Анастасия Вихарева
Дьявол и Город Крови 2: кому в Раю жить хорошо…
Глава 7. Разодранная завеса
– М-м-м, а мы-то думали, ты их дерьмом обмазала, – с сочувствующей насмешкой произнесла девушка. В глазах ее были лишь ненависть и презрение.
Манька отступила на шаг. И сразу же увидела черта, который остался в том месте, где она только что была. Черт принял на себя удар колодой карт в зубы.
Наверное, она пыталась объяснить, чем и как обклеила карты – и посочувствовала черту. Странно, она совсем этого не помнила. И в то же время знала, что это было. Память постоянно поднималась к ней чувствами, удерживая в состоянии униженности, когда ее мучители казались ей боголепными, сильными, всемогущими. Но сознание ее протестовало, хотя продолжала надеяться, что сможет вернуть себе расположение, если сможет им что-то объяснить. Неосознанно, Одним лишь чувством «без вины виноватая».
– Во имя Господа Йеси, изыйди, сатана! – еще молодой, но в сутане Святой Отец замахнулся на нее крестом. Красивый. Тонкие язвительные губы, уверенный прищур глаз, аккуратная щетина, высокий, не гора мышц, но спортивно подтянутый. Ей нравились такие мужчины. Даже сейчас она не нашла в нем изъяна. Она никогда не встречала его прежде. Точнее, не помнила.
Истинно мученица – таким здоровым золотым крестом, пожалуй, он мог бы ее убить. Маньке было трудно поверить, что все это было с нею, но не верить черту не было оснований.
«Нельзя бегать от себя, помнить надо!» – она облизала сухие губы, пожалев, что воля ее была сломлена на тот момент – иначе, она бы им показала!
И сразу поняла, что мысль о возмездии осталась землей непонятой: словно зависла в вышине – и мертвенная бледная тень закрыла маленькую девочку собой. Милое доброе существо отхватило кусок ее земли, как пирог. В том месте, где девушка осталась во времени, Маньки не существовало в природе, рассуждения злобной твари о себе значили для земли гораздо больше, чем мудрые наставления своего сознания. Как же сейчас, когда смогла увидеть мучителей, она ненавидела их, ее сознание всегда было гордым, и будь она в себе, она бы никогда не позволила так с собой обращаться. Но чувства и внутренне состояние посыл сознания не слышали.
Манька растерялась. Откуда взялась эта девочка – она была явно из другого прошлого, и она не знала, как приказать земле выстирать образ и забить его насмерть.
Пот струился градом…
«Откуда любовь? Почему земля ее любит?» – стараясь как можно больше запомнить лиц, мелькавших перед нею, мысленно взмолилась она о помощи.
– Она не любит… – пришел голос Дьявол. – Так земли говорят между собой и с сознанием. А как бы я украшал свой Сад-Утопию и Поднебесную? Просто моя земля немного другая, потому что мои слова в материальном мире становятся бытием. Земля не самостоятельна, она как компьютер, который обнаружил непонятный файл-программу, от которой она глючит, и она сует тебе произведения этой программы под нос. За что ты их ненавидишь? Это не люди. Это демоны – если они направлены на тебя и не выходят наружу, древние вампиры – если земля может их отправить другим людям, пограничные чудовища – если прилипли к тебе и родит их не твоя, а земля вампира, бесы – если в них нет опасности для людей и ближнего, грифоны – если летят над землей и клюют и тебя, и ближнего, и людей… Мне ли учить тебя, как оперативно разобраться с нечистью?.. У тебя живой ум, ты живая пришла сюда, там, на земле, ты в коме, почти мертва, на жертвеннике, но живая вода и неугасимый огонь поддерживают и питают твой дух, чтобы твое сознание продолжало оставаться живым и могло анализировать. Относись к ним с пониманием, лучше попробуй с ними разобраться… Попробуй подать им на пропитание, погрози, пожалей…
На этот раз голос не потешался над нею. Но и не сочувствовал.
– Мог бы повежливее встретить гостя! – буркнула она, зная, что он услышит. И тут же пропустила оплеуху, не успев заметить, кто нанес удар.
Дьявол вместо ответа позволил ей получить ту же самую оплеуху еще раз, повернув время вспять.
Спустя минуту, Манька облегченно улыбнулась и сразу опешила: радужные надежды самого безмозглого существа достаточно долго ласкали и ее собственные надежды. Именно так она представляла себе беззаботную жизнь – только ее жизнь отличалась от жизни воровки, подкапывающей землю с обеих сторон – ее мечты не сбывались. Не эта ли муть определила качества идеального спутника, которого она так долго искала?
