Рина Оре
Три цветка и две ели. Первый том
Ирмина меж тем ринулась к Рагнеру, и показалось, что просвистел розовый таран, – тот же с удовольствием ее поймал, покружил и расцеловал в щеки, – иных приветственных нежностей Лодэтский Дьявол не выучил и учить не собирался. Ирмина задорно и неподражаемо хохотала, отчего развеялись колдовские чары белокурой незнакомки, а Маргарита улыбнулась. Зато Вьён смотрел строго, как и должно отцу, на сие кружение.
– Рагнер, она же уже невеста! А ты – женат!
– А ты – зануда! – ответил Рагнер, размыкая объятия и выпуская из них Ирмину.
Шатен выглядел молодым мужчиной, но, приглядываясь к нему внимательнее, Маргарита поняла, что перед ней – зрелый муж, какому не меньше тридцати лет. Одевался он не роскошно, но модно, необычно и со вкусом: нежно-бирюзовые узкие штаны, нежно-желтая рубашка, нежно-коралловый свободный камзол с прорезями на локтях, – он казался олицетворением юношеской ранимости, однако смотрел дерзко. Цвет его глаз зависел от освещения – менялся от зеленоватого через голубой к серому.
– Господин Адреа́ми Тиодо́, – поклонившись, представился он на безупречном меридианском языке. – Живописец, родом из Толидо́.
– Художник ты! Обычный ремесленник, – слегка нахмурившись, поправил его Рагнер – И почему это ты есть «господин», раз временщик в моем городе?
– Рагнер! – возмутился Вьён. – Ты хоть и герцог, но в гостях! И своих гостей я обижать не позволю!
– Я не собираюсь никого обижать. Просто я должен знать: кто живет в моем городе. В «Оловянную книгу» записался?
– Мы же живем у господина Аттсога за городом… – нежно улыбнулся «нежный красавец». – Но если требуется, то завтра я сделаю запись: мне как раз нужно в Ларгос. А господин я есть, поскольку окончил «Университет королевства Толидо» – и стал именно живописцем с правом изображать в миниатюрах лики Нашей Госпожи Праматери, Божьего Сына, святых мучеников, прелатов, королей и всех их подданных… Желаете взглянуть на мою грамоту мастера искусств и лицензию университета, Ваша Светлость?
– Хочу!
– Рагнер! – почти вскричал Вьён. – Ну не позорь же меня. Всё! Не хочешь ты глядеть на грамоты! Я смотрел за тебя – и верь мне!
– Ладно… – проворчал Рагнер. – Раз будешь записываться в «Оловянную книгу», то захвати грамоту и лицензию для управы – тебе уменьшат сбор временщика. Образованным людям в Ларгосе рады.
– Благодарю, я и правда мог не подумать их взять… Позвольте, Ваша Светлость, представить вам мою младшую сестрицу, госпожу Лилию Тиодо.
Белокурая красавица грациозно присела, склоняя голову набок и приподнимая белой рукой юбку скромного черного платья. Маргарита увидела, что ее волнистые волосы перевиты сзади, ниже макушки, наподобие венка.
– Когда передо мной склоняются столь прекрасные белые цветы, я сперва смущаюсь, после – зазнаюсь, – немного улыбаясь, произнес Рагнер, а потом сделал то, чего Маргарита никогда ранее не видела: он галантно и низко поклонился – почти припал на левое колено, как перед своей прекрасной дамой и госпожой. Ревность схватила Маргариту за сердце, сжала его, скрутила…
– «Лилия тиодо» – это же «белая лилия»? – выпрямляясь, уточнил Рагнер.
– Белоснежная! – резко поправил его Вьён, тоже как будто бы взревновавший. – Это слово означает не просто «белый» – а яркий, чистый и непорочный, – ослепительно-белый оттенок. В нашем языке нет точного перевода, ведь в королевстве Толидо, откуда прибыли господа Тиодо, снега нет вовсе. Тиодо́ – это божественно-белый, непогрешимый, девственный… цвет начала всего и вся, а не просто белый! Учиться ты, Рагнер, никогда не любил.
