Рина Оре
Три цветка и две ели. Первый том
Далее все в Зале Правосудия «насладились» рассказом на трех языках о том, как на Нинно напала банда из Нюёдлкоса. Выступили и другие свидетели: градоначальник Нюёдлкоса, хозяин «харчавни» Мерль и два лесоруба, «меридианец» и «бесчувственный», представленные общественности как рыбаки. В итоге верховный судья, герцог Раннор, объявил, что вина в бандитском разбое доказана, ведь сам был свидетелем оному. Обвинение в убийствах тоже не вызвало ни у кого сомнений. О том, что Прола Шорхог кормил свиней людской плотью и губил души меридианцев, эмоционально-сочно и едва сдерживаясь в выражениях, поведали Сиурт, лесорубы-рыбаки и харчевник. Эти истории потрясли ларгосцев, особенно выступление Мерля, какой сам был готов убить «таку свинью как Пролу». Дамы опять пили воду, обмахивались платками или промокали глаза. Когда показали найденные в доме Шорхогов ценные вещицы, среди каких были детские игрушки, тайком смахивали слезы даже мужчины.
Рагнеру казалось, что обвинение в осквернении чужой плоти, самое страшное обвинение из всех, уже доказано, но встал отец Виттанд. Ему, судье и настоятелю храма, Суд не мог отказать в слове. Низкорослый, тщедушный невзрачный священник, тем не менее умел брать власть над толпой – его внутренний огонь зажигал других, его черная пелерина мученика на светло-бежевой хабите не могла не внушать уважения верующим, его тяжелый серебряный крест с сапфиром, ярко мерцавший на впалой груди, сиял не из-за игры света, а из-за глубокого доверия к нему Святой Земли Мери́диан.
Спустившись с кафедры на подиум, отец Виттанд горячо заговорил:
– Всё, что мы услышали, – ужасающе! Бесспорно, бесспорно, это ужасающе…Вот только вольнодушный человек не может быть обвинен в осквернении плоти – он не разбирает разницы между добром и злом. Его разум подобен звериному – его можно научить послушанию, как собаку, и превратить из дикого зверя в полезного. Но разума людского у него нет, как и нет души. Вольнодушные не могут быть казнены насмерть – за злодеяния их надобно закрыть в монастыре и усмирять их плоть благодатным, тихим окружением. Перед нами младенец во взрослом теле! Несчастный! Не разумеющий своей вины! Напуганный, оттого и буйный! Младенец! Мла-де-нец!
В глазах прихожан засквозило сочувствие (несчастного младенца всем было жалко колесовать), а у Рагнера появилось непреодолимое желание подойти к отцу Виттанду, молча свернуть ему шею или просто вдарить кулаком по его серой башке – одного удара бы хватило, чтобы покончить со «святой гадиной». Несмотря на справедливость слов священника, Рагнер прекрасно понимал, что тот выступил лишь потому, что знал: без казни и крови ларгосцы не успокоятся и завтра их снова будет легко подвигнуть на бунт.
Рагнер поднялся со скамьи и вышел к отцу Виттанду, но не убил его, а указал ему на кафедру.
– Благодарю за ценные разъяснения, – холодно сказал он. – Теперь я попрошу вас занять свое место. Слово дается градоначальнику Нюёдлкоса.
Пока отец Виттанд поднимался на кафедру, Рагнер спросил градоначальника:
– Признан ли обвиняемый вольнодушным?
– Нет, Ваша Светлость и Ваша Честь, – вытирая пот со лба, ответил тот. – Вольнодушный не имеет права на торговлю.
«Получил, отец Виттанд?! – торжествовал Рагнер. – Ах, Нюёдлкос! Драный-сраный городок с продажными судьями и властями!»
Но отец Виттанд сдаваться не собирался. Взойдя на кафедру, на стул он не сел, показывая тем самым, что желает возразить.
– Вам слово, отец Виттанд, – улыбаясь, сказал Рагнер. – Но говорите со своего места.
– Все свидетели из Нюёдлкоса заявляли о слабоумие обвиняемого. И игрушки в его доме, украдены они или нет, обличают то, что он, очевидно, играл в них сам – это несомненные признаки вольнодушия!
– Но Йёртра, известного в Ларгосе юродивого, вы, отец Виттанд, вольнодушным не признали. И одержимым, кстати, тоже.
