Анастасия Вихарева
Дьявол и Город Крови 2: кому в Раю жить хорошо…
– Я жить без тебя не могу…
«Без кого?» – шею стянуло, в ухе стало горячо.
– Ты же понимаешь, что ты не можешь без меня жить. Я всегда буду тебе нужен…
«Понятно!.. Нет, не нужен. Без тебя я почувствую себя трижды счастливой…»
– Убью!
«Как? В Ад за мной полезешь? Милости просим!» – скривилась Манька, закрываясь от ударов и подставляя чертей, на которых нельзя было смотреть без слез.
Господи, сколько мерзости!
Дьявольское стратегическое изобретение имело представление о червяках и умело выслеживало их, выставляя на обозрение. Голова черта принадлежала Дьяволу. Кто бы смог еще так раздеть человека? Она была благодарна чертям, за то, что приняли на себя часть ее мучений. Вряд ли они страдали, как она в тот день, когда пала жертвой вампиров – и каждый день после распятия. Распятие оказалось умное, со смыслом и значением, не как попало. Застрявшие образы (тоже, в общем-то, вполне могли оказаться чертями!), которым она не могла найти правильное место в своей жизни и жизни вампира, начинали ее злить. Они кучковались возле чертей, изображая ее, перебегали с места на место, как будто не знали, куда себя пристроить, и речи их порой не соответствовали шевелению губ – в избе черти вели себя точно так же.
Манька вспомнила избы, Борзеевича, горячую и здоровую пищу.
Знали бы они, как она скучает, и только надежда вновь увидеть их давала ей силы!
Святой Отец придавил голову крестом, высказывая пожелание быстрейшего избавления мира от скверны. Казалось, что Отец с удовольствием выдавил бы ей мозги, если бы так было безопасно для вампира.
– Прикрываются Йесей, чтобы посылать на подвиг кого угодно! Красиво бьют, с толком… Нет, чтобы повторить подвиг своего героя самим! – возмутилась она, обращаясь к Дьяволу, раскрывая весь свой умственный потенциал. Образ нужно было рассмотреть, разобрать, успокоить. Но, похоже, умом такие задачки не решались. Святой Отец, избавляя ее от Дьявола, а мир от скверны, которой была она, ни за что не желал избавить ее от себя самого. Иногда он проговаривал слова, а звуки не выходили из его поганого рта, или она не слышала их.
– И бросить в геенну огненную… – возвещал он громовым голосом. – Изыйди! Изыйди! Я есмь Истина!..
Черт, пребывая в сумрачном состоянии, с расширенными зрачками и заторможенными движениями, начал биться в сети, которую на него накинули.
«Е-мое! Да меня же в веру обращают!» – догадалась она, закрываясь от креста, которым мужчина в сутане норовил ткнуть ей в глаз.
– Мало людей, зрящих истину, кошмар в тебе смердит, как моча в ведре, которую мне приходится пить! Изыйди, изыйди, Святоша! – ответила она Святому Отцу. – Я смотрю на тебя и вижу Истину! Ты – мерзость в земле моей!
В общем-то это были люди – обычные люди. Их не пугал убитый ими человек. Они знали, что, когда все закончится, он встанет и будет жить. Не важно как, но будет, добра они ему не желали, он не существовал для них ни вчера, ни сегодня, ни завтра. Он им был не нужен, не интересен, помеха. И совсем по-другому относились к вампиру. Его хотели, от него ждали, с ним собирались провести остаток дней. И каждый торопился устроить себя. Оказывается, и она была одной из них. Не потому, что в этом нуждалась, просто их слова часто облачались в чувства и становились ее чувствами. Здесь она могла смотреть на эти чувства со стороны, понять их, увидеть в словесном отражении. Многие из этих людей даже не верили, что произведенное ими действо решительно изменит их собственные судьбы.
Изменило. Вампир высоко взлетел, и Боги земли кормились с его ладони.
Но что такое полвека для Дьявола, который придумал время?!
