полная версия

Валерий Горелов
Комфорт проживания и самосотворение

Еще часа через два совсем рядом с этим местом вышли к морю и охотники-аборигены, и без перекура двинулись на встречный ветер вдоль воды. Он вел прямиком к их летнему стойбищу. Идти еще надо будет больше часа при хорошем шаге, хороший шаг греет, а встречный ветер сушит. Тот черный бугор у уреза воды они, конечно, не приняли за перевернутый баркас. Аборигены знали, что это такое и чем может быть опасно. Они одновременно присели и стали слушать. Ветер был за них, он оттуда все нес, а туда ничего не доставалось. Ждать пришлось недолго, послышалось характерное чавканье: там был зверь, скорее всего один. У такой добычи двоих быть не может, а мамки с малышами ночью не ходят. Там был зверь, и они были готовы. Аборигены вдруг заорали, резко и коротко, и зверь вышел схватиться с конкурентом. Он двигался на двух лапах, страшным ревом оглашая берег, и уже был готов опуститься на четыре лапы и кинуться, но не успел. Два свинцовых жигана почти разом врезались в звериное сердце, и медведь умер мгновенно. Аборигены-охотники двинулись дальше, к дому. Утром они вернутся всем стойбищем, чтобы вынести добычу. И они вернулись. Всю ночь дул ветер по берегу и волновал песок. Туша медведя была частично присыпана, все другие следы исчезли. И лишь подросток-абориген случайно наступил на что-то, это был портсигар из старого серебра, на крышке которого блестела надпись: «В борьбе обретешь ты право свое». Бурундуки же шелушили спелый красно-желтый шиповник.

***

Дерево росло на мелком кургане, который возвышался над небольшим болотистым рельефом. Никто его там не встретил, но так только казалось. На самой нижней развилке дерева сидел зверек – бурундук, он сверкал бусинками глаз, молитвенно сложив на груди передние лапки. Человек притоптал траву, высыпал коробку сахара, поклонился на все стороны света и двинулся назад. В тот миг из низких серых облаков появился силуэт большой черной птицы. Она, расправив крылья, медленно, кругами снижалась. Человек шел назад, то придавливая, то поднимая стерню. А птица, опустившись на самую верхушку дерева, опустилась вниз, на белое сахарное пятно в траве, и по-своему, по-птичьему, размышляла о людях, которые непременно хотят знать, для чего живут, откуда пришли, способны ли к великой любви и жертве. Все – и тот, который приходил и теперь уходит, и та, что подобной рыжей лилии блуждала в бесконечных долинах времени, и даже тот, что страдал под этим деревом, и, конечно, тот, кто был убит на дереве.

***

И пришел день последних инструкций. Он опять на скамеечке у речки, в неведении, кого ждет. На этот раз прибыл сам Астарот – проводник между людьми и демонами. Сатана прислал своего первого заместителя и наиболее высокопоставленного демона во всей иерархии, одного из десяти архидьяволов. В его власти – открытие потаенных секретов каждого человека, и он знает истинные причины, почему падшие ангелы предали Бога. Это покровитель всех искателей истины вне традиций и догматов. Свою лояльность к Агасферу он подчеркнул, явившись на встречу с книгой, на обложке которой было написано «Свободные знания». Ему надо было прочитать тайные мысли Агасфера, ведь он всегда мог считывать людские помыслы. Но Агасфер, живущий больше двух тысяч лет и не испытывающий перед ним ни малейшего трепета, был непроницаем. Научившись быть смелым, Агасфер выбрал сам кому и чему служить. Инструкции были понятны, из них было ясно, что ад намерен до самого разрешения ситуации оставить его рядом с девочкой, и что вокруг них с самого появления постоянно присутствуют все сорок легионов Асмодея, и своим невидимым присутствием они закрывают к ним проход из мертвого мира. Сатанинский умысел из живого и мертвого родить живое, и в том живом обличье явиться к людям на их погибель, готовится к последнему акту. Все гнездо поджималось к красной стене в предвкушении явления младенца и, согласно их же пророчеству, его воцарения. От демонов живые женщины рождали живых, но это было на земле, и рождали демонов, которые сразу же препровождались в ад. Но в аду никто не рожал, да еще и в облике человеческом. Все адское и мертвое сейчас было сосредоточено на этом действе, такова была воля Хозяина, и никто выбора в том царстве не имел. Выбор был у него и Николь, так как они не были подданными этого басилевса. Она не была, как планировалось, жертвой, а он не был больше тварью дрожащей.

