Рина Оре
Три цветка и две ели. Первый том
– Это что еще за хрень? – тихо спросил он в темноте, немного разогнанной светом от фонарей в руках его охранителей. – Зачем?
Вуаль Соолмы развевалась впереди знаменем, танцуя и торжествуя.
– А что ты хотел, чтобы я правду рассказала? – прошептала Маргарита в ответ. – Что обо мне, твоей будущей супруге, будут думать, если я скажу, что при живом муже легла с тобой? И ты сам хорош: представил меня как ту, какая кушает червей… Я же изобразила тебя идеалом – примером для всех рыцарей, пусть и солгала.
– Так, чего я еще делаю? Когда на лютне не играю?
– Ты как из романа: одаряешь цветами… читаешь стихи и поешь нежные песни. Ну и плачешь, конечно, от мук любви… Ирмина вроде поверила…
– Надо было просто сказать Ирмине, что не ее дело!
– Я так не могу… Не могу грубить, как ты…
– Поэтому ты будешь либо врать, либо со всеми подряд откровенничать?
– Но ведь надо что-то сказать… А то придумают сами.
– Кто придумает? Я – герцог, ты – баронесса: за сплетни – или к позорному столбу, или на виселицу!
– Рагнер, ну не гневайся… Я ведь уже сказала – и это не исправишь…
– Не исправишь… – проворчал он. – Наврала и не подумала, что куча ларгосцев еще со мной повоевала и что они видели, как это ты стояла на коленях, а не я, ревела там мне без конца, и прочее… Ты и правда такая дуреха!
Маргарита едва не заплакала, а Рагнер перестал с ней разговаривать. До замка он молчал, погруженный в свои мысли.
Молчалив и суров он оставался даже в замке. Проводив Маргариту в опочивальню герцогини, Рагнер сказал:
– Я пойду с Айадой прогуляюсь. Надо проветриться, а то я напился сильнее, чем желал.
И он ушел, не поцеловав Маргариту на прощание и не упомянув, вернется ли через потайную дверцу. Оставшись одна, девушка сорвала с головы эскоффион и, распуская волосы, села в нишу к окну, где наконец разрыдалась.
Вдруг Рагнер вернулся и удивленно посмотрел на ее заплаканное лицо.
– Что опять не так?! – разозлился он и направился к ней, а Маргарита успела встать и повернуться к нему спиной. – А это что еще за выступления?! – почти кричал он, она же ощущала затылком его колючий, сверлящий взгляд. – Ты не только молчать, но еще и отворачиваться от меня теперь собираешься?!
Маргарита горше заплакала, закрыв ладонями лицо:
– Грити, я так не могу, – услышала она. – Ты вчера ревела, сегодня снова… А я хочу, чтобы ты была здесь счастлива, как я.
– По… этому пяяялишься на эту Лииилию, – плача и всхлипывая, выговорила она.
– Ну… она красивая… Может, случайно и попялился… Она же любимая Вьёна?!
– А если я начну облизываться на Адреами?
– Не сравнивай. Ты – женщина.
– Уйди, – горько изрекла Маргарита, вытирая щеки.
Рагнер постоял немного – она к нему не поворачивалась. И тогда он молча ушел.
Продолжая плакать, Маргарита задвинула засов, запирая дверь спальни. Затем она подошла к потайной дверце и посмотрела на щеколду. Хотелось и эту дверь гордо затворить, но запор являлся цветком лилии.
– Ты была бы рада, – сказала она черно-железной лилии, обращаясь в своем воображении к черным, бархатным глазам соперницы. – Нет, своими руками я не поставлю тебя между нами.
________________
Немного успокоившись, Маргарита ждала Рагнера и не тушила свечи. Приоткрыв дверцу кровати-шкафа, она сидела на постели, одетая в тонкую сорочку и гипнотизировала резную панель с крючками. Спустя триаду часа она не выдержала: потушила свечу, забралась под одеяло и закрыла дверцу кровати. Но через четыре с половиной минуты девушка уже стояла у потайной двери, сдвигала крючок и тихо ее открывала.
На цыпочках, ступая голыми ногами по холодной поливной плитке, она зашла в узкий проход и, остановившись у двери в опочивальню герцога, прислушалась – тишина. Похоже, напившись камышового вина да наорав на свою любимую, Рагнер теперь самодовольно почивал.
