Рина Оре
Три цветка и две ели. Первый том
– Фуу… – брезгливо вздрогнула Маргарита. – Гадость-то какая… И что делать?
– Не знаю. Им понравиться непросто. Точно могу сказать одно – Рагнеру на этих баб никогда не жалуйся.
Маргарита расстроилась.
– Мне платья надо погладить… Они их мне что, сожгут?
– Нет. Я позову Люти, и она тебе их погладит, не бойся. Я же сказала, ты даже не поймешь, что тебе вредят.
Черная Царица направилась к выходу из спальни.
– Соолма, – окликнула ее Маргарита, – а как ты стала своей?
– А я и не стала, – не оборачиваясь, говорила Соолма, будто бы обращаясь к двери. – Но меня всегда боялись. А ныне еще и жалеют, ведь Рагнер бросил меня после шести лет нашей связи. И бросил ради тебя.
– Подожди, – подошла к ней Маргарита. – Не уходи, очень прошу. И прости меня за свою боль, но ведь я не виновата, что люблю его, а он – меня. Соолма, раз ты здесь чужая и я чужая, давай будем своими для нас с тобой. Хотя бы попытаемся. Нельзя же жить без подруг. Мужчина никогда не поймет тебя до конца и не выслушает.
– Давай, – согласилась Соолма. – Попытаемся…
________________
К вечеру Маргарита имела более-менее ясное представление о замке. Соолма рассказала ей, что она сама живет на четвертом этаже, в одной из двух гостевых спален, какие разделяла третья крошечная спаленка для какого-нибудь услужника или лекаря. Другую сторону четвертого этажа, над опочивальней герцогини, занимали покои графа, то есть первого сына-наследника, состоявшие из опочивальни графа и спальни с тремя кроватями, в какой жили друзья графа. Между графскими покоями и гостевыми, над светлицей, находилась проходная – просторнейшая зала с камином. В проходной, когда замок заполонялся гостями, тоже могли поставить кровати для гостей-мужчин.
Пятый этаж отводился под склад ценных вещей с названием «хоромина», еще под большую гардеробную и спальню отроков, а также под спальню их воспитателя, ведь после семи лет сыновья герцога покидали детские покои и жили в суровых условиях общей спальни вместе со своими ровесниками. На шестом этаже находилось заброшенное помещение, где некогда держали соколов, а ныне «черт-те что». Седьмой низкий этаж отдали дозорным, и из него вырастала смотровая башня, но ее забором ограждала крыша чердака, в котором устроили второй склад для «черт-те что».
В подвале донжона затаились: погреб, колодец с речной водой, сокровищница и узилище. Туда Соолма Маргарите спускаться не советовала, поскольку даже ей в подвале было страшно. Из тамбура можно было попасть в караульную, амбар, кладовую, поленницу и кухню, еще подняться по лестнице наверх левой пристройки донжона, в Оружейную залу, то есть мужскую гостиную, где герцоги совещались с друзьями-рыцарями или пировали с ними. Оружейную залу обрамляли с трех сторон ходовая дорожка и зубчатая ограда – эту дорожку со стрельницей звали балконом, и к нему как раз вела лестница из тамбура. По той же лестнице попадали сразу из тамбура на второй этаж пристройки, в длинную и пустую, примыкающую к обеденной залу для танцев – бальную. Открывали бальную залу изредка и обычно летом.
Далее Соолма помогла Маргарите с розами: десять ящиков они разместили у окон на пятом этаже, один ящик вынесли на террасу, двенадцатый ящик Маргарита поставила у окна в своей спальне, отметив, что цветы уже вянут и надо срочно соединять черенки с корнями шиповника.
А к обеду Соолма даже причесала баронессу Нолаонт: перевила ее волосы с вуалевым шарфом – и на плечи легли будто бы две пышные косы с воздушными хвостами. С такой прической, черным морионом во лбу да в изумрудном атласном платье Маргарита выглядела неотразимо. Правда, сперва она выбрала другой наряд, после чего осознала, что ее чрево еще выросло и про фиалково-синее платье стоит до родов забыть. Люти пришлось гладить два платья, вместо одного, и за это она вдоволь «поледянила» голубым взглядом пришлую баронессу, а та решила, что так ей и надо за проделки с лампой, – то есть они закрыли счета.
