Евгения Мулева
Небо молчаливое
Глава 13
оборванные связи
I
До рассвета, до конца смены, до Южной оставалось немногим больше часа. Корабль шёл ровно и Луи успел заскучать. Южная, как и почти все станции-гиганты почти не двигалась, Южная парила, точно кит, а может огромная рыба. Луи любил сравнить небо с океаном, даром что ли воздушные корабли называют кораблями? Настоящее море он помнил смутно. Луи перелистнул страницу и поднял голову, чтобы мельком взглянуть на радар. Как он и думал в воздушных «водах» Южной было тихо. Раньше это казалось ему настоящим волшебством. Луи вернулся к книге. Он любил это время, любил быть единственным не спящим на корабле. Луи потянулся. Книга ни Эммина, но земная, оставленная кем-то из улетевшей команды всё ещё пахла типографскими красками и клеем, страницы хрустели. Похоже, Луи был первым, кто её открыл. С первой страницы ему улыбался черно-белый автор, он говорил, что история автобиографична, а в книге были драконы. Но Луи, в сущности, было плевать, он плохо запоминал имена писателей и режиссёров, обычно его интересовали сами книги, возможно, это первое предисловие, которое он прочитал. Автору на вид было лет сорок, но в его год рождения, Луи помнил, Луи точно это помнил, он много чего не помнил, но это он точно знал, ровно в этот год он пошёл в школу.
«Ерунда какая-то», – думал Луи, разглядывая драконий хвост на форзаце. По году издания вообще выходило, что книга младше Луи на тридцать четыре года. А ещё выходило, что он почему-то помнит ни Вернское летоисчисление, а Эммино.
Но час прошёл, и в рубку заглянул Фет, чтобы проконтролировать стыковку. Луи спрятал книгу, он сёл на неё, ему не хотелось, чтобы доктор увидел.
– Слушай, – сказал он после того, как корабль встал и двигатели остановились. Скоро к ним должен был подняться сотрудник парковки. – Я тут нашёл кое-что. – Луи чуть-чуть пододвинулся, сидеть на книге неудобно, а он уже долго на ней сидит. – Кое-что про… не совсем про меня, но…
– Ты до сих пор не оставил это? – устало поинтересовался Фет. – Сколько можно, – вздохнул он.
– Сколько нужно, – пробурчал Луи. Полгода. Пол вернского года он пытался найти хоть какую-то весточку из своей прошлой, своей почти не существующей жизни. С тех самых пор, как он попал на Небо, с тех пор, когда Эмма разрешила пользоваться её компьютером. Луи смотрел и смотрел, искал и искал, пока в глазах не щипало от сухости, пока тело не становилось рыхлым, тяжёлым и чужим. Тогда он поднимался, ходил по лаборатории из стороны в сторону, из стороны в сторону. На часы глядел. Ещё ходил. И ещё. Если смены не было – падал обратно, если Эмминых шагов слышно не было – падал обратно, а если было – плёлся в рубку или в машинное.
– Ты себе же больнее делаешь, – ворчал Фет. – Даже если это было, это уже было, – доктор выделил последнее слово.
– Но Фет! – Луи посмотрел на него так жалобно и так жалко, что самому стало стыдно, невыносимо стало так на доктора смотреть. Почему он так жесток, почему всё его доводы правдивы до боли и не поспорить, не попросить?– Я не специально… – добавил он тихо. Если бы Фет сейчас, если бы…
– Ты как ребёнок себя ведёшь.
– Мне семнадцать! – возмутился Луи. Опустил голову, волосы упали на лоб, почти глаза спрятали. Так себе аргумент. – Ты хочешь, чтобы я был старше?
«Чтобы тебя это не мучало, – закончил Луи про себя. – Я для тебя ребёнок. Ребёнка целовать нельзя. Совсем гадость получается».