Манька смотрела на них и понимала, что слово Ад им как пряник. Самые светлые чувства, именно, только самые светлые чувства должен был увидеть Дьявол… или Спаситель, перед которым они собирались предстать для Суда. Йеся не вскрывал себе вены, но чашу, выпитую за одним столом с такими же вампирами, назвал кровью, само действо поеданием плоти, а празднование – тайной вечерей.
А дальше наступала ночь, у которой не было конца.
Взять ту же Иоанну, жену Хузы, домоправителя Иродова, которая служила Спасителю имуществом мужа, добытого Хузой на службе у царя. Мудрость ее оставила ее в тот же миг, как голова слетела с плеч. Он оказался достойным наследником Давида, который добывал себе царство таким же способом. Едущие плоть и пьющие кровь не гнушались ничем и ничьим имуществом, и немногие люди поняли бы смысл высказываний вампира. Даже сейчас, спустя столько столетий, их окрыляла надежда, когда они глумились над чужой землей. Довольные и счастливые лица, ужимки, моменты флирта… Они и ведали, и не ведали что творили, не понимая, что палка о двух концах. Немногим она отличалась от них, пока Дьявол не показал ей оборотную сторону медали.
Странно, столько людей одновременно верят, что умершие живут на кладбищах, и в то же время уверенны, что Бог взял их себе. Голова их, как сломанный механизм, обращается только в ту сторону, где написано: человек – существо бессмертное. Видимо, даже адом Дьявол не всех удостаивал, ад – больничка со множеством неизвестных болезней, где человек мог вылечиться только сам или с помощью чертей, но кто из людей, увидев черта в аду, примерил бы его на себя? Так зачем лечить мертвых?
Как не противен был Дьявол сам по себе, когда издевался над нею, как бы ненавидела она его уроки – когда из всех щелей начинала вылазить нечисть, она его любила. И она не радовалась так, как радовался он, когда ей удавалось успокоить навеки смердящую тварь. Он учил ее: тьма не зарыла яму – она ее скрыла.
Сколько проклятых ждут смерти вампира, закрывая от осквернения свои два аршина, которым Дьявол сказал: «достань землю – и будешь жить!»
«Суки! – с неприязнью подумала она, вглядываясь в свое лицо и высматривая на нем печати мертвецов. К тем, кого показывали ей две земли, у нее больше не было ненависти, она ненавидела тех, кто остался там, в прошлом ее и вампира. Мысль легко ушла в землю, но легла на поверхности и застряла. Она еще раз убедилась, как глубоко в земле (в ее земле!) размножились змееподобные черви, накладывая на ее собственный голос печать молчания. – Трусы! Подонки!»
Манька и черт будто вернулись во времени: черт снова ползал у ее ног, собирая карты. Второй исчез, будто провалился сквозь землю. Не в первый раз. Не прыгнул за спину, а растаял.
– Давай помогу, – предложила Манька и, не дожидаясь ответа, быстро собрала карты, вручив их черту.
Черт отшатнулся и, недовольный, положил их в карман, оттянув от себя кожу. В глубине зрачков зажглись хищные угольки. Он быстро переменился: перед Манькой предстал молодой человек с нагловатой развязной улыбкой, чуть выше ее, одетый в дорогой элегантный костюм-тройку с жемчужными запонками, с такой же, украшенной жемчугом золотой прищепкой для галстука. Светлый галстук из атласной ткани с вышитым по краю узором, ботинки из редкой кожи блестели от полировки. Лицо его она не успела рассмотреть, или, может быть, лица он не имел вовсе: черт-мужчина изготовился и перепрыгнул через голову.
И не успела она моргнуть глазом, как ухнула куда-то во тьму.
Не первый раз черт не ответил взаимностью: могла бы сообразить, черт – всего лишь инструмент. Манька искала черта, но он исчез. В третьем глазу рябило хуже, чем в двух передних. Лишь неясная тень на мгновение мелькнула на спине, там, где были крылья, которую она заметила не то глазами, не то затылочным зрением.
«Нам страшно жить!.. – мысль была не к месту, но прошла по земле, как ее собственная, с той разницей, что не стала ею, чуть сместившись влево, и там, откуда она снизошла, осталась печаль.
