Анастасия Вихарева
Дьявол и Город Крови 2: кому в Раю жить хорошо…
Какая благодать может исходить от этих двоих?
Манька хлюпнула носом и отвернулась. Только сейчас она поняла, что страхом был объят ее ум с того самого времени, как она вернулась – и какая-то часть ее переиначивала действия друзей в половинчатый ужас. Ничего хорошего ждать не приходилось. Не каждый способен пережить одну встречу или с кикиморой, или с чертом, или с полуистлевшим живым трупом. Да и Борзеевич не лучше нечисти. Разве что горошины его – они куда как приятнее. Любая встреча с одним из них могла свести человека с ума, а ей хоть бы что! Живая, все еще мыслительными процессами занимает свой умишко. Вот закроет глаза, откроет – и увидит себя в больничной палате, в смирительной рубашке. И помощь придет в лице врача в белом халате…
Она закрыла глаза, открыла, но ничего не изменилось – лишь головокружение и легкая тошнота, когда до нее долетел голос Дьявола:
– Имен у Бога много, но, милейший друг, смешно, право слово, полагать, что любое из них могло бы принести ему соплю малейшего вреда! – он снял корону, вернув себе нормальное лицо, и натянул ее на Борзеевича, голова которого вынырнула из середины, как плодоножка цветка. – В сущности, все Его имена фикция, которыми Он поименовал Себя, чтобы выделить для понимания некий образ – великий, могучий, с безграничной властью над пространством и временем. С таким же успехом, за пределами звуковых волн, имя прозвучало бы с той же смысловой нагрузкой на абстрагированном языке, которым не мог бы владеть человек. И получается, что в принципе, имен у Бога нет! Друг мой, я повешусь, если всякая тварь из земли, наделенная способностью издать писк, начнет тыкать мне и давать указания. «Раз уж ты такой добренький, будь ангелом-спасителем, убей врага моего, чтобы слышащие и узревшие ужаснулись!» Или: «Раз уж ты такой злой, будь демоном-мстителем, убей врага моего, чтобы слышащие и узревшие ужаснулись!» Прости, Борзеевич, но несколько вселенских анекдотов должны быть у меня за пазухой на Суде для читающих твои горошины!
– А скажи-ка мне, разлюбезный Господь, каким таким умом ты взвалил вампира на Манькин хребет? Провалиться мне на этом месте, если сие злодейство обошлось без твоего пособничества! Не ты ли вызвал больную тварь?
Глухой треск, Борзеевич ухнул в яму, образовавшуюся в земле.
– И нет такой головы, чтобы принять святую правду! Положил, думаешь, старика? – крикнул он глухо из-под земли.
– Вылезай уже! – проскрипел Дьявол миролюбиво. – Пристанем к берегу тогда и решим, кто прав. Если ты – обреку себя на Вечное Изгнание, а если нет… – вспомнишь, как глубоки недра земли! Мне даже не придется в этом участвовать!
– Ты и так Дух Изгнанья! – отозвался Борзеевич с обидой. – Если буду прав, поднимешь меня туда, куда скажу?
– На небо что ли? Чем выше взлетел, тем ниже падать… – Дьявол протянул Борзеевичу руку. – Если разобраться, глупое высказывание: если взлетел, следовательно, есть механизм подъема… Наверное, имеется в виду, что этот механизм заболевает и отказывает. Но ты – существо бескрылое, поэтому желание твое объяснимо. Борзеич, рожденный ползать – летать не может. Не подниму, сам поднимайся, а то подниму, а дальше-то как? А вот если сам… История знает немало примеров эволюции бескрылого в крылатого. Рыба и та приспособилась – подпрыгивает и летит. И ты подпрыгни!
– Нет в тебе жалости! Сострадание не стучит по твоей умной голове. А почему бы не поднять человека, который поверил тебе и поворотил вспять?
