Евгения Мулева
Небо молчаливое
Глава 5
в осенней глуби
I
Хуже всего пришлось доктору: на его душу выпало дежурство в рубке. Остальные смены Эмма отменила, рассудив, что за ночь эта кастрюля не развалится, а нам надо спать. С рассветом она поднялась в рубку сонная, но полностью готовая с массивной серой сумкой на плече. У Константина была похожая для походов в зал. Луи растолкал его ещё раньше. Кто растолкал Луи, кэп не знал. Пацан весь горел в предвкушение дела.
«Швартуемся!» – объявил доктор. Корабль заметно тряхнуло.
Фет кивнул Эмме и отступил от штурвала. Было в ней что-то волшебное в этот притворный рассветный час. На тонком экране, точно глумясь над экипажем и всей Верной как она есть, разгорался рубиново-алый рассвет.
Сквозь густую дегтярно-вязкую черноту летел состав. Южная считалась большой станцией, дважды в день сюда прибывали корабли: торговцы и пираты, прилетали послы, а всякие ремонтники закупались материалами. Южная жила автономно, и потому продать здесь можно было только что-то по-настоящему интересное. Редкие фрукты, вещи из Старого мира, картины. Картины покупались особенно активно. Художников на Верне практически не было, оно и понятно в ядовитом мире нужно работать – выживать, а не кисточками размахивать. Так объяснял Луи и Константин в принципе был с ним согласен.
Пацан обещал, что их ждёт дело и большего не уточнял. Говорил: весело будет, что тебе, капитан, скучать? Нужно только пойти со мной, вместо Фета. Доктор сам любит продукты закупать, но его могут и позвать куда-то. Луи пообещал, что позовут.
Константину план не нравился, он его не понимал, а главное он не понимал, что за дело. Но Луи был настойчив. И должность капитана, который ничего не решает, а только крутит гайки в машинном, ну или не гайки – без разницы, порядком ему надоела; и вроде с Неба его пока не гонят, а так может и вовсе не выгонят.
План был простой: Фет отправляется по каким-то своим врачебным делам, его, кажется, позвали консультировать, Эмма колдует, а они с Луи…
Фет читал что-то, отрешённо хмурясь. Эммина сумка покоилась у него в ногах. Сама Эмма дремала, завернувшись в пёструю шаль. Волосы падали ей на нос. Ох, если бы он сидел рядом, на месте доктора, мог бы смахнуть, мог укрыть её своим свитером. Свитер, Константин, позаимствовал у Фета.
Станционные поезда были устроены таким образом, что в каждом вагоне умещалось не больше пяти пассажиров, остальное место отводилось багажу. На станции прилетали покупать и продавать. Редкий делец расстанется со своим товаром. Чужакам на Верне не доверяли, на Верне вообще мало кому доверяли. И всё же он предпочёл бы сесть с ведьмой, хотя бы просто для того, чтобы подействовать ей на нервы. Луи напевал что-то бодрое, постукивая пяткой. Из его наушников доносились бойкие басы, а иногда переливы скрипки. Эмма уронила голову на плечо доктору. Луи зашёлся в припеве. Темнота всё не кончалась. Текла и текла. Если бы он мог тоже провалиться в сон… Но сны не шли, а когда приходили, изматывали точно смена в машинном.
– Дай наушник.
Луи недоуменно уставился в его сторону, он был там, среди музыки и солнца, которого никогда не знал.
– Чего?
– Наушник. Дай. Один, – отрывисто повторил Константин, перекрикивая грохот.
– Да, кэп.
Стало полегче. Незнакомая музыка заполнила мысли. Легче. Если не слушать себя, не слышать всю эту гадость, становится легче. Почему он раньше этого не делал? Сильный такой, герой! Конечно, конечно. Ни чёрта он не сильный выходит, жалкий какой-то, своих же мыслей боится. Луи мычал и постукивал пяткой, барабанил пальцами по сиденью. Константин никогда особо не ценил музыку, но, если так?.. Если можно вытеснить себя хотя бы на немного, пока эта гадкая чернота не кончится, можно ведь?
