла̀в изложил свою историю в самых мелких подробностях, которые помнил. С него требовалось описать все эманации, которые он чувствовал от страдающей в приближении смерти и молящей о спасении. Он старался в словесах быть эмоциональным и страстным, где-то внутри понимая, что тем, что сейчас делает, он открывает дверь к новой своей сущности. Вот такое страстезападение и самосотворение.
***
Бог сотворил людей, а люди сотворили идолов. Сатана был сотворением божьим, а Молох – творение человеческое. В прославление этого идола матери бросали в огонь своих малолетних детей. Ритуальные детоубийства впоследствии были запрещены законом Моисеевым и карались смертью, но семиты их еще долго не прекращали практиковать. На дне глубокого ущелья Енномовой долины, что звалась Геенной огненной, на юго-западе от стен Иерусалима, стоял циклоп – Молох, его бычья голова была увенчана огромными рогами, а между ног-столбов находилась громадная жаровня с углями и негасимым пламенем, куда кидали живых младенцев.
Время спружинило, и Виктима вместе со своим спутником Вороном оказались вновь в царствии восславленного Соломона – Шломо. Был душный вечер, с верхних пределов ущелья Геенны огненной было видно пламя жаровни, страшные женские крики прорывались оттуда вместе со зловонием сжигаемой человеческой плоти. Третий царь иудейский, воздвигнувший первый Храм Бога на земле, сотворил и жаровню Молоха, как бы втайне, но тайн от Бога не бывает. Бог ему многое прощал, своему любимцу, но этим своим двуличием он положил конец Храму и обрек на плен свой народ. Вавилонский царь уже выдвинулся со своим войском в поход.
Под тряпками, которыми было покрыто ее тело, Виктима сжимала рукоять кинжала, ее сердце разрывалось от желания положить конец происходящему рядом ужасу, только она не понимала, куда же надо вонзить это лезвие. Даже Бог не мог избавить людей от идолов, подобных Молоху. Люди должны были сами от них отказаться. Пройдет не одна тысяча лет реального времени, и на этом самом уступе, где сейчас притулилось истерзанное испытаниями тело Виктимы, на восходе последнего своего сорокового дня присутствия среди людей, в окружении своих одиннадцати учеников из Галилеи будет стоять Он. За это время свал ущелья зарастет деревьями, а страшные крики матерей, бросающих в огонь своих деток, заменит ужасный вой собак. Те уже много дней стаей сидели под висящим в петле человеческим телом, оно давно начало разлагаться и смердело им в ноздри. Собаки знали, что это – добыча, придет время, и она свалится к ним. Главное – успеть к трапезе. Учитель смотрел вдаль, погруженный в себя. Один их учеников хотел что-то спросить, но тот поднял руку с открытой ладонью. Листья на одном дереве мелко затряслись, а следом и все дерево заходило как от озноба. Одна из веток с грохотом надломилась и рухнула вниз. Раздутое на жаре тело при ударе о камни лопнуло и растеклось. Собаки кинулись глотать когда-то живую плоть, когда-то живого человека, однажды предавшего любовь. Учитель ничего не сказал вслух, лишь губы что-то молитвенно шептали к Отцу своему. Далее его путь был на гору Масличную и прощание с людьми до своего второго пришествия. На краю ущелья стояло одинокое дерево, листья которого так и остались навсегда дрожащими то ли от счастья встречи, то ли от страха расставания. Вот в таких страстях проходило у каждого свое самосотворение.
***
Агасфер, даже бывая в прошлом среди людей, понимал, что эти люди лишь условно живые, ибо их время уже давно пройдено. В настоящем он был тогда, когда бродил нищим и босым по земле, а потерял эту благодать быть среди настоящих живых, когда пошел в услужение.