Нарисовав большим пальцем крестик на груди, она сдвинула засов, приоткрыла дверь и просунула голову в спальню – Рагнер действительно спал, не закрыв балдахин, отвернув лицо и оставив непокрытым мускулистый, отмеченный шрамами торс.
Маргарита сделала пару шагов к кровати, когда из своего угла вышла Айада и встала неподалеку от девушки, настороженно следя за ней. Собака не скалилась, но и не подпускала ночную пришелицу к своему хозяину.
– Отойди, прошу, – шепотом сказала ей Маргарита. – И знай: он на тебе всё равно никогда не женится – не выссслуживайся тут больно, – прошипела она неумолимому зверю.
С кровати донесся смешок, после чего Рагнер сел на постели. Айада, не мешкая, запрыгнула к нему, опережая Маргариту. Хозяин что-то ей сказал, и собака, смерив Маргариту недобрым взором коричневых глаз, нехотя соскочила на пол – вернулась к своей подушке. Только потом Маргарита молча забралась под простыню, какой укрывался Рагнер, и легла с ним рядом.
– Я разбудила тебя? – тихо спросила она.
– Нет, – вздохнул Рагнер. – Я тут лежал и продолжал с тобой ссориться.
– И что ты мне хотел сказать?
– Если вкратце: то ты дурочка, а я святой Ангел.
Опираясь на локоть, он перелег на бок, лицом к Маргарите.
– Из-за Лилии ты почему на меня взъелась?
– Просто… Я не знаю, Рагнер. Я не всегда понимаю вас, мужчин… Ольвор едва женился, а уже… И я не знаю, как ты будешь себя вести, когда меня не будет рядом. Если у нас всё так же, как у Ольвора и Хельхи, то я не хочу так. Я лучше, – дрогнул ее голос, – лучше вернусь в Орензу.
– Плачешь?
– Почти…
– Я тоже не хочу так, как у Ольвора и Хельхи, потому что я – не рыжий капитан, пропадающий в море большую часть года, а ты, благодарю тебя моя звезда, не Хельха. Ну а Лилия… Вьён влюблен в нее без памяти. Наследную верфь ради этого цветочка продал. И я уверен, что года не пройдет, как белая лилия обвенчается с камышом-Вьёном. Тут я уж точно я другу мешаться не буду – говорю это затем, если ты всё еще не веришь, что я тебя, дуреху, люблю.
– Почему ты ушел, проводив меня в спальню, и не поцеловал?
– Потому что помню твое «фу» и «белое вино – это вонь».
Маргарита улыбнулась.
– А почему ты вернулся?
– Хотел показать янтарь с осой и сказать, пока не забыл, что завтра, в час Целомудрия, к тебе в опочивальню ввалятся печник и бородатый резчик, уже нарезавший жене семерых деток… Не хочу его убивать, так что ты будь одета и прочее. И он весь день будет всё у тебя мерить… Зато скоро ты получишь роскошные покои, достойные герцогини Раннор.
– Целуй меня немедленно.
– Всё кроишь из меня тряпку, да? Тебе что мало, что я уже пятнадцать дней на коленях простоял, прорыдал и проиграл на лютне? Очень неудобно рыдать и при этом музицировать! Я и сейчас твои приказы исполнять должен?
Она поцеловала его сама.
Глава XI
Шестой день рождения Ксаны
Единственных, кого Экклесия преследовала больше алхимиков, колдунов или ведьм, так это еретиков – тех, кто вольно трактовал веру и знание, а иногда, извращая и то и другое, поклонялся Дьяволу. Еретиков существовало два вида. Первые являлись священниками в отдаленных приходах, где они, чувствуя себя властителями душ, чего только не проповедовали. Для их разоблачения Экклесия создала розыскную службу «Святое испытание», подчинявшуюся епископам. Испытатели работали как тайно, так и открыто, надзирая за деятельностью настоятелей храмов.
Второй тип еретиков возник благодаря ремесленникам. Художники, зодчие, златокузнецы, работавшие на Экклесию, порой случайно слышали и читали то, чего не должны были знать, делали ложные выводы и, покидая мастерские Святой Земли Мери́диан, распространяли преступные идеи по всей Меридее. Чтобы не попасться в руки испытателей, такие еретики объединялись в тайные общества, в ордены, и закрывали лица масками: сосед не знал имени соседа, пришедшего на черную (тайную) службу, и, конечно, никто не знал имени магистра ордена. Именно в тайных орденах больше всего было дьяволопоклонников, и они не считали хозяина Ада злом – для них он был тем же Богом, другим Богом, какой разрушил бы этот мир, но подарил бы иной – тот, где на земле, а не на небе, человек мог бы жить бессмертным существом.