Пока Маргарита искала подходящее облачение, то за неимением мебели она раскладывала одежду там, где получалось – и опочивальня герцогини быстро наводнилась пестротой из шелков и кружев. Платья растянулись на подиуме, с крючков для ламп свисали платки и вуали, эскоффионы, будто вазы, украшали окно, ларь и прикроватный стул. Рагнер, проходя к Маргарите через потайную дверь, даже присвистнул.
– Надо Нёгена позвать… – загадочно произнес он.
– Зачем?
– А зачем ты парня мне тут портишь? Сперва волосами его пугаешь, затем в опочивальню манишь, а после еще и бельем своим глаз ему жжешь? Поженю вас, после всего, что между вами было. Невеста ты богатая – пусть сам увидит. Он согласится!
– Понятно теперь, чего он убежал… – пробурчала Маргарита. – Какое еще белье? Кто белье сверху в ларь кладет? Платок мой головной там лежал.
– Ты уже не оправдаешься… – улыбался Рагнер, сверкая зубами.
– Ничего смешного! Всё тебе уже доложили! Все болтают, да? А ты тоже виноват – мог бы меня предупредить, что ему сюда нельзя зайти!
– Было бы не так весело, – обнял он ее. – Нёген только мне одному сказал: он не болтун. Но нынче убежден, что ты распутница. Вот и… меня предупредил. А я его.
– И что ты ему сказал? – насуплено спросила Маргарита.
– Что не его нёгенское дело, распутница ты или нет. Еще посоветовал и дальше молчать как следует.
– Спасибо, пусть хоть так… Хотя, зачем я тебя благодарю?! Ты же тоже виноват!
Он молча потянул ее к двери.
– Рагнер, я серьезно! – говорила Маргарита. – Тебе весело, а мне нет. Я ныне Нёгену в лицо смотреть не смогу, хотя ни в чем не виновата!
– Вот и нечего на него глазеть, – продолжал посмеиваться Рагнер.
Пройдя в светлицу и заметив необычную посуду в углу, он радостно изрек:
– Может ты у меня и распутница, но какая же золотая! Нашла алхимическое добро для Вьёна в подарок к завтрашнему дню… Кстати, – спускаясь с Маргаритой по лестнице, добавил он, – там тебе не попадалась шкатулка с камушками, как галька? Я вроде в тот же сундук ее затолкал…
– Нет.
– Надо найти… Каждый камушек ценнее рубина.
– Чем же это?
– Если тебя отравят, то вернее снадобья нет…
________________
Обеденная преобразилась. Буфеты заполнились посудой из Рюдгксгафца, над скамьей хозяев замка появилась милейшая желто-синяя сень, в какой Маргарита не без удивления узнала шелка из своей спальни. Колпак камина «украсило» черное знамя с хихикающей Смертью и белым змеем – правда, без «подружек», горгулий да химер, оно смотрелось неуместно и страшно.
Спустившись с лестницы, Рагнер и Маргарита оказались между двумя буфетными столами, с яствами и питьем, – их в Ларгосце ставили в пространство меж четырех колонн, на колоннах же висели масляные лампионы из черненого железа и горного хрусталя. Люди стояли кучками по зале, и Рагнер что-то им сказал, а Маргарита поздоровалась по-лодэтски. После чего герцог Раннор повел свою спутницу вправо, к пяти чашам для омовения рук, и держал он ее за правое плечо, как свою супругу. Народ в обеденной зале откровенно пялился на то, как чужеземка опускает руки в чаши. Маргарита уже привыкла.
– Надо же… – шепнула она Рагнеру. – Желто-синие тряпки уже пристроили…
– Конечно, – так же негромко ответил он ей. – Или ты думала, что я позволю выбросить любимые шелка моей мамочки?
Оказалось, что в Ларгосце не молятся перед трапезой, да и руки в пяти чашах омывают лишь те, кто имеет места за белой скатертью; для остальных расставили у стен лоханки с простой водой. После того как хозяин и его гостья сели на нарядную скамью во главе стола, другие стали рассаживаться без церемоний и далеко не все мыли руки вообще. Ольвор развалился на стуле по правую руку Рагнера, как дорогой гость. Соолма соседствовала с Маргаритой. Эорик и Сиурт трапезничали среди охранителей за той частью стола, что была без скатерти. Свирепая Айада расположилась у ног хозяина и кровожадно облизывалась.