– Грунь… – глубокий мысленный голос оборвался.
Внезапно Манька уловила на спине шевеление. Без источника… источник остался недосягаемым для глаз и внутреннего зрения.
– Я не делала… – еще одна мысль, тем же тембром, прошлась по земле, едва уловленная сознанием.
Манька искала молодого человека, меньше всего думая в этот момент о Грунях, и мысль ее покоробила. Она снова и снова обращалась к тому месту, откуда исходил мысленный позыв. Взгляд рассеивался и тормозил, будто кем-то выдавливаясь. Чувства размножились и опять обрели самостоятельность, перебивая друг друга, заспорив между собой, но теперь она могла их видеть.
Отчаяние… Кто-то что-то пересчитал… Упрек… Кто-то перекрестился.
Манька ясно проживала каждый миг, убедившись, что если бы она не смотрела внутрь себя, чутко прислушиваясь к ощущениям, то, интуитивно, вполне могла бы повторить каждое движение. Как если бы отдернула от огня руку. Приняла бы каждое чувство, как если бы сама отчаивалась, упрекала, считала убытки…
И снова голос, тихий, как шелест листвы:
– Не ту, эту выдерни…
Остановить взгляд там, где ей хотелось, не получалось.
«Это черт! – заподозрив неладное, Манька едва сдержалась, чтобы не поддаться новым всплывающим мрачным чувствам, которые избирательно, удивляя ее, убеждали смириться и покориться мучителям. —Во мне! На мне!»
У черта не было лица, за руку его не поймаешь. Не пойми, на что и куда смотреть, главное за спину – и вали всех, кто там размножается. Догадка оказалась неприятной. Она вспомнила об избах: мудрые избы болели гораздо серьезнее, чем она думала. Болезнь управляла не телом, а сознанием, которое у изб тоже было. Не такое, как у человека, скорее, как у водяного, у того же Борзеевича… Наверно, Дьявол лепил их сознание не из красной глины, а из земли, которая не под Твердью, а над Твердью. И замечательно, что избы и Борзеевич не читали ее мысли или делали вид, что не читают. Иногда ее посещали стремненькие мысли, поднебесные, которые небожителям – мерзость… Но столько чертей не смогли сломить волю изба, когда они решительно отправились за нею.
Что же она – сдастся?! «Избы смогли, и я смогу!» – досадливо поморщилась Манька, продолжая упрямо искать.
Навалилась дремота, с которой бороться едва хватило сил. Глаза закрывались сами собой, голова погрузилась в состояние между Бытием и Небытием, когда мир отсутствует в уме, оставаясь за пределами понимания. Тело налилось свинцовой тяжестью.
Манька боролась…
Наконец, черт снова перепрыгнул через голову, обернувшись ею. Она едва различила его в окутавшем ее полузабытьи…
Манька смотрела на него, не вмешиваясь и не поднимаясь до его состояния. Не так трудно догадаться, что бесполезно пытаться изменить прошлое.
Прошлое осталось в прошлом. Она могла только принять его, вырвав тени, которые гналась за нею, положив его на суд земли, разрушив силу проклятий. Меняя будущее. Вместо помощи черту, надо было убить его – то бишь себя. Черт бил не в бровь, а в глаз, доставая самые больные состояния. Она могла бы ненавидеть его – по всем человеческим понятиям он издевался над нею, но Манька не мерили черта человеком, она мерила его Дьяволом. Дьявол не хуже черта украшал ее синяками и пил крови не меньше вампиров.
А вот, поди ж ты, пригодилось-то как!
Манька вспоминала все, что знала о чертях.
Черти – устроены иначе, голова у Дьявола, а сами – не пойми какая муть. Могли забраться глубоко в землю и заполнить собой пространство, которое вопило к сознанию и сучило человека всеми нечистотами земли. Черту позволялось разоблачить человека, выставляя в нелицеприятном свете. Черт, как Дьявол, не имел сердца, чтобы проявить сочувствие к больному человеку, и с удовольствием открывал болезнь, не имея тела, как такового. Он не чувствовал боли, но мог многое рассказать о ней. И только Дьявол мог бы разоблачить черта, посмеиваясь над человеком. Меньше всего ей хотелось бы стоять посреди Ада со стеклянными глазами, забыв о цели своего визита – но так оно и было!