Дальше все пошло быстро, из сегодняшнего утра стало понятно, что вокруг все поменялось. Агасфер думал, что их каким-то образом вывезут за стену, но все произошло совсем не так. Краски за окнами совсем поменялись, точнее их вообще не стало. Из-за окон шел лишь блеклый свет, вроде как там исчезло физическое пространство со своими измерениями. Входная дверь открывалась обычно, но за ней не было привычного лестничного марша, а была еще одна дверь без ручки и замка, плотно закрытая. На попытку ее открыть она даже не отозвалась. Все запасы продуктов, которые у них были, сами по себе удвоились. Их переместили за стену вместе со всем, что их окружало. Теперь это тюрьма в аду, где их каждую секунду видят и слушают, при свете и в темноте. Николь теперь знала все о себе, своем предназначении, о нем, его грехе и каре, что он несет. Она не плакала, только все время пыталась прижаться к нему, подержаться за руку, склонить голову ему на плечо. Ей хотелось быть очень близко, и это из великого страха. Ад умел внушить такое чувство, хотя дитя напугать всегда было сложнее, ведь детям всегда все кажется сказочным и обязательно должно закончиться хорошо. Но ее детство было украдено вместе с памятью, а без детства взросление не наступает. Вот так она и была без времени, но точно не жертва, а источник света жизни. Этот свет поднимал внутри бывшего сапожника ненависть к мучителям рода человеческого. Сегодня они не говорили о Христе, он ей рассказывал о природе, цветах и травах, о великих океанах и высочайших горах, о том, как греет солнце, танцуют птицы и идет снег. Он говорил о том, какой прекрасный мир создал Бог и подарил его людям, и еще о том, что она – человек, а потому великая часть этого живого мира. В груди у него больше не давило, сняли с него то, что от зла ада ограждало, теперь они оба были уязвимы, с той лишь разницей, что она была в любой момент смертной, а правила в отношении живых в аду могли меняться мгновенно.

***

Все изменения вокруг происходили, когда они спали. Демоны в совершенстве могли управлять сном, и стало ясно, что в их отношении все так и будет. Агасфер все окончательно понял, когда обнаружил, что умение обращаться котом вдруг пропало. Дальнейшее уже нельзя было прогнозировать ни на день, ни на час: была запущена финальная часть драмы. Дверь вела в прекрасно оборудованный гинекологический кабинет, сотворен который был для одной-единственной операции, но эта операция должна быть произведена только людьми живыми. Такой сценарий был расписан. Тут так замешивали явь и сон, что все проделанное и случившееся воспринималось как сновидение, даже от боли человек не просыпался. Ясно, что ее прооперируют во сне и, возможно, она сразу этого и не ощутит, но вынашивать и рожать ей придется в полном бодрствовании.

