Сергей Львович Григоров
Русская доля
Государство и народ
Укрепляя российскую государственность вокруг чуждого русскому национальному характеру стержня, правящая верхушка страны не могла не конфликтовать с собственным народом. Русскому сердцу мило социальное устройство, близкое выработанному в казачьем круге, – а навязывалось участие в каком-то наспех составленном бизнес-плане.
Любое недопонимание между государством и народом не может не принести негативных результатов. Первым делом страдает качество жизни, комфортность проживания основной массы населения. На эту тему можно говорить долго, я ограничусь одним лишь вопросом: при советской власти не возмущало ли вас закрытие большинства магазинов в тот момент, когда вы подходили к ним после окончания трудового дня?
Первая народная война, вошедшая в историю как восстание Хлопко, вспыхнула в 1603 году. По всей видимости, это был ответ общественных низов на годуновские попытки усиления крепостного гнета и по-европейскому рациональный курс московского правительства. С лета 1606 по май 1607 года юг страны был вовлечен в движение Ивана Болотникова.
Вряд ли правильно говорить, что произошедшие тогда военные столкновения выявили победителя. Народ и политическая верхушка страны были «разведены» внешними обстоятельствами – эпидемиологическими напастями, хозяйственными неурядицами да общей смутой. Стало не до выяснения отношений – лишь бы выжить в холоде и голоде.
Соборное Уложение царя Алексея Михайловича от января 1649 года, несомненно, должно оцениваться как начало наступления Романовых на русское мироощущение. И дело здесь не в усилении крепостного гнета и наделении многими правами бояр и дворян в ущерб простому народу – затрагивались принципиальные, мировоззренческие установки. Была тонко проведена подмена понятий, касающихся фундаментальных основ русского национального характера: крепостных крестьян присоединили не к земле, а к господину.
Зреющее недовольство народа в 1670 году вылилось в упоминаемое выше восстание Степана Разина. Центральные власти тогда устояли. Западничество Петра оправдывалось зримыми успехами – победителя не судят. Поэтому настоящий бунт, называемый ныне восстанием под предводительством Емельяна Пугачева, произошел только спустя столетие после разинской попытки добыть правду, в 1772-1775 годах. Поводов для народных выступлений накопилось предостаточно, главнейший из них – несогласие с попытками властей делить народ на белую и черную кость по факту рождения, относить одних к привилегированным, а других к обездоленным.
Напомним прозвучавшее в «Характере»: русское мироощущение строится на постулате о всеобщем потенциальном равенстве. При Петре стала действовать «Табель о рангах», исподтишка началось деление россиян на касты. Однако теоретически любой человек из низов мог дорасти до верха служебной лестницы. Дворяне обязывались государевой службой и потому так же, как и крестьяне, могли относить себя к тягловому сословию. Павел же – говорят, в минутном помрачении ума – отменил почетное право благородного сословия служить Отечеству. Екатерина Вторая, немка, последовательно проводила эту установку в жизнь. Вот и получила на свою голову гражданскую войну.
Потрясение оказалось такой силы, что только через десять лет после казни Пугачева была опубликована Екатерининская «Грамота на право вольности и преимущества благородного российского дворянства». В России образовался социальный слой, не имеющий перед государством и представителями других сословий никаких обязательств, кроме разве что моральных, – это ли не пощечина русскому мироощущению?
Вслед за грамотой о вольности по логике вещей должна была последовать отмена крепостного права, но ждать ее пришлось почти сто лет.
Реформа 1861 года, по которой крестьяне вместе с крепостной зависимостью потеряли пользуемую ими землю, явилась новым ударом по народному мировоззрению. Восемьдесят процентов населения России лишились средств существования, по сути дела были выкинуты в никуда, в нищету. Перед реформой государственные крестьяне бахвалились: мы, мол, те же дворяне, только бедные. А оказалось, что благородное сословие имеет право владеть землей как прочей личной собственностью, крестьяне же должны купить даже те наделы, на которых трудились их отцы, деды, прадеды, прапра- и так далее. Затем последовали столыпинские преобразования, нацеленные не столько на создание фермерских хозяйств по западному образцу, сколько на уничтожение традиционной крестьянской общины, что усугубило ситуацию на селе. Запылали помещичьи усадьбы. В городах и крупных деревнях возникли массы люмпенов. Бывшие дворовые, став разночинцами, преподнесли выбитому из колеи народу подрывные идеологические идеи. Итог – революционная ситуация.
