Евгений Викторович Донтфа
Девочка и пёс
– Да. Если позволите, я хотел бы задать один вопрос.
Кит встал, обошел костер и сел возле левой ноги девушки.
– Только если вы готовы услышать ответ, – с улыбкой сказал он.
Минлу очень хотелось положить ладонь собаке на голову, но она сдержалась, не зная как Кит отнесется к подобному.
– Мы слушаем вас, – сказала девушка.
– Скажите пожалуйста, если можно…, – Марат снова замолк.
– Что сказать? – Подбодрила его Минлу.
– Вы Кансейда? – Тихо произнес он.
– Кто? – Не поняла девушка.
Но тут со своего бревнышка вскочил Талгаро.
– Откуда ты знаешь это имя? – Почти с угрозой воскликнул он.
Марат посмотрел на Талгаро.
– Мне открыли его лоя из клана Поющих камней.
Минлу и Кит непонимающе смотрели на голого мужчину и своего друга.
– С какой стати они сделали это? Это могут знать лишь члены клана. – Талгаро приблизился к пламени, его большие радужные глаза сияли невообразимыми цветными всполохами.
– Они приняли меня. Я арилоя.
Талгаро испытующе смотрел на голого мужчину.
– Ты не должен произносить это имя при посторонних. Разве они тебе не объяснили это?
– Конечно. Но что если я стою перед лицом Ее Величества?
– Успокойся, эта девушка не наша королева. У тебя должно быть помрачнение рассудка, если ты считаешь, что кирмианка может быть нашей повелительницей.
– О чем вы говорите? – Вмешалась Минлу.
– Подожди, – попросил ее Кит.
– Я знаю, что вашу повелительницу охраняют большие, невероятные, механические существа, сделанные из металла, так говорили гилменги, – медленно сказал Марат. – Королеве служат только лоя изгнанники, которые искупили причину своего изгнания. Я вижу черную ленту на вашей шеи, господин Талгаро. А кроме того, Ее Величество способно принимать любой облик по своему желанию. И я подумал, что если она захочет скрыть свою сущность, то образ кирмианской девушки подошел бы как нельзя лучше.
Над пляшущим пламенем костра повисла тишина.
– Кансейда – это Королева Лазурных гор? – Удивленно глядя на лоя, наконец произнесла Минлу.
– Одно из ее имен, – быстро ответил Талгаро, не сводя глаз с голого мужчины.
Девушка подняла глаза на Марата.
– Ты ошибаешься, – сказала она. – Я определенно не королева лоя.
Мужчина долго смотрел в ее темные глаза.
– Я понимаю, – наконец проговорил он. – Простите. Спокойной ночи и удачи вам на вашем пути.
Марат ушел.
Вся троица продолжала глядеть в темноту, где растворился голый мужчина. Талгаро вздохнул.
– Наконец-то он ушел, – сказал он. – Не по себе мне когда он рядом.
Девушка снова уселась на седло.
– А я могла бы быть королевой и не знать об этом? – С улыбкой поинтересовалась она.
– Наша повелительница испепелила бы этого парня, появись он перед ней, сверкая своим срамом, – заявил Талгаро.
Минлу вздохнула.
– Что ж выходит я не она, жаль.
Лоя покосился на нее.
– Наша королева не предмет для шуток, – предупредил он.
На это девушка ничего не ответила. Она развернула свое одеяло и принялась устраиваться возле развалившегося Кита.
– Я могу прикасаться к тебе? – С улыбкой спросила она. – На удачу.
– Столько сколько захочешь, – улыбнулся пес.
Талгаро вернулся на свое бревнышко и уставился в огонь. Он чувствовал себя так будто его не пригласили к общему столу. Нет, он конечно помнил, что Кит предлагал им обоим спать возле него, но сейчас когда там уже расположилась кирмианка, ему не хотелось туда идти. Вернее хотелось, но мешало какое-то чувство, которое он и сам не мог до конца понять. То ли обида на девушку, то ли неловкость из-за того что он ее как будто обидел.