Уже следующей ночью прибыла бригада, что во сне должна была отработать эту операцию. Тому хирургу-коммерсанту, жадному и похотливому, все в кабинете было приятно, даже запахи, ведь пахло новым. Гинекологическое кресло со встроенным кольпоскопом прямо-таки блестело боками. Пьяница-анестезиолог, засыпая, хлебнул лишь немного виски, потому был в неплохой спортивной форме. Медсестра-лесбиянка окончательно отрубилась между ног сиськастой блондинки, и ей тоже было хорошо. Инструментарий был готов, лишь чуть разложку подправили. Все, что надо было уколоть, – намешали. Постучавшись, в дверь вошла пациентка, как-то сразу всех смутив своей огромной прической, совсем маленьким халатиком, и почему-то босыми ногами. Ее переодели и усадили в кресло для предварительного осмотра врачом. Хирург-коммерсант никак не мог вспомнить сумму за эту работу, она каждый раз приходила ему в голову разная, но когда глянул на предмет своей работы, то ясно понял, что денег не будет, а будут большие проблемы. Пациентка была virgo,⁸ дальше во все вникать не было никакого смысла; теперь бросился в глаза ее возможный возраст. В нем виделись громадные проблемы, помноженные на большие сроки. Хирург-коммерсант не был простачком, и понимал, что даже если сделает ей дефлорацию, то попадает, даже не добравшись до матки. И в моральном смысле подсаживать девственнице оплодотворенную яйцеклетку, это было не его. Мужчина уже думал не о дивидендах, а о том, как выйти из ситуации. Выход был только один – не трогать. Хитрый коммерсант от медицины, алкоголик-рогоносец и женолюбка не перед страхом ответственности, а лишь по правилам жизни, которые понимали одинаково, даже не помыслили это сотворить. Тем самым они не услужили Сатане. Как только кому-то стало окончательно ясно, что они не станут этого делать, вся компания вернулась в живой мир: хирург – в кресло, где уснул перед телевизором, алкоголик – на диван, который уже давно надо было выкинуть, а сестрица опять засопела в сладких запахах между ляжек. Николь же, прикрыв двери, свернулась клубочком под тонким одеялом, которое Агасфер притянул ей аж из XXI века. Вот таким был первый акт, но не зря же был еще и резервный вариант.

Бывало, демоны ошибались в отношении живых людей. Им очень хотелось думать, что они людей читают и могут принудить к чему угодно, запутывая, запугивая и искушая, но это не всегда работало. Оплодотворенная яйцеклетка давно сдохнувшей садистки требовала вместилища в живое тело, иначе она могла просто протухнуть в банке Петри, обожженной в адском пламени. И был послан за второй бригадой тот самый знаток душ человеческих – Мефистофель, на копытах, но без шляпы с петушиным пером и шпаги. Он поехал подготовленным.

***

А ему ничего не снилось в эту ночь, да и спал ли он вообще? Все прошло в какой-то серой мгле, то в поту, то в ознобе. Реальность, иллюзии, прошлое, будущее, настоящее – все смешалось и превратилось в черную кучу пугающей безразмерности, и в то же время – чудовищной узости. Николь рассказала, что ей снился сон, что ее осматривал доктор и вроде как признал здоровой. Посему было понятно, что вся система в работе. Как он и предполагал, сон и есть та площадка, на которой они и будут играть по правилам самосотворенным. Власть любого императора могут свергнуть, кронпринц может убить своего папу, а королева убить короля. Такого много приключилось. Но наследниками власти Сатаны не могли быть даже те, кто входил в число первых десяти архидьяволов, ибо тот, кто вечен, свою власть не делегирует. Отдайте ему все, и вы увидите, что он еще чего-нибудь хочет. И пока хочет – он властвует, а хочет всегда. Сейчас он правит себе костюмчик, чтобы прийти в мир живых и править. Бесчисленным множеством он и так уже там правил, но те в любую минуту могли плюнуть на него и покаяться за грехи. Воля Отца была необоримой, и сила любви его сына к людям была великой, а Сатана – всего лишь порождение. Создатель считал своим главным творением человека, а Сатана считал себя самым главным порождением Бога. Он ненавидел весь род человеческий и толкал его к погибели, надеясь, что Бог – Отец, наконец, откажется от своего творения, и наступит конец времен.

