Дмитрий Гартвиг
Чёрные крылья
На лице Кюри не дрогнул ни один мускул.
– Шанс на возрождение России, Валерий. Ни больше, ни меньше…
[1] Японская тайная полиция
Глава третья
Конь бледный
«Пути добра с путями зла
так перепутались веками,
что и чистейшие дела
творят грязнейшими руками.»
Рейхскомиссариат Московия, окрестности Архангельска. 25 декабря, 1961 год.
– Анафема, приём, цель прибыла на объект, – затрещал у меня в ухе японский наушник.
– Принято, Броня, – прижав почти ко рту микрофон, ответил я.
Прекрасно. Добыча попалась прямо в силки охотнику. Это значит, что пора двигаться к точке рандеву. Наш почти месячный переход через весь Русский Север наконец-то завершён.
Отлипнув от окуляра бинокля, я убрал его в кожаную кобуру, висящую на поясе, закинул за спину старую добрую трёхлинейку с оптическим прицелом, лежащую рядом со мной на снегу, и в буквальном смысле встал на лыжи. Для того чтобы добраться до места встречи, мне понадобится меньше пяти минут. На лыжах я чувствую себя как рыба в воде, даже если передвигаться приходится по незнакомому лесу. Я на них и раньше, ещё до войны хорошо ходил, а сейчас, после изнурительных тренировок в сибирских лесах, мне воистину не было равных.
До точки сбора я, как и ожидал, добрался раньше напарника. Мне пришлось ждать ещё минут пять, прежде чем его силуэт замелькал среди заснеженных елей на опушке леса. Нет, он тоже неплохо держался на лыжах, иначе, его бы просто не послали на это задание. Просто я в этом деле был бесподобен.
– Броня, – поприветствовал я Артёма кивком головы.
– Анафема, – Броня ответил мне тем же самым.
– Доложи обстановку, – приказал я ему.
– По существу докладывать нечего. Шесть грузовиков, по одному бронеавтомобилю в начале и конце колонны. Впереди поновее машина будет, объект наверняка там. Численность противника уточнить не могу, чем вооружены тоже не скажу. На всех машинах – Андреевский крест, но сам понимаешь, это ничего не значит. Могут быть и немцы. Хотя грузовики – старьё, «кресты» обычно на таком говне не катаются. Им бы всё больше с понтом…
– Понял тебя. C моей стороны всё тихо было, – я ещё раз окинул взглядом военную базу, стоящую в чистом поле, на расстоянии примерно километра от нас. – План действий у нас такой. Ждём пару часов до темноты, затем по-пластунски подбираемся к базе. Берём языка, узнаём, где находится объект. Затем следует ликвидация и бегство. Уходить будем, скорее всего, с боем, на одном из грузовиков. Перед уходом желательно совершить ещё какую-нибудь диверсию, чтобы, если не сорвать погоню, то хотя бы её отсрочить. Понял, лейтенант?
– Понял, – Артём шмыгнул носом. – Значит, с наступлением темноты?..
– Да, с наступлением темноты.
* * *
Когда Алеутов, мой бывший комбат, а теперь глава разведывательного управления «Стальная рука», предложил мне план этой операции, я согласился даже не думая. Единственным моим условием был Артём. Я, несмотря на все возражения, настоял на том, чтобы мне позволили взять его с собой. Молодой оперативник, только-только закончивший обучение, он приглянулся мне уже давно. Я заприметил его аж в пятьдесят пятом, когда этот голодный и тощий оборванец, дрался с такими же, как он сам, доходягами за кусок хлеба. Это ещё было до того знаменитого казахского рейда генерала Батова, который отбросил степняков за Оренбург и хоть немного решил вопрос с продовольствием. Но до того знаменательного события было ещё два года, и поэтому вся Чёрная Армия добывала себе пропитание с боем, вырывая сантиметры пашни у скупой уральской земли.