________________
Третий день в Ларгосе, тридцать второй день Трезвения, не считая появления Ниля Петтхога, прошел для Маргариты обыденно. После Рагнер, Ольвор, Айада, шестнадцать охотников и орава собак ушли на два дня в лес. Зато тридцать пятого дня Трезвения в Ларгосце выдалось пиршество, на каком все лакомились олениной, тетеревами, рябчиками и иной дичью. Далее Рагнер и Ольвор сходили на «Медузе» к острову Фёо, а тридцать седьмого дня Ольвор наконец отбыл на «Розе ветров» из Ларгоса – и вовремя, а то Маргарита всерьез начала ревновать к нему Рагнера. Железная Олзе, кстати, устояла, ведь не зря была «страшной женщиной», оттого оказалась не по зубам даже «рыжему людоеду».
Затем наступил тридцать восьмой день Трезвения. На эту медиану выпал шестой день рождения Ксаны, наилюбимейшей внучки Арла Флекхосога. Да прежде торжества герцог Раннор и баронесса Нолаонт собирались посетить полуденную службу в храме Благодарения, появившись вместе перед всем Ларгосом.
Маргарите ничего не оставалось, как надеть свое самое роскошное платье, в каком она была на «поминках Лодэтского Дьявола», платье из багряной тафты с белым треугольником тесного верха – наряд с глубоким вырезом, пышными рукавами и с острым шлейфом. С Соолмой они продолжали «дружить», ведь настоящих подруг не имела ни та, ни другая. Так что Соолма снова «накрутила» Маргарите прическу, а именно – два рогалика, похожих на рожки, из-под каких спадала на спину двойная белая вуаль. Во лбу красавицы заблестел золотой кулон с черным морионом, плечи она укрыла роскошным черно-золотым плащом. А еще Маргарита не преминула захватить миниатюрный золоченый молитвослов. Глянув на себя в зеркало, она заключила, что выглядит даже не как баронесса – как герцогиня!
Спустившись вниз, в обеденную залу, Маргарита нашла Рагнера одетым «как обычно» – в черные плащ, штаны и камзол. Он подпоясался золотистым кушаком, украсил себя любимым беретом, золоченым кинжалом Анаримом и (что-то новенькое!) золочеными шпорами.
– Ого, – увидав Маргариту, сказал Рагнер и уставился на ее пышно приподнятую платьем грудь. – Мне кажется или твои сочные яблочки… уже больше, чем яблочки?
– Такая маета… – пожаловалась Маргарита.
– Маа и Таа? – приобнимая ее, сладострастно протянул он. – Отличные имена ты дала своим молочным сестрицам…
– Рагнер! Мы же в храм идем! А я лишь хотела сказать, что мне нужна портниха: пора заказывать новый гардероб. Я и в это платье с трудом вместилась, хотя прошло так мало времени…
– Как раз сегодня можешь разузнать о портнихах. У Флекхосога будет весь свет Ларгоса.
Свет Ларгоса не мог похвастаться блеском: три судьи, несколько законников, торговцы рыбой, владельцы кораблей. Их супруги одевались скучно или дурно. Еще в храме были владелец верфи, Арл Флекхосог, да его судостроитель, Антос Альмондро. Санделианский корабел оказался чернобородым, загорелым, крепким мужчиной в возрасте Благодарения. Маргарите понравилась его открытая улыбка, белые зубы и достоинство во взгляде. Его супруга, семнадцатилетняя Лючия, ярко выделялась среди местных блеклых дам: белокожая южанка с благородным прямым носом, выразительными смоляными очами и резкими, будто начерченными углем бровями. Как пристойная жена, она спрятала все-все волосы под впечатляющий красный эскоффион. Маргарита поняла, что именно ее стоит расспросить о портнихе.
