Евгений Викторович Донтфа
Девочка и пёс
75.
Всё-таки Астара вполне могла существовать, размышляла Элен, оттирая речным песком металл миски. Скорее всего это часть звездных переселенцев, которые сумели сохранить знания космической эры землян. Их серебряная одежда – штатные термофолиевые комбинезоны из стандартной экипировки команды кораблей долгосрочных рейсов; их металлические «чудовища» – конечно роботы; способность общаться на расстоянии – обычная радиосвязь; способность летать – обычные индивидуальные комплексы многосопловой реактивной тяги, так называемые «ранцы супермена», или даже гравиборды или магнитные левитаторы, вот только она точно не помнила существовали ли они уже во времена звездных переселенцев или их еще не изобрели. И даже зачем они похищают детей понятно, чтобы не дать угаснуть своему сообществу. Не понятно только почему они не откроются всему этому миру и не поделятся с ним своими знаниями. Возможно они вышли на связь со Звездным Содружеством и им запретили. Или может быть Астара – это база Службы Внешней Разведки. Но насколько Элен знала от Александры Уэйлер, они так не работали. На планеты подобные Каунаме СВР отправляла внедренных агентов, для беспристрастного наблюдения и в очень редких случаях внесения некоторых корректировок в процессы исторического развития. В глубине души Элен иногда подумывала, что когда-нибудь тоже станет полевым агентом СВР, эта работа представлялась ей не менее заманчивой чем в группе Первого контакта.
Закончив с посудой, она отошла от воды и уселась на камни. Было тепло и тихо. Только речушка негромко бурлила и шипела, перекатываясь по неровностям дна. На противоположном, восточном, берегу, в паре метров от воды начинался лес. Стройные прямые деревья стояли довольно далеко друг от друга. Ветви с багровыми листьями, в виде длинных узких полосок начинали отходить от ствола только где-то на высоте 5-7 метров, подлесок как таковой отсутствовал, и потому лес выглядел скорее аккуратным парком, просматривавшимся далеко вглубь. Землю покрывал какой-то светло-зеленый мох с пятнами голубого и бирюзового. Кое-где поднимались похожие на лиру растения, которые испускали серебристую пыльцу. Девочка вспомнила, что видела нечто подобное перед тем как они с Китом встретили Талгаро. Это было красиво. Красные косые лучи Яны отражались от хрустальных вод речушки, расцвечивали лес созерцательными закатными оттенками и сверкали на пыльце рубиновыми искорками.
Элен улыбалась. Всё-таки Каунама хорошая планета, подумала она. Девочка подняла теплый округлый камешек с белыми и зелеными полосками и некоторое время разглядывала его. А все галечные камешки на всех планетах совершенно одинаковые, решила она. И бросила его в воду. Раздался всплеск. Элен понравилась и она кинула еще один, и еще.
Сколько же дней прошло с того момента как они с Китом покинули полицейский корабль и впервые ступили на поверхность Каунамы? Пять или шесть местных суток. А казалось что просто бездна времени, годы. Казалось что Макора, электронные дома, электромобили и космические лайнеры остались в каком-то невообразимо далеком прошлом. Почти сказочном. В ярком завораживающем сне. Но всё же сне.
