Евгения Мулева
Небо молчаливое
II
Доктор вернулся раньше Эммы с Константином. Он выглядел совсем замученным.
– Так и сидишь? – сочувственно поинтересовался он, будто это Луи лечил пиратов.
– Ну да, – кивнул Луи. – Мало ли.
– Хочешь, сменю? – предложил доктор.
– Н-нет. Ты чего? Я… мне ничего не сделается. Я… Фет… Ты устал, да?
Доктор кивнул.
– Не люблю, когда они приходят, – пожаловался Луи.
– Никто не любит. Пираты, – фыркнул Фет, – что с них взять?
– Зато они с нас взяли. Мы ничего не можем?.. Эмма пьёт с ними… Это неправильно!
– Эмма пьёт с ними, а я лечу их после стычек, – он устало уставился на свои пальцы, – пять ножевых на троих человек и одно сотрясение, про ушибы и.. говорить не буду. О чём я? Да. За тем, Луи, чтобы эти стычки были не с нами.
– И лекарства.
– И топливо контрабандное, и Эммины реактивы. Кто бы нам всё это на станции продал? И без лицензии?
Луи мог бы возразить, открыл уже рот, но не осмелился. Фет прав. Ему очень хотелось поговорить с доктором, хотелось, чтобы тот не уходил, чтобы дождался Эмму вместе с ним. Сидеть тут действительно не сложно, но скучно, ну о-очень скучно следить за двумя не подвижными кораблями.
– Отдохни, немного. Я справлюсь, – заверил его Луи. Доктор кивнул и ушёл.
Корабли немного покачивало. Луи вытащил из кармана наушники, которые зачем-то спрятал, завидев доктора. Будто слушать музыку за штурвалом непристойность какая-то. Луи прикрыл глаза, он думал о солнце, и ему было тепло. Он точно решил, что когда придёт Эмма, попросит смену Фета в машинном, чтобы доктор мог подольше отдохнуть. А когда закончит, он быстро закончит. Там нужно только прибор для фильтрации отладить. Это быстро. Он с ним почти уже. Они с Эммой почти уже. Когда закончит, он пойдёт к Фету. От этой мысли стало ещё теплей.
Здорово думать, что где-то выше всех потолков и крыш, выше самого высокого тефлонового купола есть другое настоящее небо, голубое-голубое. Вот бы урвать хоть лоскуток. Жалко, что Фет в такое не верит. Но Эмма же верит, у неё и книжки про небо есть и фотографии, фильмы они иногда о небе смотрят. Правда-правда, а Фет не верит, потому что тридцать один год на Верне прожил, и ничего кроме яда, в этих твоих облаках, Луи нет. В этих нет, но в других-то!
***
Луи сидел в машинном, дожидаясь пока установка перезапуститься, и бездумно грыз ломоть сушёного манго, сахарный-сахарный, рыжий-рыжий – никакенный на вкус. Фет может говорить всё, что ему захочется, всё-всё. Да пусть хоть справочник свой с костями наизусть зачитает! И кодекс Молчаливого неба, и схему полураспада урана. Пусть двести, двести тысяч раз окажется прав! Луи послушает, он послушный, только горечь его никуда не девается.
Фет добрый и любить умеет, лучше всех умеет. Как доктору не уметь? Это врачам можно, а докторам никак. Он и прощать умеет: Эмме как святой, всё грехи отпустил и кэпа принял, и Луи тоже. Не найти сильней, мудрей не найти.
Луи проглотил чёртов манго, не жуя и не чувствуя вкуса. Пахло кругом по-машинному, по-железному. Фет ругаться станет: нельзя здесь есть да ещё и грязными руками. Но Луи крошки за собой уберёт, будто ничего и не было. Возьмёт сейчас веник, куда его спрятали? Возьмёт и сметёт. От этой мысли стало полегче. Совсем ненамного, но стало. Луи поднялся, придирчиво цыкнул на термопару2, вытер руки о бёдра: ткань рабочего комбинезона привычно шершавила. Это ж Эмма достала. Чтоб он без Эммы делал? Тревожные мысли сделали круг и цапнули Луи за задний карман комбинезона, за тот, где гаечный. Он сидел на гаечном ключе и не заметил!
