Сергей Львович Григоров
Русская доля
Как некий живой организм, человеческое общество состоит из великого множества постоянно взаимодействующих между собой клеточек или ячеек. Каждый из нас в течение всей своей жизни принадлежит сразу нескольким таким клеточкам. Первоначальная наша ячеечка – мать и дитя. Затем семья, ближайшие знакомые, соседи, детсадовские группы или образования типа няня-ребенок, функционеры учебных заведений, магазинов, поликлиник и больниц, театров, фабрик, контор, полиции, прочих учреждений государственной власти и так далее и тому подобное. Взаимопроникновение друг в друга этих клеточек создает из множества людей, живущих в данное время в данном пространстве, нечто единое, целое. Приобретает системные свойства, то есть получает свою память, некое сознание, интересы и цели. Короче говоря, возникает то, что собственно-то говоря и называется человеческим обществом.
В этом бурлящем людском круговороте каждый человек ищет свою тихую пристань. За день он сталкивается с огромным количеством людей. Малая часть их попадает в круг его непосредственного общения, еще меньшая – в просто знакомые. А совсем ничтожная часть проникает в свои. В ту ограниченную группку особей, которые задевают его чувства, с кем он говорит о себе, о них и обо всем прочем, по душам, И если ты симпатизируешь им, а они – тебе, если жизненные обстоятельства отводят вам достаточно времени для общения, то возникает упомянутая выше первичная общественная группа.
В социологии под этими группами понимают относительно устойчивые объединения, созданные на основе симпатии, эмоционального и мысленного распространения себя на другого, близкого и понятного тебе человека. Тот круг общения, в котором возможно зарождение и существование единомыслия.
Единомыслие необходимо отличать от подобномыслия, когда люди по-разному относятся к предмету своей деятельности. Грубый пример: многие следуют заповеди «не убий», но один из страха быть уличенным в злодеянии, другой из опасения, что сам может пострадать в завязавшемся противоборстве, третий – из глубокого убеждения в неприемлемости нанесения кому-либо вреда. Более тонкий пример: в Великий пост многие отказываются от употребления мясных продуктов, но один из соображений полезности, другой чтобы похудеть, третий потому, что так предписывает церковь, четвертый потому, что так поступают окружающие, пятый же – из желания приблизиться к Богу. Все перечисленные думают подобно, но не едино. Результат, внешние проявления их психической деятельности одинаковы, но внутренние переживания различны.
Иными словами, подобномыслящие – все равно что случайные попутчики в автобусе или вагоне метро: они вместе, но каждый едет по своим делам, занят обдумыванием собственных проблем, и нет ему никакого дела до вас.
Только в первичных общественных группах через единомыслие может происходить создание и передача от одного человека другому, от одного поколения людей следующему того, что называется ценностными ориентирами. С помощью этих психических конструкций социальная система направляет человека на принятые в ней способы поведения и удовлетворения своих потребностей с тем, чтобы обеспечить возможность коллективных действий, само существование индивида в обществе. Проще говоря, тебе разъясняют, что такое хорошо и что такое плохо, а также добиваются того, чтобы ты поступал хорошо не потому, что это хорошо, а потому, что поступать именно так тебе будет приятно. Таким образом ты сам оцениваешь свои поступки и мысли исходя из действующей в обществе, «правильной» линии поведения, эмоционально окрашенной для тебя положительно.
Некоторые психологи полагают, что ценностные ориентиры представляют собой сложную гамму чувств и эмоций, ассоциативно связанную с некими предметами, в качестве которых может быть что угодно – буквально все, что может быть воспринято и запомнено человеком. Возникновение в сознании этих предметов приводит в движение весь тянущийся за ними клубок чувств и создает импульс к некоему типичному действию.
Именно система ценностных ориентиров создает мироощущение человека, то есть способность не только видеть мир и себя в нем, но и оценивать, что есть добро, а что – зло.