Элен кинула ещё один камень и когда он исчез под водой, ей пришло на ум, что вообще неплохо было бы и помыться. Она никогда особенно не любила это занятие, справедливо полагая, что по-настоящему мыться нужно, когда в чем-то испачкаешься. А если ты просто ходишь и единственное, что к тебе прикасается это воздух, то никакого смысла в мытье нет. Папа иногда называл её «замарахой», но всё же особенно не настаивал на соблюдении гигиены и не часто следил за этим. Другое дело Кит. Тот постоянно донимал её нудными напоминаниями о принятии душа, чистке зубов и мытье рук. Он докучал ей голограммами о микробах и бактериях, а также скорбным тоном объявлял, что это крайне дурной тон когда от маленькой леди пахнет. Элен сердито отвечала, что ничем от неё не пахнет, а если он такой чувствительный, то пусть снижает уровень восприятия своих обонятельных рецепторов в её присутствии. Но Кит не отступал и терпеливо повествовал об отшелушивающихся микрочастицах кожи, о сальных и потовых железах, о прочих выделениях человеческого тела, о невидимой пыли присутствующей повсюду, о болезнетворных микроорганизмах и прочее. Элен демонстративно уходила в другую комнату. Пёс шёл за ней. Она запирала за собой дверь. Кит использовал радиосвязь, передавая свою нудную лекцию в микронаушник прикрепленный к её барабанной перепонке. Элен отключала его. Кит сканировал помещение, находил акустические бреши и передавал направленные звуковые волны внутрь. Тогда Элен возвращалась к собаке и начинала с ней бороться. Она пихала, толкала Кита, пыталась свалить его с ног, заломить ему лапу, захватывала его шею, изо всех сил стараясь завалить его на бок, цеплялась за его уши, тянула за хвост. Кит очень аккуратно и осторожно сопротивлялся. Элен пыхтела, сопела, краснела, задыхалась, прилагая все свои силы, чтобы одолеть нудного лектора. У них считалось это своего рода физической зарядкой для неё и в принципе всеми поощрялось. Но Элен любила это занятие главным образом потому что можно было дать безнаказанный выход своему накопившемуся раздражению по любому в общем-то поводу, но в том числе и за все эти надоедливые нравоучения. Ну и к тому же во время борьбы Кит обычно умолкал. А еще Элен знала, что в конце концов она победит и огромная металлическая собака будет повалена набок, открывая взору своё светлое брюхо. Впрочем, это случалось не всегда, иногда Кит стоял как памятник или просто отметал её в сторону. Она бросалась на него снова и снова, но робот без усилий отбрасывал все её атаки. Обычно это случалось, когда он был чем-то обижен. Но вот что касается мытья, то тут даже борьба не всегда помогала. Порой пёс не замолкал даже во время сражения. «Каждодневное принятие душа есть физиологическая и даже нравственная обязанность всякого цивилизованного человека», втолковывал он ей. «Принятие душа должно стать для вас такой же ежедневной привычкой, как и чистка зубов». «А я зубы не каждый день чищу», дерзко отвечала девочка и Кит обескуражено замолкал. Он не понимал этого. Ведь чистка зубов, по сути, сводилась просто к разжевыванию специальной дента-капсулы. Это отнимало минимум усилий и времени и, тем не менее, его хозяйка пренебрегала даже этим. А Элен не то чтобы пренебрегала, а скорее постоянно забывала об этом, считая это второстепенным и не слишком необходимым. Но всё же Кит своего добился и душ она принимала. Почти каждый день. Хотя это скорее была не заслуга умного пса, а благотворный пример любимых киногероинь его хозяйки. В бесконечном сериале «Мир за твоим окном» довольно часто показывали как прекрасная Камилла Кесада принимает горячий душ. Окутанная паром, она стояла под потоками воды и режиссеры очень любили показывать как прозрачная жидкость стекает по смуглой бархатной кожи молодой женщины. Обычно она принимала душ после каких-нибудь особенно драматических перипетий сериала, словно используя водные процедуры как своего рода психологическую разгрузку. И Элен тоже стояла под обжигающими струями и думала, что когда-нибудь будет как все эти умные и красивые женщины из кино. Правда она смутно подозревала, что их так часто показывают принимающими душ лишь в угоду мужской части зрителей. Но впрочем это были очень мимолетные мысли, над которыми она особенно не задумывалась.
Сейчас же, глядя на прозрачные воды речушки, Элен задалась вопросом где же ей собственно помыться на Каунаме. Душевой кабины здесь определенно не предвидится. Разве что где-нибудь в Астаре, улыбнулась девочка. Вот бы астарцы наверно удивились, если бы она, проделав такой тяжелый и опасный путь сквозь чащобы с каннибалами и жуткие пещеры, заявилась бы к ним и попросилась бы в душ. Но подумав о том, как ей придется решать эту проблему в плену у верховного претора, она перестала улыбаться. Конечно, у них наверно есть бани или даже ванны, но как всё это будет происходить? Она впервые задумалась о том, что наверно это будет похоже на то, как Галкут водил её в туалет. То есть её не оставят одну. А она совершенно не привыкла к тому, чтобы раздеваться в присутствии кого бы то ни было. Она теперь даже папы и Кита стеснялась и ни в коем случае не позволяла им видеть себя голой. Потому что она больше не маленькая. И даже на обязательных медосмотрах она чувствовала себя очень скованно и неуютно, особенно если врачом был мужчина. Впрочем, там её голой видели только медботы и биосканеры, а врач обычно только анализировала результаты. А как же всё это будет в доме герцога, с ужасом подумала Элен. Она будет стоять нагая на каменном холодном осклизлом полу и какой-нибудь слуга герцога будет небрежно поливать её из ковша. Потом ей бросят засохший кусок мыла и прикажут намылиться. Затем опять окатят водой. Да наверно еще и плохо нагретой. Элен твердо решила, что будет откладывать эту процедуру до последнего. В конце концов она не особенно ей и нужна, чтобы там Кит не говорил. Её нижнее бельё, обтягивающая футболка и трусики-шорты, сделаны из линрола – метаслойной мембранной ткани, наполненной наноструктурами, поглощающими и растворяющими отмершие микрочастицы кожи, любые выделения организма и болезнетворные бактерии. В таком белье она просто не может стать грязной, а тем более чем-то пахнуть. Линрол очень износоустойчив и не теряет своей эффективности на протяжении десятка альфа-меясцев. Элен всё это прекрасно знала, ибо нижнее белье с определенного момента покупала себе только сама, полностью устранив папу, их «умный» дом и ботов-закупщиков рыскающих по Старнету, от этой процедуры.