– За всю землю предлагаешь слезой облиться? Современный мой друг, да жалеют ли ноги здоровую плоть, когда гангрена началась? Не рубят ли с запасом? Чей початок пересилить себя решил? Лоб в лоб предстал перед проклятым человеком вампир, обнажил себя, ну и что? Шкуру с нее спустить или объявить индульгенцию по-приятельски? Конченный она человек. Да конченый ли? Видел бы ты, как резво рассмотрела и Ад, и Рай! Не могу сказать, что не любовался. В любом случае мы оба проиграем или выиграем. Не торопись судить. До Страшного суда еще время есть.
– Ты мне зубы-то не заговаривай! Я сам, знаешь ли, могу переставляться с место на место! – Борзеевич вылез из ямы злой и расстроенный, оттолкнув Дьявола. – А-а-а-а! – снова ухнул он в яму, которая стала больше прежней, осыпавшись краями вслед за стариком.
Дьявол оставил ворчливого старика, подошел к ней, положив руку на лоб.
– Температуры нет, – констатировал он. – Хандра – увлекательнейший объект исследований. Иногда так смешно наблюдать, когда думаешь о том, чего не было и никогда не будет. Видишь ли, и в Аду вампир остается вампиром. Вампир не человек, человеческое ему не ведомо. Где человек получает одно, вампир получает другое. Это твоя боль, только твоя. Вампиру тут наслаждение. Он тебя не знает, и, я так понимаю, ты его тоже. Он тебе такой же чужой, как ты ему. Тогда, о чем печалиться? Руки, ноги, голова – все на месте. Грамотная стаешь, и червяки рассасываются помаленьку.
Манька задумалась. Все в ее жизни прямо и криво упиралось в одного единственного человека. Ничто не связывало их в жизни, разве что глупые девичьи мечты да виртуальное ребро, проклятое и распятое, приговоренное к пожизненному заключению. Может, по-своему половинчатый монстр был прав, когда решил разрубить тугой узел, раз и навсегда избавившись от нее, от ребра, от предопределения. Ее боль в чреве матери была настолько сильной, что не могла не отразиться на нем. Ее умишко был забит мерзостью до отказа. Пожалуй, с таким имиджем перед людьми не покрасуешься. Злился, наверное, когда узнал, что сотни его попыток устроить себя развалились в пух и прах из-за нее.
Но она не могла и не хотела мириться с положением, которое он ей отвел. Люди же – договорились бы. Вдвоем бы быстро землю очистили, и оба стали бы обычными людьми.
– Нельзя, – мягко посочувствовал Дьявол.
– Что нельзя? – переспросила Манька, не поворачиваясь.
– Договориться нельзя. Ты знаешь про обман, и он знает – обман вышел наружу. Только любовью можно открыть любую дверь. Любовью к земле. Она слабая, и как всякий ребенок ищет заступника. Ее предали, ее обокрали, ее избили. Она не верит, боится, прячет все, что считает своим добрым началом, чтобы и это не убили, а того не понимает, что зло часто в добрые одежды рядится.
– А почему тогда не открывается? Разве я не люблю ее?
– А любить земля умеет только себя. Это круг, который человек должен замкнуть. Даже не один, а два. Два параллельных круга, между которыми пространство – и человек может заслонить себя от любой беды.
– А родители мои? Почему не заслонились?
– Стоило им взглянуть друг на друга, как на свое начало, и боль бы ушла, и ужас открылся, как зло, пристроившееся снаружи. Два круга движутся навстречу, и там, где зло, пробуксовывают. Если один ухнул в яму, второй знает, что эта яма из себя представляет. Когда отец кричал на мать, она чувствовала, что происходило там, той ночью. И когда мать умоляла отца вернуться, он знал, кто поднимал ее на смех. Но они боролись друг с другом. Ведь не может быть человек на земле быть совсем чистым от крови. Какая-нибудь зараза все равно прилипнет. Но как по-другому научить человека полоть сорняки, вырывая тернии и волчицы?
Через работу над собой – Закон познается.