– Рагнер? – тихо позвала его Маргарита, замечая бокал рядом с их общей тарелкой. – А мы не из одной чаши будем испивать?
– Любимая, я пиво хочу с Ольвором пить…
– Рагнер, ну пожалуйста…
– Но ведь ты всё равно пьешь воду, – развел он руками. – Ну что нам с тобой испивать из одной чаши?
Видя, что она расстроилась, он вздохнул, приказал поставить Маргарите чашу и добавил, что будет пить с ней воду, а с Ольвором – пиво. Но настроение у девушки испортилось. Фраза «Ну что нам с тобой испивать из одной чаши?» сильно ее задела.
Далее Кётрана поставила перед ними блюдо с запеченными цыплятами. И новый удар – после непонятных слов поварихи Рагнер более не захотел вкушать из общей тарелки, и ему принесли новую.
– Почему ты будешь кушать отдельно? – обиженно спросила его Маргарита.
– Ты цыплят хотела, а я буду лакомиться тем, что ты не сможешь есть.
– И что ж это? Я и змей, и ежей, и червей уже даже кушала в вашей Лодэнии! Чего я еще не смогу после съесть?!
– Да что с тобой такое? – понизил голос Рагнер. – Чем ты опять недовольна? И не говори мне свое «ничего». Что не так?
– Первая трапеза, а ты пить со мной не хочешь, – обозлено зашептала она, – есть не хочешь… Все же видят это!
– И что же они видят? – тоже зло зашептал он. – Как ты перебранку мне за столом учиняешь?
Обидевшись, Маргарита немного отвернулась, а Рагнер, сделав вид, что не замечает этого, заговорил с Ольвором на лодэтском языке.
Меж тем Олзе пришла с большой миской, от какой воняло тиной и тухлой рыбой, после чего на тарелке Рагнера оказалось что-то склизкое, мерзкое, зеленоватое…
– Что это? – с ужасом прошептала Маргарита.
Он молча дал ей ложку. Маргарита посмотрела на него с еще большим ужасом.
– Хотела есть из одной тарелки – давай!
– Сначала скажи, что это…
– Рыба и водоросли. Это блюдо готовят ровно триаду, и отведать я эту вкуснятину смогу вновь не раньше следующего благодарения. А я года два уж как не услаждал уста этой рыбкой…
– Я не буду эту гадость даже пробовать. Как бы меня сейчас, вообще, не вытошнило, – скривила Маргарита лицо, глядя на то, как Рагнер и Ольвор уплетают зеленоватую слизь. – Как сие хоть называется?
– Рыба в водоросли – так и называется, – облизнул ложку Рагнер.
После этого он сбросил Айаде второго цыпленка и некультурно чокнулся с Ольвором пивными кружками.
С Ольвором Рагнеру было весело и хорошо. И странным образом, чем довольней он выглядел, тем сильнее это бесило Маргариту. Злилась она на него и за чашу, и за тарелку, и за вонючую слизь, какая испортила ей охоту до цыплят (а я так хотела цыплят! – но всё провоняло зеленой тухлятиной!). И особенно сильно дулась она на возлюбленного за Нёгена, за обидные слова и за то, что Рагнер совсем не обращал на нее внимания, будто на самом деле любил Ольвора больше, чем ее. Тут, вдруг вспомнив о подзорной трубе и фонаре, Маргарита немедленно добавила их к списку злодейств Рагнера Раннора.
«Живи со своим Ольвором, – сердилась она. – Какая же жалость, что он уже женился! Вы созданы друг для друга! Из вас бы вышла ладная лодэтская семья! Пили бы свое пиво и лопали свою зеленую гадость!»
А после Рагнер взял да ушел! Вернувшись из уборной, он и Ольвор пересели к Эорику, в середину стола, не сказав Маргарите ни слова! И не возвратился Рагнер даже тогда, когда принесли яблочный пирог! Соолма же была неразговорчива и удалилась к себе еще до пирога. Так Маргарита осталась одна на месте хозяйки, у пустых сидений и среди незнакомцев, очень желая тоже уйти. Вместо этого она съела свой пирог, а затем, совершенно случайно да со скуки, поковыряла кусок яблочного пирога Рагнера.