Чтобы понять, насколько чудовищны в русских глазах были навязываемые сверху нововведения, следует особо остановиться на земельном вопросе.
Любой продукт человеческого труда должен быть оценен, с этим трудно спорить. В то же время самое необходимое для жизни – воздух – никто из людей не создавал. Вроде бы еще нигде не взимали мзду за право дышать. Он, стало быть, бесценен? А кто создал землю? Распахивая и обихаживая ее из года в год, можно улучшить ее потребительские качества, повысить плодородие, но не сотворить из ничего. Так допустимо ли вообще словосочетание «стоимость земли»? Этот вопрос, очевидно, не политэкономический, а мировоззренческий.
Русский ответ на него следующий: земля принадлежит всем, всему народу. Добывалась и защищалась она нашими общими предками, после нас достанется нашим общим праправнукам и более дальним потомкам. Можно устанавливать плату за временное пользование землей, сдавать в аренду, но ни в коем случае не передавать «навечно в личную собственность». Именно такой порядок установился в традиционной русской общине: земля принадлежит всему миру, выделяются отдельные участки для личного пользования, периодически перекраиваемые по количеству членов семьи, способных вести полевые работы. «Освобождение» же 1861 года и столыпинские реформы били в самое сердце, замахивались не на экономические, а на идеологические устои русского общества.
В наши времена, кстати, муссируется новый Земельный кодекс. Вроде бы подогнан он под западные стандарты, но какой-то внутренний тормоз мешает его утвердить. При каждом чтении в Думе находится масса тонких уточнений его формулировок, и топится он в незначительных поправках. Однако о главном – его несоответствии русскому мироощущению – почти ничего не говорится.
Некомпетентность и интеллектуальная беспомощность теперешних народных избранников, в основной своей массе вышедших из среды партийной и комсомольской номенклатуры, в общем-то понятна – что с них, отягощенных манией обогащения, взять-то! Но как объяснить слепоту царской машины власти, у приводных ремней которой стояли преимущественно родовитые русские люди, несущие как крест чувство долга перед славными своими предками?
Вызывает удивление также и пренебрежение власть имущих творческими достижениями русского народа.
Предвижу читательские усмешки по поводу отстаивания русского приоритета по многим научным открытиям и техническим достижениям. В одном анекдоте, помнится, даже открытие рентгеновского излучения приписывали нам, ссылаясь на известную фразу Ивана Грозного: «Я вас, бояр, наскрозь вижу…». В силу данных обстоятельств, сложная это тема, но пройти мимо – обокрасть истину.
О научно-технических достижениях двадцатого века упоминать не буду. Большое видится на расстоянии – пусть про это напишут лет через сто-двести. Ограничусь несколькими неоспоримыми фактами относительно далекого прошлого.
Притчей во языцех вопрос, кто изобрел радио. Однозначно: первый радиоприемник собрал Александр Попов, в 1895 году на его демонстрациях присутствовал Маркони, получивший патент на идентичное устройство через два года, в 1897 году.
Паровая машина Ивана Ползунова начала работать в мае 1766 года, на 20 лет раньше уаттовской. Ползунов, однако, гордился не ей, а своей цилиндрической воздуходувкой – та намного больше облегчала труд заводских рабочих.
В советской школе довольно много рассказывали об Иване Кулибине, гениальном русском изобретателе. Он разработал конструкцию не только точных часов, но и предложил, в частности: проект одноарочного моста через Неву, семафорный телеграф и код к нему, велосипед, прожектор, механическую сеялку, оригинальную золотопромывальную машину и многое-многое другое. Но на одном Кулибине свет клином не сошелся, великих умельцев на Руси было в избытке. К ним следует отнести, например, Козьму Фролова, создавшего общезаводской водяной двигатель на 10 лет раньше первого английского, а также Родиона Глинкова, предложившего в 1760 году, на 11 лет раньше Аркрайта, первую в мире прядильно-чесальную машину…
Чтобы не перечислять бесконечно, достаточно отметить лишь тот факт, что уже при Иване Грозном на Руси в массовом количестве производились ружья и пушки, заряжавшиеся с казенной части. Лет эдак через пятьдесят, а то и все сто, в Европе появились подобные диковинки, но в единичных экземплярах, как сверхдорогие охотничьи ружья для высшей знати. А в девятнадцатом веке изобретение клиновидного затвора – ключевого узла конструкций всех заряжавшихся с казенной части орудий смертоубийства – приписали Круппу. Россия, как и прочие страны, платила приличные суммы за пользование немецкими патентами.