Эмма и Фет. Фет и Эмма. Два неба: Вернское и… Нет, его, Луи, нет, твердит Фет. Луи мотнул головой. Где ж там веник? Эмма же говорила… Эмма и Фет. Два причала, два начала. Луи било надвое, а ведь ничего кругом страшного не было! Эмма с доктором славно ладила, и доктор Эмму любил. Как они такие разные мирно ужились? Здесь Луи стало совсем гадостно от какой-то подковерной зависти. Не будет же Луи ссорить друзей, только потому что ему вот так… Ведь если по-честному, ну давайте уже по-честному: они не разные. Да, Эмма хитрее и свободолюбивее, на быт не смотрит – сама манго грязными руками ест, в богов не верит, а в Луи верит, но с Фетом они плечо к плечу стоят и знают одно, одно дело делают. Луи нашёл веник, честно-причестно сейчас ещё и совок найдёт. Сколько в машинном не мели? Грязи вон выше купола корабельного.
– Привет! – он без стука проник в докторский кабинет. – Ты как? Выспался?
Доктор кивнул.
– У тебя что сейчас?
– Н-ничего. Не знаю, – Луи растерянно вжал голову в плечи. – Фет…
– Ну? – доктор равнодушно посмотрел на него. – Тебе заняться нечем?
– Нет. Я уже!
Луи и овощи перебрал последние, и в машинном отладил эту…, ну как её? Отладил в общем.
– Я тут вспомнил кое-что, – Луи пересел на подлокотник докторского кресла, чтобы лучше видеть его, чтобы доктор мог нечаянно коснуться его, нечаянно спихнуть. – Может, моя амнезия, – он покрутил это слово в уме, странное слово, – не такая и необратимая, а?
– Может, – согласился Фет, он был занят, писал очередной отчёт о встречи с пиратами. – Я не давал прогнозов.
– Прогнозы это к Эмме, – усмехнулся Луи. Доктор неодобрительно цыкнул. На Эммин заработок он смотрел сквозь пальцы, не то чтобы запрещал, попробуй Эмме запрети, но благословения явно не давал.
– И что там было? – Фет равнодушно пролистывал станционную газету, смахивал пальцем статью за статьёй.
«Нечто солнечно-звонкое, золотое-золотое, колокольный перезвон!» – хотел выкрикнуть Луи так громко, чтобы услышали все на этом и на Эммином небе, чтобы хоть немножечко вернуться в тот дразняще-яркий день. Чтобы хорошо стало, как тогда было. Но Фет сидел такой отрешённый и чужой, что не скажешь, все пропустит.
«Не поверит», – с грустью понял Луи, отвернулся к стене и сказал:
– Ничего.
Доктор только пожал плечами, как бы говоря: ну и к чему это всё было?
III
После встречи с пиратами Эмма убежала мыться, а он остался в рубке. Луи пора было сменить. Константин запоздало подумал, что встреча с пиратами была возможностью, если не свалить с Верны, то хотя бы узнать как. Как-то же это возможно. Он не знал, конечно же, он не знал, что будет делать, если получиться. Получиться раздобыть корабль, получиться вернуться… Домой? К Августину?
Ты проиграл, герой.
Каждый новый человек был дверью, через которую можно сбежать. Если в начале Константин думал, что ссылка – милость, не заслуженное послабление, то теперь оценил и сполна. Верна – ад. Но люди-двери, как оказалось, попадаются редко и никто ни том корабле, ни этом помочь ему не способен. А ведьма не станет. Пираты, которых она так боится, хмурый доктор, воришка…
«На что я надеюсь?» – вздохнул Константин. Стоило поспать.
Он настолько устал, что ему привиделось, будто бы… Он стоял у ведьминой каюты ночью, стоял, а потом вошёл.
