Дмитрий Гартвиг
Чёрные крылья
Он был абсолютно прав. Такой дефицит кому попало не дарят. Это вам не местная сивуха, которую хрен пойми, из чего гонят. Это, понимаешь, настоящее качество, тех самых времён, когда людей заботило что-то кроме собственного выживания.
Впрочем, и дополнительный день отдыха для рабочих тоже был некислой наградой. Особенно, учитывая то, что едва ли не половина предприятий по всей Чёрной Армии работала без выходных вообще, а остальная часть довольствовалась шестидневной рабочей неделей. Короче говоря, нас с Артёмом носили бы на руках, даже если не знали, что именно мы сделали.
– И понимаешь, это всё из-за нас, Гриша, – продолжил мой протеже, выпустив кольцо дыма. – Из-за меня… знаешь, мне Алеутов сегодня, ну, то есть вчера, газету показал. Там на первой странице моя фотография из воинского удостоверения, где я помнишь, лысый такой, – к чести сказать, Артём и сейчас был достаточно коротко подстрижен, но на момент того фото он ходил совсем гладкий, как бильярдный шар. – И подпись ещё, буквами такими большими «Он убил Власова!». Там все написали, и как мы на лыжах целый месяц шли, и как мы на их базу пробирались, и откуда узнали, что именно там Власов будет. И про меня ещё. Что я, дескать, из беспризорников, Чёрная Армия меня вырастила и выкормила, а теперь я честно отдаю ей долг.
Артём прервался на ещё одну глубокую затяжку.
– Мне радостно конечно. Меня сегодня на улице узнали. Три мужика каких-то, видимо со смены шли. Сперва присмотрелись, потом подошли, обнимать стали, хохотать. Руку мне пожали, все трое. И сказали, что гордятся мной, что я герой на самом деле, что меня к награде нужно представить. Мне приятно до жути было, Гриш, но я им ответил, что, мол, просто выполняю свой долг, и что мы не за медальки воюем. Я таким счастливым себя очень давно не чувствовал. Очень. Вот только…
– Только что? – спросил я его нетрезвым, заплетающимся голосом.
– Только это ведь неправда…
Звук голоса Артёма – как удар топором. Такой же чёткий и глухой. Весь алкоголь из меня моментально улетучивается.
– Поясни.
– Ну, как ты не понимаешь! – Артём повышает голос. – Они же наврали. Наврали! Никакая Чёрная Армия меня не воспитывала! Дала работу, это да, научила писать, читать и оружием пользоваться. Но воспитал и выкормил меня ты! Ладно, нет, вы с Аней. К кому я каждую увольнительную спешил? К инструктору по ФИЗО? Или к вам на обед? Кто из меня вшей табунами вычёсывал? Аня или доктор наш штатный? А тогда на улице, кто меня подобрал? Я ведь помню, как всё было, очень хорошо помню. Я же тогда не жилец был. Та шпана меня бы на части порвала, а потом съела. Как пить дать, съела бы, с потрохами сожрала. У них выбора другого не было, они голоднющие были, моя буханка, которую я из гастронома тогда спёр, их всех не насытила бы. А я тогда двоим из их кодлы руки сломал, я знал как, специально бил, чтобы не встали больше. На улице такие раны не заживают. Меня бы убили тогда, в том переулке, если бы ты не появился! Я тебе сказал вот сейчас, что сегодня я счастливым почувствовал. Да ни черта! Я в тот день счастливее всех на свете был! Самый счастливый день в моей жизни! Какой к черту Власов, я, даже если Гитлер умрёт, не буду так сильно радоваться, как в тот раз!..
К концу монолога из глаз Артёма уже не просто текли, а били ручьём горючие слёзы. Слёзы любви и ненависти. Счастья и горечи. Алкоголь, яд и отрава, депрессант, лучше которого в тоску вгоняет только щелчок автоматного затвора, стал катализатором опасной реакции, заставившей Артёма, целый день носившего это в себе, выплеснуть все свои переживания разом, совершенно передо мной, не таясь и не скрываясь. И в его красных зарёванных глазах, я снова увидел то самое смятение, которое видел в глазах двенадцатилетнего мальчишки, которого я подобрал шесть лет назад. А я… я вдруг тоже оказался в том ночном переулке, рядом с ним. И сам не заметил, как обнимаю моего ревущего мальчика. Мальчика, которого я сделал не своим сыном, но героем своего народа. Мальчика, который вместо искренней любви получил лишь холодный расчёт, прикрытый похоронным саваном отцовских чувств.