Если у кого-то и была нравственность, может даже и не религиозная, если такая бывает, и он пытался следовать хоть какой-то логике в своем поведении, того они и считали человеком. По этим двум факторам ад и просчитывал человека, считывая его мысли и намерения. Агасфер понимал, что единственной защитой от этого было изгонять от себя любые противления и намерения, а это значило, что сейчас надо думать так, как он не хочет и не может думать. Две тысячи лет он тут был на побегушках и живой прислуживал мертвым. Он был без всякой роли трусливый и понятный, а потому его мысли и намерения были безынтересны. Сейчас все поменялось, и в первую очередь он сам, потому надо было сопротивляться, чтобы не быть вычищенным с этой сцены. Агасфер чувствовал, что финальный акт уже рядом, и он начал плести про жениха и невесту, а потом про эротику. Николь странно на него смотрела, но мало что понимала, ибо он облекал эти рассказы в медицинские термины, которые мог вспомнить, а где не мог вспомнить, то интенсивно моргал, что это не он говорит и не для нее сейчас. Она опять дважды пыталась спрашивать о Христе. Агасфер отвечал невпопад и совсем не по теме. Он взял ее хрупкие пальчики; казалось, что она все понимает. Сегодня за завтраком он рассказывал ей об играх, в которые любят играть люди, о кинематографе и эстраде, но все время старался это рассказывать, упирая на эротику и похоть. Это сейчас было его броней, защитой мозга. За этой броней он будет пытаться спрятать свои истинные намерения, которые ему навязчиво рисовались в своей возможной реализации. Теперь уже стало понятно, что девочка совсем не жертва Сатаны, ведь жертв во имя себя Сатана не воспринимал. Эта девочка была просто агнцем, которая должна будет погибнуть во славу рождения Антихриста, а потом, возможно, будет восславлена в мире мертвых. В том и заключалась роль Агасфера: внушить, что мир мертвых – единственный для нее, а живые все такие, которых она увидела в своих скитаниях. Она должна была умереть без греха и стать обитательницей ада тоже без греха. Бесстрашный агнец готовился к свершению греха, в котором не сумеет покаяться. Сатанинские дороги были скверны и хитры, красные стены дрожали и потели, чудовище было где-то рядом. Придя в образе Антихриста, он намеревался взять себе в союзники ту самую бомбу, что люди уже переполнили собственными испражнениями, в которой уже начали травиться и задыхаться. И печаль будет не по тем, кто умрет, а по тем, кто выживет: когда больницы станут тюрьмами, и человек, изолируясь, расколется и перестанет наследовать друг другу. Число того зверя будет 19, что есть окончание, а он как бы и есть новое изначальное.