– А зачем, когда у меня есть ты? – весело ответил Рагнер. – Ну, моя очередь знакомить… Баронесса Нолаонт, – небрежно махнул он рукой в сторону Маргариты. – Я ее пленил в Лиисеме, терзал и мучил аж дней пятнадцать – и она не устояла! Кто бы устоял?! А затем мне пришлось волочь ее в Лодэнию, да здесь терзать ее и мучить – в шкафу заставляю почивать, змей на обед кушать да червей! Про рыбу в водоросли я, вообще, молчу!
«Убить бы тебя! – кипела про себя Маргарита. – Ненавижу тебя, Рагнер Раннор! И твои неуместные шуточки! Когда же ты нашутишься, наконец?! Она, значит, белая лилия, а я – червей кушаю?!»
Она не знала, что отвечать, и почувствовала, что розовеет в щеках.
– Да… – услышала она свой печальный голос. – Примерно так всё и было… и есть…
Рагнер, уже не улыбаясь, посмотрел на нее, понял, что снова ее обидел, и перестал шутить. Соолму он представил толидо́нцам как должно.
– Мона Криду, моя давняя и чтимая подруга, моя любимая сестра. Она нынче имеет должность врачевательницы в замке Ларгосц. Мона Криду, как и я, мы очень любим нашего бывшего воспитателя, нашего дорогого друга, господина Вьёна Аттсога, и ценим то, чему он нас учил. И если я целиком не стал Лодэтским Дьяволом, а нынче обратился к добру да раскаялся, то это благодаря ему тоже. И его негумну, каким он вечно меня попрекал!
Вьён закатил глаза, всплеснул руками и заговорил по-лодэтски:
– Негуманно! Не-гу-ман-но, а никакое не «негумно», Рагнер! Прости, Ваша Светлость, но ты – мой позор! Мало того, что я не смог вложить в твою голову человечность, сострадание и ценность великого дара – человеческой жизни, так ты даже слова «гуманность» не удосужился выучить! Нет, хищного зверя не переделать… А раз так, то надо тебя кормить – может, насытишься, перестанешь рычать и оскорблять моих гостей! Прошу, дорогие гости, будьте любезны, пройдемте к столу, – заговорил он по-меридиански.
В гостиной, на игровом столике, расставили пять мисок из ольхи для церемонии омовения рук. Вьён пригласил в пару Соолму, гневно прополоскал руки, а после Ирмина обошла миски. Рагнер же увидел невероятное – Вьён Аттсог молился! Опустив лицо в руки, он молился!
– Прости меня, дурака, я не хотел, – шепнул Рагнер Маргарите, когда они омывали руки. – В доме Вьёна живут по-простому. Видела, мне тоже дали нагоняя…
– Жаль, я ни слова не поняла, – буркнула Маргарита. – И за что тебя?
– За негумно.
– А что это такое?
– Да я и сам толком не знаю… Вроде как на гумне надо быть добрее. А я на гумно не хожу – я же герцог теперь. У меня для гумна землеробы есть. Может, землеробов за испорченное зерно нужно миловать? Пышно и долго их сжигать, а не позорно вешать на скорую руку? Что думаешь?
Маргарита пожала плечами: в «гумне» или «негумне» она столь же плохо разбиралась, как и в землеробах, ведь выросла в городе, а не в деревне.
________________
Гостиная и обеденная залы заслужили возглас Рагнера: «Старую берлогу не узнать!», да ответ Вьёна Аттсога, что за всё надо благодарить его гостью, госпожу Лилию Тиодо, ведь она искусная рукодельница и чиста всем своим естеством, а значит, и пылинки в доме не потерпит. Маргарита же нашла не одну пылинку! Пылинок бы хватило на добрую горсть! И то она углядела так мало, потому что из уважения к друзьям возлюбленного не уподоблялась своей тетке Клементине, не лезла в углы и не трясла оборками чепца!
Ее тетка сказала бы, что «к чисто́те» тут никого не приучили, хозяева своего жилища не убрали, а лишь «навиляли от лени» – и заставила бы их заново «натереть полов». Словом, лесной дом не выглядел ухоженным: темные и старомодные шпалеры стоило бы выбить (а лучше выбросить), в подушках для стульев заменить солому да хотя бы побелить стены, избавившись от сырых разводов на штукатурке. Зато радовали глаз просторные окна гостиной, новенькие красные портьеры из бархата да дубовая мебель (как и в замке Ларгосц, у Вьёна Аттсога всё было из дуба, дерева лодэтских королей). И резчик поработал на славу, а дамы этого дома снова нет – в ажурной вязи скопился вековой, жирно-пыльный налет от чада масляных светильников и сальных свечей.