Не знаю, чем меня зацепил тот маленький, двенадцатилетний оборванец, который так отчаянно боролся за своё выживание на тёмных улицах Свердловска. Наверное, он разом мне напоминал всех нас. Голодный, худой, одетый в лохмотья и кишащий вшами, он снова и снова меткими ударами маленького кулачка сбивал с ног своих обидчиков, которые изо всех сил пытались отобрать у него краюху чёрствого, измазанного в дождевой грязи хлеба. Их было больше, намного больше, человек пять, не меньше, но они всё равно оказывались биты. Пятеро против одного, и все хотя бы раз оказались уложенными на лопатки. Он один олицетворял всех нас: таких же избитых, раненых и голодных. Но, несмотря на всё это, не допускающих даже самой мысли о капитуляции. В тот день я вмешался в его судьбу. Разогнал его противников, привёл пацана к себе в казённую квартиру, отмыл, накормил и обрил его шевелящиеся от насекомых волосы. А через неделю отдал в училище. Теперь же передо мной стоял невысокий (детское недоедание всё-таки сказалось на его организме), но крепкий восемнадцатилетний юноша, способный разобрать пятьдесят четвёртый «гевер» с закрытыми глазами, прекрасно владеющий ножом и в совершенстве разговаривающий на трёх языках: русском, немецком и японском. Прибавьте ко всему, что в свои юные годы он уже ходил в чине младшего лейтенанта разведки, что означало собственное жильё и стабильный офицерский паёк. Может быть, где-то в сытых и безбедных странах это ничего и не значило, но в Чёрной Армии это был предел мечтаний.
Так что, я настоял на том, чтобы моим напарником в этом предприятии стал именно Артём, получивший в нашей организации позывной «Броня». Это от фамилии – Броневой. Алеутов, конечно, сперва возражал насчёт его кандидатуры, настаивал на том, что Артём ещё желторотый юнец, не нюхавший пороха, а операция особой важности. Но возражения бывшего комбата я отмёл, потому что, во-первых, видел успехи своего подопечного во время выпускных экзаменов, а во-вторых, и это, наверное, самая главная причина, я был уверен, что для действительно полного успеха операции, мне и был нужен такой вот юнец.
Ночи мы дождались спокойно. Я успел даже пару часиков подремать, зарывшись в сугроб чуть ли не с головой. Артём, правда, всё это время бодрствовал, но ему это, если честно, только на пользу. Пусть не расслабляется, молодой ещё слишком. Так что, когда солнце окончательно зашло над всем Белым морем, мы с Артёмом ползли по-пластунски, один за другим, закутанные с головы до пят в белые, как снег, маскхалаты. Собственно говоря, они и были нашей единственной маскировкой, защищавшей нас от губительного света прожекторных лучей, изредка проскальзывающих над нашими головами. Каждый раз, когда часовые на наблюдательной вышке направляли их на нас, мы были вынуждены утыкаться головой в снег, обжигая ледяными иглами лица, но, зато, оставаясь незаметными для наблюдателей. Впрочем, никаких особых проблем мы с этими вояками не испытывали, так как они, видимо, понятия не имели о порядках несения караульной службы и даже не смотрели вниз. И очень зря, могли бы очень много интересного для себя обнаружить. Конкретно – двух вооружённых до зубов головорезов, уже час как ползущих от лесной опушки до военно-морской базы, которую этим солдатам и было поручено охранять.
Как только мы оказались около хилого забора, представляющего из себя сетку рабицу, натянутую на врытые в землю бетонные столбы, Артём облегченно выдохнул. Рановато он. Как по мне – самая трудная часть работы была ещё впереди. Так или иначе, мы начали действовать. Мой напарник передал мне кусачки, и я несколькими отточенными движениями проделал нам проход на территорию базы. Немецкие прихлебатели видимо настолько обленились и так сильно расслабились, что даже не пустили ток по своему хилому ограждению. Впрочем, оставалась возможность, что их новые хозяева просто экономили электричество на своих слугах, справедливо считая, что такую-то сволочь русские бабы всяко ещё нарожают.
Теперь мы были внутри. Пока всё шло поразительно легко. Настолько легко, что даже настораживало. Впрочем, не нужно путать приграничные территории, где гарнизоны всегда настороже, а в отражение наших рейдов частенько вмешиваются регулярные немецкие части, с глубоким тылом рейхскомиссариата, военной базой, где на приколе стоят три единственные, никому не нужные подлодки Московии. Здесь порядки совершенно другие, не те, к которым привык я, десятки раз переходивший линию фронта для совершения диверсий. И даже официальный визит человека, имя которого не упоминается честными людьми без глубочайшего презрения в голосе, не может эти порядки изменить. Тем более, предатели ведь действительно всерьёз не ожидают, что кто-то в таком месте посмеет покуситься на жизнь и здоровье их трижды проклятого вождя.