– У Йёртра повреждена ударом голова, но разум и душа у него есть! Как мутит рассудок людям выпивка, так и Йёртру увечье мутит разумение.
Тут поднялся харчевник Мерль, и Рагнер дал ему слово.
– Пролу сроняли в детянстве башкою оземь. Така Хис, Пролав брат, мне раз гаваривал.
– И мне! И мне тожа! – соврали лесорубы-рыбаки, покрывая градоначальника Нюёдлкоса.
– А это ничего еще не значит! – не сдавался отец Виттанд. – Ваша Честь, я требую, чтобы мне позволили разобраться в причинах слабоумия обвиняемого!
– Да какогага хера! – вскочил Сиурт. – Братцы! Видавали бы вы ента! Ойюшки, – громко заголосил здоровяк, да так, что, казалось, он порвет в порыве чувств рубаху на груди. – Не слухайте отцу Виттанда! Нета души у ентого зверю – и так яснае! Людёв губить да свиням их! Как можное?! Души детёв дажа истерзавать в свинавом корыту! И ча? В монастырю яга?! Цвяточкав тама нюхавать?! Праведливость ента, да?! Да?! Да я сам яга лучша́я прибью – и всей ему праведливай суд!
Искренняя речь возымела успех и нашла бурную поддержку. Зала Правосудия разразилась криками, в том числе женскими, что они, меридианцы, убьют зверя как зверя прямо здесь и сейчас. Отец Виттанд, признавая свое поражение, сел на стул, а Рагнер поднял кулак вверх, приказывая всем молчать.
– Признаю обвиняемого виновным в осквернении чужой плоти, – сказал он, и Лентас Флекхосог с облегчением ударил о пол тростью. – Но, кроме того, – продолжил Рагнер, – наказания получают те, кто заговорил без права на это. Сиурт Ормног будет судим позднее, и за брань тоже, на воинском суде. Градоначальник из Нюёдлкоса справедливо накажет своих вольных горожан, уважаемых рыбаков. А наш многоуважаемый отец Виттанд, – повернулся к кафедре Рагнер, – получает в наказание предупреждение: если еще раз он проявит неуважение к Суду, то лишится права быть судьей Ларгоса.
Отец Виттанд хотел сказать, что карает духовным законом и запретить ему это делать не вправе даже король, но успел сообразить, что город откажет ему в содействии: стражники никого не схватят по его указке и не привяжут к позорным столбам. Его суд сведется к раздаче пенитенций, какие, конечно, темные ларгосцы исполнять не будут. Так Рагнер выиграл очередную битву, но не войну – отец Виттанд лишь отступил и промолчал.
________________
– Разбираем четвертое обвинение, – объявил судья по злодействам. – Надругательство над родом Тиодо с насилием. По-лодэтски господа Тиодо, не говорят, поэтому их речь будет переводить нам господин Вьён Аттсог, землевладелец и почетный гость Ларгоса. Прошу всех названных встать.
Адреами, Лилия и Вьён поднялись.
– Слово дается молодой госпоже Лилии Тиодо, единоутробной сестре господина Адреами Тиодо, мастера искусств и живописца с лицензией «Университета королевства Толидо́». Господин Вьён Аттсог должен переводить их речи слово в слово и не добавить в них ничего из того, что извратит их смысл. Иначе он станет обвиняемым в лжесвидетельстве. Наказание за лжесвидетельство – отрезанный язык. Молодая госпожа Тиодо, – посмотрел Лентас на Лилию, – вы видите здесь того, кого обвиняете в надругательстве с насилием?
Судья повторил свой вопрос на меридианском, Лилия твердо ответила «да», а Маргарита лишний раз убедилась в уме и даже расчетливости этой особы: скажи она нет, то Рагнер обещал обвинить ее в неумышленном наговоре на Нинно и присудить взыскание господам Тиодо.
– Значит, – заключил Лентас, – обвинение в надругательстве над родом с Пролы Шорхога не снято. Но до разбора доказательств его вины, род Тиодо прежде должен доказать свою честь. Слово у господина Адреами Тиодо.
– Ваша Честь, я и сестрица не прожили еще года в славном Ларгосе, – переводил с меридианского Вьён, – но если кто-то может сказать дурное о нас, то пусть скажет. Я получал заказы у господина Арла Флекхосога и господина Вьёна Аттсога – и честно их исполнил. Я и сестра, мы жили в их домах, поэтому прошу их свидетельствовать в защиту рода Тиодо. А также уважаемого отца Виттанда, ведь сестрица ни разу не пропустила служб по благодареньям и медианам. В час Веры мы всегда молились и не забывали о благодарственной молитве перед обеденной трапезой.