Вампиры долго искали способ, как обойти себя самого, пока, наконец, не поняли, что там, где начало земли, нужно встать самому и прокричать о том, что он Бог. Оказалось, открыть двери можно еще так: стать вампиром и подкапывать вором, врываясь в чужое жилище. Душа – это то, что рассказывает о человеке, а ближний показывает к нему свое отношение. Да, вы, ты и он, расстались раньше, чем успели поймать свое начало и конец. Но даже так он искал бы тебя, если бы ты опередила своих врагов. Но не опередила. И в каждом из вас открылись Боги. Чужие Боги. Они знали, что сказать в землю, чтобы обелить себя, поднять его и настроить против тебя. И вот, он прокричал о том, что он Бог, а ты подтвердила, что да, Бог. Но он вор, которому ничего не стоило заставить человека умереть. В его круге и в своем ты облита всеми мерзостями, которые он и его подельники смогли придумать, и, если ты придешь договариваться, ты принесешь в свою землю еще одну мерзость – вопль проигравшего. Это будет не крик, это будет состояние всей земли, и все пространство будет знать о твоем поражении.
Так что прийти ты можешь только как воин…
А если добудешь землю, и голос твой пройдет по земле, рассказывая о своих убийцах?
Разве страх не поразит его? Разве сможет твой сосед подкапывать и дальше?
Так что, договориться нельзя.
Зубы стисни, а иди, умири, но не сдавайся. И тогда на каждое слово вора у тебя в его круге найдется свое слово, которое замкнет уста земли, изрыгающей о тебе неправду. А когда земля ближнего замолчит, ты сможешь родить слово в свою землю, открывая людям правду о вампире, содрав с него солнцеликую маску-обманку.
– Мне его убить?
– Я не имею в виду, что надо бегать за ним и искать способ воткнуть в него острый колющий или режущий предмет. Заслони землю – и половину битвы выиграешь. Он реки крови пролил, чтобы вырвать тебя, как дерево. Но даже такая, ты его конец и начало, правда о нем. Земля знает, что Бог пришел с мечем, пусть от меча и погибнет. И никогда не забывай, что ближний твой пришел войной – он враг, который нападает из-за угла темной ночью, как разбойник, и не пощадит ничего, что живо и может знать о нем.
На свете нет врага более жестокого и беспощадного. Он не укроет тебя от вора, и убийца не упадет замертво, когда будешь стоять лицом к лицу – и полчища врагов ведет за собой. Это он кричит: вот ваша жертва! Вспомни, сколько людей позвали тебя, когда искала приют возле их костра? Это и есть забота души. Что это за человек, который мог сказать: «гоните от себя мою душу!» А ты думаешь: «как простить, как понять, как случилось».
Да никак! Не забивай себе голову. Он разве прощение у тебя просит? Или стал другим? Изменить прошлое ты не можешь, разве что извлечь из этого урок и попытаться вернуть украденное.
– Мне так… – Манька нерешительно остановилась на полуслове.
– Что? – участливо поинтересовался Дьявол.
– Ничего, – тяжело в нос ответила она.
Стоило ли говорить, что творилось у нее в сердце. У Дьявола не было сердца, он руководствовался исключительно рациональностью и безопасностью земли. А сам он ничего не боялся и никому ничего не прощал. Но надо быть Дьяволом, чтобы думать и поступать как он. В адрес его от ее матричной памяти, замутненной объяснениями, неслись воздушные поцелуи и признания в любви, усиленные проблемными местами, восхваления ближнего, молитвы за него. В ответ она получала матерные заклания, которые слышал и видел Дьявол. Но не купился на них, помогая увидеть и услышать, что видел и слышал он.
Вот такое у нее было начало…
И не будь она инфицирована в животе матери, когда объяснения вампиров навяливались в ум, как попало – не быть ей живой. Подсознательно она всегда это чувствовала: сильные люди не заплачут и не понесут цветы на ее могилу. И мечта суицидника, когда он думает, что, убив себя, накажет весь мир, разваливалась в одночасье, когда она смотрела на веревку и думала о смерти. Она знала, что смерть ее не будет красивой, и на следующий день уже никто не вспомнит о ней, как не вспоминали о любом другом покойнике. Это знание спасло ее от себя самой.
А если бы не было этой прививки?! Что ждало ее?
И как такое могло случиться?