Народы различаются огромным множеством мельчайших деталей организации быта и поведения. Однако принципиальные различия между ними определяются отличиями их ценностных ориентиров. Действительно, оказавшись в новой обстановке, среди людей иной национальности, человек довольно легко и без особых проблем привыкает к необычной для него пище и одежде, традициям и обычаям, выучивает чужой язык. Только ломка внутренней системы ценностей, приобретение нового взгляда на жизнь, нового смысла существования происходит, как правило, чрезвычайно болезненно. Отсюда – что-то вроде собственного определения национального характера как совокупности доминирующих психических качеств относящихся к некоей исторически сложившейся осознаваемой общности людей, обусловленных принятыми ими ценностными ориентирами. Сама же эта общность, конечно, и есть нация. Или народ, этнос ли – в первом приближении это одно и то же.
О национальной специфике
Мироощущение, впитанное с молоком матери и обогащенное при общении с друзьями детства, а затем отшлифованное в более зрелом возрасте, порождает для каждого человека некий пакет правил правильного поведения, иными словами – «моральный кодекс». Относительно жизненного пути эти правила поведения есть одновременно все и ничего. Все – потому, что вносят главный направляющий вектор в человеческую жизнь, а ничего – потому, что каждый потенциально может проявить самостоятельность и скорректировать привитые поведенческие нормы. Для разных народов национальный характер фактически определяет их лицо, условия существования, их роль в истории.
Дадим следующее сравнение. Пусть некто решил собственными силами совместно с ближайшими родными и друзьями отремонтировать доставшуюся по наследству квартиру. Этаж и объем жилища – их можно считать соответственно аналогами расовой принадлежности и природных способностей – изменить невозможно. Зато можно от души покуролесить внутри помещения – то есть создать самого себя как личность. Проще всего в этих целях использовать всевозможные инструменты и материалы, а затем различные бытовые устройства, купленные в соседнем магазине, – все это можно считать аналогами национальных ценностных ориентиров. Поскольку набор их ограничен, у большинства жильцов внутреннее убранство квартир будет примерно одинаковым. Но кое-кто, конечно, может поехать за материалами для ремонта в другой город, а то и выписать их из-за границы. Погордится собой: во какой я крутой! Ему повезет, если родные шурупы выдержат тяжесть заграничной люстры, а пестрота заморских обоев не расшатает нервы. Со временем он поймет, если поумнеет, что главное в жизни не дешевая показуха, и второй или третий ремонт жилища он проведет с меньшей вычурностью – вернется к национальным корням.
Рассуждая о нациях, их достоинствах и недостатках, необходимо всегда и всюду помнить следующее: какие б характеристики ни давали национальному характеру того или иного народа, какие бы эпитеты ни придумывали – все они лежат вне сферы оценок «хорошо» или «плохо». На них глупо обижаться или гордиться ими. Национальные особенности возникают как результат исторического пути соответствующего сообщества людей и выработанного ею взгляда на жизнь. Ругать или хвалить сии сущности – все равно что осуждать европеоида за волосатость.
Так, традиционно итальянцев называют музыкальной нацией. Правильно, итальянцы любят петь, в Италии звучит много музыки, находятся самые прославленные оперные театры и хореографические школы. Однако если взять наугад какого-нибудь миланца и, скажем, лондонца, то априорно не известно, кто из них споет предложенную песню правильнее. Оценить можно талант только какого-то конкретного человека, у всех наций «способности» примерно одинаковые.
Разный характер – разное существование и результаты оной. Одни народы делают историю, другие откровенно наслаждаются жизнью. Эту мысль можно проиллюстрировать множеством примеров, мы ограничимся одним.
Помните, как в школьном курсе истории вам рассказывали о Яне Жижке, о гуситах и их подвигах? Выдвигалось много объяснений их успехов, кроме одного, по-настоящему верного. Незадолго перед сожжением Яна Гуса по Европе в очередной раз прокатилась жесточайшая эпидемия чумы. Вымирали целые области. А пригороды Праги по прихоти судьбы чума прошла стороной. В результате относительное количество чехов временно сильно выросло, они стали одним из самых больших народов Европы. Если б на их месте оказались, скажем, испанцы или французы, политическая карта мира претерпела б существенные изменения. А чехи не являются исторической нацией. Они живут себе и не тужат. Погуляли при удобном случае по европам, порезвились – и опять в свои уютненькие пивнушки.