Я стоял и крепко прижимал его распухшее от слёз лицо к своему плечу, неотрывно смотря в чёрный квадрат ночного окна. Я обнимал его, убийцу самого главного предателя в нашей истории, и понимал, что никогда и ни за что больше не потребую от него быть героем. По крайней мере, пока не смогу действительно, по-настоящему полюбить его. Ведь каждому герою полагается награда, правда?
И только сейчас, в мутном отражении ночной мглы, я заметил, как медленно, прижав ладонь ко рту и беззвучно рыдая, оседает на пол, оперевшись об угол стены, Аня, которая уже как два часа должна была спать…
* * *
С утра я продолжил путь. С каждым часом я всё отчётливее и отчётливее чувствовал, что отдаляюсь от прифронтовой полосы. Лишь один раз, ближе к полудню, я услышал далёкий рокот вертолёта, продолжающий свой бесконечный патруль. Спустя ещё пару часов мой слух настиг грохот бронетранспортёра, вспарывающего своей железной тушей снег, наваливший за ночь. Очевидно, что такой транспорт по лесам пробираться не может, а поэтому я резко повернул глубже в чащу. Встреча с власовским или, что ещё хуже, немецким патрулём не входила в мои планы.
То, что я едва не вышел на дорогу, навело меня на некоторые размышления. По всему выходило так, что либо я, погрузившись в, так несвойственные мне, сентиментальные воспоминания, сбился с курса, либо сведения нашей разведки оказались неверны. Сверившись с картой, я понял, что проблема всё-таки во мне, и я немного сбился с намеченного маршрута. Хорошо, что я понял это именно сейчас, пока последствия моей ошибки были не так фатальны. Дороги, по плану, на моём пути быть не должно. До Ижевска я должен был добираться лесами, выходя к населённым пунктам лишь после долгого за ними наблюдения и только в том случае, если у меня кончатся припасы. Около же Ижевская я должен был оставить своё снаряжение и оружие в одном из многочисленных схронов, которые наша армия и разведка специально оборудовала в окрестностях линии Карбышева. Такие тайники помогали нам как раз в таких вот ситуациях: рейдах и спецзаданиях. Та самая нычка, которой я должен был воспользоваться, была самой дальней из всех, называясь, за свою удалённость, «Камчаткой».
Я оставлю там всё лишнее и ненужное мне снаряжение, например, мой любимую «Мосинку» с оптическим прицелом, которую я таскаю за собой аж с Последней войны и не собираюсь менять ни на какие новомодные японские штурмовые «Арисаки» или немецкие «Геверы-54». Сделать это нужно, потому что русским в рейхскомиссариате носить оружие не только не полагается, но и строго-настрого запрещено. Даже сегодня в памяти немецких генералов жив ужас партизанской войны в Белоруссии и Центральной России. После этого, я, используя фальшивые документы на имя Ивана Борисова, разнорабочего «фольксдойче»[1], отправлюсь в Казань. А точнее, в Гудерианбург. Произнося вслух старое название города можно было привлечь к себе внимание соответствующих органов, а мне это было необходимо так же, как козе баян. И уже оттуда мне необходимо будет двинуться в Москву. Благо, внешность для таких шпионских игр у меня вполне, хоть и с некоторыми оговорками, по типу чёрных, как смоль, волос, подходящая, так что сойду за своего.