– Я хочу, чтобы ты жил нормально. – Фет отвернулся к плану Неба и стал ещё дальше. Не достать. Не дотянуться. Не… – Послушай. Когда мне исполнялось шестнадцать и я решил учиться на медика, отец, алкаш, с которым жила моя матушка, сказал, что ни монетки на моё обучение не потратит. Он лучше эти деньги сыну отдаст, первенцу – наследнику. И действительно отдал, сынку соседки. Он с ней по молодости переспал или она с ним. Та тётка с кем только не спала. Он лет двадцать откладывал то, что пропить не успел, там не много вышло, мешок картошки и тот дороже. И всё равно, он отвалил эти деньги чужому пацану, которого раз в жизни видел, а не мне, своего сыну.
– Это грустно, Фет.
– Да наплевать на самом деле уже. Я сам выучился, и сам зарабатывать стал. Женился, квартиру получил недалёко от нашей. Матери всё предлагал переехать, но она ни в какую, мол на кого отца оставлю. А потом Стрелец. И всё. Живи настоящим, Луи.
«А сам ты живёшь?» – хотелось спросить, но Луи не решился. Как быть с человеком, с которым даже честно говорить не получается? И это я дурак или с доктором что-то не то?.. Ну не может же такого быть! Фет умный! Фет… Луи посмотрел на него. Посмотрел. Посмотрел. Но отвечать сил не нашлось. Самым глупым и плохим было бы сейчас заплакать. Ну не будет же он плакать? И просить больше не будет.
– Я посплю пойду, – сказал Луи. – Пока время есть.
– Иди, – сказал Фет и голос у него был губительно равнодушный.
Луи было гадко. Он чувствовал, что обманули, обокрали и выпихнули на улицу в дождь. Сколько бы он ни искал, ни рылся в Эмминых книгах, картах, атласах – пустота. Пустая, пуснейшая, пустее просто некуда! Хоть прыгай из Неба в облака. В облаках и то жизни больше, больше надежд. Последнее время его двигала одна лишь злость. Ох, боги добрые! Боги злые, ничего кроме скрипучей ярости к Фетовым суждениям у него не осталось. Как же можно, как ну, скажите пожалуйста, быть таким упрямым и таким строгим, а главное недальновидным настолько? Как?
Он встал, поклонился доктору, указывая на нагретое пилотское кресло, подобрал книгу и пошёл в буфет, потому что поесть уже неплохая идея, всё равно ничего получше в голову не приходит. В коридоре он столкнулся с кэпом хмурым и озадаченным. «Доктор там?» – Константин указал в сторону рубке, да с такой силой махнул рукой, будто хотел кого-то прибить. Луи пробурчал ему нечто утвердительное, и кэп исчез.
Луи вскипятил чайник и вспомнил, что даже сеансов сегодня не будет, вспомнил, что сегодня вообще ничего не будет. Эмма и кэп уйдут на бал, а ему за кораблём следить. С досады он опрокинул пустую коробку от какао, коробка оказалась не такой и пустой, и Луи пришлось искать веник. День не заладился. Завидев его с веником, Фет противно ухмыльнулся, и Луи чуть ли не взвыл от досады. Хотел пойти к Эмме, но передумал, а потом передумал обратно, в смысле почти пришёл к её каюте, но Эмму застать не успел.
На корабле было тихо, так тихо, что Луи время от времени казалось, будто он оглох. Луи стучал по столу ногтем. Звонко – значит слышит. В облаках корабль вёл себя по-другому, он то рычал, то мурлыкал чистому небо, то шипел, проскальзывая мимо бури, то приветствовал встречные дирижабли на одним лишь им, кораблям, известном языке. Луи знал его голос и нрав. А сейчас… сейчас ему было очень и очень тоскливо. Эмма, кэп и ушли на станцию, и Фет скоро уйдёт, вот прошёл уже к каюте одеваться, а его оставили следить за дирижаблем. «Из вредности», – подумал Луи. С другой стороны, это хорошая возможность залезть в Эммин компьютер и снова попробовать… Но Луи не хотелось пробовать. Он вернулся в рубку, по пути стукнулся лбом о потолок. Тот, кто встроил сюда лестницу, был дурак. И это факт, а не его, ай зараза, субъективное мнение. В рубке Луи подрубил дисплеи, и получилось будто спящее Небо рассекает белые кучевые облака похожие на горы, а может на эльфийские крепости, а под кучевыми целые озера полупрозрачных перистых, сквозь них виднеются поля и настоящая речка, змейкой растянувшаяся по долине. Луи откровенно маялся.