***

Погодка была не солнечная, но и не дождливая – так, мелкая морось при проглядывающем сквозь серые тучи солнце. По набережной чуть прихрамывая шел мужчина, одет он был в серый костюм модного покроя, чуть примятый, как от долгого сидения на вокзальных скамейках. В этот утренний час народу было мало. Так, редкие бабушки с кошелками, да кое-где люд, присевший отдохнуть. Человек поравнялся со скамейкой и сел на нее, закинув ногу на ногу. У него были заостренные черты лица, пронзительный взгляд, и был он возраста неопределяемого. На скамеечке, на одной из столичных набережных, сидел, привалившись на спинку, Мефистофель. Его профессией было искушать чистые души, но сегодняшний его клиент был из другого теста. Мефистофель был абсолютно уверен, что человек – это существо, не имеющее вообще никаких достоинств и являющееся источником зла на земле. Он уже привык смотреть на мир живых презрительно, но без ненависти, хотя на сегодняшнюю встречу был настроен как-то агрессивно. К нему встречным курсом, исполняя свой каждодневный моцион, в спортивном костюме с гербом на груди и белых как снег кроссовках, трусил тот самый орденоносец и знаменитый женский эскулап. Любил он этот утренний променад, а еще любил душ в фарфоровом корыте после пробежки, и подрочить по-быстрому. А дальше в кресле чай с лимоном и коньячком, а за окном столица просыпается, нарядная в любое время года. Сытая жизнь скользила по маслу почета. Люцифер остановил его за полметра от скамейки, бодрым голосом окликнув по имени-отчеству, по фамилии было бы не так бодро, а хотелось с хрипотцой. Тот остановился больше из любопытства, чем с беспокойством, поинтересовался, с кем честь имеет общаться. Тот не ответил, а показал, задрав штанину до колен. Там было то, что всегда будет аргументом для беседы, и она неизбежно состоялась. Мефистофель не удержался от зловещего смеха. Он презирал человеческую природу, будучи абсолютно уверен, что знает о ней всю правду. Он был хладнокровный стратег и знал, какой сейчас сделает шаг. А зловещий смех старого циника был потому, что эскулап понял, что ему принесли счета на оплату, и у него все слиплось, и какие-то клапана не сработали. Доктор плюхнулся на скамейку, явно уже описавшийся. Томное утро резко превращалось в сковородку с явно закипевшим маслом почета и сытости. Там, откуда прибыл Мефистофель, не известны ни сочувствие, ни жалость. Сейчас он смотрел на это мгновенно сморщившееся в грязный комок существо и вспоминал его историю, которая началась в первые годы самостоятельной медицинской практики. Мефистофель подготовился, он знал, скольких тот уже на поздних сроках беременности уговаривал и принуждал делать аборты. Мотивацию придумывал разную: от несуществующих противопоказаний до дурной наследственности. Здесь эскулап проявлял отменное красноречие, ибо на кону были большие деньги. Из абортированной плоти добывали стволовые клетки. В те годы это был амулет для рвавшихся прожить больше, чем заслужили. А сколько начальников разных мастей перетаскали к нему на аборты своих школьниц-игрушек. И у него всегда и везде получалось, он умел угождать, за то и дивиденды сейчас хорошие – положение в обществе. Посланник перечислял даты, места и фамилии, а собеседник только пускал пузыри изо рта и носа. Мефистофель знал, что это их клиент, это тебе не доктор Фауст, которому было чем оправдаться. Но этот клиент пока нужен здесь, среди живых, пусть исполнит, что умеет. Условия были простые: вместе со своим циклопом – карьеристом-анестезиологом и собачьим палачом – медсестрой исполнить в ближайшем времени работу по их специальности. Опять докторам ничего не предложили, только страха напустили полные штаны. Мефистофель поднялся со скамейки и похромал поближе к дому. Человек ему был противен, как и все человечество, ибо он был демоном.