Сатана боялся отца своего: его самый большой страх был в том, что если люди самого его, Сатану, превратят в идола, начнут ему поклоняться и приносить в его честь жертвы, как делали это на протяжении многих веков, то он станет для своего Отца ненавистным врагом – идолом. И даже одна жертва человеческая с его согласия не оставит ему больше шансов быть прощенным своим отцом. Поэтому самыми ненавистными из людей для него были те, кто, написав его имя как Дьявол, пытались поклоняться и прислуживать. Ведь принося в его прославление жертвы, они делали это против него, и тот, не любя и не веря людям, к этим вообще относился как к врагам, и поступал с ними соответственно. Виктиму он не хотел сделать ни жертвой, ни даже прислужницей. Она была живым человеком, но должна была исполнить его волю, а после рождения Антихриста он хотел наградить ее как может и вернуть в мир живых. Жертва во имя его, да еще и с его согласия, для Сатаны была подобна самоуничтожению, то есть проклятию Отца своего. Тогда он превратится в чудовище, вечно битое Отцом и осмеянное в своей слабости, как, в конце концов, бывает со всеми идолами, сотворенными людьми, а он был сотворен не людьми, а Господом. Он ненавидел идолов, но победить их можно было только уничтожив всех, кто им поклонялся, а этого он не мог. У него в аду было много тех, кто себя заявлял богами и полубогами, но идолов не было, ибо они – это нечто. Ему надо было показать Отцу несостоятельность рода человеческого, и для того ему надо было явиться на землю в людском обличии. Он был обязан доказать свою правоту, что не поклонился человеку, как совершенству, за что и был изгнан, а жертва возлюбленного Его сына была напрасной.
Агасфер умом живого человека все это понимал; он знал, кого и чего боится Сатана, поэтому мать Антихриста будут опекать и сохранять всегда. Ее вернут к людям, но только если она родит такое дитя, людей вообще не станет, ибо Антихрист покорит живых и приведет их, покоренных, на суд Отца своего. Но Агасфер также знал, что перед этим будет второе пришествие Христа, которого он ждал более двух тысяч лет, чтобы стать мертвым и проклятым. Он уже мечтал причалить к мертвым, устав быть живым среди мертвых, поэтому можно было понять, с каким нетерпением он ждал эту женщину. Он представлял, как будет с ней разговаривать, как будет ей служить в простых бытовых делах, как будет ее удивлять и ей удивляться. Он мечтал быть живым рядом с живым, ибо не может быть живое с мертвым, а мертвое с живым. Если мертвое умерщвляет живое, то живое должно оживлять мертвое, а бессмертное не может быть живым, как мертвое не может быть смертным. Агасфер знал, кого из мертвых люди сделали живее всех живых. Тот идол требовал на улице и в культуре статуи в свою честь и жертв человеческих, и всегда их получал от людей – тварей дрожащих, со словами о великой любви. Мертвые себя самосотворяют на горе и крови живых.
***
Те, что были с набеленными лицами, в черных хламидах и с отточенными ногтями, то – жрецы, которые, следуя своим ритуалам, и при полном непротивлении выбирали образ, с которым грешник войдет во врата ада. Большинство было из тех, что уже при земной жизни оформили свой образ, но были и оступившиеся, и умершие без покаяния праведники. С этими было сложно: они предпочитали вечность гореть в адском огне в образе, что им достался от Создателя. Со Сла̀вом все было просто, он мало того, что признавал свой грех добродетелью, да еще и продал его. Сразу и получил соответствующую личину, а с ней и новый, чертовской, режим проживания. Он превращался в бесполое существо с двухразовым питанием и проживанием в бараке, на нарах, рядом с такой же обслугой. Дано ему теперь видеть себе подобных во вновь ими обретенных состояниях: чертей – чертями, свиней – свиньями. Распутство, обжорство и халява сделали свое дело.
***
Материя мира сотворяется из нитей, и у той материи есть и лицевая, и изнаночная стороны. Рукодельники – ангелы, а нить – свет от Бога-Творца. Если узелки появлялись на материи, направлять и сглаживать их предстояло тонкой иглой разума, а разум предполагался человеческий. Он должен был этот мир – божье творение – полировать, совершенствовать и любовью сотворить для себя на земле рай и бессмертие. Но пока человек был смертен, грешен и больше хитер, чем умен, мир, им творимый, был явно не схож с Эдемскими кущами. Но самой большой ценностью все рано оставался человек.