В обеденной зале гостей встретил убранный как в Орензе стол: небольшой и полностью покрытый белой льняной скатертью, даже с вышивкой в ее углах (о, это госпожа Тиодо кудесничает с иглой!). Все кувшины, закуски и хлеба уже разбрелись по скатерти, то есть буфетного стола в доме Аттсогов не имелось, как и самого буфета – похвастаться ценной посудой эта семья тоже не могла. Кушали из глиняных тарелок, пили из деревянных чаш и чарок, а приборы для еды (по три ножа и по ложке) Рагнер не позабыл захватить из замка для себя и своих двух дам. Столовое серебро особенно ярко смотрелось среди дерева и глины.
Однако хозяин дома был очарователен, его дочка весела, и от ее хохотка все за столом улыбались. Блюда порадовали и вкусностью, и «обычностью»: груши в сладком вине, салат из зеленых трав, запеченные карпы из пруда. Поздний обед протекал мирно, приятно, легко… С наступлением ночи, в таинственном свете свечей, зала показалась вполне уютной. И Рагнер тоже исправился – он привел за стол Маргариту как жену, держа ее за правое плечо, кушал из одной с ней тарелки и испивал ягодную воду из одной с ней чаши. Больше он не подшучивал над возлюбленной, не ругался с Адреами Тиодо и не любезничал с «черноглазой лохудрой». И Маргарита пребывала в счастье, если не в блаженстве, несмотря на то, что сидела напротив «лохудры», ужасно, просто вопиюще возмутительно красивой «лохудры»!
Хозяин дома сидел во главе небольшого стола, Рагнеру досталось почетное место по его правую руку, Соолме – по левую, рядом с ней трапезничала Лилия, а рядом со своей сестрой – Адреами. Этот красавец обольстительно улыбался как Ирмине, сидевшей напротив него, так и баронессе Нолаонт. Собрались все по случаю дня рождения Вьёна Аттсога. Ему исполнилось сорок шесть, но он отмечал дни рождения только в високосные годы (в нову тридцать второго дня Трезвения), оттого в нову тридцать первого дня Трезвения никто его не поздравлял, не говорил ему здравиц и не дарил подарков. Именинник не притронулся и к хмельному, зато Рагнер возжелал испить «божественного эликсира» – наивонючего куренного вина из камыша, от какого, даже у него, глаза выпучивались и слезились, но он упорствовал в лечении «эликсиром». К моменту подачи на стол главного блюда, Рагнер опьянел сильнее прочих.
По лодэтской традиции, дамы выносили на стол угощения. За рыбой в кухню отправились «хозяйки дома», и на фоне пышной Ирмины Лилия Тиодо показалась еще тоньше, выше, грациознее… С новым приступом ревности, Маргарита отметила, что ее возлюбленный проводил белокурую красавицу долгим взглядом. За это она выбрала для него на общем блюде не самого лучшего карпа. «А что я еще могу сделать, чтобы он заметил меня? Или надо наградить его рыбкой за то, что он пялится на зад другой особы?!» Соолма замечала и заинтересованность Рагнера, и ревность Маргариты: скривив губы в усмешке, Черная Царица поглядывала на баронессу Нолаонт и словно спрашивала: «Ну, каково тебе в моей шкуре, "подруга"?»
Когда все снова сели за стол, разобрали рыбу и наполнили чаши, раздался ласковый голос Адреами:
– Дама Маргарита, я не устаю любоваться вашими чистыми, будто морская свежесть, глазами. Зеленый – это цвет юности, и вы навек останетесь юны душой. Я же с удовольствием живописал бы ваш лик, ваши столь роскошные очи! Могу показать миниатюры юной госпожи Аттсог…
– Мне давай покажи! – встрял Рагнер. – Люблю миниатюры.
– Ты опять? – устало спросил его Вьён. – Вечер уж скоро закончится, но тебе неймется его испортить?
– Да вовсе нет: миниатюры правда люблю… Ладно, скажу откровенно. Вьён, ты же отлично сам рисуешь! Зачем тебе здесь… живописник?
