Евгения Мулева
Небо молчаливое
III
Она встала у стены, перевязала волосы серебристой лентой той, что носила на запястье точно браслет, вдохнула глубоко:
– И что вам спеть, родные?
– Да всё равно… – пожал плечами Константин.
Они собрались в буфете вчетвером: музыканты, Константин и Луи. После машинного, он заглянул к ним и предложил обед. Лика растолкала Джейка, по её словам, он проспал уже двадцать часов. Константин в это не очень-то верил, по его расчетам на борту Неба они провели меньше. Хотя кто его знает? Он давно разучился считать дни.
– Постой, – Луи подскочил со своего места, запнулся о кресло, щелкнул одним выключателем, вторым, погрозил лампам.
Все молчали, и Константин молчал, ему почему-то захотелось встать и усадить Луи обратно, а потом извиняться. За что? Луи щёлкнул и получилось так, что в столовой темно, но над головой Лики свет. Они так меняли освещения к Эмминым сеансам. Волосы Лики отливали золотым, а на голых плечах медовые отблески, и вся она кажется существом нездешним не вернским и не земным, фейский подменыш.
Лика запела.
Без музыки. Инструменты, мудреная аппаратура – всё осталось в грузовом там, где картошка и Эммины вещи. Они сбежали с инструментами, но не взяли еды. Не об этом думать надо. Константин выпил ещё. Может так будет легче? Из стакана пахло жасмином, пахло цветеньем. Баром и летом, оборванной жизнью. Ну и зачем ему помнить? Джейк встал. Лика глянула строго. Он растянул тонкие губы в щенячьей ухмылке: «За флейтой». Она замолчала.
– Не делай так. Дождаться что ли не мог? – всплеснула руками.
– Прости, – выдал он у двери.
– Сам ведь знаешь.
– Чего нельзя? – встрял Луи.
– Уходить и входить во время выступления, – ответил Константин, голос его оказался усталым на удивление и мрачным, точно Эммин. Что за дела? – Дождись пока закончат, а потом вали.
– А-а… – протянул Луи. – Ну с флейтой-то лучше будет, – добавил он примиряюще.
Они сидели в буфете уже второй час. Парень, которого звали Джейком, который был флейтист по-хозяйски осмотрев шкафчики, намешал им четверым коктейли из припрятанного джина, сока и Эмминых трав. «Эмма будет зла», – подумал Константин. Он всё ещё не узнал ничего путного, что могло бы её убедить, что могло бы подсказать, как действовать дальше, он просто напился.
– Попробуем снова? – улыбнулась Лика. Он заиграл, а Лика запела. И это было похоже не на музыку, а на транс, на языческую молитву. Мерцание. Мерцание и звон. Точнее не подобраться. Она пела и раскачивалась, точно колядовала, точно призывала духов, а может богов. И свет дробился, свет лился, путался в её волосах, в её голосе, в стакане Константана, на языке, он пах льдом и жасмином.
Она закончила петь. Константин поднял голову, последние минуты, секунды, сколько? Сколько… Сколько-то он смотрел лишь стакан, ловил блики и мутные отражения граненным стеклом и апельсинным изгибом, жасминовым духом. Это уже было. Он это уже видел. Держал, целовал, спасал и не спас.
– Ты употребляешь что-то?
– А? – Лика тряхнула своими золотыми фейскими кудрями. У той, что он любил волосы были белей.
– Наркотики, – подсказал Луи. Константин всё ещё не мог выплыть, не мог очнуться до конца.
– Они мне ни к чему, – улыбалась она очень красиво. У неё были пухлые мягкие губы, и ровные белые зубы, крепкие и немного великоватые для такого лица, как у манекена в стоматологическом кабинете. И всё-таки она улыбалась красиво. Она нисколько не похожу на ту, что он недолюбил. – У меня есть музыка. Она моё спасение, моё наваждение. Почему спрашиваешь, капитан?
– Потому что похоже, – бросил он мрачно. Объяснять не хотелось.
– На кого?– пристала поющая. На кого…
– Да так. Знал одну.