Он оказался на Верне лет в пятнадцать, в четырнадцать может быть, а может и раньше. Пусть будет три года назад. Но Эмма говорила, что вернский год равен чуть ли не семи годами Нового мира, а это значит, что Фет не прав. Нет. Луи мотнул головой. Это значит, что он смотрел не тот временной промежуток. Он читал про Эммино время. В Эммино время закрытые города перестали пропадать. В Эммино время война закончилась. В Эммино время его родителей уже не было, и его самого тоже не было. Это нужно проверить. Луи выскочил из рубки.
Луи шустро миновал темный кусочек коридора, подошёл к двери лаборатории, с минуту точно простоял в нерешимости. Если он прав, то… то и Фет прав. Всё случившееся уже случилось. Он больше не вернётся домой, потому что дома больше нет. Получается, никто его предавал. И не искал, не потому что, Луи в чем-то плох, а потому что его невозможно было найти. Потому что он просто выпал из времени. Потому что… Хватит! Он толкнул дверь, запустил компьютер и плюхнулся в Эммино кресло.
Эмме кто-то написал. Луи не хотел читать чужую переписку, но клацнул дрожащими руками не туда. Письмо было коротким и официальным, Эмму благодарили за проделанную работу и звали назад.
Луи запаниковал и отправил письмо в спам. Закрыл браузер. Боги да что же он делает! Так же никогда… Никогда теперь! Он не вернётся, Эмма не вернётся… И они останутся все вместе, большой семьёй. Будут долго-долго исследовать Верну, пока последнее горючее не истает. Фет успокоится, он научится любить его! Он поверит ему. А тогда ведь и верить не нужно. Не будет больше у Луи памяти, как дома никогда не было, как… Он сел обратно. Кликнул мышкой. Почта. Почта. Письмо удалилось. Ну, молодец Луи. Теперь иди и живи счастливо. Фет обязательно тебя простит. Луи со всей злости долбанул кулаком по столу. Во стороны разлетелись Эммины коробочки, пинцет укатился, а затем упал. Луи щелкнул по письму, оно мигнуло и попросилось обратно в папку «входящие». Луи щёлкнул ещё раз, и письмо стало не прочитанным.
Может… Может это дело не его? Пусть Эмма сама решит, хочет ли она возвращаться, хочет ли с кэпом быть. И Фет ведь тоже не маленький. Между тем Луи было очень и очень горько, он точно кусок от себя отрывал. Поговорить бы им хоть раз нормально. Луи поднял пинцет и пристроил его обратно.
II
Виноградные грозди тихо покачивались. Девчонка, подпрыгивая пыталась добраться до ягод, рядом с ней бабка, бабка шикнула, и они ушли.
«Вечное безветрие, – думала Эмма, – вечная тишина, будто кто-то закупорил время». Ей не хватало грозы и снега, она тосковала по настоящему ветру и настоящему солнцу. Но было в этой тишине, в этом медленном безвременье что-то, чего она и сама себе не могла объяснить, не могла нащупать. Грозди медленно покачивались, почти остановились. Кофе леденил горло. Эмма чувствовала, что ей это нужно, прямо необходимо, замедлить, зафиксировать душу, точно сломанную руку и не тревожить, пока не срастётся. Год не тревожить. Она помешала соломинкой лед. Кофе, подкрашенный мятным сиропом, пах не похоже на растрёпанные кустики из родительского палисадника. На пальцах остались ароматы травяных свечек. Эмма осмотрела каждую, свечник одобрительно кивал, ему нравилось выполнять заказы ведьмы, а Эмме просто хотелось побыть ещё немного в лавке, заполнить эти длинные три часа хоть чем-то, ни машинным, ни лабораторией. Ей совсем-совсем не хотелось возвращаться на борт Неба. Осточертели коридоры, и вечно тёмный закуток в конце, буфет и рубка. И люди, которым она не поможет, потому что не понимает, как сделать Луи не больно, как убедить Фета, как не злиться, как не бояться Тирхского капитана, как не тянуться к нему, не тянуться и не сбегать. У фонтана сидела утка, чистила перья. Грозди покачивались, встала девушка, помахала подруге. Та увидев её улыбнулась, подскочила и обняла. Девушки замерли друг напротив друга. Эмма чувствовала, как переплетаются ароматы их духов. И вот одна потянулась к другой и очень робко поцеловала, и отстранилась испуганно, но вторая взяла её за руку, и в этом было столько нежности и света.