Поезд встал. Запахло креозотом, той чёрной дрянью, которой смазывают шпалы, а ещё горячей пылью и стоячей водой. Константину захотелось заткнуть чем-нибудь нос. Респиратором он так и не обзавёлся. Вагон мучительно дёрнулся, покатилась Эммина сумка, проехала полметра, проехала бы и больше – Фет схватил. Луи дёрнулся. Наушник выпал. Поезд остановился, снова дёрнулся и снова встал. Машинист пробухтел что-то про спокойствие. Луи подал Константину наушник, Эмма что-то сонно промычала, Фет отечески поправил её шаль. Поезд громыхнул и наконец поехал. Ползли они ещё минут сорок, песни у Луи закончились и пошли по второму кругу. Всё они были бодрые, славные, совершенно одинаковые, всё они слились в одну длинную бессмысленную мелодию, всё проскользнули мимо.
Тьма расступилась и от резкости ламп у Константина заболели глаза. Поезд встал и точно вздохнул.
– Приехали! – объявил доктор и встал, крайне довольный собой, до неприличия бодрый. А то без него не понятно, что приехали!
Эмма сонно щурилась на станционные лампы, жёлтые и слепящие. Она потянулась за сумкой и потеряла шаль. Выругалась. Подняла и снова уронила.
Фет наклонился, длинный, что шпала, он мог просто протянуть свою длинную руку и достать до другого края вагона, доктор поднял шаль и легко и умело замотал в неё ведьму. Луи что-то обиженно пробурчал за его спиной, и Константин с удивлением обнаружил, что злится. С чего бы?
Хорошо, что доктор не пойдёт с ними. Целый день в компании Фета Константин бы не вынес.
– Куда нам? – Луи влез между Эммой и Фетом, оттесняя доктора к краю перрона.
– Туда, – Эмма махнула в сторону длинного пологого эскалатора, который ехал скорее вдаль, чем вверх. – Поднимемся. Распишемся. Документы?
– Тут, – Фет хлопнул себя по карману.
– Дай, – попросил Луи.
– Зачем? – не понял доктор. – Потеряешь.
– Мой же паспорт… – обижено напомнил Луи, вставая вторым на эскалатор за Эммой. Ведьма отрешённо глядела по сторонам, сжимая свободной рукой перила.
– Да какая разница? – отмахнулся Фет. Луи поник.
Эскалатор привёз их темный зал пустой и скудно обставленный, у стен на хлипеньких коричневых сидениях спали какие-то неопрятные господа с большими рюкзаками. Завидев команду Неба, один из них, не такой уж и спящий, поднялся и пнул друга локтем, тот тоже привстал, шикнул недовольно, стянул с глаз бандану, пригладил волосы и ломался к ним. Фет ускорил шаг.
– Автостопщики, – шепнул Луи. – Хорошие ребята. Не заговаривай с ними.
Вовремя. Константин почти поздоровался.
– Вы все такие нелюдимые?
– Нет, только я, – отрезала Эмма, голос у неё был сонный, а вид страдальческий.
Зал закончился. Парень не успел добежать, дверь захлопнул Луи.
– Прости друг, – сказал он в пустоту. – Всем не помочь.
– Они к Краю летят, – бросила Эмма. – Нам не по пути. Край на востоке, – точно для Константина добавила. – Там станций сорок рядом, знаешь, как деревня плавучих домиков.
– Воу! А может по пути? – влез Луи.
– Притон там летучий. Даром что ли Край? И нечего всякий сброд подбирать, – отрезал Фет. – Корабль ведомственный.
«Ведомственный! Куда там!» – хмуро подумал Константин.
