Евгения Мулева
Небо молчаливое
II
– Эмм? – прошептал Константин, желая проверить, проснулась ли. Эмма открыла глаза, испуганно вздрогнула. – Тшш. Это всего лишь я. Я всего лишь глажу тебя по голове. Ничего…
– А должно быть наоборот, – прошептала она сонно. – Тебя же по голове… Когда я вырубилась?
– Не помню, – он улыбнулся, стало больно, слюна наполнилась то ли кровью, то ли Фетовым обезболивающим стерильно горьким и чуть сладковатым. Константин опасливо потрогал щёку, но толком ничего не нащупал, щека была мягкая и всё.
– Я хоть не мешала тебе? – Эмма отодвинулась, приподнялась на локтях.
– Нисколько, – он потряс головой, хотя трясти не следовало. – Хотя бы выспался. – Говорить тоже больно. Давно ему не было просто физически больно, есть в этом что-то заземляющее. – Давно живого человека не обнимал.
– Ты выспался… – прошептала Эмма, – потому что обезболивающее, а не.. ну не поэтому. А… как себя чувствуешь?
– Превосходно!
– Какие длинные слова, – вздохнула она скептично. – Сколько сейчас? – спросила и сама же ответила: – Полдесятого!– воскликнула с ужасом. – Станция!
К станции причалили на рассвете. Луи сам за штурвалом стоял, Фета выгнал, Эмму не позвал. Это они утром узнали, когда ведьма подскочила обеспокоенная, выскальзывая из объятий, из-под нагретого одеяла, натянула брюки, в ботинки запрыгнула, а потом долго чертыхалась, перешнуровывая.
– Я Фета к тебе позову.
Константин хотел пойти с ней, но Эмма шикнула, нет, ему не хотелось ссориться. Не сейчас. Кажется, что-то славное, верное наконец получило начало, а может и нет. Он горько хмыкнул в пустоту. Отвечать было некому. Стены кривились тихие. Поразительно, как быстро он прирос к этой каюте, к команде, к короблю, как долго Эмма к нему привыкает. Фет явился спустя четверть часа с чемоданчиком, такой мог быть у мультяшного доктора или у проституток. Но увы, ни к первому, ни ко вторым хмурый Фет не относился. Больше всего сегодня он походил на злую птицу, на ворону. Константину вспомнилась ни кстати аллея перед домом: орешники да каштаны, осенью глубокой сырой в голых кронах селись вороны, они швыряли орехи на плитку, чтобы те разбивались, а потом спускались и клевали, чёрные, серые. Он всегда проходил там с опаской, а после палкой их шугал.
– Ну как чувствуешь себя, герой? – Фет не то что бы издевался, но был очень близок к тому, а значит настроение у него приподнятое. Константин вздохнул, чувствовал он себя ровно так, как должен чувствовать себя помятый после стычки с очередными пиратами почти-беззубый недокапитан.
– Нормально, – отмахнулся он, растягивая губы в самодовольной ухмылке. Рот тот перекосило: и губы, и десны, и даже сами зубы припомнили вчерашний кулак и фетовы иголки. Ухмылка сползла на левый бок, придавая его лицу вид болезненный и жуткий.
– Вижу, – хмыкнул Фет. – Вот тебе лёд, – он показал Константину скрученную синюю перчатку с плотным шариком льда, резина натянулась и чпокнула, но не порвалась. – Есть платок или полотенце? – Фет придирчиво оглядел каюту, точно санинспектор. И Константину тут же захотелось подскочить, оправдаться и пообещать, что как только будет возможно, он сразу схватится за швабру. «Что за дурь?», – подумал он и остался лежать. Доктор тем временем с тихим: «можно?» приспособил вместо полотенца чистый носок и протянул Константину компресс. – Приложи к щеке. – Фет присел на край покрывала, умостил чемодан на колени, небольшой такой чемоданчик, шприцы с метровыми иглами туда не залезут. – Эмма сказала, спал.