– Прости, сама не знаю, как я так много от него откушала… – произнесла Маргарита, когда Рагнер вернулся: сел рядом и нашел на своей тарелке лишь треть пирога. – Да как же это так получается?! – тут же разозлилась она. – Это ты должен извиняться, а не я оправдываться!
– За что извиняться? За то, что пирог мой ты слопала? За это?
Маргарита промолчала, хмуро глядя вдаль залы: там, под задорное бренчание гуслей, Ольвор танцевал с Железной Олзе – да не просто плясал, а нескромно ее трогал, пытаясь обнять. И ведь всего восемь дней прошло с его венчания и клятвы супружеской верности у алтаря!
– Я не понимаю, что с тобой, – тем временем внимательно смотрел на Маргариту Рагнер. – Правда не понимаю. Объясни уж мне, дураку.
– Первое суждение самое важное, – обиженным голосом проговорила она. – А ты… Бросил меня одну. Что мне делать? Я никого здесь не знаю! А до этого: чаша, тарелка, Нёген… Неужели сложно было мне поведать устои этого дома? Всё тебе шуточки! Иди, веселись со своим Ольвором дальше!
– Ольвор меня бросил ради Железной Олзе, как видишь. К ней его намерения… хм, серьезны. А ко мне – так себе…
– Как?! Ведь он только женился? А ты что?
– А что я? – тоже начинал злиться Рагнер. – Я здесь и с тобой сейчас, а не лапаю повариху! И Ольвору я не нянька!
Он помолчал и добавил:
– И тебе быть нянькой не хочу.
Маргарита метнула в него молнию из своих зеленых глазищ, сцапала с его тарелки остаток яблочного пирога и пошла наверх, на третий этаж. Рагнер недоумевающим, тяжелым взглядом смотрел ей вслед – как она скрывается на лестнице. Остановить ее он не пытался.
________________
А разгневанную Маргариту встретила на третьем этаже темная светлица и черная, как ночь, уборная! Зажженной лампы у нее снова не было! Гордость же не позволяла ей сейчас спуститься вниз.
Стоя в светлице, Маргарита доела пирог, на ощупь сходила в уборную, ненавидя всех и вся. Должно быть, за это ей пришла кара: уже во мраке спальни, среди разбросанных платьев, она пыталась найти сорочку – и, когда, справившись с этой архисложнейшей задачей, оборотилась от сундука, то запуталась ногой в шлейфе платья. Послышался треск рвущейся ткани, она сама упала, больно ударив бедро о каменный пол и продолжая держать в руках свою сорочку. А потом заплакала, лежа на полу, на спине, прижимая сорочку к лицу и всхлипывая в нее.
Вдруг зашумело в углу и блеснул свет – Рагнер вваливался спиной вперед через потайную дверцу, ведь его руки были заняты фонарем и бокалом. Маргарита быстро вытерла слезы и стала подниматься на ноги.
– Я решил, что раз ты на щеколду не закрылась, то не всё так плохо… – приближаясь, сказал он. – Похоже, ошибся… И чего ты опять ревешь?
– Ничего…
Она села на ступень подиума и стала распускать жгуты, что закрутила ей Соолма – всё равно они уже растрепались. Рагнер сел рядом.
– Послушай… Ольвор скоро уйдет в море, и я его нескоро увижу. Может, никогда не увижу, ведь в море всякое может быть, да и Ольвор – всего лишь человек, хоть и Ольвор. А чаша, тарелка… это чепуха. Завтра поедим вместе – и всё: женюсь на тебе тарелочно-чашечным супружеством.
– Не шути хоть сейчас… – утирала она щеки.
Рагнер попытался ее обнять, но Маргарита оттолкнула его руки.
– Не пошел за мной, даже слова не сказал, чтобы остановить, а ныне я нужна?!
– Так я должен был побегать за тобой и поумолять?
– Не знаю, – закрыла она лицо руками. – Но так тоже очень обидно.
Рагнер вздохнул и провел по коротким волосам растопыренной рукой, по привычке убирая пальцами волосы ото лба.
– Прости меня, ладно? Я сейчас серьезен. Прости, что забываю, что ты еще девчонка, – снова попытался он ее обнять. – Прости, в третий раз, но взрослые так себя не ведут.
Она сперва вырывалась из его объятий, но всё слабее, а потом затихла.