Артём выпрямился и на полусогнутых ногах подошёл к ближайшему зданию, прижавшись к его стене и взяв оружие наизготовку. Я последовал его примеру. По всей базе стояла темень, не видать ни зги. Лишь над дверьми некоторых, видимо, особо важных строений, горели белым, печальным светом электрические лампочки. Караульных или патрульных тоже нигде не было видно.
– Во, блин, дают, – прокомментировал эту ситуацию мой товарищ.
На самом деле, было о чём задуматься. Наш план заключался в том, чтобы незаметно захватить какой-нибудь армейский патруль, а затем выпытать у него местонахождение объекта. Пустые же улицы военной базы перечёркивали такой ход событий на корню. Нам оставалось либо искать «языка» на ощупь, заходя в каждое плюс-минус административное, не похожее на казарменный барак, здание, либо захватывать его прямиком на солдатской койке, в казармах, заполненных спящими власовцами. Впрочем, второй вариант я рассматривал лишь от безысходности. Я не строил иллюзий насчёт боеспособности здешнего гарнизона, но в таком случае мы вдвоём оказались бы против нескольких десятков, если не сотен. Схватка была бы обречённой и безнадёжной. Так что, нам оставалось лишь понадеяться на авось и прочёсывать каждое здание по очереди.
Удача нам улыбнулась почти сразу. В первом же помещении, которое мы решили проверить, горел свет. Два солдата, очевидно караульные, которым по уставу полагалось сейчас патрулировать заснеженные улицы, внимательно глядя по сторонам и высматривая в зимней ночи врагов рейхскомиссариата, сидели за столом возле почерневшей от времени печки-буржуйки и резались в карты.
– Анафема, смотри, – кивком своего новенького «гевера» Артём указал на окно, в котором мелькали их силуэты.
– Вижу, Броня, тише, – я поднял вверх ладонь, призывая соблюдать тишину.
Задача, на самом деле, стояла абсолютно тривиальная. Судя по тому, что я видел в окне, оружие они отбросили куда-то в дальний угол комнаты. А значит, сопротивления можно было не ожидать.
Собственно говоря, мы просто зашли. Спокойно открыли дверь и наставили на горе-картёжников оружие. Власовцы заметили нас сразу же. Лица их в удивлении вытянулись, глаза полезли из орбит. Один попытался было вскочить, но тут же сам собой понял, что занятие это абсолютно бесполезное. Так что им ничего не оставалось, кроме как обречённо поднять руки и, в своём немом удивлении, медленно опуститься на колени. Я же прижал палец к губам и произнёс:
– Хоть один звук, суки власовские, и ваши мозги окажутся на стенке. Всё ясно? – полушёпотом поставил я их перед фактом.
Они торопливо закивали.
– Броня, обоим руки перетяни. Оружие ваше где, козлы?
Пленники одновременно кивнули в угол комнаты, где, прямо под портретом Вишневского, лежали два «гевера». Новые, пятьдесят четвёртые, смазка блестит от огня мирно потрескивающей печки. Надо же, расщедрились-таки немцы, выдали своим лизоблюдам хорошее оружие. Подачка с барского плеча.