Еще услаждал взор Лентас Флекхосог, которого Рагнер звал «неженка». Одет этот судья был роскошно: в затейливую шляпу (ее он, разумеется, в храме снял) и длинный кафтан нежно-бежевого цвета с ярко-синим подбоем. Он оказался единственным из мужчин Ларгоса, кто предпочел короткой стрижке удлиненные, чуть выше плеч, волосы с подкрученными внутрь кончиками, и эти волосы, карамельно-русые, рыжеватого оттенка, удивляли густотой и ухоженностью. А вот лицо Лентаса Маргарите не очень понравилось: праздное, безвольное, с детским курносым носом. Чем-то он напоминал Оливи. Супруга щеголя, Сельта Флекхосог, некрасивая и костлявая, наоборот, одевалась ужасно; любила рукава в толстых буфах и широкие головные уборы. Они впервые привели на службу дочку, шестилетнюю Ксану, курносую и рыжеватую, как ее отец, наглую и умненькую, как дед, Арл Флекхосог. Темные глаза-ласки достались Ксане именно от деда.
У герцогов Ранноров в храме Благодарения имелась скамья в первом ряду, какую никто, кроме них, не занимал, и скамья эта долгие годы пустовала. Тем пуще прихожане удивились, когда коротко стриженый «черный Рагнер Раннор» повел к скамье особу с едва покрытой головой – явно не жену, хотя держал ее за руку как жену, – «вдовушку», как все скоро поняли по кайме на шлейфе, да с такой возмутительной прической вдовушку! – Ларгос к орензской моде, восхваляющей плодородие, был еще не готов. Дойдя до скамьи в первом ряду, золотоволосая вдова отбросила с лица вуаль и раскрыла плащ, показав в Божьем доме свои обольстительные, чрезмерно круглые и приподнятые груди. Это вызвало тихую бурю самых горячих возмущений. Красавица же невозмутимо села, раскрыла молитвослов и довольная собой, решив, что все вокруг восхищаются, стала ждать начала службы.
– Послушай, супруга у Антоса Альмондро – красавица, – садясь рядом с Маргаритой, тихо сказал Рагнер. – Просто загляденье.
– Да, она очень красива, – согласилась Маргарита.
– А почему ты меня не ревнуешь? Я уж привык: ты даже к Ольвору ревновала. Лючия Альмондро – куколка, а не рыжий людоед.
– Не знаю, Рагнер, почему-то к ней я тебя не ревную, – улыбалась Маргарита. – И хватит меня смешить. Мы же в храме, а настоятель строгий.
– Дааа… – уставился он на ее грудь, – тебя, наверно, сегодня на весы ведьмы потащат из-за твоих Ма и Та.
– Грудь для женщины – это же часть ее естества…
– Порочного естества… – хрипло прошептал Рагнер ей на ухо и перестал улыбаться, посмотрев на врата храма. Маргарита тоже оглянулась и увидела Лилию Тиодо, одетую в черное «монашеское» платье, да с не менее монашеским белым платком на голове. Многие мужчины провожали ее взглядом, без возмущений, но с одобрением. Лилия Тиодо, улыбнувшись, поклонилась головой Рагнеру и Маргарите, после чего присела на скамью рядом с Лючией Альмондро.
Местный храм Благодарения удивил Маргариту обилием дерева (конечно, дуб), еще тем, что на потолках не имелось фресок, и тем, что лики Меридианской Праматери и Божьего Сына сурово хмурились. Таким же хмурящимся оказался отец Виттанд – тщедушный, низкорослый, невыразительный мужчина сорока восьми лет. Зато взор его пламенел! Маргарита даже подумала, что из-за избытка внутреннего Огня, по-видимому, и поблек этот священник внешне: серые глаза, серые волосы, сероватая кожа. Настоятель носил светло-бежевую хабиту с черной пелериной, какая гласила о пути мученичества: об истязании плоти голодом, лишениями и болью. Такой мученик всегда постился, кушал единожды в день, отказывал себе в малейших удобствах, сам себя бичевал или колол иглами.
Пока Маргарита с любопытством рассматривала отца Виттанда, он, взойдя на высокую кафедру, с ужасом обнаружил ее: «блудницу» в своем храме! Он исторг из глаз огонь негодования на ее белую грудь, а золотистым, едва покрытым вуалью волосам досталось бессловесное, но суровейшее порицании от его тонких, гневно сжатых губ. К тому же эта знатная женщина была рогата (прическа), хвостата (шлейф на платье) и трехглаза (кулон во лбу) – словом, священник смотрел не на даму – на исчадие Ада. А «исчадие Ада» расстраивалось только тому, что служба шла на лодэтском и ее чудненький молитвослов оказался бесполезен.