Москва. Если спросить, к примеру, того же Алеутова, что он представляет при слове «Москва», он тут же начнёт перечислять красные стены Кремля, новое, пахнущее резиной метро, толпы народа и ларьки с мороженым и пивом. Картина гордой имперской, пусть и слегка покрасневшей, столицы. Я же, в свою очередь, расскажу про отчаянную оборону генерала Ефремова, брошенного в кольце окружения, про трусливое бегство правительства Кирова, про повальное отступление Красной Армии и Власова, ударившего нам в спину. Картина жуткого, душащего поражения. А что ответит Артём, я не знаю. Для него, как и для всего его поколения, Москва – это символ чего-то несбывшегося. Символ светлого, прекрасного будущего, которое почти не видно за дымом пожарищ. Будущего, которое у них, детей, не видевших ни Союза, ни России, отняли ещё до рождения.
Мы всегда жили надеждой. Надеждой на то, что потом: завтра, через год, через десять, всё будет чуть лучше. Это вера поддерживала нас, когда татары двести лет топтали нашу землю, разоряли храмы и уводили в рабство близких. Надежда вела вперёд воинов Минина и Пожарского, бросала бесстрашных петровских гвардейцев на штыки шведских солдат. Затем заставляла ценой неимоверных усилий восстанавливать страну после смуты революции и пламени Гражданской войны. А потом… потом она отправила генерала Конева и его гвардейцев прямиком в беспощадный ядерный огонь. И теперь, после стольких испытаний, после стольких потерь, она смеет скрываться, смеет прятаться и хорониться за широкими спинами цвета «фельдграу», за батальонами перебежчиков и дивизиями предателей, за оберштурмами надсмотрщиков и группами надзирателей.
Я же иду в древнюю столицу моей Родины, чтобы выволочь за волосы эту проститутку из её убежища.
Свой план я на сегодня точно выполнил. Я уверенно отодвинулся от линии фронта километров на сорок, если не больше, оставив за спиной патрули и хлопки вялых, но частых перестрелок. Теперь можно было чутка расслабиться. Что я и сделал, разведя на вечернем привале костёр. И не такой мелкий, как вчера ночью, а вполне себе сносный кострище, на котором быстренько и сообразил себе гречневой каши, засыпав её оренбургской консервированной тушёнкой. Конечно, сильно наглеть всё равно не стоило, немцы, в отличие от власовцев, всё-таки не полные идиоты, и мой костёр может навести особо внимательных наблюдателей на определённые мысли. Но горячего хотелось просто адски.
Впрочем, как это ни парадоксально, чем дальше я удалялся от линии Карбышева, разделявшей пусть суровую, но всё-таки свою Чёрную Армию и такой же суровый, но гораздо менее гостеприимный рейхскомиссариат, тем безопаснее становилось для меня дальнейшее продвижение. В лесах не было ни въедливых полицаев, ни вездесущих гестаповцев, так что я, по большому счёту, был предоставлен сам себе. И моей натуре одиночки это несказанно нравилось.
Сидя у костра и размеренно трапезничая горячей гречневой кашей с косками тушёной говядины, я разомлел. И сон, падла такая, не заставил себя долго ждать, прыгнув прямо в руку.
* * *
Чёрная Армия, Свердловск. Четыре дня назад.
– Иди уже домой.
– Нет, – тихо пропищала девушка, сильнее кутаясь в шерстяной шарф.
Я закатил глаза.
– Ну вот сляжешь ты с простудой и кому от этого легче станет? Сама прекрасно знаешь, в каком дефиците сейчас лекарства. Кто тебя лечить будет, а? Я ведь очень нескоро вернусь, да и не известно ещё, вернусь ли.
Аню как громом поразило. Она вырвала свою ладонь, закутанную в варежку, из моей руки и резко остановилась посреди улицы, топнув при этом ногой. Но тут же взяла себя в руки и упрямо повторила:
– Всё равно не пойду.
Вся эта ситуация начинала меня потихоньку раздражать. Я резко схватил её за руку и потащил за собой.
– Пошли быстрее, – почти прорычал я.
Это у нас с Аней была такая традиция. Каждый раз, когда я отправлялся на задание, она меня провожала. Конечно, на территорию какой-нибудь линии Карбышева её бы ни за что не пустили, но она всё равно шла за мной до тех пор, пока это было возможно, хоть я её об этом никогда и не просил. Мне, на самом деле, по большому счёту было всё равно. Просто после определённой черты мы сухо прощались, я отправлялся выполнять свой долг, а она, соответственно, домой. И так было до сегодняшнего дня. Сегодня же, меня почему-то с самого начала жутко бесил её эскорт. Бесил настолько сильно, что я буквально чувствовал, как горит от злобы моё лицо.