И черт снова пришел на помощь, хорошенько ее проучив.
По глупости своей она решила разобраться с чертом, как в избах. Но те черти не сучили ее сознание, они обращались к избе, взывая ко всем, кто подходил или входил в нее. Но все же, не раз и не два, поддавшись им, она становилась объектом их издевательств, принимая навязанное мышление, и ни о чем другом уже не могла думать. Черти в раз раздевали ее. Натурально. Обесточивая и выбивая из-под ног почву. Чтобы вернуть себе человеческий облик, приходилось отчаянно сопротивляться – черти метелили почем зря, используя всю боль, которая была спрятана в земле человека, легко вынимая ее. И только когда наступало прозрение, химера оборачивалась: «Ад» в «Да», «Яр» в «Рай», а огонь становился очищением.
Был такой Бог – Ярило, сущий Дьявол, наступил на душу – прощай, родимый, солнышко закатилось! Значит, все мерилось наоборот и в те далекие времена: Ра любили, Ярило уважали – как две стороны одной медали.
Но что теперь, все время говорить себе «нет»?
С такой позицией и вампира понять можно…
Закручинилась душа, и заплакала вместе с нею. С другой стороны, ну, встретил чуткого человечка, который показался на лицо, ну, зашкалило, что же теперь, душу вынимать? Душа пригрела – радуйся! Она тоже человек!
В чем же разница?
Манька вспомнила все, что она испытала в избе. Если бы была в себе, как в избе… Но ходить внутри себя не получалось, только шарить третьим оком… Она молилась, выставляла кресты, рисовала в уме пачки денег, обещала вечную любовь, решительно произносила обличительные речи. Ни злобные твари, ни черт не реагировали, ничем себя не обнаруживая, а земля плыла у нее перед глазами – и своя, и каменистая пустыня Ада.
«Ох, Манька, Манька! – с горечью укорила она себя. – Ты хоть понимаешь, как молиться тебя заставили?»
И раздвоилась сразу, как только обратилась к себе от третьего лица.
Черт приземлялся из своего сальто на землю. Он снова был ею: опухшие мокрые от слез глаза, опухшее лицо, мученичество во всех деталях неряшливого вида…
На всякий случай Манька отступила на пару шагов.
Это только черт! – напомнила она себе, избавляясь от жалости. Достал болезнь – низко кланяюсь! Но что же, заболеть теперь?!
Она с интересом наблюдала за великолепным перевоплощением. Голова чуть прояснилась, но ненадолго: расстояние и отсутствие солидарности не спасло: одежонка с черта слетела, и тотчас поняла, что лохмотья висят на ней. Движения стали такими же неуклюжими, голова – тяжелой, раскололась и начала трещать, пространство уплотнилось, без того тусклый свет померк. Ориентироваться стало еще труднее.
Манька насилу заставила себя не отключиться.
Она обозвала черта нехорошим словом и попробовала понять, о чем он думает, отравившись ядом ее прошлого. Ясно, что черт был не один: кто-то наблюдал за ним. Он был немного скованным, как было с нею, когда рядом появлялся чужой человек.
И не успела подумать, вокруг снова размножились тени, сливаясь с каменными выступами, и было: камни шептали неясно, размазываясь, как мысли черта, едва уловимые.
Манька прислушалась. Тени поднимались от каменных валунов, и стоило ей присмотреться, как тут же уползали в камень.
И она вспомнила…
Это была именно память, прерываемая моментами бессознательности. Еще одна подробность из ее собственной жизни – еще один шаг на свою землю. Она торопилась поднять ее, пока земля вампира не завалила ее своими откровениями, наслаиваясь на образы из памяти и закрывая ее собственную жизнь.
– Зачем? Пусть спит! Надо снять с нее одежду, – голос прошептал тихо.
– Не-ет, это не только мне, это и вам надо. Пусть ползает перед нами!
– Карты ее… карты давай! Заставь ее жрать! Провод загни, в ногу… Разряд!