И о чем она только думала, когда по пояс в грязи ползла по болоту и тешила себя надеждой вразумить Идеальную Радиоведущую? Что могла сделать простая деревенская дурочка, которой взбрело в голову изменить свою жизнь, за жизнь которой не дали бы ломаного гроша? И даже теперь, когда неопровержимые доказательства были собраны, теперь, когда все черви вернулись и водрузились на троне, закрыв от нее Ад, в то, что она увидела в Аду, сердце снова верило с трудом, а ее сознание, хоть и помнило, и знало, не могло наполнить внутренность свою умным содержанием. Единственный раз, когда ее половинчатый враг ответил ей, был случай, когда она, экспериментируя со своей памятью, пробивала себя требованиями убить ее. Случилось это сразу после того, как она поняла перед зеркалом, что, страшно испугавшись Дьявола, в то же время жутко желала себе смерти. Несколько озадаченная, она решила сравнить свое желание умереть с теми ощущениями, когда на нее покушался Дьявол. И решила переиначить себя.
И вдруг услышала, как чужой мужской голос ясно и четко произнес:
– Если ты, тварь, проклятая мной, попробуешь еще раз поднять свой голос против моей жены, я убью тебя!
Голос был сильный, злой. В голосе было столько решимости, что ей стало не по себе, будто человек, который это сказал, стоял у нее за спиной.
И все. Голос замолчал, оставив ее ошарашенной наедине с собой. А спустя десять минут она поняла, что злодейская выходка перестала оказывать свое действие. Ее словно заколотили наглухо в темный ящик. И сколько бы она не пыталась пробить свое заключение, все ее мысли отлетали и от сердца, и от чрева, и от земли. Себя, пожалуйста, сколько угодно, хоть топись, хоть вешайся, хоть камнем со скалы, но не на себя, а от себя. Будто она угрожала кому-то суицидом, и принимала суицид, как спасительную соломинку.
Наверное, так оно и было. Вампиры в Аду угрожали убиться, если горе придет к ним от человека, который должен был принять вампира в самом себе. Одежды, сшитые для вампира, управляли ее землей, и она подражала им, и была частью замысла. Естественно, в серьез они никогда не думали об этом. Но душа-вампир верил, что Благодетели его ходят по краю, и спасал, как мог. Получалось, расхваливая себя на ее стороне, они никогда не просили убивать их.
Но несколько неприятных минут она все же доставила им, а иначе как тот, кто проткнул ее своим голосом, услышал ее, правильно оценив свое замечательное состояние?
Но затем пришло прозрение: вампиры читали ее, как открытую книгу. Тогда как она до последнего времени даже не подозревала об их существовании. Разве что по наитию и по некоторым передвижениям превосходящего по силе противника, не оставляющего ее ни на минуту. С тех пор она боялась каждой своей мысли, которая могла бы выдать ее слабые места. И когда узнала, что не сами вампиры, а стражи следят за нею, обращая внимание вампиров лишь тогда, когда сами не могут усмирить проклятого, ей стало легче. Авось и проглядят предупреждения стражей. Не так уж они были сильны в чтении информационного поля. Даст Бог, спишут страхи и подозрения на кого-нибудь другого. Если не слишком долго, немного подумать о себе было можно: вампир, который носил ее матричную память, не мог говорить о ней, не мог помнить, что они связаны, поднимая до себя самого. Он мог только презирать проклятых. Всех сразу. Вампиры тоже были людьми, раз посылали убийц, которым обычно не было до нее дела. Они приходили, когда внезапно жизнь ее становилась намного легче, чем была, и горе обходило ее не день и не два, а два, и три месяца. И убивали, тех же собак, запугивая, или отваживали людей, с которыми она сблизилась, или обкрадывали, унося то, чем она успела накопить.
Впрочем, вампиры не оставляли не только ее – всех, кто встал на их пути и грозил раскрыть о них правду. Даже оборотни иногда становились объектом гонений.
Уже после битвы с оборотнями, однажды она заметила, как засветились на опушке красные глаза, и после нашла на траве кровавые следы.