Пока Броня вязал им руки верёвкой, я подошёл к автоматам и, не сводя с власовцев глаз, тихонько разрядил оружие. Как раз в этот момент Артём закончил со связыванием и вопросительно глянул на меня. Я согласно кивнул ему. Через несколько секунду рты обоих предателей были заткнуты тряпичными кляпами. От одного из них тут же раздалось возмущённое мычание, однако небольшая оплеуха по затылку быстро разрешила все недоразумения. Вот теперь можно было говорить по-настоящему:
– Значит так, мразь, слушай меня внимательно, – я спокойно, не производя шума и не повышая голоса, начал свою речь. Артём положил обоих на пол и сидел на их спинах, упираясь коленями в позвоночники, и готовый в любой момент полоснуть каждого ножом по горлу. – Мне от вас нужен ответ лишь на один вопрос. Ответите на него – останетесь живы. Полежите здесь до утра с кляпами во рту, это да. Но жизнь себе сохраните. А теперь, прежде чем я задам вопрос, давайте договоримся. У моего напарника, который сейчас находится в намного более выгодной позиции, чем вы, в руках нож. Боевой нож. Хороший. Обращаться он с ним умеет. И он, и я, оба мы считаем, что холодное оружие в разы надёжнее, чем огнестрельное. Осечки не даёт, и перезарядки не требует. Поэтому, давайте условимся, что говорить вы будете только по делу. Я задаю вопрос, мой товарищ вытаскивает вам кляпы, и вы на него отвечаете. Никаких криков, никаких свистов, никаких попыток позвать помощь. Иначе, сами понимаете, узнаете на личном опыте, насколько хорошо наши оружейники выполняют свою работу. Всё понятно?
Власовцы разом кивнули.
– Замечательно, – их ответ меня более чем удовлетворил. – Теперь сам вопрос: где сейчас находится генерал-комиссар Андрей Власов?
На секунду они замерли. Потом переглянулись. Потом ещё раз согласно кивнули.
– Это, как я понимаю, знак того, что вы готовы к сотрудничеству? Отлично. Броня, сними кляп. С одного, с левого.
Приказ был незамедлительно выполнен.
– Власов в административный корпус заселился. Это около доков, большое четырёхэтажное здание с пологой крышей. С последнего этажа всех писак выгнали, он там скорее всего. Больше ничего не знаю, честно, – от страха его голос слегка дрожал.
– А ты что скажешь, – указал я на правого власовца, пока Броня затыкал левого посредством того же самого слюнявого кляпа.
– Скажу, что из административного корпуса он не выходил целый день, – ответил тот, когда Артём освободил ему рот. – Я в карауле стоял около администрации. Он как туда зашёл, так носа оттуда не показывал. Это всё что мы знаем, честно. Ребят, не убивайте, пожалуйста. Мы солдаты простые, не офицеры. Мы же русские, как и вы, не немцы. У нас же матери…
Знакомая шарманка. Обычно, правда, поют про семью и детей. Но эти двое ещё слишком молоды, чтобы заикаться про голодных детишек, плачущих от голода и в отчаянии зовущих папку. Сами не так давно бриться по-настоящему начали. Едва ли старше Артёма, а уже нацепили на форму Андреевский крест. Нет, такую сволочь нужно давить в зародыше.
Я посмотрел на Артёма.
– В расход.
Они попытались было сопротивляться. Что-то яростно замычали, задёргались, пытаясь сбросить моего напарника со спины, но куда уж там. Два коротких взмаха ножа – и всё кончено.
– Сапоги не запачкай, – я указал ему на огромную лужу крови, натёкшую из-под власовцев.
– Хорошо, – ответил Броня бесцветным голосом, поднимаясь. Лицо его, освещенное печным огнём, было бледным как мел.
Я подошёл и обхватил его голову руками, заставив смотреть мне в глаза.
– Артём, слышишь меня? Смотри на меня. Ты не людей убил, слышишь! Это власовцы были, власовцы, – я яростно шептал ему это, чувствуя, как парня колотит мелкая дрожь. – Они не люди уже давным-давно. Это предатели, душегубы и мучители. Что, на жалость тебе надавили, про мамочку свою плакать начали? Русскими себя назвали? Не русские они ни черта! И матери у них нет никакой! Мать их своё чрево прокляла, когда узнала, что её сын форму носит с Андреевским крестом. Дети, если у них они были, батьке в рожу плюнули и из дому ушли. Жена с радостью забылась в объятиях другого. Потому что они предатели, понимаешь, предатели! С ними только так: ножом по горлу, и никак по-другому. Пока я на фронте дрался, они тыловые деревни грабили. Когда наши люди по четыре смены у станков стояли, они вместе с немцами шли, в одном ряду, плечом к плечу с завоевателями. Ты за кусок хлеба в детстве дрался, а они водку жрали и шлюх своих тискали. У них ни матерей нет, ни отцов, ни крови, ни чести. Они это всё предали, продали, променяли на сапоги немецкие. Это не люди нихера уже. Это собаки бешеные. Ты для них подарок сделал, отправил на суд Божий. Там у них хотя бы шанс оправдаться есть, потому что на суде человеческом, мирском, им пощады точно не будет.