Интересны отличия реакций представителей разных народов на бытовые коллизии. Например, после неудачной торговой сделки русский подсмеивается над самим собой. Надо же, опять обманули! Но ничего, голова и руки на месте – не пропаду. А впредь этого жулика буду обходить стороной. В такой же ситуации выходец из Дагестана или, скажем, любой среднеазиатской республики проникнется неподдельным уважением к обманщику: умный человек, молодец, надо бы познакомиться с ним поближе, поучиться у него. Еврей же воспылает ненавистью.
Приведенных примеров, мне кажется, достаточно, чтобы понять: знать национальный колорит и полезно, и интересно. Многие события становятся понятнее, когда в выпуске новостей сообщают национальности задействованных лиц. Да и отношения между государствами во многом определяются особенностями национального менталитета, наличием симпатий-антипатий между нациями.
Лев Гумилев всех западных европейцев относил к одному большому этносу, резонно подмечая, что различия в их мироощущениях пренебрежимо малы. Однако и того, что есть, достаточно нам, русским, чтобы с большой симпатией относиться к французам, чуть с меньшей – к испанцам и итальянцам, а к немцам и англичанам испытывать настороженность.
Граждане Индии вне зависимости от их национальной принадлежности – вероятно, их внутренняя жизнь нам безразлична – пользуются нашей симпатией и уважением, как и греки с иранцами. А также, видимо, все латиноамериканцы. Разве что к кубинцам у нас больше любви, чем, скажем, к каким-нибудь панамцам.
Отношение русских к китайцам и арабам, слагаясь из диаметрально противоположных оценок и пристрастий, можно полагать, скорее всего, нейтральным. В то же время к японцам, как и к финнам – «чухони сопливой» – мы относимся с высокой долей превосходства. Но это еще цветочки. Большинство южных тюркоязычных народов, извините за разнузданную откровенность, для нас вообще неполноценные люди, «чучмеки», «чурки». А слова «турок», «турка» в русской глубинке до сих пор еще используются как заменитель эпитета «дурак». Американцы же у нас ассоциируются с избалованными, умственно недоразвитыми детьми.
К относительно малым европейским народам чувственного отношения у русских не выработано. А зря: ярое, неподвластное рациональному объяснению русофобство поляков и венгров давно требует адекватной реакции. Да и эстонцам с латышами и литовцами пора бы выставить счет за многочисленные исторические прегрешения перед нами. Вот только соответствует ли подобное поведение русскому национальному характеру?
Сопутствующие вопросы
Рассуждая о национальной специфике, нельзя забывать, что мы оперируем «средними» характеристиками. Выбранный наугад немец по складу характера, по поведенческим стереотипам может оказаться более русским, чем какой-нибудь ростовчанин. Рядовой американец может иметь ярко выраженный китайский менталитет и так далее.
Допустимо сравнение народа, скажем, с пшеничным полем, окультуренным из рук вон плохо. На котором сортовые колосья соседствуют с разнообразными мутантами и сорняками, а также занесенными невесть каким образом горохом, льном, горчицей и так далее. Подобная засоренность, между прочим, не зло, а польза для любой нации, ибо придает ей дополнительную устойчивость к внешним веяниям. Ядро – в сравнительном образе обычная пшеница – лучше сохраняется.
Возникает вопрос, а
кто такие основные носители национального характера, где они живут?
Кто – в общем-то понятно: так называемые обычные люди, труженики. Те, что не занимают высоких руководящих постов, не мелькают на экранах телевизора, не ломают голову, куда вложить очередной миллион – в океаническую яхту, в спортивный клуб или в новую виллу в каком-нибудь благодатном месте у черта на куличках.