Эмме нужно было идти. Она опаздывала.
Она вернулась на корабль и снова распахнула шкаф. Красное платье на красных бретельках ждало её. Шелковое платье. Платье-комбинация без рукавов. Эмма почти с ужасом разглядывала свои голые худые руки. Нужно было спешить. Нужно было накрасить губы красной помадой и волосы расчесать. Волосы не закроют предплечий, не закроют дракона. Нужно было идти. Нужно встретиться с Константином и услышать:
– Ого! – Он, конечно, улыбался, он выглядел красивым и властным. Это всё костюм.
На комплимент его «ого» тянуло с большой натяжкой, возможно, он просто не знал, что бы придумать ещё. Про глаза и платье? Наверное, он привык получать, а не придумывать комплименты. Тем более это просто вежливость и не боле. Эмма нервничала, ей было холодно в красном платье, ей казалось, что сейчас из ниоткуда вылезут Эва с Дэвидом и скажут, что она дура и сволочь бесчувственная, татуировку решила сделать, вовремя.
– Что ты сделала с волосами? – вместо них спросил Константин.
– Помыла, – ответила Эмма растерянно и посмотрела на волосы, точно они были чужими. – И расчесала.
Будто раньше она этого не делала.
– Я думал, ты кудрявая, – он всё ещё улыбался. Эвы и Дэвида все ещё не было.
– Нет, – Эмма покачала головой. – Я просто их всё время заплетаю или собираю. Надо почаще расчёсываться, – она хмыкнула.
– Тебе идёт, – просто закончил Константин.
– Спасибо.
– Знаешь что, Эмм, – он остановился, и Эмме тоже пришлось встать. Двери мерцали электрическим синим, безумным, болезненно ярким, как небо октябрьским вечером, как платье на школьный выпускной. У Эммы было именно такое платье. И думать о платье ей было легче. Ей было страшно. Страшно просто быть с людьми. И если бы Эмма следовала своим «страшно», она бы просто убежала вот прямо сейчас. Но Константин стоит рядом, и она прошла, она проехала столько в этом чертовом платье на бретельках. И все видели её, и все видели дракона. Конечно, она шла, обняв себя руками, так чтобы одной левой закрыть правую, чтобы спрятать. А сейчас не спрячешь – Константин взял его под руку. Не так сложно обойти его. Наклониться и под рукой проскочить. Подумает, что странная, что рехнулась совсем? Пусть думает. Будто и так не знает!
– Я люблю тебя.
– Что? – просипела Эмма.
– Я люблю…
Зачем он это говорит?
– Не надо, – попросила она тихо-тихо, слабо-слабо.
«Любит, а через пару дней забудет», – хмуро подумалось Эмме. Любит. Его «любит» не больше «мне нравится донимать тебя, проводить с тобой время». Эмма хмыкнула. В лучше случае. Но вернее будет «хочу с тобой переспать».
– Эмм? – протянул он.
Ах, да она ещё должна ответить!
– Не надо, – только и смогла выдавить Эмма. Где твой непробиваемый цинизм? Пробили? Почему голос такой жалкий? – Не надо, хорошо? И заходить пора.
Он ничего не сказал, опустил руку, кивнул. Обиделся? Злится? Эмма б обиделась. Но что, что она должна отвечать?
– Та дверь? – спросил он очень тускло, равнодушно.
Боги, ну что теперь? Может, поговорить? Извиниться хотя бы? Или… или… Но на что ему такое «прости»?
– Левая, – сказала Эмма, вытряхивая из сумочки паспорт.