– Только если у названных господ есть возражения, прошу их подняться, – объявил уставший Лентас. – Нет? Хорошо. Можете ли вы доказать наличие девичьей чести у молодой госпожи Тиодо до нападения на нее?
– Госпожа Лилия Тиодо мечтала о монашестве и истово хранила свою чистоту, – переводил за Адреами Вьён. – Ларгосу известна скромность ее убранства, благоразумное поведение и приверженность постному питанию.
– Кто желает возразить, пусть встанет, – зевнул Лентас. – Никто? Продолжайте, господин Тиодо.
– О том, что моя сестрица была целомудренна, – продолжил переводить Вьён слова Адреами, – может свидетельствовать юная госпожа Аттсог, какая помогла госпоже Тиодо в омовении после того ужасного нападения. И как отец, – добавил от себя переводчик, – я, господин Вьён Аттсог, поручаюсь за правдивость слов своей дочери.
– Прошу встать юную госпожу Ирмину Аттсог и рассказать всё, что она видела и за что твердо поручается в деле о надругательстве над родом Тиодо.
– Господин Тиодо принес госпожу Лилию Тиодо из леса, – торопливо заговорила Ирмина. – Батюшка был с ними. Они искали госпожу Тиодо, когда мерин пришел один. Потом батюшка уехал на мерине в замок к Его Светлости герцогу Раннору, а мы с господином Тиодо утешали его сестрицу. Она сильно рыдала, была грязной, лицо в грязи и ноги… Я нагрела воды и помогла ей раздеться. Ран не было, только исцарапанная щека. Кровь я видела и на ее ногах, и на белье. Потом она пыталась уснуть, потом пришла мона Криду, чтобы ее осмотреть и лечить.
– Много ли было крови на ногах и белье молодой госпожи Тиодо?
– Не знаю… – порозовела Ирмина. – Немного, но я не знаю, сколько надо, когда… Можно я сяду, Ваша Честь? Мне более нечего сказать…
– Присаживайтесь, юная госпожа Аттсог, – с пониманием кивнул ей Лентас. – Прошу встать Соолму Криду, врачевательницу при доме герцога Раннора, и рассказать всё, что она видела и за что твердо поручается в деле о надругательстве над родом Тиодо.
– Я прибыла, Ваша Честь, в дом господина Аттсога где-то в начале вечернего часа Воздержания. Осмотреть себя мне госпожа Тиодо не позволила, и мне пришлось уйти. Кровь на ее белье я тоже видела и могу поручиться за то, что ее было немного, но вполне достаточно для следов утраты девства.
– И откуда же вы знаете? – усомнился Лентас. – Университетского образования у вас, со всем уважением, мона Криду, нет, вы не замужем, а у молодой госпожи Тиодо еще была исцарапана щека.
– Ваша Честь, – невозмутимо ответила Соолма, – я сопровождала как врачевательница герцога Раннора в военных походах в течение шести лет и разбираюсь в ранах. Царапины на щеке госпожи Тиодо были неглубоки – крови от них не хватило бы для следов, что я видела.
– Имела ли другие раны госпожа Тиодо?
– Не знаю. Госпожа Тиодо не позволила мне осмотреть себя.
Лентас кивнул Соолме, чтобы она села, и обратился к Лилии Тиодо, которая всё это время стояла на кафедре под любопытными взглядами зевак:
– Молодая госпожа Тиодо, почему не дали себя осмотреть врачевательнице?
Вьён перевел и этот вопрос, и ответ Лилии, какой она, бледная и страдающая красавица, произнесла с надрывом в голосе.