Лодэтский Дьявол и «его блудница» всего лишь были орудиями злых сил, но отец Виттанд понял, что настоящий Дьявол бросил ему новый вызов – и он обязан побороться за спасение, если не всей души «блудницы», то хотя бы ее жалких остатков. Поэтому он решил сказать речь о Смирении и Тщеславии.
– Меридианцы! – громогласно заговорил с кафедры тщедушный настоятель. – Я желал проповедовать о страдании, но вынужден вновь говорить о Пороках. Вижу греховность я в тех, кого сестрами именуют. Вижу бесстыдство, собой любование! Вижу Порок я Тщеславия! Дьяволом посланы нам восемь Пороков, и с горестным горем я вижу: год от года Тщеславие мерзкое цветет да цветет в нашем граде, в Ларгосе! Демоны бродят средь нас, и нужны им сестер слабых души, а сестры и слушают! О, говорят им демоны: «Надень ты платье, яркое и срамное, завей ты волосы свои, аки козлица, да чело свое отметь третьим глазом владыки Ада – да иди так в храм! Да дай прочим пример!» И слабые сестры, они же блудницы, меняют души на тряпки яркие, чают ввергнуть они в пучину Пороков братьев, обольстить лоном пышным и белым достойных! Но неет! С блудницами братьев ждет лишь падение! А за блудом придет Гордыня, за Гордыней – Уныние! Пекло!! Пекло!! – кричал настоятель, грозя пальцем и махая руками. – И начало всему – невинно! Наряды бесстыдников! Наряды Дьявола! Камни во лбу – символ камня глупости! Родила Дьяволица трехглазая Дьявола с глазом во рту – он же плюнул своим третьим оком в умы и рассудки людские! Третий глаз Дьявола, да на челе, да не откроется у смиренных и праведных, лишь у пропащих в пороке! Блудница! Блудница!!
Маргарита не понимала, отчего разбушевался священник, и безмятежно (нагло да бесстыдно!) рассматривала картинки в молитвослове, так как полагала, что все верят: она читает молитву. Рагнер сперва посмеивался, но потом перестал улыбаться вовсе. В начале часа жертвования он первым вышел к алтарю, вывел Маргариту как жену, и швырнул в чашу два медяка.
– Ты жертвуешь не мне и не моей проповеди, брат Рагнер, – сказал ему отец Виттанд, – а на спасение мира. Я вижу не только первый Порок Тщеславия, но уже второй Порок Сребролюбия!
– Святая Земля Мери́диан с тобой не согласится, – недовольно ответил Рагнер. – Я тут недавно кардиналам десятину от тунны золота подал. А баронесса Нолаонт, кстати, – разжевывая пилулу, говорил Рагнер, – не понимает лодэтского.
– Тогда ей надо взвеситься на весах ведьмы.
– Перебьешься, – не скрывал раздражения Рагнер. – Весы в городе, а там я власть! И еще тебе мое «кстати» – я их давно хочу утопить в море!
– Вино тебе не положено, – строго смотрел на него отец Виттанд. – Ты скривился, сын мой Рагнер.
________________
– Как же хорошо жертвовать первыми, – радостно сказала Маргарита, выходя на крыльцо храма и вдыхая свежий морской воздух. – А почему ты за нас всего по медяку в чашу, жадина, бросил?
– Потому что больше я в этот храм ни ногой.
– А мне понравилось, – беззаботно говорила девушка, спускаясь по ступеням. – Настоятель: и мууученник, и говорил так страстно… Жалко, что я ничего не поняла.
– И славно… Знаешь, я обязательно построю новый храм на своем новом холме. И пусть этот святоша свою хабиту вместе с черным воротником с досады сжует – таким этот храм будет прекрасным!
– Так он про тебя там кричал! – «догадалась» Маргарита.
– Ага… Но и тебе немного досталось. У тебя во лбу глаз Дьявола…
– Чего? Это же простой кулон… Лодэния всё же страшно отстала от моды и Культуры тоже! – надула она губы и спросила тише: – Мне снять его?