– Спал, – подтвердил Константин.
Фет вытащил тонометр.
– Опухло? – поинтересовался тот без особого внутреннего содрогания. Бывало и хуже. Куда хуже бывало. А тут ещё может удастся сохранить зуб. С этими Вернскими злоключениями Константин чувствовал, что стал относиться к своей внешности да внешности других проще. Ни фотосессий, ни сладких девиц, которым хочется нравиться не только за деньги, за синее с розовым в длинном бокале…
– Завтра хуже будет, послезавтра пойдет на спад, – оборвал его размышления Фет. – Ты водку выпил?
– Эмма, – он и думал оправдываться, просто вылетело само собой. – Разве это выпил? – усмехнулся Константин. Бутылка на двести пятьдесят миллилитров опустела где-то на две трети. – Я б допил.
Фет возражать не стал ещё раз глянул на бутылку, осуждающе, но и бутылка ему не стала возражать.
– Хорошо. Точнее… – он запнулся, видимо хотел поругать Эмму, но передумал. – Тебе надо пить антибиотики. Пять дней. После еды.
– Так точно, – Константин снова попытался улыбнуться и снова пожалел об этом. – Надо поесть, – заключил он. – Ты завтракал?
Доктор неопределённо мотнул головой. У него сейчас смена в машинном? Или в рубке? Он поменялся с Луи или Эммой, чтобы прийти сюда? Или это Эмма поменялась с Луи, чтобы прийти к нему ночью…
– В буфете есть каша. Ешь мягкое и не горячее. Кофе нельзя.
– Хорошо, что я не Эмма, – усмехнулся Константин. Всё утро мысли так или иначе возвращались к ней, а она не возвращалась. Наверное, в рубке или в машинном, – Кстати, чья смена сейчас?
– Твоя, – усмехнулся Фет.
– У вас тут больничный бывает?
– Без оплаты. У нас всё без оплаты.
– Понял уже.
– Ладно, с тобой вроде всё нормально. Если хочешь – вставай, скоро станция.
III
Это была меленькая станция, меньше Южной, меньше и той портовой, на которой прокураторский кораблик выкинул Константина. В Эмминых картах у неё даже названия не было, только строчка плавучих координат. Станции на Верне по большей части не двигались, а как бы парили в «безопасных» секторах. Нрав планеты этому способствовал мало. Подвижная атмосфера оставляла очень мало стабильно-спокойных островков. Кораблям-скитальцам этого было вполне достаточно, а вот большим станциям приходилось не просто. Громады вроде Южной, маломобильные и густонаселённые, подвергались наибольшему риску. Попробуй угадай, не ждёт ли их участь Стрельца? Но как рассказывал Фет, люди, живущие внутри, об этом не задумываются. Для них рождённых на небе бури и облака точно и не существуют, весь их мир – закрытая система станции, а что снаружи? Бог? И воля божья. Они и звёздах уже не знали и о других мирах. На Верну редко прибывали гости. Подумаешь ещё немного людей. Мало из каких отдалённых станций они прилетели? Преступники и искатели приключений, отчаянные – так о них говорили. На Верну ссылали политзаключенных, людей толковых по большей части и неугодных системе. За остальными охотился Людвиг. Пиратом он был ровно в той же мере, что Эмма гадалкой. «Мы носим красивые маски, чтобы не задохнуться», – шутил он однажды, оттягивая новехонький респиратор.
Станция коптила и дымила, флегматично сбрасывая тонны яда в Вернскую пустоту. По сути своей, то был завод. Здесь собирали движки и насосы, штамповали закрылки, набирали в баллоны горючий газ из атмосферы, перегоняли спирт. В общем, занимались всякой грязной опасной работой, невозможной на больших обитаемых станциях. Жили здесь только рабочие, жили вахтами по двадцать четыре дня, таков был технологический цикл набора газа, опять же с Фетовых слов. Стыковаться с грязнулей Эмме совсем не хотелось: маленькие рабочие станции почти всегда обещали хренову тучу проблем, но выбора не было – после стычки с пиратами, после бури в которую попал корабль, Небо необходимо подлатать.