Ещё и снегопад этот проклятый. Да какой к чёрту снегопад, самый натуральный буран!
Слава Богу, уже почти на месте, вон, я уже вижу, сквозь пелену падающего снега, свет автомобильных фар. Сейчас я погружусь в чрево этого железного зверя, который отвезёт меня аж до линии Карбышева, и всё будет хорошо. Раздражение уйдёт, уступив законное место холодной собранности, которая всегда приходит перед заданием, и даже зубы перестанут скрипеть от злости.
То, что пора прощаться, поняла и Аня. Она мягко освободилась от моей хватки и встала как вкопанная, будто бы боясь пересечь какую-то невидимую черту. Стояла и смотрела на меня, честными, немигающими глазами, словно в последний раз. А я тоже остановился. И тоже смотрел, не в силах оторвать взгляда, стоя к ней вполоборота и держа руку полусогнутой, как будто в ней до сих пор оставалась её ладонь.
– Пока, – печально попрощалась со мной Аня.
Это тоже было частью ритуала. Дальше я должен был ответить: «Я вернусь», – и резко развернувшись, пошагать к ожидающему меня транспорту. Видит Бог, именно так поступить я и пытался.
Но в этот раз не вышло.
– Я… – начал было, но неожиданно горло моё сдавило железными тисками. Я резко, всем телом рванулся к ней, одним махом пересекая ту невидимую черту, разделявшую нас.
Аня, оказавшись в моих объятиях, сперва вздрогнула от неожиданности. Для неё мои действия были подобны тому, как если бы посреди тщательно отрепетированного и выверенного спектакля, на сцену неожиданно ввалился бы пьяный до поросячьего визга режиссёр, а потом начал хватать участниц пьесы за мягкие части тела. И всё же, её замешательство было скорее радостным, чем наоборот. Ведь, в конце концов, все девушки падки на вот такие неожиданные выходки. Особенно, если зрители от них в восторге и аплодируют, думая, будто это часть сценария.
А я… а что я? Мне было плевать и на зрителей, и на сценарий, и даже на пресловутую театральную вешалку. Какое мне дело, если в кольце моих рук её талия? Талия женщины, которая, неизбежно наталкиваясь на эту не пересекаемую черту моего равнодушия, всё равно продолжала раз за разом меня провожать. А затем возвращалась в старую, мерзкую квартиру, от одного вида которой меня недавно чуть не стошнило, и ждала. Просто ждала. Иногда – всего пару дней, иногда – целые месяцы. Ждала, прекрасно понимая, что с этой войны, войны которую вот уже двадцать лет ведёт весь наш народ, вся наша нация, часто не возвращаются. И однажды могу не вернуться и я.
Когда же я прошептал, наконец, своё сокровенное «Я вернусь» и отстранился от неё, я заметил в глазах Ани проблеск слёз. Какая ирония. Когда-то давно, когда мир был чище, а на его лице не было атомных ожогов и разводов пороховой гари, герои спускались в самые глубины Ада в поисках своей возлюбленной. Сейчас же, в пасти этого железного века, всё перемешалось. И прекрасная Беатриче смотрит мокрыми глазами, как её рыцарь отважно ступает на первый круг Преисподней. Правда, на этот раз рядом с ним не будет всезнающего покровителя Вергилия. На этот раз свой путь герой должен пройти в одиночку.
Я шёл широким шагом к автомобилю в полной уверенности в том, что ещё до конца этого года всё решится. Мы либо победим в этой войне, либо проиграем окончательно. И что самое страшное, судьба генерального сражения была в моих руках.
Я шёл, не оглядываясь. Такое уж у меня было правило. Но сегодня, когда привычный мне порядок вещей трещит по швам, грехом было бы не нарушить и этот неписанный закон. Я обернулся. И когда в последний раз встретился глазами с Аней, я понял, что моя личная война только-только начинается…
* * *
Проснулся я поздно, уже почти засветло. Плохо. Я не имею права так разбрасываться временем. Запасы провизии у меня не бесконечные, а до Ижевска путь неблизкий.