Бог верил в него, и в искупление грехов послал на землю возлюбленного сына своего. На великие муки послал, и тот, пройдя весь путь человеческий, испил чашу до дна, и был опущен в ад. Дорога к Богу была закрыта со времен грехопадения, но, искупив своей жертвой грехи человеческие, Христос вновь открыл людям дорогу на небеса и вывел оттуда всех праведников, томившихся там со времен Адама и Евы. В аду и был последний разговор Христа с Сатаной. Христос верил, что с его вторым пришествием, на Страшном суде, люди в большинстве своем окажутся верны заповедям божьим и не свершится конец времен. Люди будут жить и размножаться с любовью к Богу и друг другу, как лилии в долине. Сатана на это только смеялся. Христос ушел к Отцу, забрав с собой неисчислимое количество праведников, которых Сатана держал всех одинаково, в темноте, лишив света, но никогда не применял к ним мук адских.
Христос вернулся к отцу, а Сатана начал вить гнездо, дабы в облике Антихриста окончательно отвернуть людей от Бога. Но при всем своем могуществе он не мог явиться людям в облике человеческом. Лик такой давался только Отцом. Было не обойтись без участия человеческой натуры, тут он и подобрал труса – Вечного жида, который не мог умереть и быть убитым. Сатана таскал его с собой для мелких поручений, в облике человеческом он бывал полезен. Сатана был уверен, что во время второго пришествия тот все равно будет проклят и окажется в его ведомстве, а пока его, живого среди мертвых, с трудом терпели. Однако это единственный экземпляр пока не смертный, ибо обязан был ждать. Блудницу же обкатывают согласно пророчеству и явят для оплодотворения. Огромная толпа уже готова к восхвалению и препровождению его к престолу на Храмовой горе. Вот так и они себя самосотворяли.
***
Сегодня все притащили, что он заявлял. Как это удавалось, из живого мира, да еще и прошедшего времени, изымать реальные вещи, было необъяснимо. Та часть, что досталась ему, сейчас стояла в пяти ящиках посреди квартиры. Это тот реквизит, с которым он должен был создать уют и тот самый человеческий быт. О ней он ничего не знал, последнее время Агасфер находился в каких-то придумках, известно только имя – Виктима, на людском языке это означает «жертва». Но в языках живых людей такого имени не существует; а что принцесса, так это, похоже, уже здесь демоны обозвали. Из какого времени и народа она была украдена, ему не скажут, статус у него не тот. Агасфер ее всегда представлял по-разному, но чаще разбитной, наглой и примитивной Сонькой-Облигацией из уголовного мира после большой войны. И все равно она была люба, ибо была человеком. Она была здесь уязвима для всех и вся, и от него зависело ее благополучие, здоровье и готовность принести свой божественный дар деторождения в жернова сатанинских планов окончательного изъятия рода человеческого из благодати Бога. Агасфер знал, что Сатана возьмет от нее только этот дар, но не ее жизнь точно. Любая жертва в виде жизни человеческой была для него неприемлема, ибо делала его похожим на идола, что сотворялись самими людьми, а он всегда стремился остаться сотворенным из божественного света, только оступившимся в непослушание. Он всегда хотел внушать страх, но не почитание и повиновение. Он считал, что этот страх людям во благо, потому что только страх наказания удерживал человека от многих гадких поступков. Но человек рос, развивался и стал меньше и меньше бояться. Вера и почитание Бога ослабевали, растворяясь в повседневности. Со всеми учителями добра и любви в человеческом обществе жестоко расправлялись. И с Христом поступили так же, только убить не смогли, да и нет сил, способных убить то, что он принес на землю. И лучше всех это понимал Сатана, ибо точно знал, от кого это пришло. Всегда главным козырем против людей был им же внушаемый страх смерти, а Христос сказал:
– Смерти нет.
Сатана считал, что страх должен быть ежеминутно рядом с человеком, ибо синонимом слова «любовь», конечно же, является слово «страх», а лучше – «ужас». Вот он и старался быть этим ужасом, являться чудовищем и страшить. Так, в страстезападениях самосотворялся Сатана – падший ангел, ослушник и спорщик, нареченный людьми Дьяволом.