– Тал, иди сюда, чего ты там сидишь, – как ни в чем не бывало позвала Минлу. – Я думаю нам нет нужды нести караул, правда Кит?
– Совершенно никакой, – подтвердил пес. – Я всегда на страже.
Лоя почувствовал радость, чего и сам не ожидал. Радость и какое-то почти нежное чувство к кирмианской девушке, которая так легко смела все, казалось вновь начавшие подниматься, преграды между ними.
Однако все же устраиваясь у теплого бока металлической собаки, он постарался чтобы между ним и Минлу осталось пространство. Он ни в коем случае не хотел коснуться девушки. Он считал что это будет неприличным.
54.
Суора остановила коня на склоне холма и внимательно оглядела раскинувшиеся впереди и справа постройки, обнесенные высоким деревянным забором. Багровый свет заходящей звезды яростно пылал в застекленных окнах главного приземистого двухэтажного здания. Со своим нечеловечески острым зрением она даже с такого расстояния легко прочитала вывеску над воротами: «Одинокий пастух».
Постоялый двор. Это было как нельзя кстати. Девушка приложила ладонь к шее жеребца. Животное явно выдохлось и находилось на пределе своих сил. Она чувствовала почти невидимую дрожь его могучего тела и помраченность его слабого сознания. Да и сама она порядком вымоталась. Уже почти двое суток Суора обходилась без сна и пищи, позволив себе лишь несколько раз напиться воды из ручьев. Ей непременно следовало отдохнуть.
Она тронула пятками бока жеребца, заставляя его неторопливым шагом продолжить путь вниз по склону. Есть ли серьезные причины для такой спешки, в который раз спросила себя молодая женщина. Крайне маловероятно, что она успеет перехватить Мастона Лурга до того как он вручит свой ценный трофей верховному претору. Как только судья въедет в Акануран, она скорей всего потеряет его след. Но так ли это важно на самом деле? Вряд ли у нее займет много времени, чтобы найти, вне всяких сомнений, роскошное обиталище герцога Этенгорского, где в конечном итоге девочка и окажется. При таком раскладе эта дикая гонка вроде бы не имела смысла. Но в пути могло случиться всякое. На судью могли напасть, девочку могли похитить, она могла сбежать, судья в конце концов мог по каким-либо причинам передумать продавать ее герцогу и найти другого покупателя. С этой точки зрения любое промедление таило в себе угрозу. Лишь под её защитой девочка будет в полной безопасности.
Суора меланхолично смотрела по сторонам. Скоро будет совсем темно. Конь на последнем издыхании. Она просто не давала ему пощады с того момента как они покинули Гроанбург. А сама она жутко хотела спать. Глаза буквально слипались и даже сейчас, когда жеребец едва перебирал ногами, ее качало в седле и ей стоило немалых усилий не свалиться вниз. Еще раз взвесив все за и против, она решила, что любые негативные происшествия с королевским судьей все же крайне маловероятны на центральном тракте страны, учитывая что он приложит все усилия чтобы доставить девочку в целости и сохранности своему начальнику. А ей просто необходимо поесть и поспать хотя бы несколько часов. К тому же еще неизвестно удастся ли раздобыть здесь свежую лошадь. Если нет, то в любом случае придется ждать когда наберется сил ее собственная, столь щедро подаренная ей жителями Гроанбурга. Суора криво усмехнулась при воспоминании о разбойничьем городке. Интересно все-таки послал ли Хишен за ней погоню или нет. Её это мало волновало, но все же следовало иметь в виду. Разбойники вполне могли въехать на постоялый двор, когда она будет спать. Как бы ни была малозначительна угроза, которую они представляли для нее, все же не следовало полностью пренебрегать ею и давать им возможность застать себя врасплох.
Она въехала в распахнутые ворота и чуть пришпорила уставшего жеребца, дабы он не плелся как старая кляча. Все же она гордая сайтонская аристократка и даже если и она сама и ее конь буквально валились с ног, не следовало показывать это окружающим.