На выходе у них попросили документы, и Константин как-то незаметно оказался первым: Эммина сумка застряла на ленте, Эммин паспорт остался в сумке. Доктор наблюдал за этим, не скрывая привычного недовольства, чужие промахи он отмечал с особым ехидством, но Эмме замечаний делать не стал. И это разозлило Константина ещё больше. Он ей явно симпатизирует, но главное Эмма отвечает доктору тем же. Было б ещё за что!
Луи тем временем подкрался к Фету:
– Ну что тебе жалко паспорт отдать? Я что дурак совсем?
– Не совсем, – холодно ответил доктор, не прошибаемо уверенный в своей правоте. Вот всем бы так! Вот Константину…
Наконец парковочные коридоры закончились, и они вышли в «город».
– Я так давно здесь не был. – Доктор мечтательно огляделся. Руки у Константина чесались, чесался язык. Как бы не сказать что-то гадкое? – Всё изменилось, какие лианы! – он указал в сторону разросшихся вьюнов: целую стену заплели и пахнут, пахнут конфетами какими-то. Константин нормальных сладостей уже месяц не ел. То ли Верна настолько жестока, то ли команда его на конфеты тратиться не желает. Это доктор небось. Кофе не пьёт, полы моет по графику, ворчит без дела, смотрит на людей, точно душу вытягивает. А если нет у Константина души, всё Тирха забрала? Пошёл он!
Но доктор уходить не спешил, всё продолжал крутить башкой:
– Изменилось… Выгоны новые, а люди те же. Постарели, – добавил он мрачно, – и я постарел.
– Ты чего? – улыбнулся Луи. – Станция как станция, есть чем поживиться.
– Луи! – цыкнул Фет.
Тот разулыбался, демонстрируя неправильный прикус, на это он и рассчитывал:
– Спокойно, я гипотетически.
– Шш, ребят, – Эмма приложила палец к губам. – Смотрите левее! – Она взмахнула рукой, указывая в сторону потолочных балок. Прямо на этих балках гнездилась колония толстых серо-синих птиц.
Больше вороны, прикинул Константин, но похожи голубей, а крылья короткие. Раньше он таких птиц не встречал.
– Пурики! – усмехнулся Луи со знанием дела. – Можно жарить, но лучше в бульон – на дольше хватит. Если, конечно, сумеешь поймать.
– Чего? – Фет изумлённо уставился на пацана.
– Того. Не всё тут из хорошей семьи, – хмыкнул Луи. – Хочешь жить – нос не вороти.
– Ты шутишь, – процедил Фет. – Ты ведь шутишь?
– Без двадцати восемь, ребят, – строго вставила Эмма, перехватывая получше свою серую сумку с колдовской атрибутикой. Кому она в такую рань собирается гадать, Константин не спрашивал. – Пора, – заключила ведьма, ускоряя шаг. – Меня не ждать, – смотрела она уже не на них. – Не скучать. Но помнить, что я рядом. Луи!
– Да, Эмм!
– Пиши, к вечеру.
– Так точно, Эмм!
На том они разошлись. Луи спросил, могут ли они купить горячего шоколада? Но перед этим подождал, когда Фет точно, совсем-совсем исчезнет с обозримых горизонтов. Он, такие вещи не жалует. А Константин сказал: конечно! Всё, что злило Фета, сегодня его дико радовало. Он был готов купить Луи весь шоколад вернского неба.
Они завернули в проулочек, узкий на столько, что можно плечами сразу о два балкона стукнуться. Константину вспомнились пошловатые байки о старых городах, в которых когда-то не было канализации и ночные горшки выливались прямо из окошек. Он поднял голову и чуть не врезался в спину впередиидущего Луи. Окна были маленькие и круглые, похожие на корабельные иллюминаторы. Видимо, стекло на станции экономили, а может это вообще был пластик.
– Ты давно знаешь Эмму? – наконец, решился спросить Константин. Вообще-то он хотел спросить другое, но на «другое» пока не хватало сил.