– Нет, Луи. Я не пойду. – Эмма остановилась у края, заглядывая в механическое нутро. Корабль казался не то мёртвым, не то спящим. – Ты справишься и без меня.
– П-правда?
Эмма кивнула.
– Ты хорошо знаешь Небо и местных механиков. А ещё ты ловкий. И тебя не надурить.
– Я сам кого хочешь!..
– Ш-ш, – Эмма приложила палец к губам.
– Тогда я?.. – он махнул вниз.
– Иди.
Луи шутливо отдал честь и побежал к рабочим счастливый. Как так вышло, что Эммин страх стал, ну впрочем, гордостью? Эта ложь такая получилась или что? Луи осчастливлен её доверием, а Эмме не нужно лезть кораблю под шкуру.
Дома, кажется, она не боялась высоты. Или боялась, но заставляла себя каждый раз, чтобы не показаться слабой, не оказаться хуже коллег-мужчин и великолепной Эвы. «У меня хорошая сестра, – думала Эмма, – понимающая. Что ж тогда она так меня бесит?».
Эве доставалось всё, потому что она всё делала правильно, принимала правила этого мира, была хорошей, семью вот выбрала, не артачилась, людей любила. Такой дочерью гордиться можно. Не то что мной.
Эмма села прямо на пол, вынула из сумки планшет. Что ж, у неё есть около двух часов – приятно. Сидеть на краю было не страшно и даже забавно. Только в груди немного жгло. Эмма тряхнула головой. Вроде нормально уже. Утряслось, что могло утрястись. Понять бы теперь, почему так хреново.
«Я завидую, – признала Эмма. – Потому что сама так не могу. Потому что Эва всегда будет примером, а я чокнутой ведьмой. Но даже эти слова не мои».
Внизу гремело. Погасший планшет боком торчал из сумки. «Мама, Эва, Дэвид и теперь этот чертов капитан. Почему я так сильно не подхожу их миру?», – прошептала Эмма. Перед глазами мерцало нечто цвета Эвиных льняных штор. Свет падает косо в её квартире с видом на бор. В её квартире пахнет иланг-илангом и жареным мясом. У окна Дэвид полон стыда и презрения выплёвывает историю перед Эвой, а Эва тихо стоит и только, едва нахмурив идеальные бровки, качает головой. Она не злится, а хочет вылечить ту малость, что осталась от души.
Эмма закрыла глаза, открыла. Это всё ложь, обрывки не прожитой памяти.
Дэвид сделал её предательницей, Эва – дурой, даже ведьмой она не сама назвалась. Когда все улетели, а она нет. Когда на пустом корабле остались только они с доктором, когда припасы закончились и пришлось остановиться. Когда они причалили на Алой. Когда встретили Людвига…
Эмма выпрямилась во весь рост и откинула волосы. Она знала, что выглядит жалко. А вот им об этом знать не зачем. Она усмехнулась. Бравада и только! Но самую малость добавила сил. Доктор молчал, не двигался и дышал очень быстро, точно после долгой пробежки. Эмма надеялась, что он подскажет, но доктор точно отключился.
«Ну что там?» – послышался бассовитый рёв.
«Доктор Фет и какая-то ведьма», – крикнул пират.
«Доктор?» – голос стал ближе, ближе стали шаги. Прятаться дальше было бессмысленно. Да и где здесь спрячешься? Если только под стол залезть, или в туалете закрыться.
Эмма приказала себе не бояться. Ничего больше не оставалось. Она распустила волосы и вышла на свет. Ведьма так ведьма. Очень даже хорошо быть ведьмой. Ведьмы обычно сильнее девчонок с чего-то решивших присвоить себе дирижабль и должность старшего научного сотрудника.