Далив Варнего стоял в гостиничном номере на втором этаже "Одинокого пастуха" и, сложив руки на груди, безрадостно смотрел в окно. Только что он выслушал доклад от своего первого помощника Зитана о состоянии "груза" на данном этапе пути. Все пятьдесят четыре раба находились в добром здравии и в умеренно уныло-спокойном расположении духа. Симптомов какой-нибудь гибельной заразы, а также предпосылок для возможного всплеска эмоций не наблюдается. Каждый работорговец прекрасно знал, что болезни и бунты могли обернуться большими финансовыми потерями. И потому их следовало остерегаться и предотвращать всеми доступными способами, гася их в самом зародыше, не давая им обрести неконтролируемую мощь.
Плохое питание, недостаток гигиены, непрерывная депрессия, суровые условия транспортировки естественно подрывали сопротивляемость человека к разного рода заразам, а учитывая ту скученность, в которой содержались люди, любая инфекция мгновенно распространялась по всему фургону. И если болезнь была серьезная, торговец мог понести такие убытки, что уже речь шла не о сокращении прибыли, а о том чтобы хотя бы окупить саму поездку. Поэтому приходилось проявлять кое-какую заботу о физическом состоянии «товара». Никто естественно не устраивал рабам горячие бани с ароматным мылом и благовонными маслами, но при каждом удобном случае их загоняли в ближайшую речку или ручей и заставляли хорошенько промыть себя. Кормили тоже не слишком изысканно, но старались все же соблюсти приемлемый уровень чтобы человек мог хотя бы ходить и не падать в обморок. Питанием в основном служили пустые каши и пресные лепешки.
Сложнее было с эмоциональным состоянием рабов. Все люди были разные и у каждого свой склад ума, характера и темперамента. Далив всегда старался это учитывать, внимательно приглядываясь к каждому своему «приобретению», особенно к тем, кто действительно обещал хороший навар. По его мнению людей ни в коем случае нельзя было доводить до беспросветного отчаяния, до той последней черты, где они либо безрассудно бросаются на своих надсмотрщиков, пуская в ход и зубы и ногти и все что подвернется под руку, либо режут себе вены или разбивают голову о камень, сводя счеты со своей жизнью. Но с другой стороны проникать в зыбкие потемки чужих душ у него не было ни времени, ни желания. А потому, по большой части, он возлагал ответственность за поддержание надлежащей дисциплины на своих людей, заставляя их добиваться от рабов четкого исполнения установленных правил, но пресекая зверства и издевательства по отношению к своему «товару».
Но сейчас, после того как Зитан ушел, он смотрел в окно и думал не о своих рабах. Он чувствовал груз какой-то глухой тоски в своем сердце и пытался понять что же его гнетет. Он был самым младшим среди своих братьев и как самому младшему ему досталась очень скромная доля семейного бизнеса. Три фургона и полсотни рабов это все что он мог себе позволить со своими умеренными финансами. Он не мог нанимать опытных вербовщиков и надсмотрщиков, у него не было нужных связей среди судейских и пограничников, ему не доверяли отработанные каналы транспортировки и самые хлебные города. Ему приходилось самому прокладывать свой путь в этом бизнесе, полагаясь только на себя и несколько верных ему людей, одним из которых был Зитан. Однако сейчас его мысли были все-таки не об этом. Возможно это пакостное ощущение возникло из-за того что большая часть человечества ненавидела и презирала его за то ремесло которым он занимался? Он был проклятым шинжунцем, выродком, чудовищем, с черной душой или вообще без неё. Возможно. В отличие от своих трех старших братьев он наверно занимался этим еще не настолько долго, чтобы подобные мысли окончательно перестали тревожить его. Но с другой стороны, порой он совершал такие поступки и шел на такие мерзкие сделки, что вероятно и его родные братья посчитали бы его монстром, узнай они про это. Но в отличие от них, ему ничего