– Довольно, – прошептал Рагнер, целуя ее в висок. – Ты права в том, что сегодня я должен был больше времени быть с тобой, но Ольвор с Улы, а не повздорить тидианцу и улайцу непросто. И мне ненужно, чтобы он подрался в городе или замке да перебил тут насмерть кучу народа. Так что его надо развлекать чем-то. Правда, кажется, мирное занятие он себе уже нашел. Пусть гребет рыжими веслами к Железной Олзе и пробует там причалить.
– А Хельха? – буркнула Маргарита, прижатая щекой к мужской груди. – Она ему вслед платочком махала. У мужчин нет сердца!
– Нуу, помахать платочком – это сила, – кто устоит?
Маргарита ударила его кулачком по плечу.
– Хельха знала, за кого выходила, – это раз. А два – ничего у Ольвора не выйдет. Я тысячу золотых готов на Олзе поставить. А знаешь почему? – прошептал он ей на ухо. – Олзе в меня влюблена. А ты думаешь, почему она меня в детстве била? Тогда еще, чертовка, втрескалась. Так что ты меня поменьше колоти, а то мне понравится – и тебя ради Олзе брошу. В кулачных боях ей равных нет, ни одна дама с ней не сравнится…
– Просто надо было мне сказать, – спокойнее заговорила Маргарита. – Про Ольвора и про ваши драки.
– Не всегда выходит, как надо, – вздохнул Рагнер, разжимая руки и выпуская ее из своих объятий. – Хочешь похлебки? С чесноком, как ты любишь.
– А почему опять в бокале?
– Было удобнее нести, чем в чаше.
Через четыре с половиной минуты они полностью помирились.
Глава IX
Война
Корабли в Меридее делились в первую очередь на галеры и на парусники. Парусники – на «северян» и «южан», первые плавали под прямым парусом, вторые – под косым. Лодэтчане любили длинные, быстрые судна, бронтаянцы – вместительные, оттого их парусники напоминали бочки; аттардии предпочитали нечто среднее, но именно они впервые установили на парусник две мачты, вместо одной. После и санделианцы стали дополнять свои плоские галеры двумя косыми парусами. Теперь рождался новый вид судов: полноценные парусники, но с палубой для гребцов и портами для весел.
Ходили по морям вдоль побережий. Вглубь Бескрайней Воды, Большой Чаши или Малой Чаши отваживались зайти самые отчаянные смельчаки – пираты, «искатели счастья». Водный путь до Южной Варварии, материка о каком в Меридее ходило множество цветастых сказок, каждый пират-купец держал в строжайшей тайне, а карты, если и были, то неточные и весьма сомнительные. Таким образом, для плаваний вдоль побережий длинные и плоские галеры подходили торговцам идеально: вместительные, не зависящие от ветра, не боящиеся рифов. Да еще и с командой из крепких гребцов, способных дать отпор морским разбойникам. Однако в буйных северных морях галеры из-за малой осадки чувствовали себя неуютно, а в Водоворот Трех Ветров, вообще, не дерзали совать носа. Мечтой корабелов являлось создание такого судна, какое могло бы ходить вдоль всей Меридеи, да вот только делались корабли «на глазок», их постройка занимала два-три года и, без «новейшего чуда мысли» – лесопилки на водяном колесе, дело было отнюдь не прибыльным. Труд плотников дорого стоил, а требовалось их на верфь множество, особенно если корпус судна обшивался деревом внахлест. В среднем владелец верфи имел доход с двухмачтового парусника в пятьдесят золотых монет, какие стремительно утекали из его кошелька при строительстве следующего корабля.
Верфь Аттсогов начала хиреть давно. Дела шли неважно уже при отце Вьёна; при его старшем брате, имевшем пристрастие к выпивке и растерявшем давних заказчиков, стали еще хуже, а при нем самом – «вовсе дрянь». Во-первых, Вьён Аттсог любил изобретать, да так увлекался, что над его детищем, «Гиппокампусом», посмеялось всё восточное побережье Меридеи. Во-вторых, он тоже, как его старший брат, заимел с годами пагубное пристрастие к куренному вину. В-третьих, он был человеком непостоянным в своих страстях и давно остыл к судостроению, занятый то Алхимией, то сыроварением, то механическими устройствами, то поэзией, то наблюдением за звездами, то шифрованием, то Языкознанием, то живописью, то врачеванием, то курением вина… «Изобретательство лучшего белого вина в Меридее старину Вьёна и сгубило!» – вздыхал Рагнер.