Московские и петербургские власти не умели воспользоваться и ничтожной толикой народных талантов. В советские времена, кстати, ситуация мало изменилась. Большинство изобретений и технических новшеств государством не реализовывалось.
В то же время нельзя не заметить, что начиная с 1632 года, когда Виниус заложил первый в России большой железоделательный завод, производительность труда в промышленности у нас была не ниже, чем на лучших предприятиях Европы. Причина банальна, но на первый взгляд парадоксальна: недостаток свободной рабочей силы. И это в крестьянской стране с огромной скрытой безработицей, пусть даже и сезонной! Только в двадцатом веке Россия в области производительности промышленного труда стала откатываться назад. Парадоксы выдохлись, научно-технический прогресс сказал свое слово. Технологические процессы сильно усложнились, для обслуживания новейших машин и агрегатов не хватало квалифицированных рабочих, учившихся по иностранным лекалам, – собственные чудо-технологии ведь не внедрялись.
На селе же производительность труда из века в век неуклонно… падала. Власти целенаправленно обдирали народ, изымали все с их точки зрения излишки. Под гнетом всевозможных податей и налогов, барщины и извозов крестьянин не был заинтересован в повышении отдачи своего труда: все равно все отберут. Да и не имеет возможности нищий человек экспериментировать, чтобы улучшить свою жизнь, – ему лишь бы выжить. Кое-где, как капли в море, внедрялись «передовые» сельскохозяйственные технологии, завезенные из Европы. Но в российских условиях эффективность их была, как правило, отрицательной. Почему? Ответ на поверхности, если вспомнить, как в советские времена управляли колхозами. Директивы, исходящие из высоких кабинетов, предписывали где, что, когда и как сажать, когда и чем убирать, сколько и куда сдавать. Некоторые из партийных управленцев, возможно, полагали, что батоны растут на деревьях, но все равно не обращались к народу за его многовековым опытом хозяйствования в суровых условиях Восточно-Европейской равнины. Новое не прививалось, а старые, отрабатываемые столетиями агроприемы утрачивались.
В чем тут дело, откуда столь вопиющее пренебрежение народной мыслью? Почему власти, крупные заводчики и помещики всегда покупались на заморские диковины, почему не верили в силы собственного народа?
Для нахождения точного ответа достаточно лишь поставить более общий вопрос: почему и при Романовых, и при коммунистах так низко ценились жизни и плоды творчества простых русских людей? Что говорилось в «Характере»? Правильно, все моральные авторитеты, да и вообще все неординарные люди всегда на Руси находились в оппозиции власти. Поэтому и оказывалось им демонстративное пренебрежение. Бился-бился, невтон доморощенный, а что получил-то? – так тебе и надо, чтоб прочим смутьянам неповадно было!
Давление на всех талантливых людей стало частью традиционной государственной политики в России. Практически все наши великие деятели науки и культуры являют в этом отношении подтверждающий пример. И при царях, и при большевиках. И даже тогда, когда явственно проступило гниение властных структур – события вокруг одного Владимира Высоцкого должны убедить в этом кого угодно. А на местах, вне первичной общественной группы действовал упоминаемый выше закон привентации Зиновьева… И некуда поэтому было бедному хрестьянину податься в родных пенатах. Однако стоило уехать за границу, обжиться там – и кум королю. Есть такое?
Справедливости ради следует сказать, что прожекты общественного переустройства, разрабатываемые нашей уважаемой интеллигенцией, отвергались властью не только и не столько принижения для. Оторванная от народа, беспрестанно витала она в бесплодных эмпиреях. Мастеровой трудовой люд не шел за ней: непонятно ему было, куда зовут и зачем. А администраторы высмеивали потому, что им была очевидна либо утопичность, либо вредность предложений. В то же время грамотно возразить, обосновать свой отказ не могли – ну не хватали они звезд с небес, а нужных слов не оказывалось. Та же интеллигенция не удосужилась их придумать.