Деревянные лыжи скрипели под моими ногами, оставляя неглубокие борозды на свежем, только выпавшем, пушистом снегу. Солнце, едва-едва взошедшее над Предуральем, светило мне в спину, отражалось на белом покрывале, окружавшем меня. А где-то там, на грани слуха и восприятия, шумели лесные обитатели, чей вид и нравы за столько лет в пропахшем смогом аду я уже успел позабыть. И их крики, чириканье и топот были самым замечательным оркестром для меня. Самым натуральным привокзальным ансамблем, провожающим солдата на бой. Последний бой для его народа и первый для его души.
[1] Буквально, «этнический немец». Лица германской национальности, проживающее вне территории рейха. По понятным причинам пользовались куда большими правами на оккупированной территории, чем местное население.
Глава вторая
Калинов мост
«Не может сердце жить покоем,
Недаром тучи собрались.
Доспех тяжел, как перед боем.
Теперь твой час настал. – Молись!»
Новосибирская республика, Приуралье. 3 января, 1962 года.
– Теперь ты убедился? – нетерпеливо, с упрёком прошептал Олег.
– Теперь убедился, – раздражённо пробормотал в ответ Саблин, рассматривая нарисовавшуюся перед ним картину.
На самом деле, было от чего впасть в отчаяние. Вдоль забора из колючей проволоки то и дело сновали японские патрули составом не менее пяти человек и обязательно с собаками. Чуть реже, примерно раз в полчаса вдоль строго охраняемой государственной границы проносилась бронемашина, в сопровождении двух мотоциклистов. Саблин, правда, не очень хорошо понимал, как японцы умудрялись ездить на мотоциклах в такой мороз и по такому снегу, но списывал подобную дурость на неукротимый самурайский дух.
Двое же мужчин залегли в небольшом приграничном леске, с безопасного расстояния рассматривая всё это великолепие.
– И что, никак? – спросил Саблин своего спутника.
Тот на мгновение потерял дар речи.
– Ты что, совсем сдурел?! – яростно зашептал он Валерию прямо в ухо. – Посмотри вокруг! Это не три с половиной сонных пограничника, которые обход делают раз в полдня. Это, твою мать, самая настоящая армия. У них бэтээры, если ты не заметил. Из нас решето сделают сразу, как только мы высунем свой любопытный клювик. Это и так чудо, что нам с тобой удалось подобраться настолько близко, а ты говоришь – перейти. В нынешних условиях это нереально, поверь. Япошки стоят на ушах, и сильно подозреваю, что виной всему этому появление твоего американского друга. Спорим на что хочешь, они не снимут дополнительный контингент с границы, пока в их руках не окажется Джеймс?
Валерий спорить не собирался.
– Ну, хорошо. Ты прав, – легко согласился он с Олегом.
Тот, облегчённо вздохнув, опёрся спиной на высокий сугроб, из-за которого они оба наблюдали за границей.
– Значит, сворачиваемся? Я думаю, стоит пару месяцев подождать, узкоглазые слегка угомонятся, снимут часть охранения, и тогда можно будет попробовать. Чёрт его знает, где вы всё это время находиться будете, учитывая то, что и к Суслову вам ход заказан, но ничего! Что-нибудь придумаем. В конце концов, можно уйти куда-нибудь на север, в рабочие районы. Сургут там, или ещё куда-нибудь подальше, совсем в тайгу, к морю, где власть оккупационной администрации слаба, а местные подпольщики давным-давно скатились в самую настоящую махновщину и не подчиняются уже никому. Понятное дело, не самые гостеприимные места, но всё лучше, чем в подвалах кэмпейтай, правда? А потом мы, как всё утихнет, мы с вами свяжемся и переведём за границу. Договорились?