Она поднялась с камней, отряхнула штаны и огляделась по сторонам. И всё-таки как же здесь здорово, снова подумалось ей. Так умиротворенно и покойно. Она вспомнила, как Кит говорил, что ускорение свободного падения на планете 94 процента от макорианского. То есть она всегда должна ощущать здесь некоторую легкость. Девочка улыбнулась про себя и сделала несколько танцевальных па. Учиться танцевать она начала около полугода назад. В школу танцев её привела Александра Уэйлер, заверив, что это умение одно из самых важных для женщины.
И как на такой прекрасной планете может быть столько плохих людей, вдруг подумалось ей. Вот на Макоре плохих людей совсем нет. Ну, за исключением может быть их зловредного соседа мистера Тачера. Ну и еще противного Мугласа и таких же противных его родителей, особенно отца. А, ну и конечно, учительницы миссис Киннеридж, очень строгой, требовательной, невероятно педантичной пожилой женщины, которая одна единственная во всей школе до сих пор использовала деревянную указку, лупя ей по столам тех, кто плохо вел себя, и за малейшую провинность оставлявшую учеников после занятий в так называемом «классе грешников», где тем приходилось под её надзором долго и нудно хором декламировать нравоучительные сентенции наподобие: «Благонравие и ответственность за свои поступки есть непременные условия для возвышения души человеческой» или «Труд, прилежание и работа над собой превратили обезьян в людей. Отсутствие труда и прилежания превращает людей в обезьян» или «Я не должен смеяться на уроке, ибо это безнравственно» или «Я буду хорошо учиться, ибо это единственный путь стать достойным членом общества». Причем даже родители робели перед миссис Киннеридж и никогда не рисковали забирать своих детей из «класса грешника», раньше положенного времени. И ещё, конечно, старый мистер Уорли, который не терпел ни малейшего шума в радиусе 100 метров от себя, очень страшно сквернословил и даже мог побить тростью, если подойти к нему достаточно близко. Что однажды и случилось с Эльвирой Мейнос, одной из подружек Элен. Ещё плохим человеком был старшеклассник Егор Мальбург. Он брил котов, писал незаметно на спинах дурные слова, учил малышей делать разные подлости своим родителям, прожигал школьные шкафчики и подкладывал в них всякую мерзость, взламывал гравиборды и велокаты и катался на них. Был еще Билли Лимповски, хулиган и драчун, причем он мог побить не только мальчика, но и девочку, однажды он где-то украл глюер, пистолет стреляющий обволакивающей клейкой массой, и выстрелил из него в учителя словесности и литературы, которого ненавидел. А еще была Альма Швеер, красящая ногти в черный цвет, а брови в синий и постоянно менявшей цвет своих глаз. Она распускала про многих самые гадкие сплетни, убивала птиц, считая их разносчиками заразы, разрисовывала стены ужасными надписями, могла поколотить любую другую девчонку, если считала, что та чем-то виновата перед ней, и, кажется, торговала наркотиками. Однако Элен не знала этого наверняка и в любом случае не решилась бы об этом рассказать папе, дабы не прослыть в школе стукачкой. Она остановилась у воды, задумчиво вглядываясь в дно реки. Что-то уж слишком много плохих людей получается живут на Макоре, подумалось ей. Но в любом случае они, конечно, не шли ни в какое сравнение с Хишеном, Дюронами, ужасным Даливом Варнего, с коварным судьей и его начальником. Это были настоящие злодеи, почти что звери, хитрые, жестокие, безжалостные, о таких иногда рассказывал папа. Она часто приставала к нему с вопросами о его работе, но он не очень любил распространятся на эту тему и порой даже довольно жестко её осаживал. После чего она некоторое время дулась и не разговаривала с ним.