Так было до тех пор, пока образованные слои населения России не прибились к идеологическому краю – к марксизму, выросшему даже не на католицизме, а на еще более чуждом русскому мироощущению протестантизме. Большевики захватили власть в стране и… продолжили старую линию Романовых. Почему? Разговор долгий. Крайности сближаются. Не вдаваясь в философии, остановимся на двух моментах – на замыкании в себе управленческого аппарата и конфликте между государством и народом.
После революций и Гражданской войны надо было как-то налаживать мирную жизнь в стране. Идеологическим требованиям удовлетворял военный коммунизм. Попробовали – еле отползли от края пропасти. Прагматичный донельзя Ленин провозгласил новую экономическую политику, НЭП. Предоставили гражданам России почти полную экономическую свободу – страна расцвела за пару лет. Принятое решение, кстати сказать, имело исторический прецедент: после пугачевщины власти остерегались осаживать народ, и тогдашний расцвет мелкого предпринимательства, повлекший быстрый рост всеобщего благосостояния, получил название «век златой Екатерины».
Взаимосвязь экономики и политики – незыблемый постулат. Экономически свободные граждане рано или поздно не могли не потребовать участия во власти. А это было абсолютно неприемлемо вчерашним революционерам.
Кто делал революции в России? В «Характере» по их адресу уже проходилось вскользь. Окиньте критическим взором биографии наших пламенных революционеров. Что они из себя представляют? В основной своей массе – деклассированные элементы, маргиналы, произошедшие от бывших «кухаркиных детей», а то и откровенные бандиты. Длинная родословная от дворовой прислуги, от мальчиков на побегушках и обстирующих пеленки девочек. Приспособленность к производительному труду близка к нулевой. Направленность поведения, манеры? – можно охарактеризовать двумя словами: что угодно-с? Кто-то из них мечтал, урвав жирненький кусман, забиться в уютненький уголок. Другие двинулись в образование в надежде открыть Самую Великую Тайну Бытия и мигом осчастливить все человечество. Надорвав здоровье за домашними занятиями науками, поступали в университеты, чтобы… через год-другой оказаться на каторге за антиобщественную деятельность. В погоне за журавлем в небе не приобрели они ни достойной профессии, ни трудовых навыков. Почувствовав же вкус власти, не могли отказаться от нее. Превращение в рядовых людей представлялось им равносильным смерти.
Вот и свернули НЭП. Занялись коллективизацией и индустриализацией. Главное, что остались над народом. Указующей и направляющей силой.
При Николае Палкине чиновничество на Руси раздулось до беспредела. Пыталось предписывать каждый шаг, каждый вздох обычного человека. Для всех общественных прослоек были разработаны модели одежды, стрижки и брижки – и отступления разрешались только по августейшему благоволению. После небольшого отката, выродившегося в полнейшую анархию в результате Февральской революции 1917 года, прежняя система государственных органов управления была реанимирована и усилена в начале тридцатых годов двадцатого века.
Сотворил мощную машину власти Сталин. Он – наверху, в недосягаемых высотах. Под ним ареопаг ближайших помощников. Ниже назначенные им министры и прочие всесоюзные старосты. Далее теснились начальники главков и руководители госмонополий. Под ними всевозможные директоры, секретари и ректоры. И так далее. Фундамент пирамиды – колхозный бригадир и цеховой мастер.
По замыслу демиургов этой конструкции, каждый функционер должен был не жалея сил заниматься порученным ему делом. Учитель – учить. Врач – лечить. Архитектор – проектировать здания. Писатель – идеологически выверенно писать. Ученый – открывать… Негодность воздвигнутого сооружения очевидна и слабоумному. Так, самые выдающиеся открытия обязаны были делать академики, но в силу преклонного возраста у большинства из них способности создавать что-то новое атрофировались. Можно шагать по приказу, но не творить. Заорганизованность так же вредна, как и хаос. Однако более существенный порок жесткой властной вертикали в ином.