Олег в своей наивности продолжал рисовать перед Валерием «радужные» перспективы ухода в подполье и игры в прятки с людьми Суслова и японской тайной полицией. Даже протянул руку, чтобы обозначит рукопожатие, скрепляющее договорённость, не замечая при этом внимательного взгляда Валерия, которым тот рассматривал снующих туда-сюда солдат.
– Не договорились, – оборвал его Саблин.
– Это как, «не договорились»? – недоумённо спросил его Олег.
– Очень просто. Границу перейдём завтра. В ночь, – ответил Саблин, не отрывая небритого подбородка от холодного снега его наблюдательного пункта. – Собирайся, возвращаемся.
И, не дожидаясь реакции от обалдевшего напарника, встал на лыжи, пошуршав в сторону контрабандистской землянке, где их небольшой отряд всем скопом проводил уже четвёртую ночь. Олегу же ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.
Весь обратный поход на базу мужчины проделали в полной тишине.
* * *
– Значит, смотрите сюда, хлопцы, – привлёк внимание всех собравшихся Саблин, раскладывая на широком столе истрёпанную, ещё советских времён, карту местности.
Одиннадцать человек, не считая самого Валерия собрались в просторной, пусть и немного грязноватой, землянке. Восемь из них, те самые бойцы, с которыми Саблин совершил побег из лесного лагеря Сопротивления, скучковались вокруг своего лидера, внимательно глядя на карту. Олеся сидела рядом с ними на грубо сколоченной табуретке и курила импортные сигареты, которые одолжила у американца. Сам Джеймс стоял у небольшого оконца, единственного во всём помещении и, не отрываясь, смотрел на пустынный заснеженный лес. А Олег, в свою очередь, глядел из-за плеча, злорадствовавшего по этому поводу Саблина, пытаясь разглядеть, что, собственно, предлагает провернуть бывший подпольщик.
– План прост и надёжен, как немецкие часы, – склонившись над картой, Валерий продолжил. – Вы сами прекрасно знаете, насколько раньше была дырявой граница республики и Чёрной Армии. Так вот, с недавнего времени всё изменилось. Мы с Олегом только что оттуда, и хочу вам сказать, что халява, похоже, закончилась. Теперь там усиленные патрули, армейские части и бронетехника. Наверняка есть ещё и вертолёты, но мы их не видели. Так что, лёгкой прогулки, которой мы ожидали, связываясь с нашими товарищами-контрабандистами, – он кивнул в сторону Олеси. – Не ожидается. Однако, всё это великолепие не снимает с нас задачи переправить нашего друга через границу. И если раньше мы, с помощью наших контрабандистов, – Саблин вполоборота глянул на Олега, наконец-то подвинувшись и предоставив ему место у стола. – Могли незаметно, тайными тропами, перевалить через кордон, то теперь нам такой путь заказан. Прорываться будем с боем.
– Что?! С боем?! Валера, ты сдурел?! – Олег был в таком ужасе, что на мгновение прекратил попытки разглядеть старую карту, лежащую на столе. – Ты понимаешь вообще, что говоришь? Вас всего десять человек. Ладно, вместе со мной и Олесей одиннадцать. Допустим, да. Допустим, что даже мы возьмёмся за оружие. Но их там – сотни, если не тысячи. Сотни хорошо вооружённых, замотивированных солдат, у которых есть бронетехника, гранаты и вертолёты. Нас сомнут, понимаешь? Просто на части разорвут!
– Молчать! – рявкнул Саблин на Олега тоном, не терпящим возражений. – Никто тебя не сомнёт, истерик. Вы втроем: ты, Олеся и Джеймс перейдёте границу в другом месте. Вот здесь, – он указал пальцем на карте. – В пяти километрах севернее того места, куда ударим мы, – его палец снова скользнул по карте. – Там находится небольшая пограничная застава. Ничего особенного, просто бетонная вышка в два этажа. Я её заприметил, когда туда шли и обратно. Там, насколько я понял, солдат не много, это лишь, если так можно выразиться, перевалочная станция для патрулей. Здесь они встречаются, дают пересменку и идут дальше по своим маршрутам. Так что, если захватим её, мало того, что получим хоть какое-то укрепление, так ещё и свяжем все силы японцам в этом районе.
