полная версия

Валерий Горелов
Комфорт проживания и самосотворение

А в тот час, хорошо выспавшись, лауреат рассуждал о том, не слишком ли много он пообещал своим помощникам, но положение было безвыходное, и он, озираясь по сторонам своего кабинета, полез в свои закрома. Это был хорошо замаскированный в стене сейф, его личная территория. Эта территория была прилично загружена не только бумажными деньгами, но и золотыми монетами, которые он коллекционировал со студенческих лет, их было много, и это утешало. Мефистофель к встрече с лауреатом посмотрел все его делишки, он был вынужден быть готовым, так как поручение было от самого близкого, что рядом с Высочайшим. Он лауреата не ненавидел, тот ему был просто омерзителен во всей картинке, созданной им на ниве медицинского служения людям. Сейчас он сидел у лауреата за спиной, когда тот умиленно передвигал тяжелые коробки в чреве своего бронированного сейфа, вывезенного из побежденной страны. Не был бы он Мефистофелем со своей страстью к золоту, если бы отпустил эту мерзость без оброка. Сзади что-то заскрежетало, лауреат обернулся, – в кресле сидел тот самый, с копытами. Он скрипел зубами и как бы улыбался, улыбка эта была от уха до уха как у акулы-людоеда из мультика про русалочку. Лауреат покрылся холодным потом и пытался что-то сказать, но не смог, да его и не спрашивали. Мефистофель достал откуда-то из-за спины два мешка из грубой кожи, с ремнями-застежками, в такие, наверное, собирали дань падишахи и джинны. Содержимое коробок скоренько перекочевало в мешки. Гость затянул ремни и, слегка крякнув, исчез из кабинета. Лауреат в панике забегал по кабинету, все закрыл и зашторил, и лишь спустя мгновение осознал, что сокровищ у него больше нет, остались только почет и уважение. Мефистофель сегодня же передаст великому герцогу Астароту в хранилище сокровищ ада золото лауреата. Но те тридцать сребреников были не оттуда. В том Мефистофель убеждал доктора Фауста, и готов был повторять, что те деньги были из людских загашников. Облеченные коронами и ряженные в религиозные хламиды всегда найдут такие сребреники для тех, кто готов предать своего же спасителя и своих же пророков. Он был циник и презирал людей, но боялся, как и все, гнева Божьего, заставляя бояться ада таких вот лауреатов, которые в бытие Бога не верили, а верили в очередные новые идеи новых же правителей. Только вот собаки, что вкусили плоти висельника, по всему миру разбежались, и в современной жизни влюбляли в себя людей с целью стать самыми близкими и верными.

***

Теперь она все время сидела за рисунками; выбрала толстую тетрадь, открыла первую страницу и села рисовать. Она старалась делать это так, чтобы Агасфер не видел, что она там прорисовывает, но ее натура, правдивая и бесхитростная, конечно, ничего скрыть не могла. Прошел не один день, прежде чем как-то ночью он просмотрел тетрадку, упавшую с ее кровати. Она клала ее на ночь с собой. Агасфер вник в суть ее рисунков и связанных с ними размышлений. Все, что она рисовала, было вокруг цифры сорок, которая в Библии связана со скитаниями, символизируя путешествие человека по руслу жизни к ее истоку – истине, которой является Бог. Это были рисунки великого поста, когда дьявол искушал Иисуса Христа в пустыне; и сорок часов, когда Спаситель мертвым возлежал в гробу. Это и Моисей, который сорок лет блуждал по пустыне вместе со своим народом; и пророк Илия, который сорок суток шел к горе Хорив, где увидел Господа. На одной странице рисунка не было, но из того, что было написано с ошибками и не очень ровно, можно было разобрать, что беременность у женщины протекает сорок недель. Надпись была перечеркнута крестом. Так продолжалось изо дня в день. Они мало разговаривали, иногда она подходила к нему, брала за руку и клала голову ему на плечо, но не плакала. Плакать хотелось Агасферу: с ней он окончательно вернул в себе человека, и ему хотелось всего, что присуще человеку, а это, в первую очередь, любовь и сострадание к ближнему своему. Потом был Ной и его сорок суток плавания, сорок дней дождя и сорок дней присутствия Христа на земле после воскрешения. Все ранние рисунки Николь сохранила, и Агасфер нашел среди них солнышки, которые у нее так хорошо получались. На всех изображениях были нарисованы тонкие лучики, везде по сорок. Так свое божество в храмах изображали инки. И за сорок же дней на карте неба исчезли плеяды, и зло правило безраздельно. Так протекали последние сорок дней их совместного пребывания. По их окончании их ждет неминуемая смерть и проживание в аду. Но смерти нет, просто ей, не нажившей грехов и не познавшей любви, придется остаться навсегда среди мертвых, без неба и солнца. Здесь, в аду, сорок недель беременности быстро превратились в сорок дней, и уже было пройдено больше половины. Какие ощущения испытывала она, Агасферу было неведомо, но ему казалось, что девочка угасает. У Агасфера внутри болело все, что называется душой. Сейчас он уже точно осознавал глубину собственного греха и боль наказания, он даже за нее не мог умереть, а должен узреть ее смерть. Это было невыносимо. Но, чтобы ей стать мертвой, у нее в чистилище должны забрать душу, и она там должна пребывать сорок дней, но ведь родившая Антихриста не может сохранить душу и быть рядом с Богом. Во многих последних рисунках он не разобрался, но было впечатление, что она хотела сказать ими о полном опустошении, небытии и окончании всего. Она, конечно, плакала ночью, свернувшись под одеялом и прислушиваясь к себе, и он тоже плакал, но не видя в ней жертву, а видя свет. Он плакал по свету. Агасфер уже не проклинал свое бессмертие, а благодарил Бога за то, что тот привел его к свету. Так самосотворялись Агнец и грешник.