– В Тирхе? – снова влез Луи. Хорошо хоть флейтист молчал.
– Да. Жили вместе. Спали.
– Девушка? – уточнила Лика. Луи заинтересованно приподнялся.
– Девушка, – процедил Константин. Луи сел обратно. – Встречались два года.
– Ого.
Все трое ахнули.
– Ага, – буркнул Константин. – Она классная была.
– Красивая? – спросила Лика
– Очень, как ты.
Та, кого он не спас, выглядела иначе.
– Правда? – чуть обиженно протянула она.
– Нет. Вы разные. Она тоже пела. Талантливая была. Я думал, что других таких просто нет. Я любил её. Наверно. По итогу она половину батиных денег спустила на дурь.
– И всё?
– И всё. Ты хочешь грустную историю любви? – он усмехнулся опять как Эмма. Не лучшая привычка. —Ну, грустно было. Но давно.
– А…
– Потом, отец умер, и мне дали генеральскую форму. Она ещё жила в той квартире, может и сейчас живет, если не прокурила. Мне не жалко.
– Квартиру? – встрял Луи. – Ты чего кэп? Это ж чертова куча денег.
– И? – спокойно поинтересовался Константин. История была настолько старая, что и чувств никаких не осталось. – Деньги только деньги, Луи.
– Когда их много, – вставил молчаливый флейтист.
– Даже когда их много, – фыркнул Луи, – деньги важны.
«Возможно, – подумал Константин, – возможно ты говоришь так, потому что всегда был беден. Возможно, поэтому я ни черта не понимаю. Но деньги, есть деньги. Люди важнее». Публика ждала продолжения. И Константин его вспомнил, так для потехи, пусть слушают. Что ему?
– За это время я успел налюбоваться, как она сгорает. Сначала непонятно, вроде всё как было, но чуть странно. Слова там тянет, ходит медленно, точно не ощущает себя в пространстве. Музыка изменилась, проще стала. Мне она говорила, что стиль ищет. Ищет, ищет. Потом и во все перестала писать, играла старое. Оно хорошо продавалось. Красивая девочка, сладкие песни.
– Бедный капитан! – промурлыкала Лика, – Не бойся со мной такого не приключиться. Давай лучше ещё споём? У тебя красивый голос, капитан, поднимайся!
– Откуда ты знаешь, я же не пел?
– Но ты говорил. Поднимайся!
Константин был достаточно пьян, чтобы встать, достаточно, чтобы вспомнить, как он тоже на сцене с той… это было… Он дернулся.
– Не хочу. – Одной поющей ему хватило. Одного дебюта вполне. Вторых дебютов вообще-то не бывает.
– Кальян? – спросил флейтист – спас. Лика мгновенно переключилась, она тоже была пьяна.
– Ох, у вас кальян есть!
«Откуда? – подумал Константин. – Какого чёрта он роется в наших вещах?!».
– А то! – подтвердил Константин. Кальян этот он видел впервые.
Луи недоверчиво уставился на своего кэпа, пожалуй, он один, ну а теперь и пташки, признают в нём капитана.
– Ты пробовал, Луи́? – спросила Лика.
Луи побагровел. Точно! Он же не любит, когда его имя произносят так:
– Луи́! – повторил Константин.
– Сокращенно от Луис. Не пробовал, – отрезал Луи. – И Эмма не оценит. Надо хотя бы спросить.
– Это её? – удивилась Лика. Будто бы Эмма такая скучная, будто кальянов у неё не может водиться.
– Точно не доктора.
– Фет не одобрит, – с какой-то садистичной радостью процедил Луи. – Давайте сюда. Я знаю как.
– Держи, Луи́.
– Лу́и.
IV
Эмма сидела на самом краешке кресла, позади неё можно было усадить ещё несколько Эмм. Комиссия ушла на перерыв. Дэвид с Рогачом обсуждали выступление. У Дэвида был толстый блокнот в кожаном переплёте и именная ручка, подарили на кафедре на позапрошлый день рождения. Пока ещё было неясно: услышали их? Поверили? Согласны?