– Давно, – задумчиво протянул Луи. – Мне было шестнадцать и чуть-чуть, когда мы встретились. Сейчас мне семнадцать с половиной. Ну, полгода где-то. Да, – Луи кивнул сам себе. – А что тебе интересно? Хочешь… хочешь замутить с ней?! Не, кэп, Эмма учёных любит.
– Я…, – замялся Константин, влетая плечами ровно в два балкона. Не стоило об этом думать. – Я не о том. Хотел спросить… Мы же команда вроде как.
– Да, – согласился Луи. – Команда! – Он больше не слушал, а выглядывал заветную дверь, за которой варили горячий шоколад.
– Я ей не нравлюсь, – признал Константин, – понятия не имею, почему.
– Правда? – Луи встал на цыпочки, вглядываясь в вывеску. – Она классная и ты ничо так, – пожал плечами, – большего не скажу. А с чего ты это взял?
– Э-э…
– О, глянь! Пришли.
Внутри кофейни пахло дивно: корицей, сдобой и шоколадом. Места там было совсем немного – в маленький зальчик едва ли вмещал несколько столов и витрину. Люди заскакивали, хватали тёмные бумажные стаканчики, белые хрустящие пакеты и исчезали. Луи пристроился в очередь.
– Знаешь, тут говорят, если к прилавку выстроилась очередь, там что-то стоящее, – поделился он. Константин мог бы поспорить. Но кой чёрт расстраивать парня? Он счастлив оказаться в этой маленькой кофейне, не лучшей, далеко не лучшей. Константин привык завтракать в заведениях на порядок приличнее. Обычная захолустная кофейня, но милая. – Будешь что-нибудь?
– Буду.
Константину подали круглую белую булку с толстым слоем ванильного крема и стаканчик чего-то густо-чёрного и очень горького, как тот воздух, по которому ехал утренний поезд. Напиток Луи пах лучше – ликером и шоколадом.
– Вот зараза! – фыркнул Луи. – Это невозможно пить. Сладкое как…
– А у меня горькое!
– Мм… – протянул Луи. – Нам бы третий стакан. – Мм… Отпей чуть-чуть.
– Зачем мне пить это?
– Ты за него заплатил! – усмехнулся Луи, отпивая из своего стаканчика. – Не расстраивай Фета.
– Вот ещё! – возмутился Константин. Смысл делать себе плохо из-за какого-то Фета?
– Один глоток, – протянул Луи. – Я перемешать хочу. У тебя чистый кофе, у меня ерунда какая-то орехово-шоколадная.
– У тебя ликёр, – заметил Константин мечтательно, он ведь с Тирхи не пил, даже пива по прилёту не дали.
– Правда? – удивился Луи сунул нос в стакан. – Не-е, один ароматизатор. Та-ак, – протянул, – пей давай. Вместе это съедобно будет!
– Можно было просто стакан попросить и не давиться.
– Поздно, – Луи забрал стакан Константина, снял крышку, снял и со своего, перелил немного горечи к несчастному ликёру, перемешал, перелил обратно, потом ещё раз и ещё. – На!
Константин попробовал: и правда съедобно! И этого парня Фет дураком считает?
– О, глянь! На тебя девушка смотрит!
– Какая? – заинтересовался Константин.
– Там вон с рыжими волосами у выхода.
– Мм… – Константин посмотрел куда, указывал Луи. Девчонка действительно пялилась на него, хорошенькая, низенькая с милым личиком, бедра только широковаты, но это её не портило. Девочка на вид была где-то как Луи. Константин отвернулся Девочка как девочка. – Она тебе больше подойдёт.
– Не думаю, – точно извиняясь, ответил Луи. – Мне мальчики нравятся.
– О… эм… – Константин обомлел. Он шутит?
– Не ты. В смысле, не бойся, если что. Знаю, вы с, – он ткнул пальцем в полоток, – боитесь. Но ты не бойся, в общем. То есть ты классный, но я вижу… В общем, ну…
Луи не шутил.