***

Время текло быстро, сорок дней подходили к своему порогу. Там исчисление времени было очень условно, никакой связи вне стен не было, не было часов. Завтрак, обед, ужин, ранний сон. Сон был ненастоящий, и сколько он на самом деле длился, было неведомо. Николь округлилась в бедрах, и где должно поправилась, но лицом осунулась, а в глаза старалась не смотреть. Ела, вроде, нормально, много пила воды. Днем сидела за столом, прикрывшись локотками и своей рыжей копной волос, рисовала. Карандаши превращались в маленькие огрызки, и молчание порой становилось длинными, звенящими паузами. Бывало, она с какой-то наивной радостью в голосе прерывала эти паузы каким-нибудь малозначащим вопросом, и тут же отворачивалась, не ожидая на него ответа. Все эти дни она проживала в какой-то обреченности и стыде. Агасфер все думал о том алтаре, покрытом покрывалами, где та девочка должна стать бессмертной среди мертвого мира. Он молился, как умел, Отцу небесному, не за себя, за Николь. Для себя он просил укрепления в вере, чтобы силы его не оставили, и чтобы разума не лишиться. Он, что знал, ей рассказывал, как умел, рисовал, даже читал стихи и лицедействовал. Вот только «Музыку рая» или «Вальс дождя» Фредерика Шопена он не мог сотворить. В его собственном мозгу все время звучал «Реквием»⁹ Моцарта.

В июле 1791 года к Моцарту в дом пришел неизвестный посланник в черном и на условиях секретности сделал заказ на заупокойную мессу. Композитор согласился на работу и получил аванс в 100 дукатов. Тем заказчиком был Агасфер. И когда накануне смерти, 4 декабря, Моцарт в компании своих друзей пропел «Реквием», то он – величайший из всех композиторов – заплакал и сказал, что уже не закончит начатое. Агасфер был при этом, а Сальери уже придумали в их ведомстве при его же участии, ибо надо было соединить музыку смерти с грехом убийства. Зачем эта музыка была нужна Хозяину, непонятно, ибо мертвые не внемлют музыке. Тем более, что «Реквием» – это квинтэссенция всей христианской религии о неизбежном страшном суде над каждым и о загробном мире. Это чередование картин печали и траура земного человека, молящего Господа о прощении. И все это было написано так, что мало имело отношения к богослужебным обрядам, и в то же время это – одно из самых жизнеутверждающих произведений искусства, отражающее весь путь восхождения человеческого духа. Тогда Агасферу представлялось, что эту музыку Сатана каким-то образом перенес на Голгофу в момент казни Христа, и чьи-то уши тогда ее слышали. Агасфер в последнее время постоянно тоже слышал ее в голове, и все звуки ее обряжались в словах: «Спаси ее, источник милосердия».