***
Связку сушеных бананов, что Ворон украл на базаре у Храмовой горы, они доесть не успели: свет померк, и они оказались совсем в другом месте и в другое время. Это был Константинополь времен правления Константина Мономаха IX. Теперь было ясно, что возвращать их будут той же кривой траекторией, по которой закинули. В тот раз долго пробыть здесь не довелось, ибо разряженный городской чиновник – судья, на потеху толпе приказал ей совокупиться с ишаком на помосте городского базара. Все кончилось тем, что она плюнула в его сальную рожу, толпа кинулась на нее и сразу умерла. Ворон в этот день был зол и жесток, вторая волна наката была из стражников с мечами и копьями, она тоже умерла. Потом стали выносить образа и петь, а главный, с самой большой иконой, во всю глотку орал, что ей выколют глаза, отрежут нос и уши. В государстве, где ценилась красота и порицалось уродство, выкалывание глаз и отрезание языков процветало. Эта страна – наследница Рима, приняла христианство на государственном уровне, что оказалось лишь способом управления гражданами, а не воспитанием добродетелей. Правители были мужеложцы и заводили жен для приличия. Престарелая императрица Зоя вышла замуж за Константина Мономаха, который был на 20 лет ее моложе и притащил свою молодую любовницу. Тогда империей правила «шведская семья». Родители своих мальчиков превращали в евнухов, желая им процветания в услужении богатым чиновникам-педофилам. Там правили чины и деньги. Государство Ромеев гибло и разорялось. Так правили василевсы, однажды объявив свое право на власть тем, что они славят Христа. Скоро крестоносцы пойдут на Константинополь, а там и Султан Махмуд II начнет собираться в поход.
***
Сегодня чинили Агасфера, что-то, вживленное в него, перестало работать. Волки при его появлении настораживались, у некоторых появлялся оскал и совсем не холуйские взгляды. От него пробивался запах человеческий, враждебный и чуждый всему миру, что его окружал, а это становилось опасно. Хоть убить его никто не мог, но покалечить, что помешало бы его полезности в данный отрезок времени, было вполне возможно. Но все прошло удачно, и, выйдя в толпу, он был любезно приветствован всем окружающим зверьем, а на улице, казалось, с каждым часом теплело. Волки слонялись без дела, дожидаясь ночи, чтобы по приказу того самого разума начать утилизацию, черти перерабатывали, а публика купалась в халяве и обжорстве. Все шло по планам своего сотворителя.
Вчера Агасфер достал из ящика две чайные пары, расписанные красными розами с золотом, они завораживали своей небесной чистотой, поднимая из тысячелетнего плена те детские краски окружающего мира и первое нежное чувство подросткового возраста. Это было то, чему мертвые не внемлют: это была красота. На свету розы, казалось, светились в тонком фарфоре, это был свет жизни и милости, который разжигает огонь небесный. Здесь ведь неба не было, был сладковатый, плотный туман, из которого то тут, то там просматривались силуэты сатанинской обслуги. Были слышны где-то высоко, за этим туманом, крики перелетных птиц, которые пугались, теряя под собой живую землю. Агасфер становился другим, ему не было страшно, ведь он сам себя сотворял.