– И какой тогда смысл нам распыляться? – подала голос молчавшая доселе Олеся. – Вы, значит, в сад, а мы – в огород? Не разумнее ли ударить всем скопом, так шансов больше, разве нет?
– Неправильно. Шансов так, наоборот, меньше. И смысл, моя дорогая, во всём этом предприятии очень простой, – Саблин устало вздохнул. – Японцы ожидают, что кто-то попробует именно пересечь границу, но никак не напасть на заставу. При всей их видимой боеготовности, именно к прямому бою они как раз готовы меньше всего. Они готовы ловить вас, контрабандистов, но никак не отражать атаку со стороны подполья. Конечно, дело ясное, что победителями нам из этой схватки не выйти, – Саблин улыбнулся. – Но пару часов, пока они очухаются, мы вам точно подарим. Стянем на себя всех японцев которых сможем, и вы проскользнёте без проблем. А затем вам нужно будет как можно быстрее доставить Джеймса на территорию, подконтрольную Чёрной Армии.
Саблин внимательно посмотрел на Олега.
– И, чтобы у вас не возникло никаких сомнений и иллюзий. Добраться до людей Жукова – ваш единственный шанс остаться в живых. Тем более, после того, как мы с Джеймсом рассказали вам всё, – последнее слово Валерий выделил особо. – Кэмпейтай вас в покое не оставят. Даже если вы вдруг резко повернёте назад и выдадите нашего друга японцам. В лучшем случае, вас просто убьют. В худшем – перед этим будут долго и упорно пытать, пытаясь понять, знаете ли вы ещё что-то ещё или уже выдали всю имеющуюся у вас информацию.
– Сука, – гневно процедил Олег. – Ты нас подставил.
– Ни разу, – отбросил всякие обвинения Валерий. – Ты, спешу напомнить, пару дней назад сам попросил рассказать тебе все детали. Я лишь исполнил твоё желание. Перед этим, кстати говоря, честно предупредив, чем это может закончиться. Так что, попрошу не вякать.
Саблин ещё раз обвёл взглядом своих людей.
– Собирайтесь, ребята. Выходим через полтора часа, чтобы к вечеру уже быть у границы. Покурите что ли, поспите, кому надо. Главное, ничего важного не забудьте: оружие, патроны, гранатомёты. Всё это нам с вами понадобится. Ночь будет длинной.
Когда бойцы разошлись по своим делам, а Олег с Олесей угрюмо вышли из избы, чтобы вдвоём обсудить сложившееся положение, Валерий подошёл к Джеймсу, всё также молчаливо стоящему у окна.
– Какие-то проблемы? – спросил подпольщик у американца. – Ты что-то молчалив сегодня, на тебя не похоже.
Джеймс усмехнулся.
– Хочешь сказать, так хорошо меня знаешь?
– За последние дни успел изучить достаточно, – пожал плечами Саблин. – Обычно ты брызжешь ядом даже на самых важных совещаниях. Помнишь, как Суслова чуть ли не матом крыл?
– Помню. Блин, – улыбнулся американец. – Это ведь всего-то неделю назад было. А кажется, будто целая вечность прошла.
Он взял паузу, задумавшись о чём-то своём.
– Я вот что думаю, – продолжил Джеймс. – Ты не слишком с Олегом? Мне кажется, такое пренебрежительное отношение к нашему единственному союзнику чревато проблемами.
Саблин усмехнулся.
– Возможно, со стороны именно так и кажется, но на самом деле всё несколько сложнее. Олега я знаю давно, почти с детства. По крайней мере, с юности – так точно. У нас с ним долгая история взаимоотношений. Достаточно долгая, чтобы мы оба успели испытать друг к другу весь спектр эмоций: от братства и товарищества, до зависти и ненависти. Если интересно, я могу рассказать, кто он такой и почему вообще нам помогает. Время у нас есть.
– Расскажи, – Джеймс достал ещё одну сигарету из своих бесконечных запасов. – Особенно мне интересно, за что ты его так не любишь. Парень-то вроде нормальный.
– Тут всё как раз-таки просто. Всё случилось, как это обычно и бывает, из-за женщины.