– Давай, подбирай, ешь! – она почувствовала, как ногу пробило током, а тень, стоявшая перед нею, пнула ее носком ноги в лицо, выплюнув слова через зубы.
– Подожди, она так подавится, подними голову, я дам ей водой запить.
Сначала Манька почувствовала привкус бумаги и удар зубов о стеклянный край стакана. Спустя мгновение с ужасом обнаружила, что подбирает рассыпанную колоду и есть карты одну за другой. Кто-то в это время сидел на ее спине, хлопая рукой по заду и подгоняя. Внезапно по ноге прошел еще один разряд, боль достала до сердца, и ушла через позвоночник.
Раздался вопль. Разряд достал седока, и тот свалился, волоча за собой ногу.
– Ах ты сука! – он вскинулся, хотел заорать на нее, но перевел взгляд на того, кто держал провод – скривился, схватившись за бедро: – О-й-й-й!
Она лежала, скорчившись, на полу. В ногу ударили током еще, и еще.
– Сдурели! Мы же ее убьем! – кто-то выхватил провода у того, кто держал их, из рук.
– Брось, первый раз что ли? Не такой он сильный, – провод вернулся к первому человеку. – Давай, ешь! – Ее схватили за волосы и пригнули голову к земле. Кто-то вложил ей карту в руки, поднес ко рту.
Так вот почему она забыла про колоду! Теперь она точно вспомнила, что они не лежали в столе. Их там не было. глаз за них не зацепился, когда она собирала свои вещи. Но почему-то не обратила внимания.
Каким-то образом их вынули из памяти.
Наверное, не только карты…
Среди угрожающих расправами заметила двух сослуживцев – девушка и молодой парень.
На работу парень устроился дня на четыре позже, и сразу стал хватать ее за руку, стоило ей разложить бумаги. Он мешал работать: бесцеремонно садился рядом, рылся в документах, наблюдая за каждым ее движением, всем своим видом демонстрируя подозрения. Он раздражал ее, но начальство смотрело на него благосклонно, и Манька ему не мешала, но в его присутствии чувствовала себя скованной и начинала делать ошибки.
Девица сидела этажом ниже. Говорили, что она писала заявление на ее место, и никто не сомневался, что именно она займет эту должность. Манькино появление стало для всех сюрпризом. И конечно, она затаила обиду, заражая коллег: рабочий человек в деревне мог еще какую-никакую работу найти, а безусым менеджерам и секретарям места не было нигде – и каждый выживал, как умел.
Выживать умели все, кроме нее – ее выживали отовсюду.
Остальных она видела первый раз. Может быть, кто-то мелькал в коридорах, но она редко запоминала случайные лица. Немного позже зашел мужчина.
А вот его она узнала сразу!
Она не собиралась проситься на шахту. Не думала. Не мечтала. Ее прислали с бумагами, которые именно этот мужчина должен был подписать.
Мужчина оказался тем самым человеком, который побывал у них в деревне и расспрашивал ее о местных жителях…
В огромном кабинете с окнами во всю стену, он усадил ее в мягкое кожаное кресло и велел принести чашку кофе, а после заговорил. Голос у него был мягкий, слегка обеспокоенный, и голос его показался ей знакомым. Казалось, она могла его слушать и слушать. Язык развязался сам собой – мужчина располагал к себе. Если он и был вампир, то такой вампир, который переплюнул боголепием остальных.
Мужчина удивленно вскинул бровь, когда немногие ее рассуждения достигли его уха. Он спрашивал, она отвечала. Предельно откровенно. Ни разу не сбилась. И когда он привел ее в кабинет, усадил за стол и сказал: он твой, а с твоим работодателем я договорюсь – она была горда.
Первый раз ее оценили по достоинству…
Она всегда знала, что необыкновенное ее качество, не свойственное каждому человеку, проникать глубоко в суть вещей, принесет ей удачу. В тот вечер она немного выпила, чуть-чуть, а утром проснулась ни свет, ни заря – и пришла в офис первая.