– Добрый день, господа, – её голос звучал тихо, но твёрдо. – Чем вам помочь?
– Добрый, – усмехнулся тот, чьи шаги она считала. «Пират», – поняла Эмма. Он был рыжий и кудрявый, как модель из рекламы цирюлен, с рыжими завитыми усами, одетый белую рубашку с жабо и высокие кожаные ботинки. – Вы ведьма?
– Видимо я, – усмехнулась Эмма.
– Неожиданно. Корабль я так понимаю тоже ваш?
– Да, – согласилась ведьма. – НМ-2.
– Молчаливое у вас судно. А как полностью называется? – пират казался вежливым и убивать её прямо здесь не спешил. – И как вас зовут? Я Людвиг.
– Эмма, – сказала Эмма и протянула ему руку, не для поцелуя, для рукопожатия. И пират её стиснул. – А корабль… – Эмма так и не выучила то чёртово нагромождении цифр, которое служило ему названием. – Небо Молчаливое, – выпалила она.
– Приятно познакомиться, – заключил пират. – Расскажите свою историю?
– А у меня есть выбор?
– Думаю, нет, – пират улыбался из-под своих завитых усов.
– Тогда я поставлю чай.
Эмма шумно выдохнула в термос, кофе был на обед. Луи, как закончит, обещал раздобыть еду. Лавандовый кофе горячий и горький, отчётливо пах травой и домом, озёрами, к которым она водила туристов, жизнью к которой уже не вернуться. Ну что за мысли, Эмма? Тебе же всегда было плевать на эти ностальгические сопли, закапай нос и продолжи работу. Эмма вздохнула. Читать эти письма, что резать себя. Вот и нож рядышком лежит, бутафорский атам, она крутила его, не замечая. Эмма с досады щёлкнула ногтем по ножу. Даже странно, насколько чутка Эва была к другим людям и на сколько слепа к сестре. «Ну и не буду ей отвечать», – решила Эмма, и стало полегче, и кофе куда вкусней показался.
На хрен мне этот Дэвид не нужен и не был не нужен, Эмма хохотнула очень зло и очень горько. Отыскала себе вторую себя, второго. Это удобно и очень. Мне тогда нужно было доказать сестре и миру, и родителям, что я не чокнутая, не чумная, что как они. Когда я стала жить с Дэвидом, они, проклятие, стали относиться ко мне серьёзнее что ли. Уважать, сука, стали. Два красных диплома, куча статей, докладов и конференций ну да неплохо, даже хорошо, умница Эммочка. А с мальчиками как? Никак мама. А с Дэвидом то другое дело. Я, получается, использовала его. Бывает. Я и любила его. Я не умею не любить людей, которых подпускаю близко. Все равно ж недостаточно. Может и хорошо…
Хорошо! Да, хорошо, что мы вот так… расстались. Он хороший, он найдёт как жить. И я хорошая, и я найду.
Пора, сказала она, запихивая термос в сумку.
Без особого труда она взлетела на четвёртый этаж, перемахивая по две ступеньки на лестнице. И только когда поднялась, поняла, что загнала себя, спина вспотела и дыхание сбилось. Такую ведьму там не ждут. Эмма замерла в начале коридоре. «Дыши, давай. Продышись нормально!» – приказала она себе, расправила плечи, поправила волосы. Нужно работать. Люди ждали её. В коридоре скопилось уже человек семь. Пора звать. «Пора», – сказала она в тишину. Помощника как на Южной здесь, конечно, не было. Она и не предполагала, что здесь клиенты найдутся, и что кабинет предоставят. Пришлось быстро перетаскивать колдовские вещички. Эмма зажгла последнюю свечу, печально отмечая, что свечи-то заканчиваются. Не время переживать. Прилетят на большую станцию, там и поищет.