– Нет, забудь и носи кулон… А он так, скользь сказал. На меня всё ругался, святая гадина…
Ложь Рагнера продержалась неразоблаченной недолго. Появившийся Арл Флекхосог высказал мнение о том, что отец Виттанд неправ, что в моде, прославляющей плодородие, нет ничего блудного, тем более дьявольского, и что слова чрезмерно строгого настоятеля не разделяет большинство прихожан. Маргарита решила, что и она порога храма Благодарения более не переступит. К ее счастью, предки Рагнера построили в замке часовню (так как, наверно, тоже не желали видеть отца Виттанда и слушать гнусности про свои кулоны!).
Пока Маргарита негодовала и ругала про себя дремучего священника, собрались гости Арла Флекхосога. Лилия Тиодо тоже оказалась приглашенной на торжество. Тогда как герцог и баронесса ехали туда помпезно, среди двенадцати охранителей, другие шествовали, и Лилия что-то всем рассказывала.
Самый большой и красивый особняк Ларгоса, дом Арла Флекхосога, выглядел отменно и снаружи, и внутри; на ограде, над воротами, красовалась изящная вязь – выбитая в камне надпись его имени. Окна на фасаде – застекленные и просторные; перед домом – клумбы с фиалками. Обстановка дома поражала роскошью: скамья из настоящего черного дерева, покрытая пурпурно-голубым бархатом из Санделии, красочные фрески на стенах, безделицы из драгоценного красного коралла, механические занятности, мраморные камины, затейливые часы, мягкие ковры…
В гостиной, перед обедом, гостей угощали разнообразными закусками: рыбными и мясными, с орехами или оливками (лодэтчане очень любили миндаль и оливки). Прислужники предлагали отведать четыре вида вин, даже разливали лодварское черное вино, но Рагнер предпочел пить ягодную воду, да из одной с Маргаритой чаши, чем несказанно порадовал свою прекрасную даму.
Герцог и баронесса заняли в гостиной ту роскошную скамью из черного дерева и голубого пурпупа, а прочие гости обступили их, точно свита: кто-то сидел на табуретах, кто-то стоял. Арл Флекхосог вместе со всей семьей расположились на куда как более скромной скамье справа, господа Альмондро – слева. Лилия Тиодо, снявшая с головы платок, сидела рядом Лючией Альмондро, своей подругой. Белокурые длинные волосы Лилии вновь переплелись ниже макушки наподобие венка – по-видимому, эту простую, но одновременно изысканную прическу она предпочитала иным.
Рагнер невзначай спросил Антоса о кораблях – и следующую триаду часа все в гостиной слушали жаркий рассказ на меридианском о галерах, парусниках, обшивке, установке мачт, косых и прямых парусах, якорях, смолах и конопляных веревках. Дело свое санделианский корабел любил страстно, а Рагнер слушал внимательно – и он словно изливал тому душу. Тогда же Антос рассказал, как познакомился с Арлом Флекхосогом: он сам искал верфь, где его таланты оценили бы, ведь собирать галеры из заготовок ему стало скучно, поэтому он писал письма со своими предложениями и отдавал их капитанам кораблей в течение трех лет. Еще когда Арл Флекхосог являлся главой Ларгоса, ему попало в руки такое письмо, и он стал единственным, кто ответил Антосу.
Маргарита, несмотря на свое открытое платье, находилась в тени Рагнера – говорил лишь он, а «блудницу с глазом Дьявола» боялись о чем-либо расспрашивать. Ей же было так уютно молчать и слушать! И вдруг набожная, высоконравственная, строгая Лючия Альмондро дерзнула устыдить баронессу.
– Дорогой супруг, – заговорила она, – ну право уж, довольно о своих парусниках, ведь ты не на верфи. О себе могу сказать, что Ларгос и мне пришелся по душе: нет гама, нет зноя, а отец Виттанд не даст разгуляться Порокам. Я бы желала остаться здесь навсегда. Ваша Милость, – обратилась она к Маргарите, – а долго ли вы полагаете одарять своим блеском Ларгос и всех нас?
– Полагаю, что долго… – неуверенно ответила девушка.
– Но к Юпитералию, ведь вы наверняка вернетесь в Орензу, дабы посетить захоронение вашего горячо любимого, покойного супруга. Как иначе?