Манька улыбнулась, вспомнив про тот случай. Стрелы Дьявола не могли пронзить пришельца, чьи мысли не искали ее смерти, только ранить, чтобы остановить, если он молился об этом. Стрела достала оборотня и не убила. Значит, он пришел не по своей воле. Как-то бы найти его и дать укрыться. Дьяволу ничего не стоило вылечить его. Дьявол не верил, что оборотень может перемениться, но не отрицал исцеления. В его долгой жизни случалось всякое. Бывало и такое, что человек превозмогал зверя, убивая его. Манька смотрела на оборотней несколько иначе и не могла испытывать к ним неприязнь, понимая, что и они жертва обстоятельств. Радовало, что вампиры давно не посылают верных шакалов.
И сразу же вернулось тяжелое настроение. Отчаяние снова сжало сердце, пробирая до костей холодом. Змеи испытывали ее внутренность, а она не могла сопротивляться. Каждое слово достигало цели, и возразить усадившим себя на престоле произведениям человека и ментальной земли было нечем.
– Мы сами с усами, сказал бы я тебе, – Дьявол поправил одеяло, сжимая ее руку. – Кому как не мне причинить тебе боль, что б ты знала, что я? Да, и ты можешь умыться кровью. Разве кто-то запрещает? Но ты знаешь, что радость, когда происки врагов не сделают дни твоего ближнего счастливыми, лишь на несколько дней опередит твою мечту – жить. Или я ошибаюсь, и ради мести ты готова умереть? Ну что с тобой, Манька, поделаешь? Беги домой, если у тебя нет желания бить и быть битой, попробуй найти завистников вампира, чтобы сделать их союзниками. Ты много знаешь о вампирах и о земле, и, может быть, тебе не хватает знаний сделать себя счастливой, но сделать менее счастливым Царя своей земли, хватит с избытком. Дорога назад не займет и десяти дней. Выйди к людям, сядь на автобус. Но я не стал бы умножать горе на синее море. Все в руке Бога, а Бога человек выбирает сам.
– Вот ты о чем, о доме… – разочаровано протянула Манька. – А если бы он и был, кто ждет меня там, кроме кузнеца Упыреева, которому в радость моя мука? Прошлое не вернешь. Я не хочу снова стать той Манькой, я хочу остаться такой, какая я сейчас. Кому там нужна моя мудрость? Кто станет слушать про вампиров и оборотней? Ведь не изменится ничего?
– Нет. И я, и Борзеевич, и избы, и все, кто пришел в эту землю – уйдем из твоей жизни. Избы в миру – имущество Благодетельницы. Думаю, она вернет их себе. Борзеевич плохо переносит черное безмолвие, расстроится, понесет околесицу, пойдет по миру нагим и нищим. Водяные, лесные – те точно отравятся, не так много осталось на земле мест, где они могли бы жить. Они же духи Земли и Неба. Меня попросту никто не увидит. Да и что нам там делать с тобой? Помогать плакать в подушку? Это, Маня, скучно. Мы все достойны лучшего, и никто не считает тебя Богом, чтобы терпеть ради тебя серость и убожество. Рыба ищет, где глубже, а остальные – где лучше.
– И мне снова захочется уйти, куда глаза глядят. Мне нравится здесь и сейчас. Мой дом – здесь. Но ведь и здесь я тоже серая и убогая.
– Ты. Но не мы. Мы приняли тебя в свою стаю и понимаем, что тебе нужно время, чтобы к нам привыкнуть. А ты предлагаешь нам упасть до серости и убогости твоей стаи, которая, к тому же, изгнала тебя. Ты думаешь, вот, ты приведешь нас всех, и для тебя снова откроются двери. Не откроются. Человек изгнал нас еще раньше. И мы пошли своей дорогой, а он своей. Мы не жалеем о человеке, а он, иногда, дорогу к нам ищет. Тебе повезло, но, если плохо – иди назад.