В галереи было очень холодно, градусов на семь меньше по сравнению общестанционной температурой. Эмма знала, так нужно для экспонатов, и между тем ужасно озябла, открытое платье оказалось слишком открытым. Она бывала здесь всего раз месяцев семь назад, или больше, тоже замёрзла, и конечно, забыла и не подумала. Можно было пиджак взять. Немного приличных вещей, чудом, глупым чудом прихваченных из дома у неё осталось. Эмма старалась их не надевать, не вынимать из шкафа, боялась даже посмотреть, но главное себя увидеть и понять на сколько она стала другой. Это плохой знак, Эмма знала, но не хотела не замечать. Потому что страшно. Боги! Разве можно столько всего бояться? Она откинула волосы назад.
Люди сновали по залу, разодетые, разукрашенные, надушенные – элита беглецов.
Эмма неуверенно протянула руку, экспонаты не трогают, с людьми шутят, игристое пьют, широко улыбаясь, главное, чтобы между зубов не вытекло. Ей было тоскливо и муторно, и почему-то обидно. Было б на кого обижаться! На себя разве что.. Эмма провела пальцем, только пальцем по мраморному носу трехлицей скульптуры, вбирая касанием всю её каменность, всю память о солнечном мире, о скалах, часть которых она была, о мастере, частью души которого она тоже была.
Слишком много людей, слишком пошло и ярко, и лучше бы Фет пошёл.
– Почему здесь так холодно? – спросил Константин.
Эмма отшатнулась от головы, точно пойманный вор.
– Это для картин.
Разве он не ушёл пить и улыбаться?
– А для людей? – улыбнулся ей капитан.
– Искусство и красота, – пожала плечами Эмма. «Ещё два часа, – подумала она с тоской, – и можно уйти. Всего два часа». Эмме захотелось спрятаться куда-нибудь, чтобы людей рядом не было, чтобы тихо, наконец. Это было настолько неловко! Боги, два часа, а потом сбежать.
– Я тоже искусство и красота… – заявил Константин. – Там!
К ним подошла девушка с подносом.
– А? – Эмма не успела сориентироваться, как Константин куда-то пропал. И оказалось, так ещё хуже. Она тщетно пыталась закрыть руки волосами.
Люди, натекающие тугими волнами в маленький зал, пугали ещё больше. Почему, почему эти чёртовы люди не могут заткнуться и деться куда-нибудь? Почему не могут перестать гоготать?
Парочка сладко хихикала. Эмма была готова проклясть их. Выцарапать ядом их имена на крысиной шкуре и бросить в огонь. И чтобы ветер растянул дымок по всей Верне, и чтобы солнце шлепнулось в пустоту космоса. Но Эмма просто отвела глаза. Нет, она не такая ведьма. И ведьма ли вообще? А это ведь просто люди. Людям свойственно хихикать без повода, быть шумными и вездесущими, ходить в обнимочку. Нет. Надо выпить и срочно.
«Чего ж они меня так бесят? – подумала Эмма, высматривая официанта с подносом или стол, вокруг которого людей поменьше будет. – Ну хихикают и чёрт с ними. Шумно. Я устала? – спросила себя, до конца не понимая, не чувствуя ни черта. – Нет, вроде бы. Не больше обычного».
Перед её носом остановилась девочка-официантка в черном фраке. Эмма из вежливости цапнула какую-то розовую конфету с её подноса, и девочка тут же убралась. Эмма смяла конфету пальцами, на настоящий рахат-лукум эта штука походила мало: крахмал и сахар, и душная розовая эссенция. Теперь ещё и бесформенная, и на вкус не лучше, нет, это неплохо, почти не плохо, но розовый запах такой сильный, что кажется, будто мыло жуёшь. Ничего, чем можно было запить это счастье, Эмма взять не додумалась, и девчонка с подносом куда-то запропастилась. Эмма растерянно оглядела зал. Внутри прорастало чувство подозрительно похожее на панику и не розовых конфетах дело, и даже не в капитане этом несчастном. У него свои дела и мысли. У него своя жизнь. А ты, Эмма, многого хочешь! В голове было темно и лучше бы пусто. Она растерянно обняла себя за плечи, вспоминая, что замёрзла, вспоминая, что… Нет, тут его не найти. Людей в зале было не меньше сотни, в довольно маленьком зале. Люди хихикали у неё над ухом. Люди пили, звенели бокалами, уплетали тарталетки и на крахмальные конфеты не жаловались. Кто-то подхватил Эмму за локоть. Она вывернулась. Подумаешь, перепутали толпе! Подумаешь. Человек не ушёл, от него очень крепко пахло горьковатым парфюмом и табаком.