Константин застыл у двери. Открыл уже, а всё не заходит. Приглушённый оранжевый свет лился к его ногам абрикосовой сладостью, летним вечером, недосягаемой нежностью. Они лежали кошачьим клубком под стёганным одеялом. Светлые волосы Луи разметались по подушке, лицо его было красное и опухшее. Эмма гладила пацана по голове и шептала всё что-то доброе и бестолковое. Константин не видел её лица, только руку с чёрными драконьими крыльями.
– Что-то наверху? – спросила она тихо, точно вся комната, весь корабль, всё молчаливое небо держалось только на ней, на её голосе.
– Всё в порядке, – заявил Константин, решительно отпихнул дверь и большой грозной тенью затёк в её маленькую комнату. «Милая, – думал он, – у Эммы комната типовая, но обжитая: вон какой бардак».
– Привет, кэп, – поднял голову Луи. – Иди к нам.
Ну он и пошёл. Чего в том такого? Снимет ботинки, уместится с краю. Теперь он заметил, что большую часть Эмминой кровати занимал именно Луи, сама ведьма лежала у стенки. Никакой это не клубок так два человека, которые пытаются выплыть в этих ядовитых облаках.
– Кэп, – начала она резко. Неужели против? Выгонит? Смешно. Сколько можно вот так? Ходить друг подле друга, как враги шипеть. Нет, он не отступит. Что он плохого ей хочет? Не обидит же! – Там капли мои на столе, – продолжила Эмма всё также тихо и чуть хрипло. – Дай пожалуйста.
– А?
– Вон те, в белом пузырьке.
Всего лишь.
К утру всё это стало сном. Во снах и только свет бывает сладким и абрикосовым, а ведьмы добрыми.
Живая же Эмма сидела в рубке, закинув ноги на стол. Ноги в ботинках. На столе кофе. Благо, Фет не видит, он бы такого не вынес. На глазах чайные пакетики. Вполне обычная Эмма. Наверное, всё же приснилось.
– Это?..
– Это компресс, – отозвалась Эмма, не снимая пакетиков. – Глаза опухли, – Эмма махнула рукой и звонко стукнулась кистью о подлокотник. – Бесит.
– Помогает?
– Вполне. – Всё так же не глядя, она подняла ноги: вот-вот ботинком заденет кофе.
– Осторожно, кружку не смахни! – Константин рванулся к столу.
Нога застыла в сантиметре от чашки, почти касаясь тяжелой подошвой фарфорового бочка.
– А? – Эмма сняла один пакетик, прищурилась на кружку. – Точно. Забыла, – вздохнула: – Боги, когда-нибудь я высплюсь, – рассеяно улыбнулась и встала. – Кэп…
– Да?
– Хочешь кофе?
– Без сахара и все ложки грязные? – решил вернуть её же слова и сразу пожалел.
– Не, – ухмыльнулась Эмма, – Луи вчера помыл. Так будешь?
– Буду, – кивнул Константин. Не зачем рушить это хрупкое, это странное равновесие. Нет, он не нравится Эмме, пока не нравится, но с этим уже можно жить. И мысль о том, что ведьма сама захотела и сама сварит ему кофе; поселила внутри нечто теплое и чуть ехидное.
Эмма залпом допила свой кофе, будто это спирт такой, и, подхватив кружку за ручку точно сумку, ушла.
«Может ещё наладиться?» – подумал Константин, усаживаясь на «капитанское» кресло «под любую задницу», как здесь говорили. Точно Луи придумал. Хорошо, что он ему тогда встретился. Иначе бы… иначе… Константину и думать не хотелось, как бы всё вышло, если б не Луи, если б не «Молчаливое небо».
Его вышвырнули, всё отобрали, а потом искать вздумали. Да пошли они! Пошли они, туда, откуда не возвращаются! Правильно он всё сделал. Нет, больше Тирхи, нет генерала Кесаева. Есть кэп.
На дисплее вихрастые бури крутили сине-зелёные пиксельные хвосты. «Небо» летело ровно. Он просто смотрел. До заветной Южной всего-то десять часов на этой скорости.