– Моя боль – это моя боль. Даже если это змея, которая терзает мою плоть. Значит, она была, она прошлась по моей земле, она оставила след, она есть. Возможно, мне даже больно оттого, что она есть, а я плетусь за ней, как вол на привязи. Ты – это ты. Ты можешь уважать врага, можешь убить, или посмеиваться над ним – мы так мало занимаем в тебе места. А я только я – и ничего не могу сделать. Мне больно не от боли, а оттого, что огнем горит моя земля. Знания могут быть очень жестокими, – Манька не удержалась и легонько всхлипнула. – Я все-таки училась твоей философии потихоньку, и пришла к выводу, что сильным и независимым надо быть, как водяной с Борзеевичем, или как ты. И нет другого способа стать вами, разве что поступать, как вы.
– Вот, значит, как училась! – разочарованно развел Дьявол руками. – И когда это я размахивал кулаками и кричал: «Ах вы, негодники, немедленно прекратите безобразничать!?» Не позволяя себя связать эмоционально, я Бог. И Палач. А ты копаешь себе могилу, оставляя им возможность стать твоими палачами. Тогда умри, доставь радость врагам…
Манька тяжело вздохнула. На этот раз она не спорила, она соглашалась. Но Ад – верное средство от всех хворей, доказал: смерть – не выход. В Аду было еще хуже, чем здесь. По крайней мере, тут ее никто так не бил – кровь пили, но не травмируя части тела.
– Конец – настолько незначительный факт биографии, что приближать его не имеет смысла. Разве не так? – она вопросительно взглянула на Дьявола. – Обстоятельства не зависят от меня. Так получается. Но я не собираюсь умирать, и поэтому думаю об этом. Я рада, что у меня есть хоть кто-то. Но, честное слово, я хотела бы поменяться с вампирами местами и сделать им так больно, как не бывает в Аду. Но чтобы не преступить Закон. Но ведь это невозможно?
– Это я-то кто-то?! – с минуту Дьявол обескуражено взирал на нее, смешавшись. – М-да… Пусть буду, – он смиренно согласился, но продолжил, убрав руку: – Каждый день слышу, как ненавидят и проклинают мое имя. Не потому, что человек знает или встречал меня. Но потому, что страх так силен, что каждый помнит обо мне. Вампиры не учат бояться человека. Страх перед человеком непременно обернется против них самих. Но что их учение без врага? Кому нужны Спасители, если не будет Дьявола, который голым своим сознанием может обласкать человека или отравить ему существование?
Без меня любое их учение теряет всякий смысл!
И проклят человек, и покарал бы меня, да имени моего в нем нет. Когда человек хочет поднять истину, он преклоняет ухо к вампиру и находит ее. Есть истина для вампира, есть для оборотня, для проклятого, и для человека, который ни то и не другое. И как бы ни жил человек, истина вампира всегда перед ним. И только вампир – Свят, а человек поднимется и упадет, если вампир пожелает. Маня, вампир – он таков, он все и ничто. Он мучимый мучитель, распятый глупым народом, который должен нести вину или проклинать тот народ, чтобы не быть одним из них, наивный мудрец – чего стоит описание модели вселенной и Отца Небесного, руководимый руководитель… – ибо если не получилось руководить мудро, было бы на кого возложить ответственность… Благодетельница, к примеру, Спасенный Спаситель, твоя душа-вампир – судимый Судный День, бедствующий богач, наводящий страх Божий и взирающий на страх Божий со страхом… Вампир имеет в себе все, к чему бы захотел склониться человек, чтобы ни один не проскользнул между пальцев.
Но ты-то! Ты-то! Как можешь искать истину там, где ее сроду не было? Подстраиваться, подлаживаться, поворачивать на свою сторону? Скоро год, как ходим мы с тобой, помаленьку пьем кровушку вампира и не даем себя в обиду – и все еще ходим!
Я никогда не был пешкой в чужой игре, не искал человека сделать рабом, чтобы получить от него то, что он имеет, не завидовал ему и не настраивал человека против человека. И всегда говорил: вот я, вот ближний ваш. И будет око за око, зуб за зуб, если подниметесь против меня и ближнего, потому что два ближних имеют одно пространство и борются у меня на глазах. И всякая тварь из земли должна быть принесена в жертву, чтобы достаток был в доме, и ярость врагов не истребила человека с земли, и начатки земли вашей, чтобы не нищему Богу поклонялся человек.