не предлагали на блюдечке и он должен был получать прибыль любой ценой и любыми методами, которые только мог изобрести его изощренный ум, чтобы доказать безжалостному обществу Шинжуна что он достойный сын своего прославленного родителя. И все же наверно не презрение рода людского волновало его. Он вполне легко это переносил, презирая их в ответ ничуть не меньше. Весь мир использовал рабов, которых поставляли рынки Шинжуна, и при этом относился свысока к самим торговцам людьми. Но были еще женщины. О нет, у него никогда не было проблем с ними. Учитывая его внешние данные, родовитость и все-таки какой никакой финансовый достаток, он без труда получал их внимание, легко переходящее в постельные забавы. Но не всех. Многие презирали его, за его ремесло, за то что он шинжунец, за то что он сын своего отца. Да, здесь за границами Шинжуна, многие женщины смотрели на него свысока, искренне считая его ничтожеством, они относились к нему как к какому-то недочеловеку. Причем те из них кто имел какую-то власть или сильного покровителя и знали что им нечего бояться, выражали свое презрение вполне открыто. Это просто бесило его и сводило ума. Эти высокомерные ханжи, глупые и трусливые, смели смотреть на него как на животное, порой даже отказываясь сказать ему хоть слово, когда он обращался к ним. Но может быть злило его не это? Он мог иметь женщин десятками, но все это были просто недалекие самки, с которыми и поговорить не о чем, а настоящие женщины старались держаться от него подальше, несмотря на всю его физическую привлекательность, хорошо подвешенный язык, вкус в одежде и явное наличие денег, взять хотя бы его перстни, все камни в них были настоящими. Но нет, все это вздор, говорил он себе. Нет никаких настоящих женщин, все они одинаковые, примитивные самки-собственницы, неспособные ни на что кроме как раздвигать ноги и кормить грудью потомство. Но как-то это не убеждало его до конца, особенно когда он видел спокойных, без глупого выражения показной гордости, без яркой косметики и вычурных нарядов женщин, которые в его присутствии, просто не обращали на него никакого внимания, а он без ложной скромности был уверен что обращает на себя внимание. Или, если обстоятельства все-таки вынуждали их как то общаться с ним, он ясно чувствовал что он действительно им неприятен, но из-за своего какого-то природного воспитания, если таковое бывает, они старались этого не проявлять явно и держаться с ним достаточно вежливо. Это бесило его не меньше чем демонстративное презрение напыщенных дур. Хотя, может дело было вовсе и не в женщинах, а просто немного болела голова после долгой скачки. У него такое бывало, особенно на закате.
Впрочем, в следующий миг все его вялотекущие размышления о причине тоскливого состояния духа испарились. Он увидел как во двор постоялого двора на серой породистой лошади въехала светловолосая молодая женщина.
С каждым ударом сердца всадница становилась ближе к нему и он стоял не шевелясь, не в силах отвести глаз от ее прекрасного лица. Но конечно дело было не только в ее лице, он воспринимал весь ее волнующий образ и этот образ с приятным оттенком влечения будоражил его. Стройная, длинноногая, с длинными, волнистыми, золотыми волосами, с очень прямой осанкой и гордо поднятой головой, затянутая в исключительно черные облегающие одежды, она выглядела чрезвычайно эффектно. Но в какой-то момент Далив все же пришел в себя и отступил вглубь комнаты, чтобы прекрасная незнакомка случайно не увидела как он смотрит на нее.
Суоре еще не доводилось встречаться с шинжунцами и она никогда не видела ни их раскрашенных лошадей, ни их громадных фургонов для перевозки рабов. Хотя конечно она слышала о зловещей стране, большая часть населения которой так или иначе участвовала в торговле людьми. Но ее это мало касалось, она особо этим не интересовалась, и поэтому то что она увидела, проехав ворота, не вызвало у нее каких-то особых эмоций.