Остыл Вьён Аттсог к судостроению после спуска на воду своего единственного парусника, и остыл он вовремя, иначе прогорел бы не сейчас, а шестнадцать лет назад. Всем на верфи Аттсогов заправлял Оттольд Эккильсгог, «чертов сиюарец», – толстый, шумный, бранящийся и с роковой любовью к неприступной Железной Олзе, зато мастер корабельного дела и дракон в работе. Он мог построить и лодку, и любое парусное судно, но только не галеру – если кто-то в Меридее и испытывал большее презрение к галерам, чем Рагнер Раннор, то только «чертов сиюарец».
Конечно, Оттольда Эккильсгога на верфи Рагнер уже не обнаружил – он покинул Ларгос, и слабая надежда найти его на острове Сиюарс души не грела. Рагнер возвращался в город хмурым и мрачным. Он познакомился с господином Антосом Альмондро, корабелом из Санделии, и в итоге неохотно признал, что этот влюбленный в свое дело мастер ему понравился. Антос Альмондро применял собственные разработки, чтобы усовершенствовать «южанина» и сделать его пригодным для ветреных северных условий. И Рагнер видел, что эти улучшения, действительно, имели смысл и делали «недогалеры-недопарусники» подходящими для плаваний вдоль всей Меридеи.
«И где его отыскал старый кот-Флекхосог? – думал герцог Раннор, въезжая в Ларгос через Лебединые ворота, южные ворота города. – Одно его знание, как класть обшивку гладью многого стоит. Дерьмо, конечно, а не обшивка, но весомо удешевляет судно и сокращает время постройки – торговцы не зря в очередь выстраиваются. Четыре двухмачтовых парусника в следующем году! О таком даже отец Вьёна мечтать не смел».
Недалеко от Лебединых ворот, на второй улочке от побережья показался приметный дом – на высоком фундаменте из гальки красовался «резной пряник» – так его звал Рагнер. Этот дом, в самом деле, хотелось положить в рот: резные наличники, резные ставни, резной козырек крыши и резное, ажурное крыльцо. Здесь жил Ниль Петтхог, лучший резчик по дереву на верфи Вьёна Аттсога и, пожалуй, лучший резчик в округе.
Оставив на дороге охранителей, Рагнер постучался в крепкую, дубовую дверь. Ему открыли сразу же – взволнованная, очень маленькая женщина с усохшей грудью пригласила его войти, поклонившись три раза.
«Значит, и у этой семьи дела дрянь», – невесело заключил Рагнер.
В гостиной выстроились по росту семь детишек, а возглавлял шеренгу хозяин дома: высокий, длиннорукий, жилистый мужчина сорока лет. На голове он носил белую шапочку-белье с завязками под подбородком; его колючая светлая борода походила на соломенный веник.
– Ниль! – обрадовался Рагнер. – Рад, что ты в добром здравии.
– Вашими благоденствами, Ваш Светлость, – поклонился хозяин дома, а за ним поклонились и все дети, и жена.
– Я пришел поблагодарить. Знаешь, я поражен твоей работой.
– Работа мне сталася в радости, Ваш Светлость, – проговорил Ниль и замахал на детей, чтобы те отошли.
Рагнер посмотрел на обеденный стол – чечевичная похлебка и нечто непривлекательное, похожее на комки серого хлеба.
– Угостишь? – неожиданно спросил Рагнер. – Я так хочу чечевичной похлебки!
– Мы не нищенствуем, и герцога нашого чечевицою не обскоробим! – гордо проговорил Ниль. – Всё у нас красно! Жона!
– Да-да, – засуетилась та. – Я щас прилишного настряпаю…
– Я хочу похлебку! Не угостите, сам себя угощу, – заявил Рагнер и уселся за стол, взяв в руки сыроватый комок. – О, хлеб из камыша! Мммм… Вкуснятина!
Вскоре Рагнер узнал всё, что хотел, – мало-помалу Ниль стал рассказывать о верфи, Ларгосе и своем бытие. Лучшие плотники Вьёна Аттсога остались без работы: одни покинули город, другие голодали и были готовы работать даже за сербр в день, вместо шести, но Арл Флекхосог их не нанимал.