Где живут? – тоже полная ясность. Население всех больших городов космополитично. Поэтому ответ очевиден: носители национального характера обитают в основной своей массе в глубинке. В маленьких городах и деревнях, в рабочих поселках и на хуторах. Там, где жизнь никуда не спешит, не гонит, а новшества добираются ой как не скоро. Новые машины, лекарства и бытовая техника вкрадываются в повседневность, как клещ в штанину. Быт привыкает к ним потихоньку и успевает адаптироваться. Веяния моды затухают где-то на дальних подступах, и платья меняются не от сезона к сезону, а от поколения к поколению. Телевизор не разобщает, а сближает людей просмотром любимых передач совместно жильцами целого дома, а то и квартала. Даже Интернет дает повод лишний раз встретиться, чтобы в процессе личного общения обсудить ход сыгранной по сети партии в шахматы или какой иной, чисто компьютерной игры.
Но, конечно, наличествуют нюансы и исключения. Здесь не будем обсуждать всех, ограничившись несколькими словами в основном о себе, о русских.
Как в языках существуют различные диалекты, так жители разных регионов бескрайней Руси приобретают отличительные особенности. Сибиряки и поморы гордятся независимостью (зачастую мнимой) мышления, бесшабашностью, физическими данными и силой воли. Жители Урала и Тулы, брянские мужики – плодами своего труда, умением делать то, что другим не под силу. Петербуржцы лелеют исключительную образованность и интеллигентность. Москвичи хвастаются своим человечком в длинных коридорах государственного аппарата власти да знанием законов и уложений, по которым им что-нибудь да причитается. Жители Подмосковья несут, как крест, ощущение своей неполноценности: надо же, никак не удается перебраться в столицу… Все мы разные, но в несущественных деталях. Когда ж заходит разговор о важном – и не узнаешь, кто откуда.
Каким образом национальный характер передается из поколения в поколение?
А черт его знает! Как говорилось выше, национальное самосознание формируется в первичных общественных группах. Но каким образом, с помощью каких слов, жестов, мимики? – доподлинно неизвестно. Ату, психологи!
Допустимо утверждать, что наследниками Киевской Руси являемся мы, русские, а не жители Украины. Почему? Хотя бы потому, что легенды и былины того времени сохранил народный фольклор российского Севера, Поволжья, Урала и Сибири. В самом Киеве редко вспоминают и Илью Муромца, и Добрыню Никитича.
В СССР национальность можно было выбрать любой. В США всех рожденных на их территории числят американцами. У евреев же исторически выработано железное правило: национальность детей определяется только национальностью матери. Вероятно, это наиболее мудрое решение, так как эмоциональная сфера ребенка формируется в первые месяцы жизни, когда фокус жизни и мира для него – мать.
Зависит ли характер народных масс от условий существования?
Да, зависит, но зависимость эта чрезвычайно сложна, многогранна и неоднозначна.
До отмены крепостного права количество уголовных преступлений, совершенных русскими крестьянами, лишь немного превышало количество правонарушений церковнослужителей. Если ж пересчитать количество преступлений «на душу» да предварительно вычесть те, что естественнее считать так называемыми «народными бунтами», вывод будет однозначным: крестьяне были самым законопослушным сословием царской России.
После кризиса крепостничества и последующим за ним «освобождением от земли» множество сельских жителей подалось в города, на растущие как грибы фабрики и заводы. Бывшие дворовые – «кухаркины дети» – пополнили ряды разночинцев, из которых произошли сперва «лишние люди», нигилисты, раскольниковы, базаровы и рахметовы, затем народовольцы и анархисты, а далее – пламенные революционеры. Они умели прислуживать за столом, но мечтали служить Родине.
Страна менялась очень быстро, условия жизни и труда – еще быстрее, а развитие идеологической сферы образованной части русского общества отставало. «Славянофилы» ругались с «западниками», а меж тем подрастало следующее поколение, впитывающее, как губка, противоречащие друг другу мысли и идеи, мало связанные с традиционным, веками набиравшим глубину народным мировоззрением.
Мещане из малой общественной группы превратились в одно из основных сословий царской России. Части их захотелось красивой спокойной жизни с семейством слоников на комоде, другая часть возжелала богатства и власти, третьи же решили во что бы то ни стало прославиться, разрушив прежний мир и построив новый.
Результат оказался плачевным.
Лишившись корней, вырванные из привычных условий существования, потомки крестьян «раскачали» нравственные устои, полученные от своих предков, и обеспечили небывалый в русской истории всплеск преступности. Они были готовы на все: и на любое злодейство, и на любую жертву. Их не сдерживали никакие нравственные ограничители, у них просто-напросто не было устойчивых ценностных ориентиров.