***
В этот раз их заземлили только с третьего раза, но в очень хорошем месте: у маленькой речки с кристально чистой водой, которая все время играла всплесками и разводами. Это рыбешки за мошкой охотились. Все новости принес Ворон, вернувшись с большим печатным пряником в клюве. Оказалось, не только трижды приземлили, но и перепрыгнули лет на триста пятьдесят вперед. Сейчас они были в Угличе времен княжения Мстислава Удатного, прадедом которого был старший сын Владимира Мономаха – Мстислав Великий. Это был тот самый день, когда князь ждал прибытия половецкого хана Котяна, на дочери которого был женат. Это был 1222 год, когда на земли половецкие вторглись монголы под командованием Субэдэя. Разбитый хан Котян примчался в Углич за помощью. Но сначала он побежал к шаманам за пророчествами. С утра князю Мстиславу схимник монастыря Святого Креста в Смоленске, которому он полностью доверял, поведал, как Котян у своего идола – каменной бабы – по требованию шаманов принес в жертву девочку, крещеную во Христе. Монах стоял на коленях, молил не идти ни на какие договоры с половецким ханом во имя Христа и веры православной, но князь решил иначе, а послов, которых ему прислали монголы с заявлением, что не собираются воевать с русскими, он отдал половцам на растерзание. Для монголов убийство послов и купцов было одним из самых страшных преступлений, и они перешли границы Киевской Руси. В битве на Калке Русь теряет 90% своих войск и лучших князей. Монголы количеством в два раза меньшим наголову разбили русских, это было непонятное и страшное для Руси событие, а это было только начало череды ужасных лет для русских людей. Приближалось нашествие Батыя, русский князь Мстислав, крещеный под именем Федор, тот, что станет дедом величайшего из русских князей Александра Невского, самосотворялся в своем ореоле удачного храбреца, соблазненный язычником, который принес в жертву русскую девочку, рожденную во Христе.
***
Кто бы мог подумать, что Агасфер вдруг как-то внутри почувствует желание напиться, только не того пойла, что пихали кандидатам, и что звалось «Прелюдия». Он вдруг осознал, что пьянство – это не только для мертвых, но и для живых, но и тут же понимал, что это их никак не объединяет и не мирит. Желание появилось прямо с утра, после красочного и отчетливо запомнившегося сна. Он как бы сидел за столом в одиночестве, стол был перегружен уже незнакомыми яствами: осетрина, щука фаршированная, селедка – залом, форшмаки, зернистая и паюсная икра, грузди в сметане и супница с парящей стерляжьей ухой, а в центральном кадре сна – графин водки, запотевший и зовущий. Агасферу виделось, что при его помощи он сможет разделить с людьми свои эмоции, для него теперь совсем новые. Но людей живых вокруг не было, поэтому и выпивка с той закуской оформилась только как грезы.
В телевизоре с утра мужики рядились в женские одежды, заплетали коски, красили глазки и прокалывали ушки. Веселость была всеобщей; мертвые не болели, не простывали и не мучились животом, а с живыми такое случалось. Агасфер тоже не мог хвастаться своими хворобами, да и у кого сочувствия искать, а та, кого он ждал, была живой и смертной. Он мучился, размышляя, сможет ли он понимать и быть понятым той, кто имел душу и великий дар деторождения. Ему опять становилось страшно, но это был страх не перед плетью. Это был другой страх – что, служа Сатане, и живя среди мертвых, он потерял уже свою главную дорогу, в которую его когда-то, прижав к себе, благословила мама. Агасфер знал, кого ночью волки вытаскивают и рвут. Это были те, кто умершими просил у Господа дать им хоть минуту на покаяние. Вся архитектура гнезда работала над тем, чтобы мертвых сделать еще мертвее, так как руку божью, протянутую каждому при рождении, было сразу не разжать даже смертью. Агасфер выстраивал в себе вроде и заново чувства красоты, сочувствия и заботы. Он собирался быть живым рядом с живой, он самосотворялся.
***
В год 1220, когда преставился святой наставник Авраамий Смоленский, инок – чернец Филимон – принял схиму и Архимандритом Ефремом был отправлен служить укреплению веры Христовой в Галицкое княжество, на приграничные рубежи русских земель. Филимон прибыл в Галич сразу после того, как Мстислав Удатный разгромил в жестокой битве венгров и поляков и изгнал их, окончательно утвердившись на их землях. Филимон стал служить князю, неся слово Христово против еще живых языческих обрядов и праздников, и когда князь отверг его молитвы против союза с половцами, видение страшного будущего, неотступно преследующее схимника, свалило его в тяжелой болезни. Во время большого совета в Киеве, где 15 князей под предводительством Мстислава Удатного объявились в союзе с половцами, он находился в тяжелом бреду и огненном жаре. Монах поднялся в тот день, когда последний в строю ратник выходил на бой. Он сначала шел за ними, потом полз, но не благословлял, а отговаривал. Он хотел, чтобы они жили, а их гнали на верную и страшную смерть. На следующий день его с восходом солнца нашли жители. Он сидел в зловонной луже, мертвый, зажав в руках Крест. Со скотного двора принесли мешок, запихали туда монаха и замуровали в камнях ближайшего пригорка. Так, в безымянной могиле почил пророк, не сыскавший ни ратной славы, ни прославления святым. Только после того 31 мая 1223 года и далее в веках схимника Силуана вспоминают в молитвах гонимые и униженные русичи. А вернувшийся вскоре князь Мстислав не сможет жить в Галиче, ибо постоянно будет слышать стук из того самого пригорка у зловонной лужи. Он переберется на юг киевской земли в Торческ, где и умрет в возрасте 48 лет, незадолго до смерти приняв монашество. Батый позже сотрет этот город с лица земли.