Она вернулась минут через десять с двумя кружками и без пакетиков.
– Держи, кэп.
– Спасибо, – он улыбнулся. – Ты сколько уже выпила?
– Одну. Не будь как Фет, пожалуйста, – Эмма вздохнула. – Как тебе у нас? Тоскливо?
– Да нет. Мне нравится «Небо», – сказал Константин не без удивления. Нравится…
– Правда? Две беды за неделю, – она прыснула, – даже для Верны многовато. Зато ближайший месяц никакого Людвига.
– Первая, я так понимаю, я.
Эмма улыбнулась.
– Я не… Боже! Луи мог бы предупредить меня.
– Меня он тоже не предупредил, – поделился Константин. – Я видел, кстати, у пиратов защитные костюмы «Неба».
– Пришлось подарить. Когда они в первый раз прилетели, – она шмыгнула носом, потянулась к каплям, – я не знала, чем откупаться. Мы с Фетом знатно тогда пересрались. Корабль был рассчитан на двенадцать человек, плюс мы хотели нанять местных. Костюмов много.
– Зато теперь пираты носят эмблему «Молчаливого неба». Тебя уважают.
– Так я не думала, – ведьма наконец улыбнулась. – Молчаливого… Ты знаешь?..
– Да?
– Что «НМ» по-другому расшифровывается. Мы не «Небо Молчаливое».
– В смысле?
– Никольский металлургический. Наш спонсор. Это компания, отлившая кораблик.
– Серьёзно?
– Ага. По документам мы «фэ-пэ-чего-то-там-дробь-два». Два, потому что отдельно космический блок, отдельно Вернский.
IV
– Эмм, ты спишь?
«Луи», – подумала она обречённо. Что-то опять пошло через жопу. Эмма открыла глаза. Да, Луи. Глаза красные, сам убитый. Она откатилась к стенке, дёрнула к себе подушку.
– Поместишься?
– Ага. – Он скинул ботинки, не расшнуровывая, стянул толстовку и влез на кровать.
– Фет?
– Фет, – подтвердил Луи. – Он мне не верит.
– Это же Фет.
Гадать, почему они опять поссорились, сил у Эммы уже не было.
– Почему он не может относиться ко мне хорошо? Я же не делал ему плохо. Никому не делал? Потому что я вор, да?
– Нет. Нет, – повторила она. – Потому что Фет… потому что… та ещё задница.
Эмма вздохнула.
– Эмм, расскажи сказку, – попросил он. Эмма недовольно покачала головой. Луи и так отобрал у неё кучу «свободного времени», которое она могла провести в лаборатории. Но внутри… внутри все бурлило от беспокойства. Пробыть одному эти два часа? Он не сможет. Луи ненавидел сам себя. Как можно быть таким слабым? Ну как? Эмма поправила шаль. От неё пахло какими-то тёплыми благовониями.
– На самом краю земли, – начала Эмма и голос её изменился, стал не громче, но звучней и глубже, точно обрёл силу, наполнил маленькую каюту и весь корабль вместе с ней. Луи любил представлять, будто звуки имеют цвета и форму, точно волны они перекатываются по миру, по станциям, не оставляя места свербящему чувству. Зачем Фет так груб с ним последние дни?
– …там, где море обрывается водопадом, где всегда закат и всегда осень высится башня из звёздной земли. В башне живёт бог, что мудрее всех земных царей. Бог выходит на крышу башни ровно в полдень, раскуривает тонкую трубку, и поднимаются над островами туманы. В полночь он приходит снова, смотрит на звёзды через старенький телескоп. Он прикупил его на блошином рынке в одном из тысячи миров. Насмотревшись, бог уходит. Он рисует в полутьме атласы вечно-изменчивого неба. Говорят, по ним можно найти Ирею. А можно и ничего не найти. Мало кто умеет плавать в чёрной пустоте. Чёрной пустотой боги космос зовут.