– Я понял, – закончил за него Константин. Он не понял. На Тирхе такое было дикостью, такое не приветствовалось, особенно среди отцовского круга. Если бы… Проще промолчать. Проще замолчать. – Доел? Пойдём тогда?
– Сейчас. Нужно в ежедневнике отметить, – Луи вытащил из кармана жилета маленькую черную книжку с мудрёным замком по корешку. Сумки он принципиально не носил.
– То есть ты отмечаешь в ежедневнике, что съел булку?
– Да, а что?
II
Эмма разглядывала журнал электронной записи: её фамилия висела на третьей строке с номером К519 в колонке ожидания. Очередь двигалась медленно. Эмма ненавидела поликлиники, ненавидела очереди ворчливых и словоохотливых старух, запах белизны, спадающие синие бахилы. На Верне их ещё и стирали, дабы использовать повторно, пока не порвутся или сотрутся от многократного старушечьего шарканья. Иглы, она надеялась, всё же были одноразовыми.
Колдовская сумка мешалась, оттягивала плечо. Эмма перебрасывала её то в одну, то в другую руку, стойко маршируя от кабинета к кабинету. Голова немного кружилась. Она думала, как доберётся до центра, в котором ей подготовили кабинет и что-нибудь съест, что-то кроме кофе, хотя бы шоколад. Врачи не похожие на привычного Фета, похожие на фабричных фасовщиц смотрели куда-то сквозь Эмму, сквозь плотную змейку людей в коридоре. Всё походило фестивальный фильм, снятый к тому же на дешёвую камеру. У невролога ей предложили есть йогурт, потому что для иммунитета. Эмма связи не поняла, но несколько раз кивнула, и поспешила сбежать, пока ей не выписали вместо рецепта контакты какого-то мужика-молочника. На Верне молоко по больше части было растительное, для животноводства не хватало места.
Ей очень хотелось кому-то пожаловаться. Хотелось прийти домой, или на корабль, но там снова Луи и это ему нужно участие, а Фет может только наорать в профилактических целях. От таких мыслей Эмме сделалось стыдно. Она любила Луи и Фета любила. Но добрые боги… Как же они оба ей надоели!
«Скучная работа прочищает голову», – напомнила себе Эмма, когда чистенький стеклянный лифт любезно объявил её этаж. Лифт говорил с акцентом. Вместе с ней вышла какая-то девушка, пара полицейских поехала дальше.
Сил гадать не было. Никаких. Эмма закрылась в туалетной кабинке, проверила и снова поверила. «Да какая к чёрту разница? Кому я тут нужна? Придут проверять чего не сру?», – она резко скинула куртку: гадалки куртку о тысячи карманов не носят, не носят высокие шнурованные ботинки и перочинный нож с отвёртками. Она повесила сумку на крючок, расстегнула, чтобы проще было, стянула штаны, отряхнула юбку. Сейчас нужно одеться и выйти, чем дольше она прокопается, тем меньше людей успеет принять, тем меньше будет денег. Деньги. Всё в них упирается. Ни жизнь – сплошное торгашество. Она оправила юбку и вышла ведьмой, повесила сумку на плечо, встала у зеркала и быстро, почти наощупь подвела глаза жирной чёрной подводкой, получилось скорее зловеще. На ходу нацепила перстни.
«Здравствуйте!» – огласила, входя. И милый мальчик тотчас подскочил, чтобы проводить ведьму к столу с чёрной скатертью.
– Мы вас очень ждали! Всё небо шепчется…
– Знаю-знаю, – согласилась Эмма, превращая стол в алтарь. Ей было лестно и совестно: люди приходили за магией, люди искали утешения, чего-то высшего и мудрого, больше Верны и обозримой вселенной, но главное больше их.
– Вы… вы похожи на земную богиню.