Во дворе с левой стороны от въезда, вдоль забора, друг за другом стояли три длинных фургона с черно-белыми тентами. Вдоль них важно расхаживали четыре широкоплечих мужика в какой-то смехотворной, с точки зрения девушки, форме, состоявшей из толстых гольфов, плетеных сандалий, подобия шорт и каких-то старомодных лат с широченными плечевыми накладками. Наверно предполагалось, что их вид должен внушать ужас и уважение, но у Суоры они не вызвали ничего кроме презрения. Кроме того она почувствовала идущую со стороны фургонов омерзительную вонь, которая явно была связана с продуктами человеческой физиологии. Это мгновенно вызвало у нее глубокое отвращение и отвернувшись, она поспешила к центральному входу главного здания. С правой стороны двора, возле, по-видимому, конюшни она увидела стреноженных лошадей, чьи головы были раскрашены в черный и белый цвета. Животные жевали разложенные перед ними охапки сена. За этим присматривал, опершийся на вилы, худенький мальчишка лет десяти. Впрочем, в данный момент он во все глаза рассматривал прекрасную светловолосую всадницу, затянутую в облегающие черные одежды, с гордой осанкой и изящной изогнутой саблей на бедре.
Суора лишь скользнула по нему равнодушным взглядом, направляясь к центральному входу. Прежде чем она приблизилась к нему, из дверей вылетел высокий, худой, загорелый мужчина, в котором девушка без труда опознала отца восторженно глазевшего на нее мальчика. С открытым умным лицом, одетый в черные кожаные штаны без единого пятнышка и чистую белую рубаху с закатанными рукавами, он в целом произвел на молодую женщину благоприятное впечатление. На левой стороне лба у него присутствовали длинные свежие царапины, а голова была обмотана белой тканью, на которой в одном месте проступило темно-красное пятно. Видимо он недавно пережил какое-то неприятное событие, но несмотря на это, держался бодро и приветливо. Мужчина бросился вперед и услужливо схватил поводья коня.
– Я рад приветствовать вас, благородная госпожа, в моем скромном заведении, – сказал он, осторожно улыбаясь и глядя на прекрасную незнакомку снизу вверх. – Позвольте представиться. Громми Хаг, владелец постоялого двора «Одинокий пастух», и ваш покорный слуга.
Суора холодно взирала на него с высоты своего местоположения. Её надменный взгляд сейчас был скорее просто соблюдением формальных правил общения между сословиями, чем искреннее презрение потомственной аристократки к безродному трактирщику.
– А почему «Одинокий пастух»? – Равнодушно поинтересовалась она.
– О, госпожа, есть одна красивая местная легенда. Когда-то давно здесь жил молодой пастух по имени Фаравель…
Молодой женщине моментально стало скучно.
– Достаточно, – сказала она и Громми Хаг тут же умолк.
Суора легко и умело спрыгнула с коня. При этом действии возникший поток воздуха донес до чувствительного носика гордой аристократки то легкое амбре, которое она источала сейчас. Запах прокисшего пота немытого тела, вперемешку с лошадиным потом и запахом кожаной одежды, приукрашенный чудным ароматом драгоценных духов из Кен-Альдо. Задетая до глубины души этим обстоятельством, Суора тем не менее, конечно, не позволила своему смущению хоть как-то проявиться внешне.
Спокойно глядя в голубые глаза хозяина постоялого двора, она положила ладони на рукояти своих мечей и сказала:
– Я хочу получить хороший ужин и тихую, уютную комнату для сна.
– Не извольте беспокоиться, госпожа. Вы получите все самое лучшее. – Заверил прекрасную незнакомку Громми Хаг.
Но в глубине души хозяин «Одинокого пастуха» вдруг ощутил смутную тревогу. Он чувствовал, что эта высокая, красивая женщина с двумя изящно изогнутыми клинками, облаченная в идеально подогнанные под ее совершенную фигуру черные одежды из тонкой вэлуоннской кожи, нежного сукна из Кантрои и кирмианского шелка, и пахнувшая изысканнейшими духами, приготавливаемыми из неуловимых цветков Кен-Альдо, таила в себе опасность. Не то чтобы непосредственно для него или его заведения, а вообще. Он понял что ему явно хочется чтобы она поскорее уехала.