Произошедшие революции усугубили нравственный кризис. В Гражданскую войну у красных и у белых была своя «правда», непонятная противной стороне. Очень скоро ожесточенность борьбы сделала невозможным любой диалог. И доныне потомки эмигрантов «первой волны» непримиримо воюют в душе с наследниками тех, кто остался в стране.
Насколько устойчив, консервативен национальный характер?
Вопрос, не имеющий ответа. В чем-то народы не меняются веками и тысячелетиями, в другом – как говорится, подобны флюгеру. Однако сколь б бросающимися в глаза ни были изменения, часто они подобны свежему слою краски на древнем артефакте. Красоту прячут, но сути не меняют.
Пятьдесят лет назад в русских селах все дома стояли открытыми круглые сутки. В крупных городах треть квартир днем никогда не запиралась, а у следующей трети ключ от входной двери всегда лежал рядом, под ковриком. Сейчас – на каждом подъезде железные двери, каждая квартира с еще более мощной дверью, снабженной сейфовым замком. Господи, да что мы над собой учудили за несколько лет?!
Но не будем о грустном и приведем ряд приятных примеров.
С некоторой натяжкой можно сказать, что Великая отечественная война 1941-45 годов стала народной не в июне сорок первого, а позже, где-то с октября-ноября. Вначале, чего греха таить, сказался духовный кризис советского общества. Сдавались целыми полками и дивизиями – за считанные дни две трети кадровой армии оказались в плену. Множество сел и городков встречали вошедших в раж сверхчеловеков хлебом-солью. Отрезвление пришло, когда люди на собственной шкуре ощутили прелести «нового порядка». Когда стало очевидным несоответствие между оккупационной жизнью и русским мироощущением, а в лексиконе государственных деятелей имена Розы Люксембург и Сакко с Ванцетти были заменены именами Александра Невского, Суворова, Кутузова и Дмитрия Донского. Одного лишь напоминания хватило, чтобы разбудить древние, казалось бы прочно забытые архетипы народного самосознания, исключающих саму возможность порабощения русских кем бы то ни было. Что с того, что армия разгромлена! Вставай, страна огромная, победа будет за нами.
Возможность сохранения отдельных поведенческих стереотипов демонстрирует следующее наблюдение. Если промелькнет новость о задержании в Москве заезжего рэкетира, можно с большой долей уверенности предположить, что это уроженец Казани или Набережных Челнов: их жители до наших дней донесли память о светлых временах баскачества своих предков на Руси. Совершенно другой народ – крымские татары – невольно вызывают у нас, русских, негодование требованиями отдать им родовые земли, занятые приезжими после выселения их при Сталине. Инстинктивно, на бессознательном уровне мы, русские, не питаем к ним жалости. И, кстати, правильно делаем: во время Великой Отечественной войны Гитлер вынужден был издать несколько специальных указов, одергивающих крымских татар от тотального истребления прочего населения Крыма. Как были они нашими недругами со времен ханов гиреев, так и остались.
В упомянутой выше статье «Марксизм и национальный вопрос» Сталин отметил имперские замашки грузин: все соседние народы они считали неполноценными. Особенно это касалось абхазцев и осетин. Ныне, спустя более века, ничего не изменилось. Спросите любого грузина, родившегося в Москве и ни разу не посетившего родину своих предков, – он начнет доказывать, что Абхазию и Южную Осетию следует во что бы то ни стало принудить отдаться на милость Тбилиси. А если распалится, может добраться и до идеи украшения уличных фонарей повешенными вождями соседних грузинам народов.
Еще один пример необыкновенной живучести национальных особенностей, скрытного их существования независимо от текущих веяний дает отношение бывших марксистов-ленинцев к религии. Лихие годы воинствующего атеизма канули в Лету. Ныне прежние секретари обкомов и горкомов, председатели парткомиссий и парткомов расшибают лбы в земных поклонах, вымаливая прощение старых грехов.
Можно ли насильственным путем изменить национальный характер?