– Мона Криду носила двурогий колпак. Уважаемый отец Виттанд разъяснил нам на проповеди, что такие модные затеи от самого Дьявола. Я прошу горячего прощения у моны Криду, если оскорбила ее тогда, но я толком не помню, что говорила. Она оставила мази, какие помогли и быстро залечили мою кожу… но, как жаль, что не душу. Ваша Честь, я знаю, что должна сейчас умолять вас поверить в мою непорочность, отнятую у меня… но я не нахожу слов. И, признаться, мне не это важно. Бог наш милостив и его дамой можно стать даже после утраты целомудрия. Не для себя я ищу возмездия, а для других – тех, кто еще не загублен, как я, этим зверем… Для тех, кто еще могут быть счастливыми женами, матерями, дочерьми… стать невестами… Я взываю к справедливости от имени всех женщин – к вам, к мужчинам! На моем месте могла быть ваша жена, ваша дочь, даже ваша мать! Вспомните, что вас, мужчин, всех родили женщины – в муках принесли вас в этот мир! Вы ныне решаете – растерзает ли зверь – нет, не меня, – вашу собственную честь!
Горожане растрогались от ее раненого голоса и от душевного перевода взволнованного Вьёна Аттсога. Даже Железная Олзе утерла платочком свой голубой глаз, а Ледяная Люти шумно высморкалась.
– Никто не высказал дурного слова, не усомнился в почете имени Тиодо, оттого честь этого рода объявляю полностью доказанной! – ударил тростью по полу Лентас. – Теперь господам Тиодо надо доказать насилие в надругательстве над родом. Всех, кто может это подтвердить, прошу встать.
Поднялись Лилия, Адреами, Вьён и Рагнер.
– Насилие доказано, – взглянув на Рагнера, ударил тростью Лентас. – Далее разбираем: виновен ли Прола Шорхог в надругательстве над родом Тиодо с насилием. Слово у молодой госпожи Тиодо. Переводит нам ее слова господин Вьён Аттсог.
– Ваша Честь, – надломленным голосом произнесла Лилия. – Прежде всего… Я не обвиняю подсудимого. Я обвиняю его! – ткнула она пальчиком в Нинно. – Это! Это он! Зверь!
– Сиди тихо, кузнец, – прошептал ему Рагнер, пока Вьён переводил. – Госпожа Тиодо, сейчас разберемся, – встал верховный судья со скамьи, взял бумаги у писца и вышел на середину подиума. – Вы оставили такие описания насильника: «Высокий, сильный, что-то мычал и ревел, точно зверь». Я могу удостоверить Суд о том, что в устных беседах вы добавили к описанию бороду, но, возможно, приняли вместо нее тень от фонаря. А также вы не узнали цвет плаща, какой был у господина Граддака. Перепутать красный и синий невозможно… Господин Граддак стал жертвой банды и помог мне изобличить ее. Теперь, благодаря ему, спасено множество душ. Город Ларгос и город Нюёдлкос с признательностью награждают господина Граддака десятью золотыми ронами, а вы, ларгосцы, должны благодарить этого мужа за то, что путников, возможно, ваших родных или друзей, направляющихся из Нюёдлкоса в Ларгос, более не ожидает ужасная участь стать, будто помои, пищей свиньям.
Одни ларгосцы выкрикнули хвалы Нинно, вторые, уверенные в его виновности, нахмурились. Но большая часть горожан, впав в сомнения, шумно обсуждала слова герцога Раннора. Рагнер поднял кулак, приказывая замолчать.
– Сегодня я принял власть верховного судьи, так как лично занимался поиском насильника и опрашивал свидетелей. У меня нет сомнений в невиновности господина Граддака. И нет сомнений в вине бывшего мясника, Пролы Шорхога. Даю слово вдове Ноллё Моцнцог, главе лупанара «Лебедь».
В четвертой секции к перегородке вышла толстая Ноллё, одетая как добропорядочная горожанка, но с фингалом под глазом.
– Я аще двацатагу дню Цалмудрия лупаю былася в Нюёдлкосе, – ворковала она деловитым голоском. – И славная тем, ча чеснаа шлюха! К нама енти бандиты частая хаживали. Мы и знаать не знаали о свинях и разбою, угаждали исправна ентим нелюдя́м… Ча казать-та, Пролу все бабы боялися. Он та тихай, та как расбусшаатся – ай дяржися! И дрался, и насилил тожа! Мы яго боялися! Пущали, тока ежаля брат ягайнай, Хис, яга вязал да запёрывал!
– Садитесь, вдова Моцнцог, – сказал Рагнер. – У меня сомнений в вине нелюдя нет. Если у кого-то еще они остались, то прошу встать, а всех остальных сесть.
Лилия с гордым и несчастным лицом, изображая оскорбленную честь, опустилась на стул, а за ней и Адреами сел, но Вьён остался стоять.