Маргарита не знала, что отвечать, и тогда заговорил Рагнер:
– Мы надеемся, что к Юпитералию Экклесия уже разведет меня с нынешней герцогиней Раннор, а дама Маргарита станет моей законной женой. Если же этого не случится, то баронесса Нолаонт останется моей прекрасной дамой, гостьей и госпожой, я же – ее слугой. И ей не нужно возвращаться к останкам покойного супруга в Юпитералий, ведь человек это был благочестивый – и, бесспорно, отправился на Небеса, а не в Ад.
– Любезно прошу меня извинить, – заговорила Лилия Тиодо. – Отец Виттанд сегодня был столь строг в оценках Ее Милости, точнее, ее убранства, так что посчитала верным по дороге к этому сказать пару слов, ведь мне посчастливилось узнать даму Нолаонт с лучшей стороны. Я поведала историю вашей, без сомнения, достойной оды любви – всё то, что баронесса Нолаонт сама рассказала мне в доме господина Аттсога.
«Ах ты дрянь! – возмутилась Маргарита. – Монашка она, лилия белоснежная… Волчица ты, а не нежный цветочек!»
– Благодарю, – невозмутимо кивнул Рагнер. – Вы, госпожа Тиодо, сберегли мне время и избавили это общество от опасных для него же домыслов.
– Прошу меня извинить еще раз, но не могу не спросить, – улыбалась белокурая, темноглазая красавица. – Каково же это, Ваша Светлость, пятнадцать дней стоять на коленях перед окном вдовы и рыданиями вымаливать ее благосклонность?
– Ну, – повеселели глаза Рагнера, – нам, рыцарям, к таким испытаниям, знаете ли, не привыкать. Я могу рыдать не только триаду – а столько, сколько потребуется: мог бы море наплакать, а то и океан. А на коленях рыцарю стоять перед прекрасной дамой – это, вообще, великая радость. Эх, так бы и жил под ее окошком, стенал себе вволю, рвал то утрами цветы, то ночами свои волосы! Но она, мой неприступный «Замок любви», строгая вдова под таким большим и серым покрывалом, что виднелся один молитвослов, она милосердно сжалилась надо мной, уж умиравшим от сердечных мук на ее крылечке! И у меня образовался денек для войны, какую я по-быстрому выиграл и всех победил, чтобы не всякими там ратными глупостями заниматься, а важным делом: стоять и дальше перед ней на коленях, ронять слезы, читать стихи, осыпать всё вокруг нее цветами и, конечно, играть ей на лютне!
«Люблю тебя, Рагнер, как же я тебя люблю!»
– Не знал, что вы играете на лютне, Ваша Светлость, – улыбался Арл.
– Ммм, мастерски, просто я стесняюсь. Но тебе сегодня могу наиграть, Арл, в твоем кабинете и наедине.
– С удовольствием послушаю, как вы музицируете, Ваша Светлость. А уж тем более посмотрел бы, как вы плачете, – не удержался Арл Флекхосог.
– Последнее вряд ли, Арл. Ты ведь старик, а не прекрасная дама.
– Что ж, и печальная мелодия лютни меня вполне обрадует. Любезно прошу всех к столу. Ксаночка, – посмотрел старик на внучку, – будешь сегодня моей госпожой?
Ксана, девчушка в детском, коротковатом и свободном желтом платье, сразу полезла на руки к любимому деду, а тот ее подхватил и понес к столу с пятью чашам, в каких заботливо помыл ее ручки, не уставая что-то ласково ей говорить. Маргариту и даже Рагнера невольно тронула эта нежность. С внучкой старый, матерый сводник, продававший женщин за бесценок, циничный Арл Флекхосог становился обычным добрым дедулей.
За обеденным столом Рагнер продолжал вести себя безупречно: не обидел свою прекрасную даму ни тарелкой, ни чашкой, ни словом. Маргариту переполняла любовь и самая горячая благодарность к нему, ее рыцарю без страха и упрека. Когда принесли главное блюдо и по зале поплыл тухловатый запашок рыбы в водоросли, то баронесса Нолаонт решилась на подвиг. А еще она не хотела кушать из разных тарелок с возлюбленным.
– Ваша Милость, – обратился к ней хозяин дома, – для вас запечена телятина. Господам Альмондро тоже наша кухня непривычна. В отличие от госпожи Тиодо. Вы и сегодня желаете рыбу в водоросли, госпожа Тиодо?