Постепенно, чем дольше я распинался, Артём успокаивался. Под конец моей речи дрожь окончательно унялась. Пацан ещё ни разу никого не убивал по-настоящему, чтобы не в пылу схватки, а вот так, хладнокровно и по приказу. Вот и тряхануло его. Не, ну каков боец, а? Приказ исполнил чётко, быстро, ни секунды не раздумывая. Только после того, как дело было сделано, пришло осознание, что он кого-то убил.
– Я в порядке, Анафема. Спасибо, – он отодвинул мои руки. – Нужно посмотреть, нет ли у них сигарет, – он кивнул на трупы.
– Ты куришь разве? – я удивился. Никогда не видел, чтобы Артём дымил.
– Очень редко, – он улыбнулся. – Сам же знаешь, табак у нас в дефиците. Пусть, в таком случае, хоть эта сволочь поделится.
– Ладно, давай, шмонай. Только быстро, нам ещё дела делать.
Тут он был, конечно, прав. Со времени Последней войны курево было в крайнем дефиците. Дон и Волгу полностью оккупировали немцы, так что единственное место, где мы могли выращивать табак, были казахские степи. Очень быстро степняки смекнули, что махорка – это настоящая золотая жила, и начали растить её специально нам на продажу, заламывая при этом цены до небес. Не помог даже тот самый знаменитый рейд Батова, благодаря которому степняки теперь носа не показывают дальше Оренбургской степи. Почти все земли, полученные Чёрной Армией в ходе той операции, были отданы под пашню. Так что, желание Артёма поживиться немецкими сигаретами, было вполне оправдано.
Как только он закончил, довольный собственным приобретением, я встал на его пути, сложив руки на груди и загородив выход. Он грустно вздохнул.
– У них на двоих было семнадцать штук. Я отдам тебе восемь.
– Отлично, – согласился я на такой обмен, кладя в нагрудный карман маскхалата восемь белых цилиндриков. – Теперь пошли. Время не ждёт.
Нужное нам здание мы нашли быстро. Это был здорово выделяющийся на фоне остальных одноэтажных бараков кирпичный дом. Четыре этажа, не считая цокольный, окна которого чёрными провалами выглядывали из-под нечищеных сугробов. Рядом со входом в здание стояли в карауле двое полусонных часовых, оперевшись на свои автоматы. А вот это уже было хоть какое-то подобие дисциплины. Впрочем, солдаты, как мне показалось, больше заботились о том, как бы не замёрзнуть, чем об охране такого высокопоставленного лица. Они то и дело переминались с ноги на ногу, совали руки в карманы или дышали на них, надеясь отогреть, постоянно курили и перебрасывались ничего не значащими фразами. Одним предателям такая оплошность уже стоила жизни. И для этих такая безалаберность тоже кончится плачевно.
Немного посовещавшись, мы с Артёмом решили выманить их с поста и разобраться поодиночке. Для этого было решено подползти к окнам цокольного этажа и прикладом выбить одно из них, одновременно затаившись рядом. Как только один из них придёт проверить, что произошло, тут же скрутить и ожидать второго. Собственно говоря, как только я подполз к противоположной от караульных стене здания, мы начали приводить план в исполнение. Я ударил прикладом своей трёхлинейки, которую я до сих пор предпочитал новомодным штурмовым винтовкам, по окну, огласив ночную тишину грохотом разбиваемого стекла.
Пару минут было тихо. Потом, из-за поворота наконец-то показался власовец, беспечно поглядывающий по сторонам. Когда он подошёл к разбитому окну, задумчиво наклонившись и уставившись в черноту подвала, я набросился на него сзади, одной рукой зажимая рот, а другой – нанося меткий удар по затылку. Предатель закономерно отключился. Мне оставалось лишь аккуратно просунуть его тело в подвальное окно и залечь обратно в сугроб, на место своей засады.