Эмма кивнула. Ей очень-очень хотелось возразить. Но платят ей здесь не за возражения. Для Вернских поселенцев «земное» виделось сакральным. Многие из них, да и Фет в том числе, не очень-то верили в солнечный мир, в мир, где небо голубое и доброе, где облака не из серы и прочей гадости, где видно звёзды. Они и в звёзды не верили. Трудно верить в то, чего вроде как нет. Гости сюда прилетали реже редкого. Проще считать, что это местные сумасшедшие с далёких станций. Мало ли тут станций? Кто их вообще регистрирует?
Вернские женщины не носили юбки и сетчатые чулки, не торговали телами в рекламе абрикосового джема. Как смеялась сама Эмма горько-горько: вот оно отсутствие гендерной социализации. Или всё-таки нет? В таком мире стать богиней оказалось проще простого, стоило только платками обмотаться да все цацки на себя навесить, достать таро и притвориться, что сама в это веришь.
– Правда? – Эмма вытащила благовония и подставку, спички и кварцевый кубик, он служил датчиком в одном полетевшем приборе, а теперь магии служит.
– Д-да. Можно приглашать?
– Минуточку. – Она чиркнула спичкой. Вот-вот снова провоняется можжевельником, этот запах накрепко к ней прирос. – Теперь зови.
Мальчик выскочил за дверь. Если так прищурится, Эмма прищурилась, можжевеловый дым заполнял комнату, хочешь не хочешь прикроешь глаза… Мальчик чем-то походил на её дипломника: треугольное личико, брови лохматые, целый мир готов перевернуть, а посчитать погрешности все времени не достаёт. Хороший был бакалавр, на красный защитился. Ей, правда, тогда казалось, что мальчик в неё влюбился, а ещё казалось, что это педофилия какая-то получается, хотя парню как прочим бакалаврам-четверокурсникам было не меньше двадцати одного, а ей аспирантке – двадцать четыре. Только в этом возрасте, в окрестности двадцати, каждый год виделся пропастью. Это сейчас время куда-то пропало, то ли замедлилось так сильно, точно течение равнинной реки. Эмма привыкла к рекам высокогорья, но Верна и здесь подсовывала свои правила.
Первой оказалась женщина, она спрашивала о здоровье дядюшки. Эмма разложила «крест» и «поляну в заповедном лесу». По ходу выяснилось, что кверентка (какие только слова не вспомнишь, когда деньги понадобятся) не может простить дядюшку и себя, и мучается от вины и тревоги, злиться на больного и ничего не может с тем поделать.
Эмма говорила долго и очень славно, почти как на лекции, и люди верили. Она вообще-то умела хорошо говорить, в университете кроме прочего был добровольно-принудительный факультатив риторики. Хоть как-то окупилось моё образование, смеялась ведьма, глядя на себя в пёстрых тряпках, в звонких позолоченных браслетах за столом, покрытым чёрной скатертью. Где твоя диссертация? Хотела ж первой с выпуска защитить.
Кверенты смотрели на неё точно на святую, и верили, и оставляли деньги, и Эмме хотелось спрятать лицо, а лучше спрятаться самой. На святую она походила мало. Неужто людям настолько не хватало опоры, что они готовы были уверовать в силу одной растрёпанной девчонки и её карт? Нет, она не хотела обманывать, она хотела денег и только. «И быть услышанной», – подумалось с болью. Как сильно, как долго она хотела, чтобы и её голос имел вес! Чтобы ни Эва, ни родители, ни Дэвид не имели власти над ней. И вот пожалуйста, все эти люди остались в пяти световых годах от тебя! Одно лишь чудо поддерживает связь между ядовитой Верной и твоим Новым миром. Сама ведь знаешь, что шанс снова увидеть их стремиться к нулю. От таких мыслей ей стало и очень тухло. «Ну вот зачем я так?» – спросила она, но даже хвалённые карты смолчали.