В своих размышлениях она и не заметила, как гуляя вдоль реки, ушла на юг от того места, где спустилась к берегу. При этом совершенно позабыв об оставшихся на камнях миске, кружке и ложке.
Хотя уже давно наступил вечер, всё еще было достаточно светло. Ясное, чуть зеленоватое небо с редкими очень далекими красными полосками перистых облачков на востоке было наполнено мягким рассеянным светом. Элен уже привыкла к этому и знала, что темнота наступит очень быстро, чуть ли не за полчаса, и никаких сумерек практически не будет. Подумав, что наверно пора возвращаться, она прошла ещё немного вперед, выискивая в полутораметровом обрыве подходящую расселину, чтобы взобраться наверх. Снова попав на травянистый луг, она увидела, что очутилась возле тех самых огромных повозок, которые она видела вдалеке из лагеря охранников. Сделав несколько шагов, она остановилась с каким-то нехорошим предчувствием. Повозки и впрямь были большими. Широкие длинные платформы с высокими, сделанными из сплошного куска дерева, колёсами, по четыре с каждой стороны. На платформах находились металлические клетки, сделанные из толстых ребристых прутьев, в ячейки между которыми человек вполне мог просунуть голову. Повозки вытянулись в два ряда перпендикулярно к реке. В каждом ряду повозки стояли торцом друг к другу, образуя странную улицу, в которую и вошла Элен.
Дойдя примерно до половины первых к реке повозок, девочка снова остановилась, с удивлением оглядываясь по сторонам. Она всё ещё как будто не понимала, что же она собственно видит.
В клетках находились люди. Большинство из них сидели на досках настила, привалившись к прутьям решетки. Некоторые лежали, свернувшись калачиком и спрятав голову между рук. Другие стояли, вцепившись в решётку. У каждого на шеи был металлический ошейник, от которого тянулась цепь из звеньев толщиной в детский палец. Цепи крепились к кольцам, приваренным к нижнему пруту клетки.
Элен медленно, словно завороженная, пошла вперед. Тяжелый густой зловонный запах немытых тел и прокисшего пота, человеческой мочи и фекалий буквально окутал её. Но она почти не замечала его, потрясенная открывшимся ей зрелищем.
Гулко бьющееся сердце, которое словно стучало в самой её голове, с каждым ударом выбивало одно единственное жуткое слово: Рабы! Рабы! Рабы! Ни в какой-то там книжке по древней истории Первой Земли, ни в телепередаче о космических пиратах и неизвестных ей планетах, ни в страшных старнетовских байках о безумных преступниках, ни в историческом кинофильме полного погружения, а вот здесь, в паре метров от неё, реальные живые люди, на цепях и в клетках. Измученные, обреченные, отчаявшиеся, сдавшиеся, потерявшие человеческий облик и надежду. Замирая от ужаса, Элен вглядывалась в их глаза. Пустые, тяжелые, безумные, холодные, равнодушные. И она шла дальше, не в силах отвести взгляда от совершаемого перед ней преступления, не смея спрятаться от осознания того что одни люди могут творить с другими.
Она смотрела в их, словно потухшие ауры и вид этих серых, едва вибрирующих лохмотьев, пронзенных багровыми жилами и заляпанных коричнево-желтыми лоскутами, производил на неё чрезвычайно гнетущее впечатление. Ей всегда было тяжело смотреть на ауры глубоко опечаленных или отчаявшихся или впавших в полнейшее равнодушие ко всему людей. В прежней жизни видеть подобное ей доводилось весьма редко, а теперь вокруг их были десятки и десятки.