***
А он стал стариком в 48 лет, в тот день, когда погибли все, кто был ему дорог и им любим. Они не вернулись из концертного зала на Дубровке – жена, дочь и зять остались там, в числе тех 130, принявших смерть. Это было в городе на семи холмах, где самой высокой его точкой была перевернутая лилия. Тогда он и стал стариком; если еще притом не был бы дедом, и на руках не осталась бы эта дитя, солнцем рожденная, тогда он бы и жить перестал. Так они остались вдвоем с пятилетней внучкой, совсем худенькой рыженькой девочкой с именем Любовь. С самого своего рождения она была даром небес, а в пять лет, осознав, что произошло, стала еще больше не похожа на своих сверстниц. Дед тогда плакал, когда она, стоя на своих худеньких ножках у зеркала и расчесывая свои золотые волосы, сказала ему:
– Деда, я никогда не буду стричь свои волосы, чтобы каждое утро, расчесываясь, вспоминать маму, папу и бабушку.
Дед зарыдал, она кинулась ему на шею и сквозь святые слезы прошептала:
– Деда, нас спасет любовь, а я ведь и есть Любовь.
Дед же всегда потом плакал, и когда она в платочке шла к причастию, зажав в маленьком кулачке свечку, и когда она росла, плакал от того, что она такая умная и красивая. Эти слезы помогали ему сохранить разум и здоровье. Горе принуждало его плакать от любви, но скоро он перестанет плакать. Он сойдет с ума, когда эта шестнадцатилетняя рыжая лилия исчезнет. Дед ночами будет писать на листках из ее школьных тетрадей обращения к людям о помощи, как то было принято, за вознаграждение, а днем расклеивать их по городу. Квартиру отберут риелторы, а дед умрет зимой, полураздетый, сидя на промерзших комьях родной земли, за которую он воевал, и в которой лежали все его предки. Его найдут без имени и прописки.
Любовь, она или есть, или ее нет. Мало или много ее не бывает, она просто есть. Она не приходит и не исчезает. Она вечна, ибо это – главное, что было Христом оставлено, и с того дня люди перестали быть дикарями. Мир любви не надо обретать и потерять нельзя, он заповедан. Его можно лишь предать, и если первым убийцей был Каин, и он был прощен, то первым предателем был Иуда, и он прощен не был.