Разве мало я имею?
Вся вселенная – это я, и чтобы не делал человек, он берет у меня. И разве я должен менять себя, чтобы угодить тому, кто назвал меня своим врагом?
Я рудиментом стану, если начну подстраиваться под каждую тварь, пожелавшую видеть Богом себя или своего собрата, который мог бы судить его с позиций, на которых стоит эта тварь. Я не нарушаю Закон, я и есть Закон. Я – Разум Вселенной, который направляет процессы Бытия, оберегая и испытывая. И я не враг тебе. Да, я страшен, мерзок в глазах людей, но я не пал. Я – Вечность, о которой мои враги могут только мечтать. Я – Жив, занимаюсь своими делами и не думаю ни о ком, кроме тех, кто мне дорог. Я размышляю, учусь, строю планы на будущее. И, зная, что завистники тянут ко мне свои коротенькие ручки и молятся каждый день о моей погибели, я не растрачиваю свою жизнь на мольбы, как это делаешь ты.
Что они могут сделать?
– Многое. Убить, например, – задумчиво ответила Манька. – Миллиарды людей боролись с вампирами и проиграли. Тысячу лет крепостного рабства, и вот человек свободен – и снова слушает, как вампир говорит ему, что надо вернуть то время – и соглашается. Почему человек не думает, что, когда вампир говорит, надо вернуть, он подразумевает, что вернуть надо человека, как имущество? Меня, его, детей его, чтобы мы встали на колени. Да мы и сейчас стоим. Почему не вспоминает, что для него не было ни школ, ни больниц, ни свободы передвижения? Почему мыслит себя на месте вампира, будто вампир уже усадил его возле себя?
– У обрезанной головы нет памяти. Он себя не помнит, как же ему помнить то, что было до него? – Дьявол не сдержался и широко улыбнулся. – Ох, Манька, время со мной не прошло для тебя даром. Ты начинаешь примеривать на себя не Благодетеля, а последствия его пришествия. Это благой путь. А умереть можно и от простуды, или несчастный случай, старость, катастрофа… Ты же не собираешься жить вечно?
– Нет, но… Они какие-то другие. Сильные. Я это чувствую.
– Земля поднимает их слова и прикладывает к ним свое понимание. Но на самом деле они не таковы, – дьявол усмехнулся. – Им все время приходится врать, чтобы нутро их не открылось. Просто ты не умеешь их объяснить. Посуди сама, все Спасители – мои братья. Ведь только тот, кто сделал всемогущим меня, мог сделать всемогущим Сына Человеческого. Следовательно, мы произошли от одного источника. Тем хуже для Спасителя, который вышел из Бездны и стал человеком. Смертным человеком – прахом, у ног моих. Тем самым, он ведь и Бездну облил грязью. На мне она прославилась, а что Сын Человеческий, который пришел в мир немощью, не могущий гвоздя в своей ладони превозмочь? Смерть – тоже признак нашего родства?
Или, например, мне дана власть над землею и над всеми неправедниками – и Спасители звереют, хотят судить людей сами. Но неужели это все, о чем можно мечтать Богу? Братья мои поднимаются на меня, чтобы лишить меня, заметь, наследства, которое было брошено мне, как кость собаке – в наказание! Что же вы, псы смердячие, позарились на кость, если Отец Всевышний положил на вас свое благоволение? Неужто, не нашлось в Царствии Отца ничего более достойного? Решили отравить жизнь псу, лишая его брошенной кости? И где смирение? Где радость? Что заставило вас соблазниться о наказании от Отца?
Могу себе представить, как Сыновья молятся Отцу, чтобы тот отпустил их к поколениям зверей (ведь если человек лишен разумности, он зверь, пусть и высокоразвитый!), чтобы звери узрели явление Спасителя, Всемогущего Бога, который с мечом пришел утверждать Закон! Но с каких пор Закон пишут здесь, а не там? С каких пор Он утверждается в умах, а не в природе? Да еще мечом? Закон – это и есть меч. Человека неисполнение Закона убивает, а не меч, которым тычут в человека за то, что он его не исполняет!