Второй власовец соображал дольше. Минут пятнадцать он ждал своего напарника, прежде чем нервы не выдержали. Он вышел из-за поворота гораздо осторожнее, чем его напарник. Даже водил стволом автомата по сторонам, но делал это настолько бестолково, что у меня начало закрадываться подозрение, что этих, так называемых, солдат, вообще ничему не учат. В принципе, такая теория имела право на существование, ведь, несмотря на всё подобострастие РОА, которая готова была немцам ноги мыть и воду пить, они всё также не доверяли русским. И правильно, хочу сказать, делали.
Второй власовец тоже заметил разбитое стекло, и, повторив ошибку своего напарника, подошёл к нему, тут же разделив его судьбу. Когда и со вторым караульным было покончено, я сделал рукой знак Артёму, чтобы он полз ко мне.
Через окно мы спустились в подвал. В помещении было достаточно тепло, и, судя по огромному количеству труб и технических котлов, именно здесь располагалась котельная. С нас тотчас же начали стекать струйки растаявшего снега. Хотя, сейчас нам было на это наплевать. Нам нужно было переодеться во власовскую форму. Просто потому что к двум рядовым, пусть и незнакомым, у любого встречного будет намного меньше вопросов, чем к двум незнакомцам в маскхалатах. Поэтому мы, не сговариваясь, принялись раздевать двух оглушённых караульных. Они оба были слегка выше нас ростом, сказывалось хорошее питание, но с этим уж ничего не поделать, пришлось закатывать рукава. Я-то ещё ничего, а вот на Артёме форма болталась, словно мешок. Впрочем, нам в ней и не на парад идти.
– Никогда не думал, что нацеплю власовскую форму, – презрительно сказал мой напарник, рассматривая синий крест на белом фоне, пришитый к его левому рукаву.
– Не переживай, Броня, мы это дерьмо временно нацепили. Исключительно для пользы дела.
– Это и успокаивает. А с этими что делать будем? – он кивнул на двух мужчин, раздетых до трусов и лежащих на грязном бетонном полу котельной.
– Как и с прошлыми, – я пожал плечами. – Ножом по горлу и дело с концом. Тебе помочь? – спросил я, замечая, как Артём мнётся.
– Нет, – твёрдо отказался он. – Я сам.
И действительно, не медля больше ни секунды, он подошёл к одному, а затем и второму бессознательному телу, и скупыми, профессиональными движениями оборвал жизнь часовых.
– С этими легче, – сказал он, вытирая клинок от крови. – Эти не скулят. Пошли, что ли?
– Пошли.
Сказать, правда, оказалось легче, чем сделать. Мы провозились минут пять, пытаясь в непроглядной тьме, среди хитросплетения труб и датчиков найти выход из подвала. В конце концов, нам это удалось. Выходом являлся огромный деревянный люк, обитый железом и имеющий солидное металлическое кольцо вместо ручки. К счастью, он оказался незапертым.
Мы с Артёмом аккуратно потянули крышку люка от себя. Он был достаточно тяжёлым и, что самое страшное, насквозь проржавевшим. Тем не менее, когда мы вылезли-таки из котельной и оказались в каком-то подсобном помещении, никто и не подумал прийти на адские скрипы, которые ещё недавно издавало это ржавое чудовище. Везение? Нет, скорее закономерные последствия отвратительной дисциплины, царящей у власовцев. И правда, интендант, которого мы увидели, когда вышли из кладовки, мирно спал за своим деревянным столом, уронив голову на грудь. Артём достал нож, непрозрачно намекая на то, что и этого предателя можно было бы отправить к праотцам, но я отрицательно покачал головой. Руки, конечно, очень сильно чесались, но я прекрасно понимал, что сейчас, когда между нами и целью находились всего лишь три несчастных этажа, лишняя кровь была нам ни к чему.
Минут десять мы искали лестницу. Когда нашли – начали подниматься не спеша, замирая на лестничных пролётах и чутко вслушиваясь в сонливую тишину, поразившую административный корпус. Ничего. Как будто во всём здании не было ни одной живой души. Караул либо спал, либо занимался чем угодно, кроме своих непосредственных обязанностей. Впрочем, мне начинало казаться, что охраны у Власова вообще не было, несмотря на то, что под его нужды освободили целый этаж. Видимо, совсем уже осмелел, собака, смерти не боится. Что ж, баба с возу – кобыле легче.