Мужчины и женщины находились в разных клетках. Большинство одеты были весьма скверно, практически все босые, наверно почти у половины мужчин не было ничего кроме штанов. Но наряды некоторых оставались в относительном порядке и говорили о том что в каком-то недалеком прошлом эти люди явно знали что такое достаток. Но вот лица почти у всех были одинаковые, отмеченные печатью почти животного смирения и глаза полные тоски и тишины. И для Элен это было почти невыносимо, ей хотелось съежиться, уменьшиться, стать невидимой, укрыться от этих пустых или жалобных взглядов, словно они могли заразить её своей тоской. Эти люди пугали её. Может быть не сами люди, а то, что они собой олицетворяли, та жуткая безумная идея, которая воплощалась в них. Идея что один человек может иметь право, волю, решимость распоряжаться другим человеком как вещью, низвести другого человека до уровня животного, презирать и истязать своего собрата как бессловесную скотину.
Но не все, далеко не все взгляды были тоскливы и равнодушны. Попадались и те, кто смотрел на странного ребенка дерзко или с любопытством. Или даже со злостью. Со злостью не по отношению конкретно к ней, а ко всем, кто находится по другую сторону решетки.
И никак Элен не могла отрешиться от этих взглядов, они хлестали её, запутывали, цепляли, раздирали на части. Порой ей казалось, что она и эти люди не принадлежат к одному биологическому виду, они были какими-то чужими, физиологически иными. Впрочем, подобные мысли и ощущения были очень мимолетны, возникали и тут же растворялись в её мятущемся сознании. И при виде изможденных серых лиц женщин, в основном молодых женщин, с потрескавшимися губами, со свалявшимися волосами, с запавшими глазами её сердце буквально захлестывала пылающая волна жалости и сострадания. Ей нестерпимо хотелось броситься к ним, прикоснуться, как-то ободрить, приложить все силы, чтобы заставить их улыбнуться. Но эти порывы были тоже мимолетны и в следующий миг её душа шарахалась в сторону от очередного пустого взгляда и уже ни за что на свете она бы не прикоснулась к их грязным рукам, словно эти женщины болели чумой.
Она увидела как молодой мужчина с длинными русыми волосами, прижавшись животом к решетке, мочится на землю. Элен тут же отвернулась, испуганная и потрясенная. В другой клетке её взгляд наткнулся на тощего полуголого парня, сидевшего так, что его ноги в мятых закатанных штанах свешивались наружу, на борт телеги. И на его левой ноге, на голени, она увидела ужасную отвратительную потемневшую гнойную длинную язву или рану. Девочку буквально передернуло от отвращения. Она ни разу в жизни не видела гноя. В её глазах, размывая окружающую действительность, появились слезы. Ей было жалко этих людей. И страшно. То ли от того что она одна из них и рано или поздно окажется на их месте, то ли от того что она, счастливая здоровая девочка, всегда жившая в полном достатке и абсолютном комфорте, была в чем-то виновата перед ними, то ли от того что папа так невыносимо далеко от нее и не может защитить и укрыть свою дочь от этого ужаса, то ли от того что мир, в котором она жила до сегодняшнего дня, исчез в небытие, оставив её один на один с новой кошмарной реальностью, где люди гниют, воняют, сидят в клетках, сходят с ума и смотрят на неё пустыми глазами.
Она шла дальше, она понимала, что нужно бежать отсюда, что она не должна здесь находиться, ей не нужно здесь быть, потому что здесь всё как-то неправильно, испорчено, изуродовано, обнажено, вывернуто на изнанку. Но не могла. Она поворачивала голову влево и вправо, переводила взгляд с одного лица на другое, всматривалась в ауры и как будто бы пыталась найти, пусть почти выдуманную, пусть совсем ничтожную, но всё-таки причину для надежды, основание для веры, что это ещё не конец, что жизнь ещё станет нормальной и доброй как раньше. Но эти уставшие серые лица с темными кругами под глазами, с грязными словно из проволоки волосами, с неряшливой щетиной, с заострившимися чертами, с болячками в уголках рта, с большими и малыми клеймами, с воспаленными веками, с бледными губами и пожелтевшими зубами затирали, замазывали любую надежду и сливались в удушливое пятно, заслоняющее собой всё что еще оставалось хорошего в этом мире.
В какой-то момент Элен увидела детей и остановилась. Их было около десятка или немного больше. Её ровесники и постарше, в основном девочки и только трое мальчишек. Те кто не лежал и ни сидел к ней спиной, смотрели на Элен серьезно и пристально. Мужской хриплый голос крикнул сзади:
– Эй, девочка, ты кто такая?