– А резчикам тужое всех, – говорил Ниль. – Нет в нас надобносте́й. А кода Флекхосог леспилку справит, то и в плотниках не станет надобностей!
– Лесопилку? – удивился Рагнер – Чё за? Река-то моя! Хрен ему, а не лесопилку на Йёртре!
Ниль пожал плечами, после плюнул с горя на пол и заслужил гневный взгляд от кроткой жены. Рагнер внимания не обратил, но резчик решил извиниться.
– Проштите уж, Ваш Светлость… Проста ме́рзость, ента леспилка!
– Тут ты неправ, Ниль… – думал о своем Рагнер. – Ладно, к делу. Я хочу обить деревом стены в замке. Много-много дерева с самой искусной резьбой. И потолки хочу красивые, а не балки созерцать. Что скажешь?
– Работа мне станется в радости.
– И славно. Собери за сегодня резчиков и столяров – работы крайне много. Всех нанимай, кого найдешь. А завтра жду тебя к часу Целомудрия в замке. Раньше нельзя: дама, для которой нужны дубовые покои, любит подремать подольше. И вот, – положил Рагнер на стол увесистый замшевый мешочек. – Награда за хороший труд. Обо всем прочем завтра – я спешу.
Уже подходя к порогу, Рагнер обернулся и добавил:
– А, я не сказал, что ты теперь мой главный мастер, Ниль. И будешь получать не десять сербров в день, а девяносто шесть.
Ниль и его жена издали неясные звуки.
– Найди мне лучших резчиков по дереву в Тидии, – пресек их благодарности Рагнер. – Я заплачу честную цену и щедро награжу, но спрашивать тоже буду строго. Я не Вьён. Я и башку могу снести…
________________
Серый, мрачный форт Вардоц, построенный у причала, служил в том числе восточными воротами Ларгоса. Внутри форт-куб оказывался полым: между двумя проездами лежала квадратная площадь для досмотра груза и сбора пошлин. Правую половину форта, если стоять спиной к морю, занимал Суд, а всего в городе было три судьи: для дел о кражах и плутовстве, для имущественных тяжб и для дел о злодействах. Судьей, разбиравшим жалобы о поджоге, насилии, разбое, членовредительстве, убийстве, прелюбодеянии и о прочих злодействах, Рагнер назначил сына Арла Флекхосога, Лентаса, тридцатилетнего «неженку», – и сделал он это нарочно, так как еще одного судьи в Ларгосе не имелось, а оставить «старого котенка» на имущественных тяжбах он никак не мог. Лентас же боялся крови и мог упасть в обморок, если ранил палец. Духовным судом в Ларгосе заведовал отец Виттанд – он приносил стражникам список порочных особ, те доставляли «бесстыдников» в узилище на дознание, после чего священник их либо миловал в Суде, либо назначал наказание у позорного столба. Словом, отца Виттанда все ларгосцы очень почитали, поскольку сильно его боялись, и служб не пропускали ни по благодареньям, ни по медианам, а в празднества так и вовсе неслись к его храму!
Левую половину Вардоца занимала управа города, состоявшая из тюрьмы в подвале, из оружейной и конюшни на первом этаже, из жилых помещений для городских стражников на третьем, из склада и архива на четвертом да из кабинетов для мытарей, сборщиков и писарей на втором этаже. На том же втором этаже находился полукруглый угловой балкон, выходивший и на храмовую площадь, и на рыночную, – оттуда герцог обращался к горожанам или наблюдал за казнями. На втором этаже размещался и кабинет наместника.
Рагнер приближался к Вардоцу с юга – с той стороны, где перед фортом был рынок. Торговля там с первого взгляда казалась оживленной, но никто более не покупал рыбу бочками, зерно мешками или шерсть тюками. Горожане, гуляя между навесами и прилавками из досок, приценивались, торговались, приобретали чего-нибудь для обеда. Лоточники крикливо нахваливали свой товар, торговцы зазывно махали руками. Все эти люди обступили коня герцога Раннора: жаловались на то, что работы в городе нет, «торгу товару» тоже нет, а сборы и подати столь непомерны, что они едва выживают. Рагнер же со злобой думал, что при Арле Флекхосоге их беспощадно обдирали, но они не роптали, зато нынче при честном главе, достойном человеке Пеоре Хотхноге, готовы устроить бунт из-за каждого четвертака.