Эмма разглядывала зал, полупустые бутылки на столах. Ей было тесно и душно, и одновременно очень холодно, она чувствовала себя ребёнком на взрослом празднике. Дэвид был взрослым. Она нет. Хотя она выступала, а он пока нет и может не будет. Ей всё больше и больше казалось, что её вытолкнули с речью, только потому что она красивая — молодая девушка с роскошными черными волосами, она выделялась. Ученым она себе не чувствовала, чувствовала частью презентации, хорошим дизайнерским ходом. Дэвид что-то писал, а теперь зачитывал Рогачу, тот кивал. Минут через семь они перешли на модели микроскопов. Эмме стало совсем душно и совсем холодно, краешек стула показался колючим.
Эмма вылетела наружу, запнулась о край линолеума, беззвучно выругалась, но никто уже вроде не слышал. Она просто спуститься на первый и просто купит воду. Вода в поллитровых прозрачных бутылках, стеклянных, о боже, стеклянных, притворно хрустальных, точно висюльки с бабкиной люстры… Нет, она не… Новые туфли натёрли. Глупее не придумать, кто надевает новую обувь на такие, такое… сюда. Эмма бы просто, пожалуйста, можно? просто бы села на подоконник, тут вроде бы тихо, тут вроде не ходят, тут можно заплакать. Но Эмма идёт за водой, в хрустальной бутылке, без газа и с газом. Почему она такая дура и почему плачет? И почему Дэвид сидит спокойный. Он знает, что это формальность. И Эмма знает. На втором этаже у окна грустил охранник худой и мрачный в зелёной форме, с большими глазами и вздутыми бирюзовыми венами на руках. Эмма представила густую бордовую кровь текущую долго и вязко под кожей и… и ей стало дурно, ещё дурнее. Её собственные руки кололо, точно кожа… точно кожи не было. Точно между Эммой и миром ни черта не было, ни границ, ни спасения, слишком близко и густо, слишком густо и рядом, она проскочила пролёт и чуть не упала, туфли скользили по старому камню стоптанному, белому, гладкому до блеска. Она вцепилась в перила, в воздухе очень-очень запахло холодом, серым бетоном, замшелым, промокшим, сиренью у входа, недавним дождём.
Как она полетит куда-то? Как будет работать в условиях ядовитой Верны, если ей становится плохо от такой мелочи? «Соберись», – прошипела она, благо на лестнице больше никого не было, вокруг никого не было. Тишина. Эмма медленно спустилась на первый. Найти воду в общем-то хорошая идея, разумная. «Бывает, – решила она, – перенервничала. Большая ответственность». Всё это было правдой, а всё равно не отпускало. На длинных столиках выросли кофейные чашки и плоские корзинки с выпечкой, многоэтажные блюда с тарталетками.
«Эва бы справилась лучше», – подумала она с горечью. Сестра со всем справляется лучше. Эмма схватила салфетку, высморкалась, смяла и кинула в мусорку под столом. В носу щипало, она взяла ещё три, ещё две запихнула в карман. «Справляется, – хмыкнула Эмма, она наконец заприметила воду, открутила серебристую жесткую крышку и сделала два маленьких глотках. – Но это не ей лететь на Верну. Это не она полетит исследовать другую планета. Не Эва увидит звёзды. Не Эва выступала сегодня!». Эмма отхлебнула ещё. Сестра бы в жизни не решилась остановить дом так надолго, улететь так далеко. «Это я всю жизнь куда-то бегу! Из родительского дома к Эве, от Эвы в какую-то сомнительную любовь, потом в общагу, в другой город, в другой мир», – Эмма усмехнулась. Пора бы вернуться, послушать про модели микроскопов и захватить Дэвиду воды.
В дверь постучали. Эмма дёрнулась, зачем-то свернула все вкладки, будто этот кто-то стоящий за дверью мог бы поймать её на… На? Её ловить было не на чем. Ей просто не хотелось открывать. Особенно если там пташки или капитан. У лабораторной двери стоял Фет с планшетом. Эмма улыбнулась.
– Я отчёт дописал, – сказал доктор. – Нужно кое-что обсудить.