Ответ абсолютно однозначный: нет, нет и еще раз нет.
Человека можно принудить практически к любому физическому действию: шагать, копать, ползать на коленях, говорить неправду, вталкивать в себя вторичный продукт, убивать… в общем, все. Но залезть кованым сапогом ему в душу нельзя. Перевоспитанием, «перековкой» взрослых людей занимались много и долго. Результата пока еще не было.
Здесь уместно поговорить немного о таком явлении нашей цивилизации как война. С конца девятнадцатого века выяснилось, что военные мероприятия, проводимые с целью обогащения за счет соседа, ушли в прошлое. Грабить население побежденной страны – дело святое, никто не может запретить гулять по-взрослому, но общий баланс понесенных затрат и полученной прибыли стал отрицательным. После Первой мировой войны сия правда стала понятна большинству политиков несмотря на их профессиональную тупость.
Осталась одна причина расходования средств на гонку вооружений – детские болезни государственной организации народного хозяйства.
Гитлеровское правительство тратило бюджетные средства только на армию и военную промышленность. А страна меж тем феноменально расцветала: пропала безработица, жизненный уровень всех слоев населения вырос в несколько раз, на подъеме были технические науки и искусства. Жить стало много лучше, жить стало гораздо веселей и интересней. Почему? Рабочие на военных заводах получали высокую зарплату и приличную часть денег вкладывали в акции предприятий, производящих товары народного потребления. Вот тебе и всеобщее благоденствие.
Примерно так же устроено современное управление экономикой США. Каждая маленькая война впрыскивает дозу допинга в американскую промышленность. Правда, многие серьезные аналитики кричат, что ситуация коренным образом изменилась, что отработаны альтернативные приемы управления народным хозяйством, что вкладывать капиталы непосредственно в гражданские отрасли экономики выгоднее, – их не слышат. Или не хотят услышать. Вероятно, положение дел изменится только после большой встряски… брр.
Огромные арсеналы вооружений и множество людей, бряцающих оружием, одним своим существованием могут, конечно, подтолкнуть политиков к развязыванию войны. Но все же требуется некий casus belle, оправдывающий принятие решения о совершении будущих убийств. Подобный повод ищется применительно к конкретной международной ситуации, а желание создать его выращивается на благодатной почве различия национальных характеров агрессора и жертвы. Но какой б ни использовался спусковой крючок войны, у близких по менталитету народов всегда есть возможность договориться. В конце концов, они могут просто-напросто объединиться и жить вместе. Вот почему в настоящее время военные конфликты между ними могут возникнуть разве что по недоразумению или по глупости.
Если ж национальные характеры существенно разнятся, при определенных условиях мелкие уколы и недоразумения могут перерасти в вооруженные столкновения.
Гитлер в 1939 году развязал большую войну потому, что основу мировоззрения национал-социалистов – «германская нация превыше всего» – не могли принять другие народы, и конфликт все равно был неизбежен. В настоящее время США решаются на одну военную акцию за другой потому, что большинство народов не разделяет их понятия о «правильном», то есть о демократическом по западному образцу политическом устройстве страны.
Сказанного достаточно, чтобы констатировать: действительные причины вооруженных конфликтов произрастают на противоборстве различных ценностных ориентиров. Война есть силовое столкновение моральных кодексов.
Итак, что мы имеем?
Народы различаются своим национальным характером. Четко и ясно.
Национальный характер – доминирующие особенности мироощущения относящихся к данной нации людей, обусловленные принятыми ценностными ориентирами. Ясно, но уже довольно расплывчато.
А вот последовательность «разделение ощущений, эмоций и чувств – первичные общественные группы – единомыслие, которое нельзя путать с подобномыслием, – ценностные ориентиры – мироощущение» чересчур сложна. Как далеко не каждая птица при тихой погоде долетит до середины Днепра, так мало кто захочет мысленно объять сию конструкцию. И после этого опять идут какие-то соображения о народах? Да какое дело нам, русским, до них! Когда мы научимся проявлять хотя бы минимальный эгоизм и говорить преимущественно о себе самих?
Хорошо, пусть следует этюд о русском национальном характере.