– Раз жертва тоже теперь не имеет сомнений, – холодно произнес Рагнер, – то я объявляю Пролу Шорхога виновным в надругательстве над родом Тиодо с насилием.
Лентас стукнул тростью, но Вьён и тогда не сел на стул.
– Это был не суд! – вскричал он. – А судилище над несчастной госпожой Тиодо! Ее пытали унизительными вопросами, копались в ее белье, ставили под сомнение чистоту этой безупречной меридианки! И она прошла через весь этот позор только ради того, чтобы покарали настоящего злодея, а не того, на кого ты сваливаешь его вину, герцог Рагнер Раннор!
Стражники хотели усмирить Вьёна, но Рагнер остановил их и кивнул им отойти. Он, встав на «подмостках», с печальной усмешкой слушал то, что выговаривал ему бывший друг, наставник и очень дорогой для него человек.
– Ты потерял право называться рыцарем после этого дня! – кричал Вьён. – Высеки меня, казни насмерть, разори меня, но я всё тебе выскажу! Сегодня ты намеренно унизил даму! С самого начала я понял, что ты затеял какую-то игру. И ты всегда выигрываешь! Ведь Ранноры всегда добиваются своего! И если не получается честно, то идут в обход даже тех законов, что сами писали. Я имею возражения! И знаю, что этот зверь, – ткнул он пальцем в Нинно, – появился из леса у моего дома – пьяный и грязный! С исцарапанным лицом и с бородой! Ты намеренно не привел в Суд ни одного свидетеля этого странного появления, но о ней, должно быть, позабыл, – указал он на Маргариту. – Давай же, спроси ее, баронессу Нолаонт, в каком виде и как появился ее брат в Ларгосе!
Зрительские секции разволновались, горожане стали шушукаться и спорить, обсуждая услышанное, так что Рагнер опять поднял кулак. В наступившей тишине он заговорил:
– Я не буду более никого опрашивать, ведь вел это дело как ищейка и дознаватель. Я уже расспросил всех и обо всем. Даже не жалел своей жизни для разоблачения, преследования и поимки бандитов. И потерял в Нюёдлкосе не просто воина, а брата по крови. Сомнений у меня нет! А чем ты помог, господин Вьён Аттсог? Что сделал, кого искал, кого преследовал? Я не тебе отвечаю, а ларгосцам, каковых смутил твой вопрос о странном появлении господина Граддака. Он стал жертвой бандитов, заблудился и вышел вовсе не из твоего леса, а рядом с ним. И вышел не ночью тринадцатого дня Целомудрия, а аж семнадцатого дня. Три дня нужно идти от твоего дома до Пустоши? А до этого мы искали насильника в лесу с собаками… Итак, – повысил Рагнер голос, – все четыре обвинения доказаны! И судья по злодействам огласит нам сейчас справедливый приговор. За неуважение к Суду, вы, господин Аттсог, приговариваетесь к тридцати трем ударам плетью. За несогласие с решением верховного судьи – к взысканию в сто золотых рон. За оскорбление моего имени вы, господин Вьён Аттсог, приговариваетесь к казни через повешение! И за оскорбление прославленного и доблестного рода Раннор, рода нашего короля Ортвина I, – к стиранию имени из Истории!
Зрители в Суде разволновались еще сильнее, Вьён продолжал стоять и испепелять Рагнера взглядом, а стражники уже пошли к нему, но герцог Раннор снова их остановил.
– Однако сейчас Венераалий, – улыбнулся он. – В празднество любви и счастья милуют преступников, поэтому герцог Рагнер Раннор по-рыцарски великодушно прощает господина Аттсога, хорошо известного нам своей горячностью и безрассудством. Сядьте, господин Аттсог, – жестко добавил Рагнер. – Вспомните, наконец, что вы отец и что у вас есть незамужняя дочь, какую вы едва не лишили будущего!