– Странная сказка, – заметил Луи. Эмма кивнула.
– Не помню даже, откуда она взялась. Но мне нравиться думать, что где-то есть небо, к которому мы всегда можем вернуться. По крайней мере, у бога из сказки оно есть.
– А ты бы вернулась?
Эмма пожала плечами. Сказки о боге, живущем на краю всего, придумала её младшая сестра.
– А ты? – спросила она. Но Луи тоже не знал. Воспоминания пусть и придуманные со временем тускнеют. Может и его уже… всё?
– Как ты это всё терпишь? – он шмыгнул носом, маленький и несчастный, даром что всю кровать занимает, а Эмме уголок остался.
«Как-то терплю», – подумала Эмма, ни одной занозы внутри: ни злости, ни раздражения. Она же просто сидит и не делает ничего толком. Что тут поделать? Гладить по спине и быть.
– Я только и ною, – Луи вздохнул и вытащил новую салфетку. На полу уже успела скопиться заметная белая горка.
Эмма вздохнула и отняла руку. «Вот стукнуть бы вас с Фетом лбами!»
– Не стыди себя. – Эмма чувствовала, как слова безвкусные, бесцветные скрипят на языке. Он её не послушает. – Всё хорошо, – шептала она ему в сгорбленные плечи. Что ещё шептать?
– Ты не выспишься.
– Высплюсь, – соврала Эмма.
– Эмм? – протянул с выражением. Ну кому ты лжёшь?
Она глянула очень строго. Только Луи лежал спиной и глаз её видеть не мог.
– Мне жаль, что когда тебе было страшно, никто не мог поддержать тебя, – сказала она вполне честно, но в голове звучало другое: «мне так обидно, что никто не помог мне, когда кругом было так темно, что хотелось лечь и сдохнуть. Поэтому я не оставлю тебя с этой гадостью наедине». – Поэтому я здесь сейчас.
Луи улыбнулся очень бледно, но очень тепло. Значит, всё не зря. От постели пахло его потом. Эмма приобняла его за плечи. Всё будет здорово, мальчик мой. От нежности в груди клокотало и от боли чужой.
– Ты наверно уже устала от меня? Я.. я пойду.
– Точно?
– Да, – он встал и вытер нос, наклонился, чтобы собрать салфетки и снова шмыгнул. И было это так нелепо и мило, и печально, и… – У тебя тут кулон.
– Что? – Эмма рассеяно мотнула головой.
– Кулон, – повторил Луи, протягивая ей пыльную побрякушку.
– А-а, – протянула Эмма. Стекло приятно холодило пальцы. Только сейчас Эмма поняла насколько ей жарко и неудобно душной каюте. Эмма встала, чтобы прикрыть дверь, оставляя щелочку. Как она будет здесь спать? До смены оставалось часов шесть.
«Проклятье», – заключила Эмма и без особого интереса обратилась к находке.
В круглодонной колбочке перекатывалась сухая полынная веточка, сверху пробка, посаженная на вспузырившийся клей, и колечко под шнурок. Она надевала подвески не часто, по большей части ленилась: застёжки эти сущая пакость, и шнурков у Эммы было два, они вечно путались, точно змеи в клубке, сначала размотай, потом выцепи кучи побрякушек нужную. С кольцами проще. Где-то под майкой болтался серебряный медальончик, привезённый из страны дешёвых отелей, пурпурной жары и эвкалиптового чая. Эмма носила его не снимая, точно волшебный талисман. Ей бы хотелось иметь такой. Хотелось, чтобы кто-то мудрый однажды сказал носить и беречь, потому что в этой серебряной глупости защита высших сил. Хотелось волшебного и особенного. Скорее так носят божьи знаки – золотые солнца и кресты, не побрякушки с туристических рынков и полынные веточки в стекле. Эмма покрутила кулон: целый вроде как, грязный только. Разлука и горечь. Что ж, мне подходит. Вообще-то она любила полынный аромат, его глубину и дурманную резкость, такое вот непопулярное мнение. Эмма погладила кулон, стирая налипшую пыль. Дешевая вещица.