– Здравствуй, госпожа Эмма, – сказал Людвиг.
«Проклятье», – подумала Эмма. Чего не доставало этому дню как ни встречи с пиратом!
– Добрый вечер, – она кивнула ему холодно, но вежливо.
– Ты одна?
– Я с Константином.
– Хуже, – хмыкнул пират. – Пойдем присядем. На той стороне столов неплохое вино.
Он сел через кресло, откинул волосы со лба. Его костюм из шерсти и шёлка дивным образом отсвечивал в этом золотистом полумраке. Глаза Людвига хитро поблёскивали, щербатая улыбка походила на оскал, и сам в общем напоминал лощенную овчарку, если бы овчарки пускались в пиратство. Он выглядел роскошно и опасно. Золотые перстни на крупных пальцах напоминали кастет. Эмма тревожно прокручивала собственное кольцо, несуразно большое и кажется даже не серебряное, если ударить таким, можно рассечь скулу, если она решится ударить.
– Будешь, госпожа? – Людвиг подвинул бокал. Из этого он пил или из второго?
– Спасибо, – выдавила она, цепляясь пальцами за тонкую ножку.
– Неспокойно на душе?
Эмма мотнула головой.
– Одолжить тебе пистолет?
– Что? – встрепенулась Эмма. – Я… я не умею.
Что-то щёлкнуло, едва слышно шоркнула ткань. Людвиг отстёгивал пистолет. Он действительно собрался отдать пистолет! Прошёл сюда с оружием. Пустили. Пират.
– Нечего там уметь, госпожа! Возьми. – Нечто холодное и увесистое легло ей в ладонь, а сверху хлопнула горячая рука пирата. – На деле разберёшься. Но лучше бы до дела не дошло, – он посмотрел на неё тепло и сочувственно. – Где только твоего волчонка носит?
– Не знаю, – прошептала Эмма бесцветно, ей не хотелось выдавать всю ту злость, что накопилась за вечер. Кроме себя некого винить. Эмма выхлебала игристое, не чувствуя ни цветочного букета, ни алкогольной горечи. – За удачу, – добавила Эмма запоздало, приподнимая уже пустой бокал.
– За удачу! – провозгласил Людвиг и тоже выпил. – Лишней она не бывает. А теперь смотри влево. За твоим капитаном прилетели тирхские друзья. Очень плохо, что он тебя оставил, а может, наоборот, хорошо. Этот парень, – Людвиг кивнул куда-то влево. Эмма не поняла. – Белобрысый.
– Вижу.
– Это посол. Он идёт сюда. Не говори ничего. Делай, что скажет. Потяни время. Я придумаю что-нибудь.
– Спасибо, – прошептала Эмма.
Белобрысый подошёл к ним. Поклонился Людвигу. Около Эмминой шеи оказался нож. Она сглотнула.
«За мной», – приказал посол. Глаза у него были голубые, а лицо злое-злое. Эмма медленно встала. «Поговорить», – добавил посол. Людвиг едва заметно кивнул. Нож исчез. Её привели в маленькую комнату. Эмма замерла, почти как скульптуры из зала – глина номер да-вашу-мать, она не пятилась к двери. Что к ней пятиться, закрытой? Она застыла, замерла, заледенела. Что бы он ни сделал, он сделает с телом, но не с ней. Мужчина был немногим старше Эммы, был ниже, но шире раза в три. Справиться с ним? Даже если шокером, который остался на корабле, даже если шпильку в глаз – она не справится. До окна далеко. Людвиг пытался всучить ей пистолет, а она…