– Во-первых: живописец. Во-вторых: я самоучка. В-третьих: красками не пишу, в миниатюрах и подавно несилен. У меня выйдут ужасные миниатюры. Ирмине же пора жениха искать, но в нашей глуши никого достойного нет. Пошлю ее портреты в три столицы… Всё? Допрос закончен?
– Нет… Лучше сразу всё выяснить – я упокоюсь и рыбы съем. Во-первых: как давно вы тут миниатюрите?
– Рагнер… Сразу задавай свое «во-вторых».
– Ладно… – посмотрел он на Лилию. – Почему этот белоснежный цветочек еще не замужем?
– О гром и небо! – воскликнул Вьён. – Рагнер!!! Никаких больше вопросов! Простите, молю, госпожа Тиодо, – обратился он к «белоснежному цветочку» – уж простите и моего друга, и меня за то, что я оказался бессилен воспитать его культурным человеком!
– Простой вопрос же! А ответ прост? – тяжелым, пьяным взглядом уставился Рагнер на госпожу Тиодо – роскошную красавицу, одетую в убогое, черное, почти монашеское платье.
– Ответ прост, Ваша Светлость, – заговорила по-меридиански Лилия. – Я получала не одно достойное и делающее мне честь предложение руки и сердца. Но мое сердце несвободно – оно отдано Богу.
Рагнер недоверчиво и громко хмыкнул, на что Вьён с возмущением помотал головой, распахивая свои пронзительно-голубые глаза.
– По возвращении в Толидо я уйду из мира – это решено окончательно, и монастырь я уже присмотрела. А причина моего промедления – забота о братце, – переглянувшись, нежно улыбнулись друг другу красивые Адреами и Лилия. – Ведь он предан живописи, свой труд ремеслом не считает и готов работать даром – лишь бы гореть желанием прекрасного и творить это прекрасное. И пока Адреами парит в облаках, ему нужен кто-то, кто ходит по земле. Знали бы вы, сколько раз его обманывали, – вздохнула Лилия, устремив бархатно-темные глаза на Рагнера. – Мы ищем вовсе не мне жениха, а невесту для Адреами – ту, кто ему меня заменит, кто будет ходить для него по земле.
– Сестрица права, – грустно кивнул Адреами. – Я часто обманываюсь, особенно в любви. В прекрасных созданиях я и заподозрить не могу корысти или вероломства. Сестрица же учит меня ценить не красоту обличья, а сияние души.
– Я выбираю невесту Адреами, – продолжила Лилия. – И мы никак не могли думать, что задержимся в Ларгосе на столь долгий срок… Прибыв в ваш город в середине восьмиды Любви, мы желали отправиться в Брослос, только братец выполнит заказ господина Флекхосога.
– Флекхосога?! – взревел Рагнер и перешел на лодэтский: – Так и знал! Старый, драный, сраный кот!
– Прекрати, – заговорил с ним по-лодэтски и Вьён. – Флекхосог лишь желал написать портрет своей внучки Ксаны, которую любит, сам знаешь как… Меня и господ Тиодо он не знакомил нарочно! Покушай лучше, наконец, рыбы… Скоро встанем из-за стола – и ты вволю попортишь мне вечер в кабинете, но не порти его моим гостям. Оставь в покое господ Тиодо. Выглядишь ты так, что я уж готов от стыда нахлестаться в синь…
– Прошу прощения, господа Тиодо, – вздохнул Рагнер. – Обидеть честных людей я не желаю. Но мне надо знать: кто таковые те, с кем я преломляю хлеб. И не всегда я так груб, как сейчас. Добрым друзьям я всем помогу, а с врагами у меня разговор краток – петля или башка с плеч от моего меча! Даже, – жестко посмотрел он на Лилию – и в нее будто полетело острое, окрашенное бурой кровью, ледяное стекло, – прекрасному белоснежному цветочку могу шею свернуть, а о живописниках, вообще, молчу…
– Рагнер!!! – прогремел Вьён и возмущенно заговорил что-то по-лодэтски.
После этого Рагнер вновь извинился, сказав, что просто обязан был предупредить чужеземцев о своем безжалостном, но справедливом нраве, что ничуть не желал портить вечер и что насладился угощениями да обществом. Он поблагодарил Лилию Тиодо за рыбу и порядок в доме, а Адреами посулил заказ на портрет баронессы Нолаонт, если миниатюры недурны.