Когда человек занял какую-то должность выше своих возможностей или чувствует за спиной дыхание конкурентов и сильно зависит от своего непосредственного руководителя, происходит подмена критериев его деятельности: он невольно думает не столько о деле, сколько о том, как бы угодить начальству. Пытается отличиться не плодами своего труда, а лизоблюдством. Начинает работать не на результат, а на создание о себе благоприятного мнения в вышестоящих инстанциях. А если сюда плюсуется еще воспитание, прививающее обычаи услужливости… Словно раковая опухоль в живом организме, эта подмена смысла функционирования учреждений и ведомств растекается по всей властной пирамиде от низа до самого верха.
Сию болезнь органов государственной власти сейчас называют бюрократизацией. Не совсем точно. Строго говоря, под бюрократом следует подразумевать человека, использующего возможности, предоставляемые ему занимаемой должностью в государственном учреждении, для извлечения личной выгоды. Подмена же критериев деятельности может иметь и иные причины, например – желание физического выживания в неблагоприятной среде.
Бюрократ не тот, кто, затурканный по потери сознательности, боится взять на себя ответственность за решения, которые должен был бы принимать в соответствии со своей должностью. А тот, кто вынуждает дать ему какой-либо материальный «подарок». Кто за бесценок приобретает государственную собственность, которую должен охранять и приумножать. Кто, например, создал фирму, оказывающую платные услуги населению за то, что он обязан делать по занимаемой должности, – а таких фирмочек, согласитесь, в современной России видимо-невидимо: и медицинскую справку оформят за отдельную плату, и квартиру помогут приватизировать, и свидетельство на право собственности садовым участком выдадут… Вы, конечно, можете все необходимые документы выправить сами, но потратите уйму времени, посещая различные кабинеты. Их же хозяева под надуманными предлогами будут уклоняться от своих прямых обязанностей.
С полным на то правом бюрократом может быть назван и тележурналист, открыто или исподтишка проповедующий с государственного голубого экрана собственную идеологию.
Хоть горшком назови – только в печь не ставь, гласит народная мудрость. Может, нет ничего страшного в том, что известный термин используется в ином значении? Может, и нет. Однако общая энтропия общественного сознания увеличивается. Становится легче маскировать правые силы под левые, чиновнический профсоюз – под политическую партию, бизнесменов от политики – под коммунистов, тоталитаристов – под либералов и так далее. Если не называть вещи своими именами, хаос наступает.
Сейчас, между прочим, неточно применяется множество слов. Под олигархом, например, в современной России огульно понимают любого миллиардера. Тоже не вполне корректно. Олигарх в первоначальном своем значении – человек, использующий возможности занимаемой государственной должности в интересах собственного бизнеса. Поэтому ненавистного широким народным массам губернатора Чукотки, приобретшего по случаю известный английский футбольный клуб, правильнее было бы называть мизантропом: он вкладывает «свои» средства в развитие подвластной ему губернии, а не высасывает из нее последние соки. В то же время любимый столичный мэр, отличный хозяйственник, является олигархом в самом что ни на есть прямом значении этого слова: пользуясь своим положением, он способствует семейному бизнесу.
Сталинская верхушка прекрасно понимала недостатки жесткой пирамиды власти, но для их исправления ограничилась применением двух, самых незатейливых методов.
Во-первых, очертили узкий круг лиц, допускаемых до власти, – чем меньше людей, подлежащих контролю сверху, тем он эффективнее и надежней. Фактически была продолжена линия Романовых на разделение народа, когда высшее общество даже разговаривало преимущественно на иностранном языке.
Появилось понятие «номенклатура»: человек, попав в некий список, всегда мог рассчитывать на занятие какой-либо приемлемой для него должности. Естественно, только в случае соблюдения лояльности вышестоящему функционеру – профессиональная подготовка, личные таланты и способности играли второстепенную роль. Сегодня имярек завхоз на крупном предприятии, завтра – председатель колхоза, послезавтра – начальник отдела кадров какого-либо закрытого конструкторского бюро, и так далее. Никого не интересовало, что как был он по натуре своей, скажем, сельским пастушком, так им и оставался.