И сразу же поняла, какую сотворила глупость, когда девушка за соседним столом начала доказывать, что вечером оставила в столе печенье, которого на утро не оказалось. И все обернулись к ней. В обед у кого-то пропали документы. На следующий день кошелек, оставленный на столе, мимо которого она невзначай прошла…
Манька казнила себя, но было поздно. Она уже пожалела, что согласилась на эту работу и потеряла свою. Счет шел на дни, которые ей оставили, чтобы подобрать замену. Этого не скрывали, ждали, и снова дрались за место.
Мужчина остановился у двери, плотно затворив ее за собой, едва взглянул на нее и заговорил. И Манька внезапно поняла, что взгляды мужчины и присутствующих в комнате, были обращены в определенную точку пространства. Взгляды не рассеивались, они фокусировались на отсутствующем в памяти объекте. Человек рядом с мужчиной, к которому он обращался, оставался невидимкой, прошел не только мимо сознания, но мимо земли.
Манька вздрогнула, вглядываясь в пустое пространство.
Как догадка, мелькнула искаженная тень. И исчезла. Вынырнула в другом месте. И снова исчезла… Она уже не сомневалась, что людей в помещении много больше, чем ей удалось вспомнить. Она вернулась по времени в тот момент, когда та самая девушка с нижнего этажа пригласила ее к себе, напоила чаем, и проводила…
До актового зала!
У самых дверей сознание поплыло, и она провалилась во тьму, будто ее связали и сунули в тесную клеть.
Манька внимательно наблюдала.
Вот человек: он как будто положил руки на чьи-то плечи… Вот еще один – потеснился, кому-то не хватило места… Этот повис в воздухе…
Она до боли прикусила губу, пытаясь понять, сколько их, ее мучителей, но боль ушла и видение рассеялось.
Она снова стояла посреди каменистой местности.
Черт сидел на земле и улыбался снисходительно, слегка наклонив голову. Это снова была она, но отражал ее он несколько иначе, больше похожей на ту, какой она себя знала. Руки у него все еще дрожали – совсем как у нее до пятнадцати лет, пока не научилась контролировать себя. И после дрожали, но не так, чтобы считаться церебральным паралитиком.
– Эх, ставлю на кон сырую землицу! – предложил черт тепло, душевно.
Будто поставил все, что у него было, и уже облагодетельствовал ее. Колода прыгала в руке. То один, то другой палец нервно скрючивался. Манька закусила губу: в сырую землю разве что гроб положить, на что это он намекает?!
Она слегка растерялась: карты были в его руке, значит, они вернулись по времени. Их уже, в принципе, не существовало на белом свете, они переварились в ее желудке.
– А что, есть еще вареная? – холодно спросила она, покосившись по сторонам.
Черт как-то необыкновенно подозрительно уставился на нее, слегка смутившись.
– А если на бессмертную сущность? – слова его прозвучали заискивающе.
«На душу что ли?! Или на меня?» Она окинула черта скептическим взглядом, усмехнувшись про себя: заманчиво выиграть у черта. И страшно любопытно: свои карты в помощь, или и они черту послужат? Если сырую землю предлагал, значит и бессмертие с подвохом.
– А с меня что? – спросила она безразлично.
– Так… один в один! – не задумываясь, ответил он.
Теперь его движения стали настолько ловкими и оточенными, что Манька поняла, у черта не выиграть. Ни своими, ни чужими. И на какого рожна ей сдалось бессмертие черта? Ей бы вампира отстегнуть.
«Фу, совсем запутал!» – с некоторым раздражением подумала она, улавливая в повадках черта легкое дежевю. Не иначе у Дьявола учился загонять человека в сеть словами.
– Я в азартные игры не играю, – ответила она неуверенно.
А вдруг он предлагал проиграть сознание вампира? Или, еще лучше, его самого? Себя-то уже не проиграешь, заложили всем, слева и справа, и просто заложили – стеночкой!
Она сложила руки за спину и прошлась взад-вперед, раздумывая, в какую сторону ей податься. Грешников в Аду было не видать, и вообще, ничего такого, о чем ей рассказывали Дьявол и Борзеевич. Туда ли она попала?
Ад был немноголюден.