Однако спустя два часа, сидя за столом в кабинете Пеора Хотхнога, своего наместника, Рагнер помрачнел по-настоящему и уже не обругивал горожан. Он угрюмо переворачивал пергаментные страницы книги с обложкой из зачерненного олова – «Оловянной книги», в какую вносили имена «временщиков» – тех, кто не являлись ларгосцами, но прожили в городе больше полугода и были обязаны платить подати со сборами. В лучшие годы «Оловянная книга» насчитывала около трех тысяч имен. Рядом, на столе, покрытом зеленым атласом, лежали две похожие книги – в толстых обложках, из меди и из посеребренной меди. «Медная книга» со списком владетелей узкого имущества и «Серебряная книга» со списком владетелей широкого имущества были уже просмотрены Рагнером, как и фолиант со сборами со всех земель герцогства Тидия.
Кабинет наместника невольно заставлял входящих в него посмотреть влево – на широкий дубовый стул-кафедру с высокой спинкой в рост человека. На этом стуле, за столом, и сидел сейчас Рагнер. Желто-красный ковер жизнерадостно пестрел на противоположной от стола стене; под ковром расположилась скамья с красными подушками, неподалеку от нее, в углу около окна, внушительный шкаф, распахнув свои створки, показывал полки, забитые бумагами, свитками и толстыми книгами в кожаных обложках с замками.
Благообразный, белобородый, упитанный старик стоял у квадратного, зарешеченного окна и смотрел на рынок. Одет он был в зеленую тунику до пят; красный шаперон на его плече говорил о власти градоначальника; черный высокий колпак делал его похожим на чародея. Правда, чудеса у этого кудесника вышли самыми плачевными для городской казны.
– Ну а что я могу сделать? – будто говорил старик рынку. – Даже хлеб перестали покупать – камыш да кувшинки на муку сами мелют. Вместо мяса – один сыр на рынке. Рыба никому не нужна, ведь море и река рядом, соль не берут – тоже сами варят и ничем их не остановишь… Может, за ягодой придут корабли – одна моя надежда… Я предупреждал, что не гожусь на эту должность! Чем я могу заманить в город людей? Парусники нашего пролива боятся… Ваша Светлость, я предупреждал!
– Давай без «Вашей Светлости», Пеор… Сколько людей осталось в Ларгосе?
– За год «Медная книга» отощала вдвое, «Оловянная» – сам видишь: почти пуста. Нас ныне тысячи две, а не пять. И это неточно! Могли просто взять да уехать – и ищи их! А те, кто остались, те в должниках! Весь город пересажать я не могу: узилище и так забито ворьем – крадут те, кто раньше не крали!
– А что с другими землями? Почему так мало? За два года – серебра и меди на пятьсот золотых?! Как так? Я королю должен больше отдать. В восемь раз больше у меня денег должно быть!
– То потоп, то неурожай, то мор, то… Рагнер, – повернулся старик от окна, – герцогство твое обширно, но дохода от дикой земли мало, а спросить мне не с кого! Из семнадцати твоих баронов пять едва в имениях живут – службой пренебрегают, зато, небось, на турнирах красуются. Еще четыре погибли, и у двух наследники – это дети иль младенцы, еще два баронства вернулись в твое владение… Тебе нужны новые бароны и, может, графы. С графов спрос больше, и терять им больше. Сам знаешь, люди здесь вольные, даже несвободные землеробы – и те вольные! Не хотят платить, раз у них только забирают и ничего не дают взамен! А будут графы и бароны – другое дело. Одной рукой господин погладит, другой – погрозит, – и порядок сразу будет. И у земли должен быть хозяин! Он со своей земли доход имеет – и тебе делать ничего не надо: только монеты принимать. Раздай землю в лен. А то… То одна война, то другая, то брату твоему до вотчины дела нет, то ты на войну умахал – и оставил наместником несчастного старика! А я предупреждал, что не гожусь на эту должность! В замке всё перед твоими глазами – на всё глянуть можно, а тут лишь бумаги, письма, ходатайства и жалобы… Одни безграмотные, на вторых чернила поплыли, третьи, от баронов, сплошь в стихах! Голова кругом идет! Будь проклят тот, кто эти стихи, вообще, выдумал!