Вокруг них временем манипулировали, казалось, совсем бессистемно. Физика не работала, работала воля Сатаны. Если Агасфер что-то подкидывал вверх, то вниз оно не падало, а так – скользило, а примерно через час оно могло с неимоверной скоростью падать. С температурой воздуха тоже непонятно: то было влажно и жарко, то сухо и холодно. Было понятно, что они в лабораторной печке, внутри нее что-то выпекали и прижаривали. За красной стеной долго готовили этот сценарий и сейчас его скрупулезно прочитывали. Ясно было, что нельзя допустить ее самоубийства, ведь тогда она будет обречена на ад. Если родит, – тоже ад. Только рожать нельзя, это и было главным в противостоянии живых с мертвыми. А самоубийством, даже агнца за чужое зло, зло не победишь, а лишь уподобишься ему в грехе и найдешь себе место в аду. Место того, кто повесился из-за предательства любви, неизвестно никому из демонов. Где тот, знает только один, а у него не спросишь. Но он где-то там точно есть. И думается, что таких уже много, а это значит, что у них там свои апартаменты с отдельным моционом.

Они оба знали, что ждут друг от друга, но о том молчали, ибо говорить о том было невыносимо. Даже мысли об этом могут лишить сил и решимости. Вот такой комфорт проживания.

***

Ночью его разбудил запах смерти. Это был точно ее запах, вперемешку с удушливо-горячими потоками воздуха он отдавал запахами горящего металла и одновременно свежей крови, в сотни раз усиленный до точки физиологического удушения. Николь в постели не было, двери были распахнуты в коридор и ту ритуальную башню. Оттуда и тянуло жаром и запахом смрада и ужаса. Агасфер метнулся назад в комнату, кинжал был на месте. Он примотал его к себе простынею, накинул рубашку и рванул вниз. Огромное помещение было освещено синеватым, как бы лунным, светом. Огромный занавес просвечивало шевелящими языками пламени, и оттуда шел поток жара и запахов. Земля по всей своей площади была зеленая, как бы травяная. Подиум вместо небесно-голубого теперь сиял чернотой, и на его краешке сидела она. Николь была в своей белой ночной сорочке с голубыми васильками, и как только увидела Агасфера, кинулась ему навстречу по зеленому полю. Она бежала, раскинув руки, и истошно кричала, а эхо этого крика в огромном колодце башни отражалось и многократно множилось. Агасфер бежал ей навстречу, она криком умоляла людей убить ее. Наперерез им, стуча копытами, мчали черти, и в первом ряду был похожий на приписанного ей в мужья Сла̀в, но они опоздали. Агасфер прямо на ходу, изо всех что было сил, всадил ей кинжал в живот. Николь откинуло назад, и сразу упав навзничь, она больше не издала ни звука и не шевельнулась.

Обессиленный Агасфер тоже упал на траву, и вдруг прямо перед ним схлопнулась штора, закрывающая вход в подземный мир. В глубине, на огромном троне, во всполохах огня сидел сам Дьявол в окружении десяти своих архидьяволов. Все вокруг них было в пламени, из которого торчали головы миллионов, присягнувших ему на верность. Агасфер встал, плюнул на трон и громко сказал, что отрекается от него и всех его законов. Сатана поднял свой жезл; Агасфер терял силы, но тут вспыхнул свет. В момент все замерло, ад онемел, огонь застыл, и в абсолютной тишине раздался глас Божий. Слова его – это высшая мудрость и величайшее благодарение, и никому не дано их процитировать, только то, что запомнил и понял Агасфер. Господь сказал о силе, что он оставил людям когда-то, чтобы они, определившись со своим главным врагом, использовали эту силу, а когда это случится, он явит себя. Вот оно и случилось. И не царь против царя пошел, и не брат против брата, и не государство против государства, люди сами сделали выбор использовать эту силу в битве за всех людей: и за хороших, и за плохих. И своему порождению – Люциферу, и всем, кто за ним пошел, Господь сказал, что, считая людей ничтожными и ни к чему не пригодными, они проиграли. И проиграли девочке, рожденной во Христе. Николь вдруг поднялась, кинжал выпал, она начала вращаться и, схлопнувшись вспышкой голубого цвета, исчезла. И раскаявшемуся грешнику проиграли, который сегодня же предстанет перед возлюбленным сыном своим. Живым не место среди вас, и помни, Люцифер, что в одном сосуде не смешать добро и зло, любовь и страх. Не ищи себе облика человеческого, ибо быть тебе всегда таким, какой ты есть, так как твой облик есть черта разделения мира. Сейчас все, сотворенное тобой в этом месте, захоронишь на веки вечные и вернешь земле ее прежний вид. Убойся моего гнева и помни о покаянии.