– Олеся? – моментально догадался Джеймс.
– Она самая, – подтвердил его догадку Саблин. – Впрочем, дело достаточно давнее, душевные раны хоть и заросли, но всё равно беспокоят, если их потревожить. Поэтому с Олегом я и стараюсь в последнее время пересекаться как можно реже.
– Теперь я точно уверен, что хочу услышать историю полностью, – улыбнулся американец. – Если между вами разногласия такие серьёзные, – это слово он выделил своей обыкновенной, ироничной интонацией. – Как вы вообще умудряетесь работать вместе?
– Тогда, давай лучше присядем, – Валерий тут же запрыгнул на стол, на котором недавно он сам и раскладывал карту. Джеймс же предпочёл нагретый Олесей табурет, стоящий около стены. Он сел и, глядя прямо на собеседника, приготовился слушать.
– Началось всё ещё до моего рождения. А конкретно – с моего отца. Он был морским офицером, служил на Балтийском флоте. Правда, за выслугу лет его ещё в тридцать восьмом перевели на штабную должность. Собственно говоря, именно это нас всех и спасло. Когда немцы подходили к Ленинграду, в пух и прах раздолбав весь наш краснознамённый Балтийский флот, его, как и многих других высокопоставленных офицеров, вместе с семьями, вывезли сперва в Куйбышев, а потом и сюда, в Новосибирск. Когда же японцы начали наступление, деваться уже, по сути, было некуда, а поэтому мой отец решил сложить оружие. Решил спасти свою семью от вечного голода партизанщины, опытов в концентрационных лагерях и безнадёжной борьбы. Начал работать на администрацию республики, занимался, на небольшом судёнышке, грузоперевозками в Японию. И, конечно же, промышлял контрабандой, не без этого. Уже не сосчитать, сколько всего прошло через грязный и тёмный трюм его корабля. Морепродукты, беженцы, полезные ископаемые, даже оружие, в этом плане мой отец был совершенно беспринципным человеком. Его, мне кажется, до конца жизни коробила мысль, что он сдался без боя. Променял смерть в бою, отчаянном и бесполезном, как подобает офицеру, на жизнь своей семьи. Трудно сказать, что он поступил неправильно, я понимаю. Но это всё равно мучило его. Так что, он сопротивлялся, как мог. Пусть даже просто плюя в лицо законам оккупантов. Это была его личная, тихая, совсем незаметная борьба.
Саблин немного поёрзал, принимая более удобное положение, и продолжил.
– Команда, конечно же, была в курсе всех его дел. Странно было бы ожидать от обычных работяг-моряков чего-то иного. Им тоже хотелось заработать на свой кусок хлеба в то голодное время. И в этой команде, как ты мог уже понять, был и Олег. Он был то ли боцманом, то ли ещё кем-то из ближайших помощников отца, я, если честно, не особо разбираюсь во всех этих морских должностях. И, когда отца пять лет назад японцы арестовали, заподозрив в нечистой игре, Олег должен был пойти вслед за ним. Пятнадцать лет новосибирской тюрьмы, понимаешь что это такое, Джеймс? Это ад. Самый натуральный ад на земле. Тебя морят голодом, заставляют работать в шахтах, без какой-либо связи с родственниками и всё это на нечеловеческом морозе северной Сибири. Прибавь ко всему японских докторов-психопатов, чьи кровожадность и извращённая жажда познания ничуть не уменьшились со времён Последней войны.
– Я могу угадать? – спросил Джеймс. – Твой отец взял вину на себя?
– Ты сегодня какой-то чересчур догадливый, – кивнул Олег. – Но ты прав, всё было именно так. Понятное дело, что в доле был весь экипаж корабля. Японцы, не будь дураками, также прекрасно это понимали. И, тем не менее, отец всё отрицал. На допросах из раза в раз, брал всё на себя, заявляя, что подчинённые ему люди были не в курсе происходящего. Это их всех и спасло. Отцу, как единственному виновнику, дали по полной строгости, двадцать лет, повесив ещё какую-то мелочь. Остальные отделались увольнением и лёгким испугом.