Следующими пришли девочки-подростки чуть младше Луи. Они улыбались смущенно, разглядывали карты, попросили потрогать кварц. Поинтересовались: «А правда ли, правда ли она, Эмма, не отсюда?». Эмма подтвердила, разжигая ещё большее любопытство. Они спрашивали о будущем, искали определённости. Хотели свалить куда-нибудь с Южной, от родителей, от фабрик, торговцев, вездесущих птиц вечнозелёных предосенних неменяющихся садов.
Эмма разложила по три карты для каждой, дважды простой расклад, а потом послала мальчика за кипятком и чашками, и принялась вытягивать из колоды старшие арканы. Таро, как многие древние практики, вмешало в себя мономиф – каркас всех человечьих историй, часть коллективного бессознательного, этим оно в когда-то и приманило аспирантку-Эмму.
Мальчик приволок чайник с таким видом, будто поймал дракона. Поставил чашки, белые с желтым налётом от заварки, совсем не волшебные. Эмма вытянула из сумки самодельные пакетики с душистым сбором. Оказалось, на Верне чайные пакетики изобретать не спешили – слишком много расходников, проще в чашку травы насыпать.
Все трое – кверентки и мальчик зачарованно глядели, как вода обращается в духмяное золото, почти что солнце пить.
На следующем мужичке Эмма совсем забылась: чужие тяготы, привычные запахи, весомость собственного голоса вычистили поликлиничные ужасы и белизной больше не пахло, и место укола под рубашкой не ныло. А главное о результатах пока можно не думать, а значит и не тревожиться. Люди приходили, складывали в деньги в шляпу, шляпу тоже выдумал Луи, он путал всё на свете: гадалок и фокусников, звёзды и луны, морковь и свёклу, а идеи его выстреливали одна за одной.
Южная напоминала Эмме нескончаемый старообрядческий, вероятно ещё языческий, праздник урожая. Здесь всегда было вдоволь еды, громадный овощной рынок был не меньше половины Портовой, сотни маленьких ресторанов, сети больших ресторанов, кофейни, питейные, винодельная и старый пивоваренный завод, несколько лет назад переделанный в художественную галерею. В галерее обычно давали балы раз в год. Бал колонистов. Рогач и пара ребят с экспедиции были там, ещё тогда, когда всё не закончилось, а только-только начиналось большим космическим приключением, до жути романтическим, невероятно высокооплачиваемым. Эмма не пошла, она любила приключения и космос, и деньги, но скопления людей не любила. Ей и без того было тесно среди двадцати человек в не запертом, но ограниченном корабельном мирке. Ей бы хватило Дэвида и Рогача и интересной работы, которой было тогда ровно столько, чтобы к вечеру приятно устать и смотреть с Дэвидом сериалы, которые дома смотреть не успевалось. Ни машинного, ни тревожных часов в рубке, только та работа, ради которой Эмма училась и летела сюда сквозь мириады звёздных километров. Не надо гайки крутить. Хотя она сейчас не так уж и часто крутила гайки. Гаек именно гаек, металлических шестиугольничков, почти звёздочек, почти; на корабле было немало, ну точно не мало, по-другому просто и быть не должно, но держались они плотно и крепко, в машинном стоило следить не за тем.
И всё-таки Южная была осенью, была людской памятью об осени, была лучшим, что есть в осени: кармином, пурпуром, переливом оранжевого, легкой дымкой перед закатом лавандо-невесомой, паутинкой над синью, золотой патиной, тыквами и шарлоткой, горячим и пряным. Была летом, которое ещё не случилось, уже отгремело, не проронив ни звука июльских громовых раскатов. Была зимой самой белой и снежно, которой ещё не будет, вообще не будет, никогда не будет, потому что времени на Верне на самом деле нет. Есть только память о времени. Всё кругом – это память колонистов, но тех, что придут на бал, а тех, что уже никуда не придут. Ожившая густо-оранжевая, карминовая, пурпурная, тыквено-пряная, покрытая золотой патиной людская память.