– Пойдём наверх? – предложила она, вспоминая, что кажется сегодня не завтракала и не обедала. Доктор кивнул.
– Эта ситуация, – начал он, – мне не нравится. Я летал с… с разными людьми. С Зимородковым капитаном тоже.
– Думаешь, это его пташки? – Эмма заглянула в буфет, там, к счастью, было пусто. – Почему пташки, Фет?
– Потому что у них клеймо в виде птички. Зимородковый капитан так своих называет. Я знаю его, Эмм. Это не Людвиг.
– Хуже? – Она набрала чайник. Хуже Людвига. Сколько дней уже здесь эти пташки?
– Людвиг служил в полиции, когда жил в Старом мире, он из Полиса. Он и сейчас служит. А этот… Отбитый. Напиши Людвигу, – доктор тяжело вздохнул. – Я не знаю, что ещё можно сделать.
– Я написала, – Эмма наконец села. – Я тоже не знаю. Я расписала, что задница полная, что иначе мы не могли, еле спасли. А что они сбежали от кого-то, знать не знали.
Фет смотрел с таким изумлением, что Эмме стало даже как-то не по себе. Что она сделала? Ничего ж особенного.
– Я неплохо вру, – пожала плечами Эмма. – Думаю, ты знаешь. И не говорить же ему, что наш капитан герой тупоголовый. Людвиг это знает и так.
Фет неопределённо мотнул головой, поправил очки и отхлебнул из кружки.
– Это не чай? – спросил он мирно, явно стремясь перевести разговор на что-то попроще.
– Кипрей и дикая мята, – ответила Эмма и тоже уткнулась носом в кружку. Ей было весело, но веселье то было нервным.
– На вообще Верне есть настоящий чай?
– Ну, – протянула она с виноватой улыбкой, – не я живу здесь тридцать один год.
– Не напоминай, – буркнул Фет. Он вообще очень не любил, когда кто-то заговаривал о его возрасте. – Зато ты знаешь каков настоящий чай.
– Знаю, – кивнула Эмма. – Ни разу не встречала его на рынках. А кофе есть. Странно, правда?
Фет не понял, но кивнул. У него в голове не возникали холмы, усаженные по спирали зелёными кустиками, причем явно мультяшные, из рекламы.
– Кофе растёт южнее, – объяснила Эмма, не к месту представляя баобабы и темнокожих женщин в пёстрых тюрбанах. – Кофе – это деревья, а чай – кустарник и он любит влагу, на сколько, я знаю. – А знала Эмма не то, что бы твёрдо. – Наверное не смогли устроить полив.
– Ты его всё-таки защищаешь.
– Какого?
– Героя тупоголового, – доктор скалился.
– Что? Да оно мне надо? Сдался он мне… – Эмма уставилась в кружку, кипрей лип к стенкам, пить неудобно. Почему вышло нервно? Да просто нервно. Просто нервно сейчас. – Давай лучше твой отчет посмотрим.
– Ага, – кивнул Фет. – Посмотрим. Так…
– И нам, кстати, нужно разобрать покупки. Наши припасы благодаря гостям в этот раз…
– Придётся опять на Южную заглянуть. Ты права. – Доктор включил планшет. – Но всё же скажи, что у вас с ним происходит? – доктор перелистнул страницу.
– Ничего. Думаю, этот пункт можно убрать.
– Уверена?
Эмма отрешенно кивнула. Речь шла о припасах, и ей было ну совсем без разницы сколько-зерновую крупу собрался покупать Фет.
– Да, убирай.
Фет усмехнулся.
– Я про капитана. Он тебя раза три за это время искал. Прячешься?
– Нет, – отмахнулась Эмма. – Но он меня бесит, если ты это хочешь услышать.
– Это я понял. Так почему?
– Потому что он невыносим, самодоволен и до противного навязчив. – Эмма вздохнула. – Впиши какао, Луи его любит. – Доктор нахмурился. – Из бюджета пока не выбиваемся.
– Откуда ты… Ты ж даже не смотришь в список.
Эмма пожала плечами. Она прекрасно умела прикидывать в уме. Точные суммы почти не когда высчитывала, но пределы знала. Физики считать не любят – оперируют порядками величины.