Первого бодрствующего человека в этом царстве сна мы встретили сразу, как только вошли на четвёртый этаж. Это был совсем молодой рядовой, который стоял на тумбочке и, дико выпучив глаза, до белизны в костяшках сжимал автомат.
Артём сразу потянул меня обратно.
– Анафема, что делать будем? Давай я его попробую ножом, того…
Я ехидно улыбнулся.
– Расслабься. Не надо никого резать. По крайней мере, пока. Просто повторяй за мной.
И, не слушая больше Артёмкиных возражений, пошёл прямо в сторону часового, как можно отчётливее гремя сапогами. Оказавшись на расстоянии не более трёх шагов, я козырнул солдату, который при моём приближении окончательно окаменел в стойке «смирно». Артём, слава Богу, не додумался его ни пырять, ни стрелять. Просто также спокойно козырнул и прошёл дальше.
Кабинет Власова найти оказалось не сложно. Особенно, учитывая тот факт, что он был обозначен вычурной дубовой дверью, резко контрастирующей с остальным одинаково блеклым декором здания. Я склонился над замочной скважиной и принялся в ней ковыряться, совершенно не боясь быть замеченным. От того оловянного солдатика мы отошли уже на порядочное расстояние, включающее в себя пару поворотов, так что мы совершенно не волновались. К тому же, он был так сильно занят фанатичным разглядыванием стены, что навряд ли бы услышал лязганье отмычки.
Замок оказался совсем простеньким, так что вскрыл я его без особых проблем. Мы вошли в кабинет. На фоне тёмного провала окна, блестящего ночными звёздами, колыхались зелёные официальные шторы. Форточка, не видавшая в своей жизни бомбардировок, несмотря на зимние морозы, оставалась открытой и заполняла всё помещение щекочущей ноздри прохладой. Посредине помещения стоял огромный, массивный стол, того самого типажа, что обычно стоят в кабинете больших начальников. Да и вообще, помещение в целом производило серьёзное впечатление. Полки с документами, ковёр и бесчисленное количество телефонов для связи со всеми первыми лицами рейхспротектората: от Владимира Вишневского, самого генерал-губернатора, и до Франца Гальдера – руководителя частей Вермахта, дислоцированных в Московии. Здесь была даже солидных размеров кровать, предназначенная, наверное, для того, чтобы хозяин кабинета мог с чистой душой работать допоздна. В данный момент, правда, на этой кровати, свесив ноги на пол, сидела заспанная рожа, с отвратительными оплывшими щеками, высоким лбом, и огромными лопоухими ушами. Мерзкое, до тошноты отвратительное лицо, которое я десятки раз видел на пропагандистских плакатах.
Генерал Власов.
– Господа, вы кто? – сонно проворчал он.
– Мы правосудие, – зачитал приговор я. И рванулся вперёд.
Мы не дали ему опомниться. Мой ботинок с силой врезался ему в челюсть. Брызнула кровь и обрюзгший старик, в которого Власов превратился со времен Последней войны, с мерзким всхлипом упал на пол. Экзекуцию продолжил уже Артём, насев на ублюдка сверху и молотя его кулаками по лицу. Всё это время, пока Артём наслаждался действом, Власов отчаянно пытался позвать на помощь, но меткие удары моего напарника, снова и снова обрушивающийся на его физиономию, не оставляли предателю ни единого шанса. В конце концов, он прекратил и эти жалкие попытки, и просто закрывал лицо ладонями, тихонько поскуливая.
Артём наконец-то прервался.
– Ну и, что нам делать с ним?
Я протянул ему моток верёвки, предусмотрительно взятый с собой.
– Вешай.
– Я? Один? – кажется, мне удалось его удивить.
– Ты. Один, – подтвердил я.
– Но, почему, Анафема? – он всё ещё не понимал.