***

Сегодня весь день рисовали, это были в основном цветы, хотя у нее к цветам было какое-то особое отношение. Почему-то ей казалось, что они все ядовиты и вредны. Но рисовать их было легко, она соединяла кружки и овалы точками и черточками, а такие мысли о цветах, похоже, сложились где-то там, где ее не только вешали и сжигали, но и пытались отравить. Она однажды видела, как для этой цели толкли и заваривали кипятком какие-то соцветия. Он ей пытался подробно рассказать, что каждому вкусному плоду предшествует цветок, что такое вообще цветы для людей, и что они символизируют в жизни веру, как, например, лилии, а розы являются символом любви и верности. Читать она, конечно, не умела, но, будучи смышленой, быстро училась по тем словам, что он писал ей под рисунками. Агасфер ей рассказывал о нарциссах, опять запрыгивая в эротику, уже ему самому достаточно надоевшую, но их явно слушал не один десяток ушей, и как-то надо было отвлекать их от собственных умыслов и намерений. Она совсем по-ребячески путалась в своих волосах, слюнявила карандаш и тщательно, морща нос, пыталась с его слов вырисовывать то цветок яблони, то василек. Она, вроде, уже окончательно поправилась, но была бледна, как по своей природе, так, наверное, и из-за отсутствия солнечного света. Солнышко она рисовала очень круглое, с мелкими-мелкими лучиками. Она не нарисовала свой домик с трубой, папу с мамой, идущих к нему по тропинке, а рядом собачку, у которой хвостик крючком. Она ничего этого не знала, ее память съели всю до последней крошки. Когда Агасфер говорил ей, что она красивая, она спрашивала на что это похоже. Говорить ей, что это похоже на звезду, песню соловья или утреннюю зарю было бессмысленно, ведь ничего такого она тоже не видела. А может и видела, в диком страхе и в клещах боли, а в страхе и боли красота становится пособником мучителей. Память ее существовала, но была в чреве твари, что ее пожрала, и достать ее оттуда не было никакой возможности. Последние дни их обоих рано и, что главное, одновременно, стало тянуть на сон. Похоже, что в воздух что-то подкачивали, как насекомым в колбу. У них было что-то неучтенное, и Агасфер все время старался уводить разговор от этого, и Николь, это дитя, ему помогала, насколько она вообще могла играть и притворяться. Еще была новогодняя елка, зеленая, а на ней цветные шарики. Николь постоянно допытывалась, почему год новый, он что, ребенок или одет в новое? То, что с приходом нового года люди ждут добрых событий в своей жизни, и что человеку свойственно мечтать о хорошем, было ей непонятно. Как, впрочем, и что такое год и праздник. А вот плаху с топором, на которой ей хотели отрубить руки за неповиновение великому князю, она очень даже хорошо изобразила. Трудно было угадать, что происходит в ее голове, а там созревало желание принести себя в жертву для спасения людей. Хоть таких она знала мало, но даже в теле, лишенном памяти, оставалась душа христианская. Именно душа эта сейчас была мерилом истинного злодейства.

Сейчас она, сделав волосы домиком, рисовала растения такими, какими она слышала от Агасфера. После ужина быстро уснули. Он сегодня ходил во сне, выйдя из квартиры, уткнулся в дверь, мимо которой не пройти. Она была открыта. Войдя туда, он оказался внутри высоченного колодца, одна из стен которого была закрыта гигантской шторой огненно-красного цвета, а посередине, на громадном черно-красном ковре стояло просторное ложе, покрытое небесного цвета простынями. Воздуха было много, и он как бы был в движении со стороны громадного занавеса. И воздух пах как огонь горящего металла и шел откуда-то издалека, из глубин чего-то страшного.

***

Утром он увидел ее в розовом коротеньком халатике, она, скрестив тоненькие ножки, поднималась на цыпочках, в такт взмахивая ручками, тем самым высоко подкидывая волосы. Они воспаряли как волшебные крылья и, казалось, увлекали ее всю вверх. Агасферу она вдруг почудилась райской птицей с головой девы по имени Сирин, над головой которой сиял нимб. Только песни этой птицы всегда были губительны для людей, а потому они отгоняли ее как могли. Вот такая это была девочка: с утра она казалась райской птицей, а вечером – тем самым камнем-булыжником, которым можно разбить все, что угодно.