Опять же, если Ад – твердая основа вселенной, то грешников можно было не искать – проще пешком добраться до другой звезды… Человек во вселенной занимал незаметное место. Черт еще раз переменился и стал похож на самого себя: черненький комок шерсти, с красными углями вместо глаз. Прошелся рядом, тоже заложив руки за спину, копируя ее, но не внешностью, а передразнивая походку. Сплюнул на одном конце маршрута, сплюнул на другом.
Манька на такое кощунство не решилась, а хотелось!
Она обернулась, смерив его сердитым взглядом.
И так ли уж был прав Дьявол, когда сказал, что в Аду ее ждет дружеская поддержка? По черту не скажешь, что он ждал ее, не спешил узнавать. Она вдруг представила, как жалуется черту на свое житье-бытье, как тот берет ее за руки, ведет куда-то вдаль по серым каменистым пустошам.
Может, попробовать? Но черт опередил ее.
– А давай меняться, – предложил он добродушно.
– На что? – удивилась Манька, не заметив у черта ничего, что могло бы ее заинтересовать.
– Я тебе бельмо на глаз положу, а ты мне хребет сломаешь!
Манька остановилась в полном недоумении. Она бы и так сломала ему хребет – с удовольствием. Даже ради интереса, убудет от него или прибудет. Но на кой черт ей бельмо?
Ее озадаченность черт, очевидно, принял как твердое «да». Ответить она не успела, он просиял…
И огромная задница уперлась ей в лицо.
От новой муки Манька сдурела окончательно.
Дьявола трудно было любить на земле, в Аду любить оказалось еще труднее. Она разразилась трехэтажными матами и в адрес Дьявола, и в адрес черта, и в адрес себя самой, когда согласилась на столь сомнительное путешествие. Задница висела в воздухе, закрывая обзор, поворачиваясь вместе с нею. Она махнула рукой, но часть тела осталась на месте. Широкий голый зад по виду был совершенно материальным, не просвечивал, не становился призрачным, но, пощупав пространство в том месте, который зад занимал, она убедилась, что зада на самом деле не существует. Рассмотреть, есть у части тела продолжение, не получалось.
– Бери-бери, «спасибо» нельзя говорить в Аду! – торжественно произнес черт, будто помазал ее на царство.
– Ты чего натворил?! – истошно возопила она, уставившись на голую жопу перед собой, от которой воняло говном и газом. И мочой. Задница елозила ее по лицу, поворачиваясь вместе с лицом, и была такой широкой, что не оставляла просвета.
Скользкая, липкая, опускалась и поднималась, раскрывая очко…
Черт довольно и благосклонно хихикал тоненьким голосочком.
– Фу, какая мерзость! – Манька заткнула нос, но запах проникал сквозь кожу, она почувствовала его еще явственней.
И вдруг Манька поняла, что эту самую жопу видела перед собой много лет, только не могла понять, что за хрень… Те же самые ощущения, когда задница давила на лицо, на глаза. Тот же запах, когда она думала, что пахнет от нее самой, стоило ей прийти на важную встречу или в тот момент, когда она находилась среди людей, которым ей очень хотелось понравиться. И она, стесняясь, пряталась и отодвигалась, испытывая чувство стыда и неловкость…
Наверное, тоже записана в матричную память, догадалась она, не зная, то ли благодарить черта, то ли убить за осквернение лица. Задница не могла быть сама по себе, явно, кто-то показывал. Из-за этой задницы она так часто оказывалась в заднице, что готова была убить эту тварь, которая прикрутила ее к ее лицу.
Перед глазами мелькнула рука, нога – задница начала истаивать.
Манька почувствовала облегчение, как только освободилась от части тела, и сразу же насторожилась: Ад несколько ожил. Она вдруг заметила, что камни медленно движутся. Беззвучно, безмолвно.
– Теперь твоя очередь! – добродушно напомнил черт и растянулся на земле.
Он как будто не заметил, что земля содрогнулась и скала рядом с ними раскололась надвое. Манька не знала, бежать ей, или упасть на землю, но трусость выказывать не хотелось. Она была благодарна черту – он значительно облегчил ей жизнь, освободив от рукотворной зависимости, ломать ему хребет расхотелось.