Во-вторых, заботились об ускоренной ротации кадров, дабы не засиживались руководители на одном месте, не обрастали связями, не получали излишне высокий авторитет в народных массах. С этой целью, не мудрствуя, помимо «естественных» перестановок применяли репрессивные методы – не угодивших чем-либо или заподозренных в нескромных амбициях посылали «на перевоспитание» на каторжные работы либо просто отстреливали. Подобная практика, кстати, во времена «культурной революции» широко применялась в Китае, а в несколько смягченной форме – в США в эпоху маккартизма.
Пользуясь представившимся случаем, сделаем очередное лирическое отступление и скажем несколько слов о красном терроре.
Когда заходит речь о большевистских репрессиях, ГУЛАГЕ и массовых расстрелах неповинных людей, сразу упоминают тридцать седьмой год – и понеслось-поехало. Миллионы… нет, десятки миллионов безвинно пострадавших, расстрелянных или погибших от холода и голода. Какая жестокость! Вся страна за колючей проволокой! Судить коммунистов! Сталин – людоед! Душегуб! Запретить коммунистическую идеологию как антигуманную!
Господа, меньше крика – больше истины. Лично я, например, общался со многими людьми, жившими при Сталине, и исходя из услышанного от них утверждаю, что мне не известно ни одного случая, когда б пострадал действительно невинный человек. Несуразицы – были. Продавщицу сельмага, регулярно обвешивающую покупателей, могли обозвать врагом народа и судить по политической статье. Но чтоб чистого в душе и на деле человека… не могли мои знакомые привести ни одного примера. А если вдумчиво посидеть над статистическими данными, то нельзя не придти к заключению, что процент заключенных относительно всего населения страны во времена Сталина был не выше, чем в современной «демократической» России.
Однако лес рубят – щепки летят. Я допускаю, что в конце тридцатых годов пострадало множество невинных людей. Большевики совершили большой грех, выпустив джина искушения на волю: человек слаб по натуре своей и нельзя соблазнять его. Сосед стал клепать на соседа. Каждый участковый спешил выслужиться, поймав за руку вредителя, а верхом его мечтаний было раскрытие международного заговора по убиению руководителей партии и правительства. Центральные власти, спохватившись, пытались одернуть народ, приостановить девятый вал доносов и поклепов. Даже несколько решений тогдашнего политбюро составлено было по данному поводу. Но только лет через тридцать, уже при Брежневе установилось нечто похожее на народное спокойствие.
В чем тут дело? Почему сейчас с таким черным неистовством трубят о перегибах в жизни страны в конце тридцатых годов двадцатого века? Потому, вероятно, что репрессии того периода прямо или косвенно, через родителей-дедов коснулись лично тех, кто возмущается ими.
Вынужден напомнить крикунам, что красный террор начался не в тридцатых годах, а почти сразу после Октябрьской революции, с февраля 1918 года. Без суда и следствия «в расход» пускали тысячи и тысячи людей. Бывших царских офицеров топили баржами, дворянок с их малолетним потомством полуодетыми выбрасывали на улицу целыми кварталами. В Гражданскую войну были подвергнуты насильственной смерти миллионы. Безжалостно уничтожались лучшие слои русского народа. Кто восседал в военных трибуналах, а затем приводил скоропалительные приговоры в исполнение? Тот, естественно, кто таил ненависть к русским потому, что сам был осенен малыми талантами. А также тот, кто более всего был расположен к труду палача. Как говорится, серпу предпочитал мясницкий топор. Правильно?
Потом эти люди с руками, запятнанными по локоть кровью невинных жертв, пришли во власть. Они умели кричать, бить, пользоваться маузером для стрельбы в упор, а обстоятельства вынуждали их думать, как организовать производство и заботиться о нуждах людей, как строить дома и фабрики, прокладывать дороги и создавать новые технологии. Вряд ли можно было ожидать от них способностей к повседневному производительному труду. Правильно?
Каков итог? Ответ на поверхности: приближалась война, и возникла острая необходимость избавиться от героев Гражданской войны, ставших тормозом дальнейшего развития страны. Один Павка Корчагин создал литературный шедевр, но тысячи и тысячи бесталанных павок были камнем на шее. Вот Сталин и возглавил против них крестовый поход. Как обычно, жернова государственной машины мололи и невинных людей. Однако народ всегда страдает молча, беснуются потомки получивших по заслугам маргиналов.