Я бы никогда не стал исполнять такой закон – это не Закон, это насилие.
А как изменился человек за это время? Разве перестал нуждаться в пище, встал на путь исправления, не жалуется на свои немощи, перестал стареть и умирать?
– Ну, меня они родственницей не считают, – уныло напомнила Манька.
– Не считают. Но каждый день доказывают, что лучше тебя, – уверенно заявил Дьявол. – А зачем?
– Мне не доказывают, – не согласилась Манька.
– И мне не доказывают. Они доказывают пастве, улавливая человека в свои сети. Но ведь и ты Закон, ты утверждаешь Его, когда защищаешься Им. Когда я писал Его, подправлял, искал ответы, снова и снова приближался с Ним к Бездне – и радовался, когда Бездна не могла Его превозмочь. Мой Закон опирается на Небытие, а твой на меня. Между нами не встать вампиру. Но без хорошего и доброго вампира, как узнаешь, что мой Закон – Истина?
Да, я вампир еще тот. Самый Совершенный Вампир, который не успокоится и не изнеможет, потому что сама Бездна дает мне силы. Ты ведь это имела в виду, когда сказала, что я – это я? Но разве не сам человек решил проверить крепость моих зубов? А без зубов, как бы я устрашил Бездну и всякого врага, который испытывает меня?
Ты свободный человек, и заботишься о себе сама. Земля – твоя, как распорядишься ею, так оно и будет. Тебе повезло: ты попросила, и я закрыл глаза на многие твои мерзости. Я решил, мне не стоит рубить с плеча, и, возможно, не со зла испоганила самое дорогое, что я даю человеку. Я не бросаю тебя, учу возделывать землю, чтобы на ней хоть что-то проросло, и она накормила тебя. Естественно, что при этом я не могу забыть о своих дорогих Помазанниках.
– Они подобны тебе, у них есть то, чего нет у меня – возможность поливать грязью. Они внутри меня и снаружи.
– Ну! – в который раз изумился Дьявол. – Разве я поливаю их грязью? Я отвечаю добрым советом, щедростью, терпением и покорностью. Тебе, Манька, и не снились блага, которыми я радую каждого из них. Я знаю, дни их сочтены, и все что я могу дать, отдаю. Ты мой конкурент, а он – мое имущество. И я, как добрый хозяин, обязан принять на себя все его расходы, берегу, как валюту, на которую могу купить еще одно поле. Я хуже Кощея Бессмертного, который пристрастился собирать в сундук злато-серебро. По сути, когда уповают на Спасителей, в этом есть доля мудрости. Вампир ведет за собой своего раба на пуповине. И я уповаю, но по другой причине.
– Зачем тебе столько земли, у тебя ее вон сколько! – удивилась Манька.
– Земля – это моя болезнь, – признался Дьявол. – Видишь ли, земля не так бессмертна, как я. Мой лучший друг умирает, и я пытаюсь продлить его дни. Остывают звезды, планеты. Вселенная расширяется и остывает, и можно назвать это старостью. Не так много мест, где могла бы существовать жизнь. Так получилось. Я же не знал, что произошло, когда обнаружил, что все лежит у меня перед глазами. И я обязан позаботиться о том, чтобы разогреть Вселенную снова, если она начнет умирать быстрее, вдохнув в землю новые силы. Это будет та же Вселенная, но все, что ты видишь и знаешь, станет другим. Волны и адское пламя вырвутся из одной точки Вселенной, и через секунду огонь поглотит все, что здесь существует, разметав Черные Звезды. Масса старой материи окажется на окраине, закрывая собой новую материю… Бог, то есть я, вырасту в тысячи раз! Первый раз рождение жизни мне пришлось ждать довольно долго. Теперь другое дело. Атомы старой Вселенной подстегнут образование новых: водород, углерод, кислород, произойдет распад тяжелых ядер – и сразу золото-серебро.
– Фу ты! Чур меня! – Манька с испугом сердито посмотрела на Дьявола, высунув голову из-под одеяла и привстав на постели. – Вселенная, не маленькая, куда еще больше-то? И так миллиарды звезд, триллионы планет…