IV
Луи разбежался, мостки заманчиво пружинили под ногами, прыгнул и не долетел чутка, грохнулся на четвереньки, железо под ним громыхнуло так, что казалось на всей Верне слышно. Луи охнул и хлопнулся на живот. Вот надо было прыгать? Нельзя сказать, что падение вышибло из него дух, скорее просто царапнуло самолюбие.
– Что с тобой, паренёк?
Ну надо же, монах в таком свинарнике! Луи почтительно склонил голову.
– Да так, дедушка, полетать решил, – фыркнул Луи, отряхнулся и собрался уже бежать дальше, но монах грубо дёрнул его за штанину.
– Не спеши, парень. Отдышись.
Хорош совет!
– Да всё в порядке, – отмахнулся Луи. Рабочие ушли на перерыв, и он тоже решил сбежать, к тому же он обещал раздобыть обед, и его надо было ещё забрать и найти Эмму, и Фета тоже найти. – Опустите, а?
– Ваши люди украли драконьи души! – заявил старик. Луи поморщился, вот надо же было столкнуться с полоумным! – И запаяли их в туши кораблей. Думаешь, как они летают?
– Драконьи души, – фыркнул Луи, – ага.
Луи набрал воздуха, готовясь к долгой речи: ну двигатели там, теория относительности. Перед глазами разлинованным пятном всплыла схема второго Неба. Луи про себя очень гордился своим умом и памятью. Эмма только раз показывала ему документы межзвёздного НМ, а он вот запомнил Подробностей, конечно, не назовёт, но, по существу, рассказать может, даром что ли Эмма его учила? Нет-нет. Тоже ещё драконьи души! Такого в солнечном мире нет.
– Что не веришь? – ощерился монах. —Ты парень неплохой, зачем мне врать?
Луи потупился. Мало ли зачем хорошим людям головы дурят?
– Мне правда идти надо.
– Надо-надо, – покачал головой монах, а потом резко встал щелкнул Луи по лбу. – Дар, – прошипел монах. – Память крадёте, души крадёте. Взяли у земли, взяли, – повторял он. Совсем рехнулся. – Взяли. Нечего брать! Нечего. Мёртвое – мёртвым. Покой спящим. А тебе парень…
Луи наконец удалось вывернуться. Дед закряхтел, побледнел. Луи уже не смотрел и не слушал, а несся во всю прыть к выходу. Мостки прогибались и грохотали. «Души, туши, – крутил про себя Луи, – что за бред?». Мостки не заканчивались. По-хорошему он должен был выйти уже отсюда. Луи обернулся, а деда не было. Что-то сделалось с рабочей станцией. Исчез корабль и перила, запахло гарью.
Луи остановился, потёр глаза, глаза щипало. Лестницы, с которой он так неудачно спрыгнул, тоже не было. А не привиделось? Журчал фонтан. И Луи всхлипнул, шея чесалась он почему-то стоял в рубашке и пиджаке напротив фонтана, в рубашке, застёгнутой на все пуговицы. Затылок непривычно холодило. Он взъерошил короткие волосы.
Он плакал тихо-тихо, ни шмыгал носом, ни кричал, замер никуда не мог деться. Что-то страшное происходило вокруг, расцветало огромное, всеобъемлющей горестью, обнимало, затапливало, мешало смотреть и дышать. Проще всего было забыть, как большой кошмар по утру. Луи не приказывал себе забывать и о беспамятстве не просил, он ни о чём не просил. Он стоял тихонько и ждал, чтобы закончилось. Поскорей, поскорей. Не могут списки быть вечными, не могут люди стоять здесь до ночи, и пацана одного, мелкого, бледного не заметят. Кому нужен? Никому. Никому ты, Луи… Луи всхлипнул, подхватил сумку с полу и ломанулся прочь сквозь толпы. Кто-то крикнул, кто-то пнул под рёбра, кто-то попытался обнять. «Пошли вы все!» – просипел, не сбавляя шага. Скоро всё останется позади, истает, исчезнет. Плотные кольца толпы рассеялись, Луи вынесло к какому-то рынку. Был вечер, или то, что на станциях звали вечером. Свет угасал. В бедных районах на ночь электричество полностью отключалось. Луи точно не знал, где оказался, он и как попал на площадь помнил плохо. Он вообще ни черта не соображал. Всё выглядывал звёзды в металле потолочных каркасов. По щекам стекали слезы, из носа текло как из свёрнутого крана. Луи высморкнулся в рукав, больше ничего под рукой не оказалось. Он был жалок. Как же он был жалок! Луи высморкался ещё раз и решил больше никогда не рыдать, пнул какой-то ящик, пнул ещё раз, нога угодила во что-то мягкое и вонючее. Луи попытался это стряхнуть, а потом плюнул, в сущности, это не важно – воняют ботинки или нет. Он же был в ботинках? А куда шёл? А..а? Он споткнулся, бестолково взмахнул руками и свалился, и решил не вставать.