Вьён с ужасом посмотрел на испуганную Ирмину – так, будто на самом деле только сейчас вспомнил о ней, и бессильно упал на стул. Рагнер же вернулся под балдахин и сел там на скамью. Лентас громко объявил:
– Суд приговаривает Пролу Шорхога к колесованию, к вырыванию щипцами детородных органов, к семидневному повешению, к захоронению плоти в нечистотах и к стиранию имени из Истории. Роду Тиодо отходит движимое имущество Пролы Шорхога, такое как дом – иного он не имеет, а все его вещи заведомо признаны украденными, – поэтому их забирает на хранение управа Нюёдлкоса. А также роду Тиодо причитается свиная нога, какую они могут получить после заседания у градоначальника Нюёдлкоса, ведь поросят Пролы Шорхога порезали и скормили иным свиньям. Казнь Пролы Шорхога через колесование назначается на второй день Венераалия, с началом дневного часа Любви. Казнь через вырывание щипцами детородных органов назначается через триаду часа после колесования. Позор с рода Тиодо будет смыт кровью их обидчика во второй день Венераалия, и род Тиодо восстановит уже к полудню свою честь. Тогда же, двадцать четвертого дня Целомудрия, тысяча четыреста шестого года, с началом дневного часа Веры, родовое имя Шорхог стирается из Истории – и Суд повелевает с полудня сего дня звать приговоренного «нелюдь» и никак иначе, – уличенных в произнесении слов «Прола Шорхог» будет ждать взыскание не меньшее чем в один золотой рон.
– Мне есть что добавить, – встал Рагнер. – Бандит и убийца моего побратима Рернота Горгнога еще не найден. И он, скорее всего, имеет друзей в Ларгосе или даже семью. За укрывательство злодея – виселица. За сведения, что приведут к его поимке, я назначаю награду в пятьдесят золотых рон. Мне известно то, что он белокур – светляк, и темноглаз, выглядит на второй возраст Благодарения, имеет красивые руки и лодку с парусом. Ездил на телеге без навеса, лошадей менял. Возможно, его первое имя «Фодд».
Услышав это имя, Прола Шорхог что-то замычал.
– Вытащите ему кляп, – нахмурился Рагнер.
– Оод и Ооё, – словно заклинал толстяк, – Оод и Ооё, Оод и Ооё…
– Воды! – крикнул по-меридиански Адреами – Лилии опять стало плохо. – Заседание окончено? Сестрице нужно на воздух!
– Вы с сестрой можете уйти, – разрешил Рагнер, и Адреами вынес Лилию на руках с кафедры, а затем и из залы.
– Оод и Ооё, – мычал Прола Шорхог. – Оод и Ооё, Оод и Ооё…
– Первое имя убийцы, какого я ищу – «Фодд»! – громко объявил Рагнер. – После моего ухода, уводите нелюдя, – тише сказал он стражникам, – и внимательно слушайте, что он еще намычит.
Рагнер подошел к кафедре. Когда Маргарита спустилась, то он взял ее за руку выше локтя и, оглянувшись на Нинно, кивнул головой к выходу, говоря идти за ними следом.
________________
Прощание состоялось на площади внутри Вардоца, у ворот к морю. Рагнер по-прежнему держал Маргариту за плечо, Эорик стоял за спиной кузнеца.
– Прощай, Нинно, – первой заговорила Маргарита. – Может, мы еще увидимся, если я буду в Орензе, но в Лодэнию более не приезжай. Ульви и Жон-Фоль-Жин ждут тебя дома, а мой дом здесь, рядом с моим мужем, супруг он мне или нет. Сегодня он в очередной раз доказал мне свою любовь – тем, что вызволил тебя, пойдя наперекор всему городу, настоятелю храма, лучшему другу, какой ему как отец, и собственной убеждености в твоей вине.
– Именно так, – хмуро сказал Рагнер, – не сядешь сейчас на корабль – я тебя прибью без разговоров. Увижу еще раз в Лодэнии – тоже прибью. Свои десять золотых возьмешь у господина Эорика Ормнога. Ты их честно заслужил за обличение жуткой банды, так что не отказывайся. Иди! – приказал он.
– Хоть объять б тебя, Грити, коль больше́е не увижу, – только ответил Нинно.
– Нет, Нинно, – помотала она головой. – Точно не сейчас. И более не зови меня «Грити». Моему мужу это не нравится, значит: тебе больше нельзя. Иди, Нинно, – повысила она голос. – Немедленно! Людей из Суда не выпускают из-за тебя, а там дети… Иди же! Прощай!
– Прощай… – пробормотал Нинно и вышел за ворота, в каких сразу поползла вниз опускная решетка. Эорик шел рядом с кузнецом – мужчины направлялись к «Медузе» у пирса.