– Потому что я так приказал, Броня. Ты же не задавал вопросов, когда перерезал глотки двум власовцам в том бараке? Почему же сейчас спрашиваешь? Ты солдат, точно такой же, как и я. А солдат должен выполнять приказы. Даже если ему мерзко, противно и неприятно. А иначе, солдат рискует очень скоро превратиться в предателя, и конец его будет незавиден.
Мы оба, не сговариваясь, посмотрели на корчившегося на полу Власова.
– Хорошо. Но потом ты объяснишь мне причину. Солдат имеет на это право?
– Имеет, – согласился я. – Но сперва дело.
Артём принялся вязать узел. У него это не особенно хорошо получалось, в конце концов, он был солдатом, а не палачом. Так что мне пришлось прийти к нему на помощь. Когда петля была закончена и водружена на место люстры, генерал-коллаборационист, до этого безмолвно взиравший на нас, наконец-то понял, что его ждёт и, мыча своим беззубым окровавленным ртом, из последних сил попытался уползти. Артём не дал ему такой возможности. Подхватив его под мышки, он приподнял Власова над полом, водрузил на небольшой казенный табурет и просунул его голову в петлю.
– Ваше последнее слово, товарищ Власов? – спросил я.
Боже мой, он действительно попытался что-то сказать. Даже на пороге смерти он пытался, подумать только, оправдаться, сказать нечто, что, по его мнению, поможет ему спасти свою никчёмную жизнь. Ничтожество.
Артём, слава Богу, не дал ему такой возможности. Одним ловким пинком он выбил табурет из-под предателя. Тело Власова дёрнулось, верёвка натянулась, передавив дыхательные пути. И после этого не осталось никаких разговоров. Лишь предсмертные хрипы.
– И всё же, почему я? – спросил Артём, когда Власов прекратил дёргаться.
Я усмехнулся.
– А что тебе не нравится, Артём? Радуйся, теперь ты герой. Настоящий герой, всамделишный. Ты казнил самого Власова, генерала-предателя, человека, который в самый критический момент для своего Отчества, посмел поднять оружие на своих же кровных братьев. И это в восемнадцать лет. Ты имеешь полное право гордиться собой.
– А ты? – мальчишка никак не хотел угомониться.
– А что я? – я постарался придать голосу как можно больше напускного равнодушия. – Я, как и любой другой на моём месте, безмерно горд своим воспитанником. Ты и вправду молодец. Твой оглушительный успех мы обязательно отпразднуем. У меня, представляешь, завалялась где-то бутылочка старого, ещё советского «Рижского бальзама»…
– Не придуривайся, Гриша, – Артём серьёзно посмотрел на меня. – Ты прекрасно понимаешь, о чём идёт речь. Не стоит держать меня за малолетнего дурачка, я сам прекрасно знаю, что теперь я считаюсь героем для всей Чёрной Армии. Но почему ты не захотел им стать? Почему не захотел быть всенародным любимцем?
– Гришей я для тебя, Броня, стану, когда вернёмся домой. Пока мы на операции, попрошу либо обращаться по форме, либо использовать позывной, – резко осадил я своего товарища. Дружба дружбой, а устав ещё никто не отменял. – А что до твоего вопроса, я на него уже когда-то Алеутову, нашему общему начальнику, ответил. Власова должен был повесить именно ты, молодой, не заставший наших прошлых неудач, русский парень. Потому что наше время уже прошло. Мы те, кто хорошо помнят тот, старый Союз, мы свою войну уже проиграли. Мы пустили немецкие танки в Ленинград, не смогли выбить их десант из Архангельска, позволили прорвать нашу линию обороны на Волге. Именно из-за нас ты был вынужден драться в детстве за еду. Мы проиграли свою войну, просрали её с треском и грохотом. Всё, что мы можем – это плевать немцам в колодец, огрызаться и упёрто цепляться за узкую полоску земли на Урале. Многие из нас, представляешь, всё ещё верят в идиотские идеалы Маркса. Они хотят строить свой любимый социализм на вот этом вот узком перешейке, растянутом на участке от Казахстана и до Карского моря. Им плевать на Россию, плевать на русский народ. Главная причина краха Союза для них – отступление от постулатов Маркса, немец для них – брат-пролетарий, которого лично Геринг плёткой на войну гонит.