– Сегодня я предпочла бы телятину, – пропела темноглазая блондинка.
– А я бы сегодня предпочла рыбу в водоросли, – смело заявила Маргарита.
– Зачем? – тихо спросил ее Рагнер.
– Хочу стать своей: лагросскою.
– Ларгосская – только гадюка. А дама – ларгосцка.
Скоро между ней и Рагнером лежала отвратительная, склизкая, как зеленая медуза, пахучая масса. Маргарита отщипнула ложкой от «медузы» и положила слизь в рот, понимая, что не только Рагнер с улыбкой следит за ней, но и все вокруг. Ксана и та замерла, перестав елозить на стуле.
Вкус у рыбы в водоросли был столь же отвратительным, как и вид. Особенно мерзостным оказалось послевкусие. Но, с недрогнувшим лицом, Маргарита проглотила вторую ложку слизи. Она, улыбаясь, пыталась проглотить третью ложку тухлой гадости, когда Лилия Тиодо спросила Арла:
– Господин Флекхосог, это рыба в водоросли по-старинному?
– Да, конечно, лучшая…
Далее баронесса Нолаонт, зажимая рот салфеткой и издавая недвусмысленные звуки, выскочила из-за стола да убежала из обеденной залы в гостиную. Но до уборной она не успевала, поэтому, достигнув открытого окна, исторгла закуски, окрашенные розовой ягодной водой, на миленькую, ни в чем не повинную фиалковую клумбу, разбитую под окном. И со стыдом, приходя в себя, поглядела вниз, на вымаранные, оскобленные, кроткие цветы. А из обеденной еще доносился противный смех «противной Ксаны».
– Как ты? – подлетел к Маргарите Рагнер и попытался повернуть ее к себе лицом, но она отворачивалась.
– Дурочка, ты моя, – вздохнул он. – Зачем кушала и давилась? Никто же не заставлял? Ларгосцка…
– Надо было сказать, что эту рыбу мочой промывали… – плаксиво ответила она. – Ладно, черви, но моча – это для меня уже слишком…
– С чего ты взяла? Так лишь моряки делали в плаваньях, сберегая воду, и так уж сто веков никто не стряпает… Я бы сам не стал это кушать.
Маргарита простонала что-то неясное, а Рагнер обнял ее.
– Маленькая моя дурочка, ну что же ты навыдумывала? – говорил он, целуя ее в пробор волос, между золотистыми «рожками». – Откуда ты это, вообще, взяла?
– Это всё она! – с ненавистью ответила Маргарита. – Эта белоснежная лилия. Она мне про мочу у Вьёна сказала, а сейчас дала понять, что я мочу кушаю… по-старинному…
– Ну… она же чужеземка тоже. Напутала что-то, наверно… Зачем ей тебе вредить?
– Но она вредит! Рассказала всем про нас…
– Это ты рассказала и наврала! – тихо, но жестко произнес Рагнер.
– Она губы чем-то подкрашивает – не может быть у человека таких вишневых губ. Она подлая и лживая – а ты это, как и другие, вы не видите, потому что она красивая и всем вам нравится! И тебе тоже она очень нравится…
– А как же госпожа Альмондро? – строго смотрел Рагнер. – Они подруги, но Лючия своего мужа не ревнует и глупо себя не ведет, не давится и рыбой за столом…
– Рагнер! Сейчас это не ревность! – воскликнула Маргарита и перевела дыхание, вытирая слезы. – Видно, что я плакала?
– Немного… Давай немного задержимся. Побудь здесь, я найду воды.
– Давай лучше уйдем отсюда, прошууу, – взмолилась она.
Рагнер помотал головой.
– Ты – баронесса, и тебе нечего стыдиться перед этими людьми – скорее это они сейчас переживают, поверь, что могут вызвать твой гнев. Поспешный уход их напугает еще сильнее. Забудь обо всем и веди себя так, как будто ничего не было. Покинуть дом во время трапезы – тоже некультурно. Мы ненадолго задержимся. Я переговорю с Арлом, а потом сразу поедем.
– Я клумбу испортила… Так стыдно! Бедные фиалочки…
– Да и ладно. Про клумбу тоже забудь. Я завтра пришлю в этот дом подарки за обед и за клумбу.
В гостиную робко вошла Сельта Флекхосог.
– Я могу чем-то помочь Ее Милости? – спросила женщина.