– Пойдем и мы, – вздохнул Рагнер и повел Маргариту к зданию управы. – Покажу, где я тут сплю. Правда, придется подняться на третий этаж. Из тех окон можем посмотреть, как «Медуза» отчаливает.
– Рагнер, я так тебя люблю! – пылко ответила ему Маргарита. – Я не всё поняла, что там происходило сегодня, но… для меня достаточно!
– О, я с удовольствием тебе расскажу, как я наконец заткнул отца Виттанда! Это стоило даже того, чтобы с Вьёном разругаться!
– Вы помиритесь?
– Я для этого многое сделаю… А знаешь, Вьён так рьяно и бесстрашно защищал свою Лилию, что равнодушной она остаться никак не может. Наверняка уже влюбилась в своего рыцаря. Он скоро станет счастливым и добрым. Вьён мне еще спасибо скажет, когда под венец с ней пойдет!
Рагнер привел Маргариту в свои покои, состоявшие из кабинета, спальни и уборной. Окна выходили на море. Пока на площади внутри форта начинался поединок драчунов, «Медуза» оставляла Ларгос. Нинно стоял на палубе и смотрел на Вардоц, а в нем Рагнер, обнимая Маргариту со спины, держал руки на ее округлом животе. Он и она смотрели на Нинно.
– Спасибо, – еще раз прошептала Маргарита. – Нинно не виновен.
– Нет, виновен, – невесело усмехнулся Рагнер. – Кроме него, просто больше некому. Все бандиты были тринадцатого дня в Нюёдлкосе. А тот вольнодушный и впрямь порой буйствовал, но никого из дам ни разу не тронул: ни горожанок, ни девок… Лупа из Нюёдлкоса сегодня его оболгала. Надеюсь, ей хоть кто-то поверил. Честных шлюх не бывает, как не бывает честных поваров, разбойников-лесорубов и градоначальников в городе мелкой поганки – таком, как драный Нюёдлкос.
– Значит, мясник не причинял вреда женщинам? И даже вольнодушным был… Тогда мне его жалко… Он не заслужил казни для насильников.
– Моя ты добросердечная, – поцеловал Рагнер ее в висок. – Всё равно он нелюдь, уже кусачий зверь, – и, прав Сиурт, монастыря такой убийца не заслужил. Он завтра мигом потеряет сознание и истечет кровью за час, вместо того чтобы мучиться три дня на колесе. Я бы сказал, что ему очень повезло.
Маргарита задумалась.
– В прошлом году, я где-то в это время венчалась. Так мужа любила, и он меня вроде любил, – а всё оказалось обманом… Хорошо, что сегодня иначе.
Рагнер ничего не ответил, только крепче ее обнял.
«Прощай, Нинно, – сказала Маргарита заходившему за Южный мыс кораблю. – Пожалуста, будь счастлив».
«Прощай, выродок, – думал в это время Рагнер. – Позор с Лилии Тиодо смоется уже этой ночью, а не завтра в полдень. Тебе тоже сильно, очень сильно повезло, "красноглазый демон", – быстро и без боли станешь рыбой».
________________
Лилия и Адреами не вернулись вместе с Аттсогами в их дом: Арл Флекхосог любезно предложил им переночевать в своем доме, а во второй день Венераалия вместе просмотреть казнь. Лючия Альмондро, сочувствуя подруге, оставалась с ней в доме Флекхосогов аж до окончания ночного часа Целомудрия – до того, пока за ней не пришел обеспокоенный муж и не увел ее.
– Наконец-то она ушла! – сказала Лилия в кабинете Арла. – Столько же в ней благочестия и правильности, аж тошно! Если у Лючии будет дочь, то я этой крошке не завидую – к ней она будет даже строже, чем к себе. И сыну не завидую – как раз его Лючия избалует!
Лилия по-домашнему вольготно полулежала на покрытой узорной камкой скамье, подложив под руку подушку из золотистого бархата – ту, что некогда сама вышивала. Хозяин дома стоял у стены напротив нее, у трехъярусной полки, и разливал сладкую можжевеловую настойку. Более никого, кроме них, в темно-вишневом кабинете не было.
– Тебе пора покидать Ларгос, – сказал старик, подавая изящной красавице чарку и садясь на высокий стул за свой роскошный, «черепаховый» стол. Арл Флекхосог тянул настойку медленно, причмокивая, а Лилия выпила ее разом, скривилась и, выдохнув, ответила:
– Зачем? Герцог Раннор думает, что Торвда зовут «Фодд».