Маргарита бы обрадовалась тому, что «белоснежному цветочку» пригрозили свернуть шею, но она видела, что Рагнера не оставляет равнодушным красота Лилии и он проявляет к ней интерес не только из-за своей подозрительности. И еще Маргарита необъяснимо как чувствовала, что Лилии Тиодо тоже нравится Рагнер (монашка она, как же!), да сильно нравится.
________________
Миниатюры оказались весьма недурны, и Рагнер неохотно признал, что Адреами Тиодо «малюет кистью не худо, а чудо». Ирмина вышла на портретах и похожей на себя, и очень хорошенькой, – «живописник» смог уловить ее веселый взгляд – и остановить время при помощи краски. Рагнеру казалось, что через миг Ирмина, маленькая, точно куколка, яркая, застывшая на века с улыбкой, рассмеется с дощечки, какую он держал, что раздастся ее неподражаемый хохоток.
Кабинет Вьёна находился на втором этаже дома, но он скорее напоминал чердак – захламленный старьем чердак. Множество книг, рукописных и печатных, образовали столики на полу, на них лежали то миски с чем-то неясным, то странные механические приборы. Загружены сверх меры были как стол и подставка для письма, так и многоярусная полка: снова толстенные книги, листы бумаги, свитки, коробочки и ларчики. Два сундука угрожающе темнели в углах, забитые внутри «ценными записульками» Вьёна, а сверху заваленные пыльным хламом из тряпок, книг и занятностей. Трогать тем не менее эти занятности представлялось страшным делом из-за угрозы обрушения рукотворных нагромождений. Отдельно на полке лежали камни – не драгоценные, просто, гуляя по берегу моря, Вьён иногда поднимал то, что ему нравилось. Красивых ракушек северное море не дарило, однако на полке, у алебастрового черепа, виднелись три большие раковины. Рагнер подошел к ним и взял в руку отполированный, неровной формы кусок янтаря с неизвестным насекомым внутри, похожим на черную осу.
– Мой подарок… – сказал Вьён, немного отставляя стул от стола и садясь на него. – По старой традиции: ты подарок мне, а я – тебе.
– На нашем берегу такое диво нашел?
– Да… И это впрямь удивительно: вообще, найти в Ларгосе янтарь. Он любит такие мелкие моря, как Сизморское…
– За янтарь – большое спасибо. Оса мне очень нравится. А удивительно другое, – прошел Рагнер к небольшому, раскрытому окну, положил на подоконник янтарь, встал у стены и посмотрел на друга. – Я возвращаюсь и нахожу, что город опустел, потому что ты продал старому коту верфь, твои плотники и даже резчики голодают, а ты тут живописничаешь с красоткой и ее скользким братцем. Ну, давно?
– Да ведь ты уже всё знаешь и без меня! – взмахнул руками Вьён. – Прекрати разговаривать так, будто я на допросе. Надоело это… А что ты от меня хочешь? Верфь давно была мне не нужна. Я бы продал ее и раньше, если бы кто-то захотел купить. Зато сейчас у меня есть средства дочке на приданое, а себе на новое платье. Или ты думаешь, мне нравилось ходить на торжества том в красном тряпье? Правда, свой полукафтан я люблю… и носить не перестану. А плотники… Ну не думал я, что Флекхосог их всех лишит места. А что я ныне могу сделать? Я всё равно разорялся, и они бы остались без работы чуть позднее… А Нилю я даже помог – подарил все свои рисунки из Санделии…
– То-то я гадал: как местный работяга такой красоты мне нарезал… – задумчиво произнес Рагнер и вздохнул. – Я собирался купить половину верфи и мастерить с тобой двухмачтовики, даже трехмачтовики, как мы когда-то хотели… а не паршивые галеры!
– О, он собирался! Да убежал на новую войну, позабыв мне об этом сказать! Да еще моими саламандрами воевал! Лодэтский Дьявол он! Я – Дьявол! Тот, кто изобрел эту мерзость! И не устану себя за это проклинать, как и за то, что показал тебе «Сон саламандры»! И не начинай даже – нет и нет! Лишь новая угроза заставит меня опять стать Дьяволом и родить адский огонь!