Свет исчез, вход в ад стал бледнеть и меркнуть. Его горячее дыхание исчезло, и вдруг пошли раскаты громовые и дрожь великая вокруг.

***

Агасфер вдруг оказался на крыше одного из развлекательных центров, прямо у красной стены. Гул и дрожь нарастали, при этом привычный туман рвало на огромные куски, и сквозь дыры пробивалось солнце и голубые небесные края. Город на семи холмах уходил в огромный соленый океан, что всегда был под его телом. Он проваливался сам и утаскивал за собой все окраины, обжитые мертвыми. Внизу улицы были заполнены снующими в панике двуногими, четвероногими, хвостатыми и рогатыми существами. То тут, то там возникали огромные провалы, и они вместе со зданиями заваливались в бездну. Гнездо рвалось и по кускам исчезало в небытии. По воле Господа Сатана подбирал свое дерьмо с поверхности земли, возвращая людям их реальность и забирая свою. Уже все до линии горизонта, который теперь стал виден, превращалось в огромную глотку, которая, пожирая, сама собой закрывалась, оставляя на земле ровную пылящуюся поверхность. Агасфер вдруг почувствовал какое-то движение под одеждой, неожиданно из-под рубашки выглянул тот самый полосатый бурундук, вопреки всему – еще одна живая душа этого мира. Здание развлекательного центра заходило как живое, два раза его подкинуло, а потом оно полетело вниз, как подброшенный кирпич возвращается. Свет померк. Шесть дней еще гудела и рвалась земля, глотая гнездо с фабриками и заводами, ходячих мертвецов и жалобщиков проглатывала в ту мертвую благодать, в которую планировалось переодеть весь мир. Не получилось. Восставшие в аду не дрогнули.

Из синего неба птицы, наконец, увидели эту землю, она была одноцветно-серой и не очень приветливой, но уже полетели туда ветра и понесли семена трав и деревьев, а за ними прилетят пчелы и бабочки, а в реки придут мальки, которые вырастут в прекрасных рыб. И придет когда-то апрель, когда перелетные птицы спустятся сюда на отдых и, может быть, совьют гнезда, из которых выйдет новая жизнь. Пройдет много лет, и опять появятся люди, совьют свои семейные гнезда, нарожают детей и перед сном им будут рассказывать сказку, как злой волшебник заколдовал их землю, но пришел богатырь в кольчуге и прогнал его. Дети будут сладко засыпать в полной вере, что добро всегда побеждает зло, а рыжая добрая-добрая фея всегда рядом. Она в утреннем рассвете, дневных цветах и щебетанье птиц, а вечером, конечно, в сказках. Рыжая фея любила васильки, и дети плели из них венки, пускали в речку, махали ручонками и пели, что любят рыжую фею и дарят ей венки. А их фея была святой, она жила в раю вместе с родителями и дедушкой. Она действительно любила васильки, на лугу рядом с их домом они цвели сплошным ковром. Она поутру плела венок и, надев его на свою золотую голову, бежала к своему соседу, и великий Фредерик садился за рояль, и она неизменно плакала под его «Мелодию рая» и «Вальс дождя». Плакала потому, что была счастлива среди людей. Эта девочка была святой, а самое главное, что она была из нашего XXI века, про который говорят, что в нем нет ничего святого. Но это ложь, святое всегда с нами, во всех веках, в буднях и праздниках, в родителях и в детях. Христос любит нас, только не забывайте, как он взошел на крест за эту любовь.

***

А грешник, тот, что из I века, сидит с закрытыми глазами. Он чувствовал под собой твердый стул и вдыхал запахи очень родные и знакомые. Вдруг что-то на его коленях шевельнулось, Агасфер открыл глаза: на его коленях сидел все тот же скиталец-бурундук и пучил на него черные бусинки глаз. На Агасфере был тот же фартук сапожника, он сидел на крыльце своего дома, а на улице светило солнце месяца Нисана. Он оказался в том месте, откуда и начал свой путь длиной в тысячи лет.