– А ещё я завидую, – добавила Эмма негромко. Ей было стыдно. Фет удивлённо вскинул бровь. – Капитану нашему.
– Ты временами тоже бываешь невыносима, когда начинаешь критиковать или упорствовать на пустом месте, или ни черта не делаешь, когда сделать надо бы.
– И всё равно выходит, по-моему. Заметь, моё «пустое место» ещё ни разу не оказалось таким уж и пустым, а бездействие не привело к проблемам. Я чувствую, когда нужно что-то делать, а когда нет.
– Ты ведьма.
– Ага. Ленивая и хитрая. Ты добавил какао?
Доктор кивнул.
– Морковь или свёкла?
Эмма недоуменно глянула на него: «Свёкла? Мы ещё и это покупаем. И вероятно готовим…».
– Морковь, – пожала плечами Эмма, так-то ей было всё равно, но доктор почему-то полагался на неё. – Кабачки и спаржевая фасоль, – добавила она. – И то, и другое плохо храниться, но можно нарезать и заморозить.
– Записал, – отрапортовал Фет и улыбнулся хитро.
– Хватит, Фет. Пожалуйста. Давай просто закончим. Не хочу про него. И про пташек не хочу. Пусть Людвиг сначала ответит. И может вообще удастся высадить их где-нибудь и всё.
– Как хочешь.
– Спасибо. Голова последнее время не работает совсем. Ничего не могу сделать. Так что там по списку?
– Не наговаривай. Ты блестящий ученный, – напомнил Фет. Кажется, он и вправду в это верил.
– Блестящей я становлюсь, – Эмма вздохнула, – когда намажусь перламутровыми тенями. – Кажется на Верну тени она не брала. – Всё? Тогда я пойду. Мне нужно работать.
Доктор понимающе кивнул. Начинать что-то новое сил не было, не было сил и продолжать. Эмма просто загрузила накопившиеся данные в облако и отправила на институтскую почту.
После был банкет. Все спустились на первый, всем раздали по бокалу с чем-то светлым и игристым. Выставили к стеночке с большим плакатом с маленькими буковками НМ. Рогачу поднесли микрофон. Эмма улыбалась. Им официально одобрили экспедицию на Верну. Такого не было уже лет тридцать.
«Тридцать четыре года назад трагически завершилась последняя вернская экспедиция. Корабли Старого мира…» – говорил ведущий, это была подводка к чем-то восторженному, героическому, великому. Великий шаг. Величайший. Такой бюджет!
«Мы планируем…» – говорил Рогач.
Все подняли бокалы.
«Внимание! Обнаружено задымление. Просьба незамедлительно покинуть корабль. Внимание…». По потолку растянулась полоска тревожных красных лампочек. Сигнализация не выла, женский голос, чем-то похожий на Эммин успокаивал, точно протягивал невидимую руку: туда, туда вдоль красных лампочек.
«Тебе надо ты и покидай», – шикнула Эмма, выводя на панель интерактивный план корабля. Задымление мигало в районе буфета. Эмма выругалась и натянула противогаз, предварительно дважды нажав «сохранить». Файл улетел в облако, теперь пусть хоть вся Верна дымит, работа уже в архивах.
Перед дверью в буфет висел красный огнетушитель. У каждого отсека был огнетушитель. Эмма с трудом подняла красный баллон. Дверь заклинило. Систему частично обесточило. Эмма сдернула пластиковую заглушку и вручную отворила дверь.
– Вашу ж мать, – выругалась она. – Вы б хоть вентиляцию включили. – Эмма хотела было уйти, но замерла, уставившись на Константина. – Повесь, – Эмма сунула ему тяжеленный огнетушитель. Теперь можно идти. – Идиоты, – прошипела она в коридоре. – Придурки.
– Эмм, – послышалось виновато, – прости.
«Засуньте это прости, – думала она, но говорить не решилась. Нечего тратить время, оно и так улетело впустую. – Пусть Фет вам вставит. Да, пусть». Не останавливаясь, она напечатала ехидную записку доктору. Пошли вы все.