– Череп лучше припрячь, Дьявол, – снова вздохнул Рагнер. – У тебя монашка в доме крутится, а у нашего отца Виттанда и за алебастровый череп можно погореть на костре…
– Госпожа Тиодо не заходит в мой кабинет и не интересуется моими изобретениями. Не подозревай ее ни в чем. Ее братец мне тоже не нравится, но он талантливый живописец, а она его нежно любит и слепа. Она вышивает целыми днями… дарит мне чудесную скатерть, а еще подушку…
– Ты молишься!
– Нет, просто закрываю глаза. Мне ничуть не сложно уронить лицо в руки, а ей – приятно.
– Вьён… – опять вздохнул Рагнер. – Хрен с ней, с верфью. Я вовсе не о городе сейчас тревожусь. Город я сделаю лучше, чем он был. Я о тебе сейчас. Живешь с незнакомцами в глухом лесу, да с дочкой и стариком… И я подсчитал, что более чем за полгода ты переложил в кошелек этому Адреами сто с лишним золотых монет! Золотых, Вьён, модник херов, монет! Не много ли тебе миниатюр?!
– А как еще ее удержать? – вздохнул и Вьён. – Иначе она с братом уплывет из моих коварных рук к святошам в монастырь. Из Ларгоса точно.
– Женись! Я тебя озолочу!
– Во-первых: мне твоего золота не нужно. Ты и так бываешь отвратителен, а быть тебе должным – нет уж, уволь! Во-вторых: госпожа Тиодо на самом деле крайне набожна. Она таскается каждую медиану и каждое благодаренье в храм Ларгоса, и если не на лошади, так пешком пойдет. И даже не упрекнет, а лишь поблагодарит за трудности и страдания, что ее очистили и осчастливили! А я… Я прекрасно понимаю, что средства на исходе, – и скоро она меня покинет… Наверно, опять поселюсь в питейных. И однажды, возвращаясь зимой, упаду с лошади, как мой брат, замерзну в сугробе, а найдут меня по весне…
– Щас заплачу, – зло проворчал Рагнер. – За сколько ты верфь продал?
– За двести золотых…
– За двести монет!!! – вскричал Рагнер. – За это ты продал старому коту право творить, что он захочет?! Он там пивную уже нацарапал! И удивительно еще, что не лупанар! А я бессилен! За жалких двести золотых ты продал ему его собственное маленькое королевство у ворот Ларгоса?!
– Я продал ему за двести рон десяток утлых домишек и пустырь! – тоже гневно ответил Вьён. – Если нет заказов – это всего лишь утлые домишки, пустырь и тысяча голодных мужиков с топорами, – вот, всё королевство! А заказов нет… Уже года два мы делали лишь лодки и брали суда на починку. Но я содержал аж тысячу плотников, хотя сам голодал! Нужно было их всех разогнать еще два года назад, как советовал Эккильсгог!
– Что же не разогнал?
– Это негуманно, – вздохнул Вьён
– Опять?! Вредная эта вещь, похоже, твое гумно-негумно! Нет, не буду я сжигать землеробов!
– И не надо… Ты лучше их всех освободи – вот это гуманно.
– Ага, и самому в поле пахать да сеять!
– В Сиренгидии нет землеробов вовсе – и этот край процветает!
– Торгаши потому что.
– Не только – еще у них есть банки. Много банков.
– Ростовщики небось! Еще позорнее! И довольно мне гумном зубы заговаривать. Как ты познакомился с портретистом Флекхосога и белой лилией?
– Белая лилия мне жизнь спасла… Я нахлестался, точно свинья, за день до Возрождения… Ну а что? Вдруг всё же Конец Света… Вообще, не понимаю, почему из-за этого Конца Света все еще вокруг не спились, как я. Чего терять? Проще говоря, я плохо помню, как всё было. Вышел из трактира на мороз, уж к утру дело было, думал, протрезвею немного перед дорогой, чтоб не свалиться с лошади по пути, как брат; пошел гулять по городу… А дальше мне сказали, что я поскользнулся, треснулся головой об лед… Очнулся уже у Флекхосога в доме. Он в то утро и заговорил о верфи – я, конечно, твердо отказался продавать. Сказал, что лучше сожгу… А потом внизу, в гостиной, узрел ее, всю такую чистую, добрую и нежную белую лилию. Именно она видела из окна, как я упал, как лежу один ночью – и никого нет рядом… Часа могло хватить, чтобы застыть на ветре с моря! Она меня голодным не отпустила, – пронзительно вздохнул Вьён, – накормила перед дорогой похлебкой… Знаешь, как давно никто не кормил меня похлебкой, кроме Димия? А он такой некрасивый…
– И чего она по ночам не спит, а в окошко смотрит?