– Пятьдесят золотых монет творят чудеса. Убирайтесь все трое, пока не поздно!
– Четверо… Ты забыл о Миммё. Она с Торвдом сейчас…
– И почему твой брат такой лободыр?! Ему же просто надо было сидеть тихо! Висельник проклятый…
– Он решил сколотить новую банду! – всплеснула руками Лилия. – А их нужно было проверить в деле и связать кровью. Конечно, он дурак, но он всё знает о нас – и не должен попасться. А я никуда не уеду отсюда! Теперь твоя очередь нам помогать!
– Моя очередь?! – возмутился старик и одним глотком допил настойку. – Я спас Торвда от виселицы, Адреами от каторги, а тебя от клейма и уродства! Тебе бы ноздри вырвали! Кто мне руки целовал?! Моя очередь?
– Прости меня, – закрыла лицо руками красавица. – Я просто измотана сегодняшним судом! И так тревожусь о Торвде и Миммё!
– Скверно лжешь, – скривил рот Арл. – Ты никого, кроме себя, не любишь. На брата и дочь тебе наплевать. И на меня тоже.
– Но это вовсе не так, – открывая лицо, нежно пропела Лилия. – Я так горжусь тобой и тем, чего ты достиг. И ты тоже будешь мной гордиться… когда я стану герцогиней Раннор.
Арл Флекхосог скрипуче рассмеялся.
– Рагнер Раннор с меня глаз не сводит, – обиженно пояснила молодая женщина. – С первого дня, как увидел. И мы даже целовались уже.
– А потом он прилюдно унизил тебя в Суде, – усмехнулся старик. – Олё, да очнись!
– Герцог Раннор ныне в муках, – привстала она и начала разглядывать себя в зеркале, то улыбаясь себе, то хмурясь, то делая невинное лицо, то гордое. – Ради своей пузатой коровы он предал и отца, и себя тоже, ведь пошел против долга рыцаря: карать виновного за поруганную честь дамы. И лишь я, своим прощением, могу вернуть ему себя самого! Он мне будет так благодааарен!
– У тебя в соперницах не просто красавица – она ждет его дитя и она баронесса! Тягаться с титулом… нет, я точно не стал бы!
– Пф, баронесса… – презрительно фыркнула в зеркало Лилия. – Ее прошлое весьма смутно. Титул дал ей муж, который погиб, похоже, уж после того, как она сошлась с герцогом Раннором. Ой, ну ты же видел сегодня ее брата! Кузнец! Меридианского не знает! Значит, и она была такой же, как он… или такой как яяя… Сомневаюсь, что она, вообще, имеет титул и была замужем.
Раздумывая, Арл вертел в руке серебряную палочку для письма.
– Нет, Олё, – изрек он. – Баронесса не шлюха – в шлюхах я разбираюсь. А аристократ всегда поймет: равный ты ему или нет. Именно оттого, что Вьён Аттсог не ровня, а баронесса – да, герцог Раннор выбрал ее. Вьён Аттсог вовсе не отец ему. Они ведь разной породы, как волк и конь. И это значит, что баронесса Нолаонт, несмотря на ее внешнюю беззащитность, на самом деле волчица. Может, пока она даже сама еще об этом не знает. Она – это такая милая, белая волчица.
– Значит, я тоже волчица! Он чувствует во мне равную…
– Нет, Олё… Ты лишь играешь в белую волчицу. Иногда искусно, иногда скверно. Ты – это сука, которая лижет руку, что ее бьет, поскольку та же рука ее кормит. Волчица сама себя кормит и точно не будет лизать руки, что ее побила. У людей это называется «честь» – и не путай ее с гордостью. У всех есть черта, за какую не переходят, ведь дальше не смогут жить. Но можно схитрить, обмануть совесть и подвинуть черту. Чтимые дамы ее не отодвигают, а презираемые двигают свою черту ближе и ближе к дерьму, уходят в дерьмо глубже и глубже. Просто ты свою черту еще не пододвинула к подлинной грязи, но это вопрос времени, когда всецело потеряешь стыд и совесть.
– Пусть так! – повернула к нему лицо Лилия. – Главное, что и совесть, и стыд у меня пока есть, – и терять я их не намерена! И еще у меня есть красота! Я более красива, чем она, разве нет?!