Красные лампочки погасли. Сигнализация заткнулась.
На хрен пошли.
V
– Эмма! – крикнул он в пустой коридор. Ведьма и не подумала отзываться. Лампочки светили тускло-тускло, тени наползали друг на друг, и оттого коридор казался ещё длинней и уже. Ведьма исчезла в сплетении теней, будто в ночь вошла, будто была настоящей ведьмой.
Константин разочаровано пнул табурет. Он всё делал неправильно. Боги! Что за дела? Почему дома такого не случалось?
– Вот скажи, – он уселся на спинку дивана, в голову снова пробрался клубничный дух поющей девчонки, – что я делаю не так?
– Не так? – она повернулся к нему, заглядывая своими бледными кошачьими глазами в его глаза. – Смотря о чём ты.
– О ком, – буркнул Константин.
– Госпожа злится? – Она отставила фужер. – Обижается, – поправила сама себя. – Конечно. Нужно будет извиниться. Эмма любит засахаренные фиалки?
– Не знаю, – бестолково протянул Константин. Боги, он уже столько с ней пережил, а до сих пор не знает ни что Эмма любит есть, ни что читает и слушает, не знает её любимые цвет и время года.
– Все любят. А кто не любит, может продать, – рассудила Лика. – Но дело не только в этом, – она вновь пригубила коктейль.
Флейтист, точно вынырнувший из забвения, потянулся с бутылкой в их сторону.
– Мне хватит, – отрезал Константин.
– Мне тоже, – она прикрыла ладонью фужер. – Что тебя мучит, о славный герой?
– Мучит? – скривился Константин.
– Угу, – она улыбнулась так, будто знала всё правду этого мира, хитро и пьяно. Просто пьяно. – Ты подумай пока, а расскажу тебе сказку. Земные боги такие любят. Ты ведь и сам немного…
– Бог.
– Земной, – а вот теперь ухмылка у неё вышла почти Эммина, но до ведьминой всё ж не дотягивала. – Я слышала, ох не помню, где, – она залпом допила коктейль, – тебе важно где? – Константин в ответ мотнул головой. Ему плевать. Внутри зрело стойкое предчувствие, что он должен быть где-то не здесь. Константин остался сидеть и слушать. – В общем, есть такая теория и мне она по душе, в которой говорится, что все мы часть одного целого, что каждый человек – это воплощение одной души, пришедший в этот мир дабы познать всю его множественность.
– Чего? – вполне планомерно спросил Константин.
– Ну я это ты, ты я, и тот ворчливый доктор, и госпожа, и Эмма, и все-все люди на всех-всех станциях.
– А зачем?
– В смысле «зачем»?
– Не знаю… По мне так, – Константин заглянул в свой стакан. – Это… мы разные люди. Отдельные.
– Подлить? – возник флейтист под правым локтем.
– Мм, – неопределённо промычал Константин. Флейтисту и того хватило. – Да, спасибо. Хватит. Не знаю. Я не об этом. Я не верующий.
– Твоё право, – Лика дёрнула плечом. – По мне так легче осознавать, что всё мы по факту одно, и что боль, причинённая другому – это боль, причинённая самому себе.
– На кой вообще причинять кому-то боль? – Константин чувствовал, что потихоньку пьянеет. Ни что из слов Лики не помогало, всё только путало. – Мне надо… – он тяжело поднялся. Как долго они тут сидят? – Вы допивайте. Каюты…
– Помним! – звонко отозвалась поющая.
Эммы в коридоре, конечно же, не было. Да и с чего бы ей тут стоять? Константин направился к рубке. Нет, не её смена, там Луи. Он развернулся, грузно переваливаясь с ноги на ногу. Под ботинками что-то хрустело: ручка выпала из кармана. Тирхская ручка, с отвращением подметил Константин и двинулся дальше, проскакивая буфет. Он убрал стакан ил оставил? А есть теперь разница? Эмма и так и так будет зла и Фет, Фет уж тем более. Размашистым пьяным шагом он доплёлся к машинному, развернулся, не в силах войти.