– Молилась… Очередной Конец Света же приближался… Ну вот так, хлебая похлебку в кухне Флекхосога, я узнал, что портрет Ксаны уж готов, а она и ее брат собираются отбыть с первым кораблем в Брослос. В Возрождение я уже не пил – капли в рот не взял. Вместо этого вернулся, еле уговорил ее переехать ко мне – не Адреами, а она договаривается об оплате его труда. За ползолотого в день она согласилась немного пожить в глухом лесу, а я продал верфь… И сейчас ей очень неудобно меня разорять, но я из своего леса ее не отпускаю. Она взамен вышивает, дом привела в порядок, не шамкает опять же беззубым ртом и не ворчит, а Ирмине – пример добродетельной и ухоженной женщины перед глазами. Лилия ей платье новое сама сшила, волосы научила убирать… А то Димий так ее причесывал! О-о! – содрогнулся Вьён. – И другие тонкости женские поведала… Я-то думал Ирмина девочка еще…
– Меня лишь одно тревожит… Имя «Флекхосог» в твоей миленькой истории любви. Ладно… что теперь… И не мне тебя учить… Вьён, а хочешь честно заработать? Скоро в Ларгос придут за ягодой корабли. Надо их еще чем-то сюда заманивать, да круглый год заманивать. Давай ты сыра черного наделаешь, а я на него свое клеймо поставлю. Черный сыр, морской змей и Смерть веселая! Кто откажется такой сыр попробовать?
– Смерть веселая! Только если ты моим сыром никого не убьешь! Хотя бы не помышляешь это сразу…
– Отлично! Вари сыр, побыстрее и побольше! Четверть с дохода будет твоей.
– Четверть? – удивился Вьён. – Я сыр сварю – и мне четверть, а ты клеймо шлепнешь – и три четверти тебе!
– Не я такие законы писал, – развел руками Рагнер. – Так предки до меня решили. Герцогу три четверти урожая – землеробам четверть. И этот закон отлично работает уже много веков! Дашь больше – никто трудиться на хрен не будет в поле, а будет жрать зерно с прошлого года, бездельничать и спиваться, а на другой год без зерна землеробы либо помрут с голоду, либо нападут на герцогский замок с вилами – герцог их всех зарубит, а потом повесит. Так что всё для блага темных землеробов, какие даже не ценят эту вековую мудрость!
– Я же не землероб…
– Но ты пьешь. У тебя другая несвобода… А я ведь сыр сбывать еще буду, хранить его и даже охранять законами. Три четверти – мои, и это честно.
Подумав, Вьён выставил вперед руку. Они соединили крестом ладони и сжали пальцы, поклявшись таким образом в честности и заключив сделку.
– Да, Рагнер, – разжимая руку, добавил Вьён, – ты можешь лишить Флекхосога пивной на верфи. Он может что угодно делать в своем аллоде, но право на торговлю ввезенным в аллод товаром извне даешь на своих землях ты.
Рагнер злорадно улыбнулся.
________________
После застолья посещали уборные. Лилия увела Маргариту на второй этаж, в свою спальню. Уже стемнело, но чистота этой комнаты и аккуратность ее хозяйки бросались в глаза. Тетка Клементина не отправила бы Лилию Тиодо заново «натереть полов». Лезла в глаза и монашеская скромность обстановки. Старую, узкую кровать с изголовьем-коробкой устилало хорошее покрывало, но более ни на чем взгляд не останавливался. Даже у Марлены на дамском столике хранились склянки с пахучими водами, а у Лилии – нет. Там лишь лежала большая книга, и что-то подсказывало Маргарите, что это Святая Книга.
Лилия подтвердила догадку.
– Господин Аттсог желал мне ее подарить в благодарность за воспитание его милейшей дочки и за ведение домашнего хозяйства, но я не могу принять столь ценный подарок от чужого мужчины. Я просто сохраняю ее у себя и читаю.
Маргарита взяла Святую Книгу в руки: полудрагоценная обложка из красной кожи с посеребренными узорными уголками, внутри – рукописные страницы и миниатюры, – такая книга стоила не менее дюжины золотых монет.