Она махнула рукой и повернулась, собираясь уйти.
– Ну, пожа-а-а-луйста! – расстроился черт. – Я только-только вернулся, и мне просто необходимо подняться выше!
– Выше, это куда?
Черт перестроился и снова стал похож на нее. Но как-то странно выглядела она на этот раз в его исполнении: дикий невменяемый блуждающий взгляд, напряженность, одежда заляпана кровью.
– Домой, – жалобно простонал черт.
– А где вы были? – спросила Манька, усомнившись, что таким образом можно попасть в другое место.
– О! Бесплотное чудовище схватило меня и бросило в пещеру, выбраться из которой не было ну никакой возможности! И заставило лизать такую гадость! Тьфу, тьфу, тьфу! – черт высунул язык, соскребая пальцами воображаемую липучую массу. – Она жгла мне внутренность! – признался он. – Но вдруг я почувствовал, что свободен. Ну, пожалуйста!
Манька потопталась в нерешительности. А вдруг черту в самом деле без этого никак? В Ад тоже попасть не так просто – убиться надо.
– Ладно, – с сомнением согласилась она, прицениваясь к размерам черта.
Тот же рост, тот же вес, и силы, наверное, одинаковые. Спину она ему вряд ли сломает, но, возможно, черту не покажется, будто она не откликнулась. Она пристроилась сзади и, ухватив за подбородок, осторожно натянула голову на себя.
И тут обман!
Пальцы чувствовали обыкновенную кожу, а глаза зрели шерстку.
Ничего подобного ей делать не приходилось, но само действие показалось ей странно знакомым. Руки будто сами сцепились вокруг его шеи, колено уперлось в позвоночник.
Черт кряхтел, но терпел…
– Если бы чем-то натянуть… – расстроено предложила черт, когда понял, что силенок ей не хватает. – А ты веревочку возьми! – предложил он, протянув тонкую бечевку.
Бечевка тоже показалась знакомой… Манька сложила ее в два ряда и, накинув на шею черту, изо всех сил потянула на себя. Черт стал задыхаться, лицо у него вздулось, покраснело, глаза закатились, стали пустыми, зрачки расширились.
Манька испугалась.
– Тебе не больно?! – участливо поинтересовалась она, испугавшись, что черт задохнется.
– Ха-ха-ха! – мужским, странно знакомым голосом рассмеялся черт. – Я убиваю бомжу! В голове не укладывается! Но если для того, чтобы стать твоим мужем, надо убить… – да хоть сотню! Млять, эти мудаки и нищеброды нарожают, а государство воспитывай… – Манька снова оказался на месте черта, а черт-мужик сидел на ней и тянул за веревку, а она пыталась выбраться из-под него.
Манька вздрогнула, затрясшись всем телом. Пена шла у нее изо рта, лицо побагровело, она содрогалась, чувствуя на спине тяжесть. Боль вонзилась в сердце и в тело. Сознание стало уплывать, и не то черт лежал под ней, не то она под ним. И сразу почувствовала, как врезается в шею тонкая удавка, как колено упирается в позвонок, как тяжелое тело придавило внутренность чрева, как пуста ее затуманенная тяжелая голова от всяких мыслей.
– Зацени! С характером… Долго так держать? Ну понял, понял… Клянусь любить жену свою и в горе, и в радости, в болезни и здравии, в богатстве и бедности… Душу свою положу жене своей, и получу душу разумную… Аминь!
«Это меня! Меня!..»
Ее отпустили. Она попыталась встать, но тело ее не слушалось. Натиск смешанных чувств из обиды, тоски, безысходности и стыда разорвал ей грудь.
Манька отбросила удавку, откатившись от черта. Испугалась. Но это ей не помогло, она снова лежала под чертом, который был тяжелым и отпускать ее не собирался.
– Дьявол! – завопила она, внезапно осознавая, что вот-вот станет калекой. Отчаянно хотелось умереть: от стыда, от бессилия, от безнадежности… – Ой, больно!