На утро она действительно ни черта не выспалась. Кофе уже хотелось не пить, им хотелось умыться.
Вот почему опять она должна что-то делать? Потому что может? Или ей заняться нечем? Развернуться легче лёгкого и Фету меньше проблем.
– Фет, – она спокойно вошла в его кабинет, закрыла ящик с инструментами, а сверху поставила две чашки. – Надо поговорить. О Луи. Не спорь, мне тоже не хочется. Вот чаю выпей, – она указала тонким пальцем на чашку, едва не макнула. Но Фет не заметил или решил не промолчать? – Много бинта на Людвига ушло?
– Много, – мрачно согласился доктор. – У нас антибиотики закончились и обезболивающе почти все вышло.
– На Южной возьмём. Я подам запрос.
– Уже. Что с Луи?
Эмма вздохнула.
– Он расстроен. – Нет, мягко не получится. Боги, знала бы она ещё как говорить с людьми! – Ты был груб, Фет. Луи обиделся. Эти воспоминания очень дороги ему.
– Это фикция, сама знаешь. Какой к чёрту солнечный мир, он родился вырос на местном блошином рынке. Да, не завидная правда получается.
– А если нет?
– А если да? Добрый солнечный мир позовёт его обратно? И там, я не знаю, его ждёт милый домик среди ёлок и лилий?! В твоём мире, Эмма, есть ёлки?
– Есть. И лилии тоже. И милые дома.
– А воришек там любят?
– Луи исправился.
– Люди не меняются.
– Ох! Конечно!
– Конечно, – упрямо гнул своё Фет. Сил спорить с ним у Эммы не было. Эмма спорить в принципе не любила.– На что этот дурень надеется?
– Он верит.
– В небо? – саркастично вставил доктор. – Небо оно молчаливое. Слушай-не слушай – не заговорит.
Эмма молчала как Фетово небо. Что бы она ни сказала сейчас, сделает только хуже. Боги! Как можно быть таким упёртым и тупоголовым? Таким не эмпатичным? Да, ты прав Фет. Тысячу раз прав, четыре тысячи грёбанных раз! Нечего искать ответов свыше, выше один потолок. Эмма сама в богов не верила и в магию тоже, и благородству сестры, и маминым обещаниям. Хочешь – не делай сама. Но Луи верит и ему больно.
– Нельзя с ним так, – наконец выдавила Эмма.
– Он не ребёнок, – хмыкнул доктор.
– Пей свой чай, остывает.
V
Её чай пах солнцем, так говорила Эмма, так он за ней повторил. Её чах пах жёлтыми первоцветами, медвяной примулой. Когда-то мальчишкой он собирал букеты в лесах. Мама собирала, а он помогал. Отец всё журил их дома, что редкие цветы обдирают, но весь лес, весь-весь был усыпан желтым медовым цветением. А ещё её чай пах лимонным мармеладом, такой он сам себе покупал и ел по дороге домой, и руки о штаны вытирал, и упаковку в дальней мусорник выкидывал, чтобы дома не узнали, не увидели. А потом он вырос и лесу стал бывать только на учениях. На кой чёрт цветы тому, кто на учении? Ему и мармелад не нужен.
– Я сама собирала. Притащила на Верну ворох пряной травы. Такая здесь не растёт. Ей солнце нужно настоящее и небо с облаками. Чувствуешь? – В её взгляде отражались далёкие леса и облака густые, ватные. Она и сама ведь пахла лесом, камнепадами пахла и солнцем.– Видимо, я стала ведьмой ещё раньше, чем Луи предложил шаль.
– Вкусно, – только и сказал Константин.
– Завтра к Южной причалим. В шесть где-то. В половину седьмого поезд до станции.
– Ты ссадишь меня?
– Нет, – она обронила это «нет» серебряной капелькой, привстала с кружкой в руке, взглянула робко, не выдержала ответного взора.
– Спасибо.
– Не проспи.