– Как долго благородная госпожа, желает гостить у нас? – Спросил Громми Хаг, всем своим лучезарным видом давая понять, что он всем сердцем желает чтоб как можно дольше.
– Я уеду рано утром, – ответила Суора.
– Как жаль это слышать, – с горечью воскликнул Громми Хаг.
– Кстати, у тебя есть хорошая, свежая лошадь?
Лицо хозяина «Одинокого пастуха» сразу поскучнело, улыбка погасла, словно задули свечу.
– Э-э…, – начал он.
– Ясно, – коротко произнесла девушка. – Тогда, будь добр, позаботься о моей.
«Будь добр» прозвучало для Громми Хага как угрожающее шипение камарты.
– Сделаем все в лучшем виде, госпожа. Выскоблим, вычистим, напоим хрустальной водой из лесных родников, накормим отборным зерном с чудесными добавками из Вэлуонна, которые придают бодрость духа и ясность ума …
– Кому?
Громми растерянно замолк, прерванный на половине своей привычной речи.
– Кому?… – Озадаченно проговорил он. – Ну, лошади.
Суора внимательно смотрела на него.
– Будет как новенькая. Домчит вас быстрее ветра, – неуверенно пробормотал он. – Тем более у вас такой добрый конь, наши крестьянские лошади не ровня ему, – быстро закончил Громми Хаг, чувствуя себя неуютно под взглядом незнакомки.
Молодая женщина раздумывала о том стоит ли пригрозить трактирщику. Несомненно он был хитрый и алчный как и большинство его собратьев по ремеслу, решила она. Но все же выглядел вполне адекватным и сообразительным, чтобы оставаться в рамках разумного и понимать реальное положение вещей и возможные последствия.
Она засунула руку во внутренний карман плаща и вынула монету.
Увидев сверкание золота, Громми Хаг онемел.
– Надеюсь у меня не будет причин для разочарования в тебе и твоем заведении, – проговорила девушка и подбросила монету в сторону хозяина постоялого двора. Тот поймал ее и крепко зажал в своем костлявом кулаке, чувствуя как грани маленького сокровища врезаются в его плоть.
Поднимаясь по ступенькам крыльца Суора вдруг пожалела о своей небывалой щедрости. Ей не было жаль монеты, но ей пришло в голову что блеск золота может толкнуть трактирщика к необдуманным поступкам и тогда наверно придется убить его. Впрочем, в этом случае жалела бы она конечно не о трактирщике, а об испорченном отдыхе.
Тем временем Громми Хаг развил бурную деятельность. Позвал своего сына, сделал большие глаза и приказал ему немедленно заняться лошадью новой постоялицы. «Как родную», закончил он, показав сначала мальчику кулак, а потом усмехнулся и показал золотую монету. После чего устремился за молодой женщиной, торопясь распахнуть перед ней дверь и рассыпаясь в уверениях, что она не найдет ни одного повода для разочарования, ни малейшего. Затем он ударился в описания достоинств местной кухни, целебных свойств местного воздуха, благонравности местных жителей и прочих прелестей местного существования.
Когда они вошли в залу, Суора бросила беглый взгляд на интерьер самого помещение, а находящихся в нем людей она не удостоила даже мимолетным вниманием. От нее естественно не укрылось, что недавно здесь произошло какое-то побоище. Развороченная стойка, поврежденные винные стеллажи, разбитые полки, заколоченные досками окна, сваленная возле дальней стены куча из кусков разломанной мебели и в конце концов замотанная голова самого трактирщика ясно говорили Суоре, что недавно здесь было мягко говоря неспокойно. Это огорчило девушку, ибо ей хотелось провести те несколько драгоценных часов, что она позволила себе выделить на отдых, в тихой и мирной обстановке.