Агасфер знал, что ему ночью показали. Это была башня за стеной, где должен был родиться Антихрист – самый центр гнездища, творения Сатаны и его адского племени. Место, где они намеревались соединить цветение с тленом и день с ночью. Гнездище, сотворенное как ад на поверхности земли – это как глаз циклопа, который был частью его мозга, вынесенной на поверхность. Антихрист мог родиться только на поверхности, ибо внизу ничего живого никоим образом быть не может ни мгновения. Гнездо и было создано как родильный дом для воплощения Сатаны в образ человеческий через его сына. Это гнездо на земной тверди вилось столетиями из нечестивости, лжи и бесчеловечности, и дьяволу оставалось лишь сделать к нему проход, добить, что осталось от живого, и заселить своим человекоподобным скотом, который сам себя воспроизводит и сам себя пожирает. В этом географическом месте ад вышел на землю, чтобы двигаться по всему миру к месту последней битвы добра и зла. В аду нет ни тюрем, ни могил, только вот они с ней, живые, и в тюрьме, и в могиле одновременно. Временно Агасфер ощущал, как стены квартиры как бы шевелятся изнутри. Стены, пол и потолки были заполнены тем, что у людей называется телами. Легионы нечисти подпирали их, исполняя роли охранителей и соглядатаев, втайне мечтая быть еще и палачами, ибо жизнь для них – самая сладкая еда. Но то, что они спрятали, мертвецы не видели. Они мало понимали, как живут живые, и что у них для чего. Агасфер очень много тогда притащил из живого мира, и среди чашек, кастрюль, ложек и вилок это не виделось чем-то непонятным и тем более опасным. Главное было – побороть в себе искушение проверять, на месте ли то, что для них обоих виделось избавлением. Опять же, этим избавлением могла быть лишь смерть, а умереть из них двоих могла только она – эта птичка. О смерти они вообще не говорили, она и так была в каждом сантиметре их бытия. Ей начертали родить, умереть и стать великой демонессой рядом с престолом Сатаны. Она это понимала, но жизни в ее васильковых глазах было так много, что даже думать о смерти она не могла. Это было истинно по-человечески: не думать о смерти в таком возрасте. За завтраком она, достав ложкой из маленькой коробочки джем, очень потешно вылизывала остатки языком. Он достал и положил перед ней новую коробочку, но Николь явно было так вкуснее, как и всем детям. Остатки всегда сладки. Она вдруг неожиданно попросила его рассказать о женской обуви. Он-то, зная, что ходить ей будет некуда, привез ей только несколько пар тапочек, помня тогда свои страхи, что они ей будут не впору. Теперь ей хотелось знать о женской обуви, а это ведь целый мир. Вот он этим целый день и развлекался, рассказывая, что знал, рисуя ей модели обуви с I по XXI век. Ей все было интересно. А к вечеру она показала, какая же модель ей нравится. Агасфер окончательно осознал, что девочку украли не из древности и не из средних веков, ее явно утащили из последних лет текущего века. Собственно, ничего это не прибавило, но ему было приятно, что она – современница нынешнего мира людей.

***

Лауреату последние ночи совсем не спалось, страшно было. Так, днем на любимом диванчике дремал с открытыми глазами и вздрагивал даже от незначительных шорохов. Очень хотелось, чтобы быстрее это все закончилось, хотя он толком не понимал, что должно закончиться. Третий день он не ходил на службу, сославшись на нездоровье, жался к последним новостям по телевизору и даже вчера с вечера водки выпил после того как сходил в ближайшую церковь, но, не зная, что там делать, потолкался с зажженной свечкой среди бабушек, а когда выходил, не знал, куда ее деть. Заплевав хилый огонек, запихнул в карман, а та исхитрилась его укусить и ожечь указательный палец воском. Он, все же додумавшись до того, что никто его ни убивать, ни судить не собирается, с вечера проглотив снотворное, уснул под колыбельную последних новостей.