Элен не обернулась и даже вроде не услышала. Она глядела на детей и вспомнила слова судьи о рынках рабов в Шинжуне, об извращенцах и садистах, о том как отцы и матери продают своих родных детей в рабство, она вспоминала такого красивого и такого гадливого и омерзительного Далива Варнего, вспоминала как её водили в туалет на цепи и в ошейнике. И ей казалось, что у неё внутри живота пылает огонь и чей-то кулак скручивает ей кишки.
– Можешь какой-нибудь еды принести? – Спросил тот же голос. После паузы почти с отчаянием потребовал: – Скажи Бенору пусть даст ещё одеял на ночь, холодно ведь как в аду.
А она смотрела в глаза маленьких рабов и в груди у неё клокотал гнев, гнев и острейшее отвратительное чувство собственного бессилия. В горле рос тугой комок мешая ей дышать. Потом молодая светловолосая женщина рядом с детьми помахала ей рукой и улыбнулась. У неё не хватало трех или четырех верхних зубов. Элен отвернулась и пошла дальше. Но затем снова подняла глаза на телегу. У задней торцевой решетки в полулежащем положении, прислонив затылок к прутьям решетки, находился бородатый пожилой мужчина с изможденным лицом с крупным носом и выпученными глазами. Он протянул худую длинную ладонь в сторону девочки и с трудом произнес:
– Пить. Дайте воды.
Элен сначала замерла, затем не зная зачем сделала пару шагов по направлению к просящему.
– Не подходи к нему, – предупредила женщина в косынке. – У него зеленая лихорадка.
Элен посмотрела сначала на женщину, потом на всю клетку, где был больной. Находившиеся в ней люди расположились так чтобы быть максимально далеко от него, насколько им позволяли их цепи. Она снова поглядела на больного. Он умирает, понял она. И снова у неё перехватило горло. До чего же это жутко, умирать вот так, в углу вонючей клетки, пристегнутым цепью за шею, всеми оставленный, всеми презираемый, окруженный ненавистью и страхом, и всеобщим желанием скорейшей тебе смерти.
«Я могу принести ему воды из речки», мелькнуло у неё в голове, «в кружке». И она даже не вспомнила, что кружку оставила где-то на берегу. «Чтобы облегчить его страдания, поддержать его, хоть чуточку утешить». И она сделала еще один шаг к больному. Но тут же поняла, что нет, не сможет. Что это выше её сил. Что она боится, что ей тяжело и скверно. Её сердце словно распухло и билось теперь с огромным трудом, её сознание заволакивала болезненная темная пелена. Она не сможет, просто не сможет пройти еще раз вдоль этих повозок, а затем ещё. Но и уйти так просто она уже не могла. Это было бы предательством, это было бы жестоко и бессердечно. Это подло не дать воды умирающему. И снова из её глаз потекли слезы. Мучительный выбор разрывал ей горло и сдавливал сердце. И наконец она просто побежала. Прочь от этих ужасных клеток на колесах, от этих ужасных ненормальных людей, от их пустых глаз и протягиваемых рук.
Она бежала в сторону лагеря. Мерзкая вонь осталась позади и она жадно вдыхала чистый свежий воздух благоухающего вечера. Ещё издалека она увидела высокую стройную фигуру смуглого Уэлкесса. Перед ним стояли двое мужчин с хмурыми лицами. Это были Махор и Бенор. Начальник охраны каравана яростно распекал их. Но увидев девочку, он тут же смолк и пошел ей навстречу.
А Элен хотелось броситься ему на шею, чтобы он обнял её, укрыл своим красивым кремовым плащом, стер с неё мерзкий запах прокисших повозок и осклизлый налет, оставленный пустотой тоскливых взглядов, пойманных в клетки людей.
Её душа неистово жаждала утешения, дружеской поддержки, ободрения. Но Элен заставила себя остановиться и душа её забарахталась, беззвучно застонала, задыхаясь, как выброшенная на берег рыба. Нет, не будет ей ни утешения, ни поддержки. Не было больше рядом ни папы, ни дедушки, ни Кита, ни мастера Таругу, ни весёлой мисс Вольганг, ни нежной мисс Уэйлер. Теперь она осталась одна.
Уэлкесс остолбенел, увидев лицо девочки, искаженное ужасом и смятением.
Элен, сдерживая слезы, подошла к нему и дрожащим голосом попросила немедленно отвести её к судье. Уэлкесс молча кивнул.