***
Ворон не питался падалью. В его роду падальщиками были те, кто был проклят их племенем. Те были лишены ума и сверхсил, что были обретены их предками еще на восходе мира и сотворения человека. А с сотворения Бог сказал служить человеку, и те, кто предал слово, были прокляты и стали падальщиками. Ворон не служил демонам, он служил и охранял живого человека, он не любил мертвых, хотя всегда чувствовал приход смерти за жизнью, и потому всегда находился на тонком рубеже между живыми и мертвыми. Он умел понимать живых, и посему привязывался к ним, а защищая жизнь, укреплялся в силах и вере, что он тоже тварь божья, а не порождение Сатаны. Вороны не звали смерть, они лишь предупреждали, что она уже на подходе, а этот инструмент – всегда отточенный и безжалостный. Ворону нужно понимать, что человек с ним рядом. По воле божьей они выжили в стране Эдом, в тлеющих руинах началось их служение жизни. Он когда-то потерял свою верную подругу, она была убита влет ястребом, и теперь его единственной привязанностью стала эта рыжая девочка, к которой его приставили охранять в ее странствиях во времени. Он воевал за нее, кормил и, как мог, был ее другом. Ястребу он отомстил, убив его и все его потомство. Потеряв подругу, он был обречен на одиночество, потому охранять и сохранять Виктиму стало его главной задачей и предназначением. Он справлялся, как и его предок, который в страшный голод по божьему распоряжению утром и вечером носил мясо и хлеб пророку Илии. Он носил пищу девочке, которая в своем сочувствии маленькой пчелке или зверюшке плакала, а в собственных страхах крестилась, а в ответ на попытку ее оскорбить или унизить была бесстрашной и твердой. В диком мире она не дичала, а оставалась прекрасной и взрослела в вере своей. В долинах порочных веков цвела эта рыжая лилия, облитый солнцем цветок архангела Гавриила. Не знавшая, кто она есть, из которой исчерпали память, но не смогли забрать то, что забрать у человека нельзя – веру Христову. Опираясь на нее, она – в рубище, во вшах и голоде самосотворялась ликом человеческим.
***
В конце 20-х гг. XIX века ему довелось общаться с английским физиком У. Николем, как раз в тот период, когда он изобрел свое устройство поляризации света. В нем луч света преломлялся и полностью отражался. Все время, что они были рядом, этот талантливый ученый и пацифист говорит только о свете в любом его проявлении, как возникающем из тьмы, так и поглощаемым тьмой. О великом его предназначении для всего живого, как то, что пробуждает от сна разум и лечит немощь. Агасфер не хотел думать о ней с тем именем, что дали ей демоны, для них она виделась Виктимой (жертвой), а он хотел звать ее Николь – светом во тьме. Он еще ее не видел, но уже обожал. Будучи живым, его тянуло к живому, это превращалось в страсть, и он вновь учился мечтать, а мечтать – значит жить, надеяться и верить, возвращаться и удивляться, самому удивлять.
Она теперь сидела, облокотившись на камень, и держала за ручку кинжал, зажав лезвие худыми коленками. Из колючих кустов малинника на нее скалился здоровенный волк. Шерсть у него на холке дыбилась, с языка сочилась желтая слюна давно оголодавшего зверя, и он прыгнул, неловко так, как-то боком, не долетел, упал у ее ног после хлопка крылом. Волк был парализован, глаза его видели, но тело было отдельно. Он явно был ранен, из его бока торчало обломанное древко стрелы. Ворон сел на него, потоптался, захватил клювом обломок стрелы и не без усилий вырвал его. Волк дышал впалыми боками, это был не оборотень, а обыкновенный обитатель этих лесных трущоб. Ворон спрыгнул с него и, немного отдалившись, нащипал в клюв травы, а потом глубоко и плотно забил ее в волчью рану. Тот лежал, непрерывно глядя в одну точку: он, похоже, собрался умирать, а волки умирают молча, без визгов и стонов. Ворон запрыгнул девочке на коленки, два раза моргнул своими черными глазами, волк подскочил и кинулся в кусты. Зверей Ворон никогда не убивал, считая, что их мотивы нападения на его подопечную были свиты не из коварства и похоти, как у людей. Ворон жалел жизнь, но человеческая явно была не в приоритете. По щелканью клюва Ворона было понятно, что он знает, что волк все равно умрет, но не от раны, а от голода. Виктима с ним научилась разговаривать, хоть и примитивно, но достаточно понятно. Ворон клювом срезал толстую ветку с малинового куста, обсыпанную красными пахучими ягодами, и преподнес ей, вроде даже как расшаркавшись. Они ели с куста сладкую ягоду и ждали часа возвращения. Двигаться во времени им было дозволительно только туда, куда им было определено. Ворон все это время, находясь с живым и слабым существом, стал пытаться самосотворяться в роли друга человеческого, ведь другом человека может быть не только человек. Да и может ли быть человек человеку другом, ведь быть таким – это тяжкий труд?