Сначала ему снился летний лес, какие-то сопливые грибы, похоже, что ядовитые, а потом к нему подбежал кто-то похожий на зайчика, а затем появился туман, сладкий на вкус, и вдруг – операционная с двумя его неизменными помощниками. Все ярко освещалось, было привычно и спокойно. Те двое о чем-то шептались и негромко хихикали, лапа анестезиолога жестикулировала то ли утвердительно, то ли отрицательно. Тут и зашла страждущая перемен в своей жизни, то есть объект сегодняшней операции. Он ее не успел разглядеть, а сестра уже повела усаживать в кресло и готовить к осмотру. Она что-то долго возилась с ней, потом подошла с совершенно непонятным взглядом. Тот пошел осматривать и сразу расшифровал, что было в глазах медсестры. Пациентка была явно несовершеннолетняя, что противоречило всем установкам и правилам его специальности. Но лауреат помнил, о чем его предупреждали. Осмотр сделал ситуацию еще более жуткой. Девочка была еще девственница, настоящая, а не нарисованная. Лауреат вспотел, пот начал затекать в глаза, капал на маску, просачиваясь вкусом свежей крови. Он был труслив по натуре, и по натуре же приспособленец, и всегда к меньшим страхам приспосабливался, потому был успешен и почитаем. Конечно, закона он боялся, но тот дядька с холодными стеклянными глазами и голосом, от которого в кишках бурлил ледяной понос, был страшнее. Громиле-анестезиологу было плевать, он тут ответственности не имел, а потому наболтал сколько нужно и вколол. Сестра боялась только собак и в компании таких же, как она, успешно прикармливала их колбаской с цианидом. И, конечно же, лауреат выбрал-таки минутку и пообещал им за сегодняшнюю работу очень даже прилично, но, похоже, что из своих закромов придется заплатить, так как от того заказчика можно было получить только обморок или заикание. В прошлый раз лауреат так стучал зубами, что часть пломб выпала, а на бюгеле крючок обломился, к тому же нижние клапаны не сработали. Он резал, горилла следил за монитором, а сестра тампонила. Цвет и гордость главной столичной профильной клиники действовали привычно и слаженно.

В своем гинекологическом прошлом, добывая стволовой материал и убив при родах не одного младенца, он знал, что и как надо передавить. Еще наблюдая за беременностью, он закидывал матери нотки сомнения в хорошем здравии ребенка, а потом убийство представлял как избавление, с пожеланиями новой, уже удачной беременности. Элита народа рвалась омолаживаться и денег не жалела. Модные тренды: как когда-то у него были стиляжьи склонности к шмоткам, но тогда обещали коммунизм, а теперь препараты вечной молодости. Дефлорация свершилась, а дальше – тьма, ни одной бумажки не было, а значит, не было и предварительного приема гормонов, которые разрыхляют функциональный слой репродуктивного органа. Этот суп лауреат варил в темноте своего опыта, но явных препятствий не было, и, вроде, все дошло куда нужно. Как только вымыли руки и сняли халаты, сразу оказались в своей реальности. Через час Николь вернулась из сна в сон и пошла досыпать в свою постельку.

***

Гречневые биточки, галеты с грибным паштетом и мандариновое желе на столе. На завтрак Николь не встала. Агасфер был полон предчувствий, что произошло то, что должно было случиться. Он зашел в спальню, Николь лежала, укрытая с головой, только две ее бледные ступни с маленькими пальчиками смотрели наружу. Он подошел, сел на край кровати и коснулся ее рукой. Она села на кровати, оставаясь укутанной в кокон из одеяла. На простыни вспыхнуло алое пятно крови. Демоны вторглись в ее тело, в живое тело была привита смерть. Агасфер приобнял ее за плечи и повел в туалетную комнату, оставил там, до конца не прикрывая двери. Он содрал с постели все белье и заменил на новое, с веточками сирени и солнечными бликами. Потом сел за стол и стал ждать. Она пришла не скоро, два раза пришлось греть кофейник. Волосы ее были заплетены в толстую косу, что делало ее похожей на школьницу, смотрела она так же открыто, но на глазах была поволока слез, и цена этих слез была велика. Вера даровалась достойным, а эта девочка к вере восходила в страшных душевных и физических муках.

Он ее кормил, как получалось, где с ложечки, где с прибауткой. Но шутки тут вообще с трудом получались, а в это утро вообще в зубах залипали. Ее чрево было колбой, в которой лепили трансформер из чудовища женского пола, которое когда-то звалось человеком, и из царя чудовищ, которое никогда не могло быть человеком. При всем этом, душа-то была одна, и она была у этой колбы. В чудесный цветок на лилейном поле вгрызся червь-паразит и, питаясь ей, рос. После завтрака она легла, а потом два раза ходила в туалет, как-то болезненно шаркая тапочками. После обеда он усадил ее рисовать. У нее уже хорошо получалось.