Но встать пришлось. Он встал и пришёл к мосту.
Он подошёл к мосту, перекинутому над большим фонтаном. Кажется, эти люди пытались сделать реку. Луи очень грустно хмыкнул. Разве ж это река? На самом деле было красиво и очень: жёлтые фонарные отблески играли в бликах, в глади почти-реки отражались дома и мостики, и кудри цветущей лианы. Фонари роняли капли света и брызги подхватывали их, разнося по всей фонтанной чаще, огромной и чёрной. Луи не помнил, какого цвета были бортики и днище фонтана, он, кажется, ни разу сюда не приходил, а сегодня набрёл. Право, такой день заслуживает чего-то особенного, а то как же все прелести его не запомнить. Он очень зло хохотнул, а смех забулькал в горле, а горло болело, и дышалось очень тяжело, и если взять и прыгнуть… Он просто намокнет и вероятно, простудиться. Луи отлично плавал, тело всё за него сделает, а расшибиться – высоты не хватит. До чего славный вечер! Цветами пахнет, вода журчит. Он со всей злости шлёпнул рукой по перилам. Раздался глухой металлический лязг. Красиво. Мда. Оттого ещё странней: в таком красивом мире такие гадкие вещи творятся!
Луи плюхнулся на задницу, сначала хотел сесть, но ноги не удержали. И что теперь? Кто ему бродяге слово скажет? Штаны испачкаются? Да они и так все в рыночной пыли. И рожа грязная, опухшая после рыданий. Луи дёрнул молнию, рюкзак точно всхлипнул. Как он его берёг! Из дома вещь, из настоящего дома. Ну и что? Что с того? Где этот дом, а?
Луи стоял на мосту, на железном, под ним ярусы и ярусы рабочего грохота. Что происходит? Он не хотел вспоминать это. Он вспомнил день, когда сказали, что корабли Нового света, улетевшие с Верны, чтобы вернуться с другими людьми и другим оборудованием…
Отец улетел да не долетел. Пусть проваляться! Квазарам в пасть! Чертовы Тирхские корабли! Врагов нашли. «Провалитесь!» – выкрикнул Луи, и крик утонул в воде. Воевали бы как раньше со своим Полисом, с Вальдой, хоть с богом трехликим!
Луи тряхнул головой, волосы из пучка на затылке выпутались и рассыпались, прикрывая шею. Что за нахрен? Этого не было. Он не стоял на площади, когда объявляли. Его не оставляли одного на попечении дядюшки-профессора. Ерунда. Он не сбегал, когда услышал, что корабль Нового мира, улетевшие с Верны, чтобы вернуться… Он шёл на обед.
Ему друг пирог обещал подогнать. Ему Эмма только что написала, что закончила. Ему давно не пятнадцать и не четырнадцать. И монаха сегодня он не встречал. Какие монахи вообще на станции-заводе?
Пирог грибной с белым сыром и зеленью. Пирог. Фет написал, он тоже всё, и ему даже заплатили. Луи перевязал волосы. Мостик закончился, он спрыгнул.