Более всего репрессии коснулись интеллигенции. Образованный человек, способный мыслить самостоятельно, всюду представляет опасность для власть предержащих, а если среди правителей засилье потомков «кухаркиных детей» – в особенности. Вот и старались чекисты, искореняя зародыши ереси.
Перестарались: интеллигенция в России сломалась духом. Молодежи свойственны эксцентричность и боевой задор, а опыта и мудрости, способности правильно оценивать жизненные ситуации маловато – то, что творилось на комсомольских собраниях, поддается человеческому объяснению. Можно простить ткачих и доярок, вылезающих на трибуны чтобы гневно клеймить врагов народа: по невежественности своей и косности ума не понимали они, что ими манипулируют самым бессовестным образом. В интеллигентных же кругах растирали в пыль своих коллег с большой изобретательностью и беспощадностью. Понять и простить это невозможно. Отказ от любых моральных принципов, если того требует власть, и добровольное пресмыкание перед ней – что может быть гаже?
Когда очень хорошо, то плохо. Руководство страны потеряло не только язвительного критика. Не только вдумчивого оппонента, в диалоге с которым могли бы шлифоваться решения государственного уровня. Катастрофически снизился уровень стратегического планирования или, как еще говорят, масштаб мышления. Упала разумность государственной власти, в результате чего проиграли все. Естественно, глупее народ не стал – каким был, таким он и остался. Просто стал придерживать свои мысли при себе дабы чего не вышло.
Еще один принципиально неустранимый недостаток жесткой вертикали власти в том, что на социальный верх постепенно проникают бездарные и аморальные люди. Механизм их возвышения предельно прост: каждый начальничек старается взять себе в заместители того, кто не хватает звезд с небес и не сможет потому подсидеть своего руководителя – ума не хватит. А среди возможных претендентов отбирается тот, кто ближе к сердцу, то есть более угодлив и услужлив. Поэтому при каждой смене поколений качество общественного руководства ухудшается. Элита замещается антиэлитой.
Оцените типичность следующих ситуаций. От инженера Петрова никакого толка – не выбрать ли его в партком, чтоб меньше мешал на производстве? Капитан Орлов подает дурной пример солдатам – не отправить ли его куда-нибудь на повышение? Студент Сидоров занялся комсомольской деятельностью? – чувствует, видать, что вот-вот выгонят за неуспеваемость. Нужно ли продолжать?
Как только отказались от сталинской практики насильственной смены руководящих кадров, так обнаружились явные признаки гниения власти. Последние годы правления Брежнева сейчас называют эпохой застоя. Трудно возразить. Можно только отметить, что дорогой Леонид Ильич в лучшие годы, когда только-только возглавил страну, по своим личным, общечеловеческим качествам был несравнимо выше Горбачева и, тем более, Ельцина.
Возможно, процесс разложения власти дошел бы до критических отметок уже в пятидесятые годы. Как ни кощунственно это звучит, но произошедшая война явилась большим подарком большевикам: под угрозой физического истребления обстоятельства потребовали назначать на высокие руководящие посты людей не по критерию личной преданности и угодливости, а по деловым качествам. И затрещала государственная машина только после естественного вымирания руководителей военной генерации.
Неустранимый порок чиновничьей иерархической системы – в чрезвычайно сильной зависимости от личностных качеств ее вождя. Как слабые воины могут одолеть кого угодно, если будут держать строй и беспрекословно выполнять команды начальствующих, так из какого бы то ни было человеческого материала ни слепи вертикаль власти – она будет показывать чудеса эффективного управления в случае, если руководитель великий человек. Вся ответственность за ошибки и огрехи, за искалеченные человеческие судьбы падает на него одного, и он должен нести эту тяжелую ношу. Если ж правитель тряпка, его империя хрупка. Конкистадоры прекрасно понимали эту особенность пирамидального общества и шли ва-банк: при завоевании Мексики и Перу прорывались до верховного распорядителя, подчиняли его, а затем не спеша подбирали все сразу ставшие бесхозными земли. Им повезло в том, что автохтонные американские империи существовали давно и вожди их разучились преодолевать даже маленькие трудности.