– Как вам в Лодэнии, госпожа Тиодо? – спросила Маргарита, листая пергаментные страницы. – Мне здесь многое кажется необычным… Да, на всякий случай скажу, что червей я не кушала – это был хлеб… А рыба в водоросли и впрямь жуткая гадость.
– О, а я уже к ней привыкла и с охотой угощаюсь, Ваша Милость.
Маргарита удивленно и с недоверием посмотрела на Лилию: этот нежный цветочек и мерзкая, зеленая тухлятина в ее вишневом ротике?!
– Я готовлюсь к монашеству, – пояснила Лилия. – Зачем мне привыкать к яствам? Мы питаемся и в этом доме крайне скромно. А эта рыба весьма выгодна – всего-то нужно положить сорную рыбу в местную водоросль да промыть водой с уксусом через триаду. И потом, если хочешь стать своей для ларгосцев, придется кушать рыбу в водоросли. Вот так я сперва привыкла, а потом даже полюбила этот ни с чем не сравнимый вкус. Еще господин Аттсог мне как-то сказал, – улыбнулась Лилия, – что в старину рыбу промывали вовсе не водой, а уриной. Вкус получался еще более острым…
– А-а, – содрогнулась Маргарита, захлопывая книгу. – Нет. Я теперь не смогу эту гадость даже пробовать, – снова содрогнулась она. – Ни за что!
– Нынче так уже не стряпают, лишь изредка… Я просто желала вас предупредить, Ваша Милость, что скрывается за выражениям «рыба в водоросли по-старинному».
– Благодарю…
Лилия чуть склонила голову и вышла из спальни.
Затем дам развлекал в гостиной Адреами, ведь Рагнер и Вьён запропастились в кабинете. И лишь раз оттуда донесся громкий крик – Рагнер орал «За двести монет!!!»
После Маргариту начала пытать Ирмина. Эта особа с детской наивностью и прямотой задавала неудобные вопросы. Она желала знать, как познакомились баронесса Нолаонт и Лодэтский Дьявол, чего это баронесса-вдова приехала с женатым мужчиной в их город, как она стала вдовой, где воспитывалась в детстве, кушала ли пироги с живыми голубями (ну да, конечно, варвары-орензчане же суют живых птиц в булки и снедают их с перьями!). Маргарита старалась не лгать, но этого избежать было невозможно, а ее «подруженька» Соолма в это время молчала, слушала историю великой любви и смеялась черными глазами.
Маргарита сказала Ирмине, что ее дядя Жоль был патрицием, то есть не «торгашом», а писал торговые законы для огромного города; что во время войны она вышла замуж за градоначальника, однако он вскоре умер, к ее горькому горю, от сердечного недомогания, поскольку служить градоначальником Элладанна – это самое вредное занятие в Меридее! Ко времени нападения Лодэтского Дьявола на Элладанн, Маргарита уже оплакала супруга (всё платье было мокрым от слез!) и смирилась с потерей, но не думала-гадала, что еще когда-либо будет счастлива (О! – да ведь и я тоже собиралась в монастырь, но шла война). Захватив Элладанн, Рагнер раз увидал Маргариту выходящей из храма с вдовьим покрывалом на голове и с молитвословом в руках. Он сразу влюбился и не давал прохода «мне, бедной вдовушке» аж пятнадцать дней кряду: всё горланил под окном любовные песни и читал стихи, усыпал поутру крыльцо цветами, даже рыдал от неразделенной любви, иногда поигрывая на лютне (Рагнер всё умеет, и играть на лютне тоже, просто он стесняется). Маргарита более не могла не спать – четырнадцать дней без сна она еще как-то выдержала, но пятнадцать! Пятнадцать! А сейчас она себя хвалит за то, что сменила гнев на милость, так как Лодэтский Дьявол не уставал поражать ее, свою прекрасную даму, учтивостью, подвигами и жертвами во имя любви.
Словом, Рагнер и Вьён спустились со второго этажа вовремя, а то Маргарита разошлась, и ее богатая фантазия взыграла до невиданных прежде высей.
И всё бы ничего, но по дороге к Ларгосцу, проезжая Пустошь, Соолма обмолвилась Рагнеру о том, что он пятнадцать дней рыдал, ползая за Маргаритой на коленях, а еще умеет играть на лютне.