Ее огорчение не замедлило выплеснуться раздраженным вопросом к Громми Хагу:
– Что тут случилось? Твои местные благонравные жители гуляли? Надышавшись целебного воздуха? Я, вообще, хочу побыть в покое и тишине, без созерцания пьяных дебилов, избивающих друг друга, блюющих на пол и орущих похабные песни.
– О что вы, сэви, нет. Ничего такого здесь не бывает. У меня лишь приличные люди и я забочусь о покое моих постояльцев, будьте уверены.
Они вдвоем подошли к стойке.
В зале было около двух десятков людей. В основном шинжунцы, сопровождающие караван фургонов. В подавляющем большинстве это были мужчины и все они с интересом разглядывали надменную прекрасную особу, осчастливившую их своим появлением.
– Проведи меня в мою комнату. – Приказала она. – Я хочу побыть одна. Ужин подашь туда.
– Как будет угодно, вашей милости, – вежливо ответил Громми Хаг и показал на дверь, ведущую из залы в коридор с номерами. – Прошу вас.
Девушка величественно проследовала в указанном направлении.
Однако прежде чем она вышла из помещения от одного из столиков донеслось:
– Зачем же такой красотке скучать одной? Садись к нам, красавица. Уж мы сумеем тебя развеселить.
Суора замерла.
Громи Хаг с неудовольствием посмотрел на молодого человека с симпатичным круглым лицом с тонким налетом черной щетины. А затем с тревогой на прекрасную незнакомку.
Девушка развернулась и медленно, вызывающе раскачивая бедрами, приблизилась к говорившему. За его столиком сидело еще трое мужчин, но на них она не обращала внимания. Взгляд её темно-голубых глаз был прикован к лицу того, кто обратился к ней.
Она внимательно рассматривала этого человека, как будто он был каким-то странным, доселе невиданным ею животным. Но нет, конечно же нет, в нем не было ничего необычного для нее. Банальный, физически развитый самец с хорошей физиологией и удачной наследственностью, успешный результат естественного отбора. Уверенный в себе, нагловатый, ничуть не сомневающийся в том, что его внешняя привлекательность дает ему право быть таковым. С абсолютно убогим интеллектом и с таким же абсолютно нетронутым планом духовного развития. Слова «лучше всю жизнь скучать одной, чем общаться с таким отребьем как ты», вертелись у нее на языке, но она медлила. Суора очень устала и ей жутко не хотелось вступать в конфронтацию с этим примитивным, ухмыляющимся животным. Кроме того, и ей самой это было удивительно, она вдруг ощутила жалость к этому субъекту. Всю свою жалкую жизнь он проведет озабоченный тем чтобы обеспечить себя питанием, совокуплениями, удовлетворением своего эго и получением какого-то уровня комфорта, и так не узнает ничего о той глубине познаний и бесконечности созидания, которые таит в себе мир, а значит и он сам, так как, несмотря на всю свою недоразвитость, он все-таки тоже часть этого мира.
Однако молодой человек вдруг перестал улыбаться. Его взгляд стал серьезным. Как будто он что-то понял. И он неожиданно для Суоры тихо сказал:
– Прошу прощения, сэви. Мне не следовало обращаться к вам подобным образом. Извините меня.
Девушка была слегка удивлена. Словно она вдруг встретилась с маленьким чудом. Тупой хам вдруг вспомнил, что значит быть человеком, смущенный одним лишь ее взглядом. Это было как-то странно. Но она видела что парень говорит вполне искренне. И так и не сказав ни слова, она развернулась и ушла, сопровождаемая Громми Хагом, испытывающим большое облегчение от того что все завершилось столь мирным образом.
Далив Варнего, спустившийся в залу за миг до того как сюда вошла девушка, внимательно наблюдал за ней от одного из столиков. Когда очаровательная незнакомка в сопровождении раненого трактирщика покинула помещение, он уже твердо решил, что попытается завести с ней знакомство. Она была просто умопомрачительно красива.
Суора Эрмейнег с сомнением оглядела предложенную ей комнату.