Время было где-то к полудню, с узкой иерусалимской улицы доносились вопли, грохот и захлебывающиеся рыдания. Сначала его предали бичеванию, били железными прутьями и рвали бичами¹⁰. Они впивались в тело, а когда их отрывали, плоть отслаивалась кусками. Ему, лежащему в луже крови, надели терновый венец на голову: это были прутья терновника с множеством колючек, сплетенные в виде шапочки. Прокуратор пытался ограничиться этим наказанием, умыв руки в знак того, что снимает с себя вину за мучения и смерть этого человека, но толпа орала «Распять», и что кровь его пусть будет на них и их детях. Так целый народ подписал себе проклятие, а судья-прокуратор смалодушничал и распорядился о казни. Так начался крестный путь Спасителя. Еле живой, он не мог нести крест всю дорогу и трижды падал. Это был путь страданий: пот и стекающая из-под тернового венца кровь заливали лицо, тяжелый крест давил на плечи, вокруг шли фарисеи, выкрикивавшие оскорбления и плевавшие в него. Он остановился у какого-то дома, опершись рукой о стену. Это был дом сапожника. Хозяин выскочил из дома и кинулся ему в ноги, он молился о прощении себя и своего народа. Он молил и молил, стражники не могли оторвать его от ног Спасителя и били его ногами, палками и плетками. Он рыдал и смеялся и, казалось, терял разум от всего происходящего. И Спаситель, разжав разбитые, с запекшейся кровью губы, сказал:

–Ты прощен.

Толпа безумцев дальше погнала сына Божьего, а Агасфер остался лежать на уличных камнях, встать он не мог, обе ноги его были перебиты. Он заполз в свой двор и, полусидя, приготовился встретить смерть. Он умирал счастливым, и не от древней старости, а из любви к Христу. Он был счастлив за Николь, которую забрал Господь, он был счастлив, что однажды потерял страх и обрел веру.

Откажитесь от страха, плюньте на фарисеев и придите к Христу, и умрите от счастья, что вас ждет вечная жизнь. А черненькие глазки полосатого зверька тоже плакали; он сидел у него на плече, молитвенно сложив лапки. Агасфер пытался ползти, чтобы умереть подле Христа, но тело уже не работало, и часы его остановились вместе с последним выдохом сына Божьего на кресте.

Вот так самосотворились грешник из I века и девочка из XXI века.

 
А может, мы – неправильные люди,
И может, ошибались иногда,
Но то, что с нами было и что будет –
Пускай дождется Божьего суда.
(Из песни XXI века)¹¹
 

Эпилог

Теперь уже все, кому должно – на небесах, а кому должно – в аду. И только два, не самых главных персонажа, остались на Земле. Это Ворон, который мог по договору служить и свету, и ночи, но сохранял свободу выбора. И эта свобода ему была дарована со времен Ноя, это его выпустили искать сушу, и он ее нашел. И был продлен род человеческий и всего живого на земле. Никогда Ворон не кликал смерть, он просто видел ее с косой и в старушечьем обличии. К кому-то она хитро кралась, а кого-то мгновенно хватала костлявыми лапами. И только падшие вороны, как и падшие люди, бывают стервятниками. Если вороненок выпал из гнезда, будьте милосердны и верните его. И ворон покажет потерявшемуся дорогу домой, а когда будете одиноки, заговорит с вами на вашем языке.

А бурундук оказался девочкой, да еще и беременной. Пройдет совсем немного времени, и она народит еще восьмерых рода беличьего, а потом пройдет время, и они станут самым диковинным зверьком на Святой земле. Они будут редко, но появляться, то у подножья Елеонской горы, то на оливах Гефсиманского сада, то в Вифлееме или виноградниках Назарета, а то и в храме Воскресения Христова. И каждая встреча человека с ними сулила радость, как Христово присутствие. Многолетние дискуссии ученых на предмет появления их так далеко от ареала традиционного обитания ничего не объясняли. Они, конечно, сильно изменились: порыжели, и полоски на спине поблекли, но каждый из них остался той же зверюшкой, что, молитвенно сложив лапки и кивая головкой, при этом плача, просила забрать ее из ада. Она так говорит с человеком на его языке, на языке молитвы.