– Это лучшее что у тебя есть? – Спросила она с ноткой недовольства. В целом обстановка была очень даже приличной и местами даже с претензией на изысканность и роскошь. И легкое раздражение в ее голосе было скорее просто дань формальности, так сказать, чтобы поддержать статус-кво.
– Вам не нравится? – С искренним удивлением воскликнул Громми Хаг. И в его голосе даже проскользнула едва заметная нотка обиды. Это действительно была его лучшая комната. Даливу Варнего и то он дал комнату хуже этой, хотя тот тоже каждый раз требовал самую лучшую и трактирщик прекрасно знал что это очень опасный человек и ему лучше не перечить. Но в глубине души он ненавидел и презирал работорговца и поэтому каждый раз поселял его в комнату, которая по собственному рейтингу Громми Хага была где-то на третьем месте в его заведении.
Молодая женщина прошлась по мягкому ковру и с удовольствием опустилась в кресло, погрузившись в упругие объятья кожаной обивки. Не спуская глаз с озадаченного хозяина «Одинокого пастуха», она сказала:
– Так что здесь все-таки произошло? Ты так и не ответил.
– Туру разбушевался, – с неохотой проговорил Громми Хаг. Ему вдруг показалось что он понял в чем дело. Комната прекрасной незнакомке была вполне по душе и высказывая недовольство, она просто хотела подразнить его.
– С чего вдруг?
Мужчина вздохнул.
– Какие-то нехорошие люди посадили на него слайву.
Девушка скорчила гримасу недоумения.
– Нехорошие люди хотели тебе насолить?
– Да нет, обокрали они этого простофилю.
– Ясно. Ну и как, справились с туру? Без жертв?
– Да, справились, – Громми Хаг осторожно потрогал повязку на голове. – В общем все живы остались, правда одного парня он хорошо располосовал, зашивать пришлось.
– Ну что ж я вижу у тебя действительно приличная публика, – сказала Суора.
Громми Хаг так и не понял сарказм это или констатация факта.
– Кстати, к тебе не заезжала маленькая девочка в сопровождении судьи?
Молодая женщина моментально поняла по выражению лица собеседника, что он знает о ком речь и не просто знает, а эти люди что-то значат для него.
Не давая времени ему опомниться, она быстро спросила:
– Что они делали? Девочка в порядке?
Громми Хаг медлил с ответом, пытаясь понять откуда у странной незнакомки такой живой интерес к племяннице судьи.
– Мне не хотелось бы тебя подгонять, – холодно произнесла Суора, – но поверь, мне очень интересно, что происходит с моей младшей сестрой.
Молодая женщина и сама не была до конца уверена зачем она вдруг придумала эту ложь. Это произошло почти само собой, экспромтом, по вдохновению. В самом деле, этот странный ребенок никто иной, как ее родная младшая сестра. Да, между ними разница лет в пятнадцать, но разве так не бывает? Да, у нее светлые волосы, а у сестры черные, но разве это невозможно? Этот вопрос требовал отдельного размышления. Вроде бы ген блондинов – рецессивный ген, а ген любого другого цвета волос будет доминантным. Но шанс на светловолосого ребенка у пары брюнетка блондин все равно остается, пусть и небольшой. Так или иначе Суора пришла к выводу, что нет никаких сомнений что она и странная синеглазая девочка теперь родные сестры. Это многое объясняло, главным образом ее жгучее стремление найти девочку.
Она увидела как просветлело лицо хозяина гостиницы. Он даже слабо улыбнулся.
– Элен ваша сестра! – Казалось у него не было никаких сомнений на этот счет. – Да пропоет Аарох в дупле Лунного древа, – воскликнул он, досадуя на себя, – как я это сразу не понял. У вас же её глаза.
Громми Хаг впервые увидел как эта прекрасная женщина улыбается.
– Нам все это говорят, – признала Суора.
– Не позволено ли мне будет узнать ваше имя, благородная госпожа?
– Суора Эрмейнег, – просто ответила девушка.