Она не знала, что и думать…
Получалось, что добрая девочка засунула себя Богом, и вот уже мчится душа обласкать чуткое создание… Теперь девочка была в двух местах сразу – слева она скалила зубы и пробивала ее матерной обличающей речью, как взрослая женщина, которая была ей наставницей, а справа умно рассуждала о своих желаниях, о том, как много пользы принесла бы себе и своему Благодетелю, если бы тот услышал и воплотил мечты ее в жизнь.
И не только рассуждала…
Занималась любовью, судорожно прогибаясь, когда тело ее достигало оргазма. Ее оргазм входил в тело, играючи достигая половых органов, разливаясь горячей волной. То были не бабочки, то был вулкан. Наверное, именно это наслаждение чувствовал вампир, когда тварь была рядом, потому что все это было явно на ее земле, а она снова не помнила. Ни девочку, ни то, что она делала, и только чувства говорили об обратном.
«Это не я, не я!» – Манька в ужасе уставилась на тварь, которая могла управлять ею.
Девочка, почти девушка, вдруг побледнела и рассеялась, как марево, оставшись в памяти. Теперь она могла вспомнить каждое ее движение, каждое слово и вздох. Но на смену оргазму пришла головная боль и ощущения ударов. Не сильные, но для нее, чье тело против ее воли силилось выдавить из себя «я люблю, я люблю, я люблю…», точно этим «люблю» она что-то вымаливала, и одновременно произнести: «я плюю, я плюю, я плюю…» – как будто тикали часы, эти удары становились смертельным приговором.
Она вдруг поняла, что сама себе плюет в правый глаз…
«Наверно, это глаз вампира, тогда это боль земли ее ближнего, но раз он позволил сделать у себя такое, значит направлена программа на меня», – догадалась она. Сама себе она не могла плюнуть в глаз… Но плевок волшебным образом прилетел к ней. «Он без сознания, а я перед ним» … «Тогда и о любви говорю я, но не в глаз, а со спины, или сидя на нем…» – она чувствовала свою угрюмую копию позади себя, но в каком-то неправильном положении.
Охренеть! Вампиры запрограммировали ее собой. Манька никак не могла подобрать определение своему состоянию. Вроде бы ниже слов «мерзость», «убожество», «падаль» падать было некуда, но вампиры сумели опустить ее еще ниже. Примерив каждое слово на себя, она нашла, что каждое слово, которые она знала, были менее оскорбительны, чем те, которые применили к ней вампиры, но которые она не смогла расшифровать. Просто знала, что есть такие слова, как будто примерила их на себя: опущенная, чье место у параши, и, если заставят вылизать парашу языком, она должна будет это сделать.
Не иначе, Его Величество успел побывать в местах сравнительно недалеких и прекрасно поладил с оборотнями, умея обойти их всех. Зоновский жаргон был куда как обиднее, но Манька знала о себе наверняка, что в тюрьме она не сидела, мать ее там тоже не была, и она лучше умрет, чем позволит себя так унизить – тогда откуда? Откуда она знает такие обидные слова и их смысл?
Внезапно она увидела лабораторные часы. Стрелка-маятник была большая и ходила взад-вперед с определенным неприятным ритмичным звуком, и каждый удар часов был, как яд, как нож, которые отмерял ей последние минуты. Ей было страшно. Наверное, пригрозили, что как только стрелка перестанет качаться, она умрет…
«Я уже умерла и в Аду» – напомнила себе, чтобы справится с холодным мерзким чувством.
«Это я! Я! Это моя боль!» – обрадовалась Манька, блаженно улыбаясь. Она снова стала собой, и обрадовалась больше, чем если бы искупалась в живой воде.
Боль приходила с оживающими тварями, и потом как-то сразу утихала, оставляя неприятный осадок, стоило ей внимательно присмотреться к человеку. Язвы то открывались, то исчезали, и словно гора сваливалась с плеч. Принять и понять боль, которую хранили земли и ее и вампира, морально оказалось не так страшно, как физически. Боль сыпалась на нее, точно разверзлись небесные хляби, и ни в какое сравнение не шла с тем, когда ее били черти. Боль была настоящей, своей, может, не такой сильной, как в прошлом, но Маньке было не с чем сравнить.
И вдруг боль перестала проходить…
Снова и снова повторялось одно и то же, болело все ее тело, уши, глаза, спина, раскалывалась голова… – а твари зажили какой-то своей жизнью, как будто жили с ней под одной крышей. Она внезапно осознала, что не знает, как объяснить эту и боль и вампиров и тех, над кем они издевались, чтобы она чувствовала их, как себя.
Ее бабка била, а кто еще-то? Чтобы вот так? Неужели бы у нее не болело тело после того, как над ней посмеялись на шахте?
Может, поставили обезболивающее?
После того, как она пришла в себя – болел висок. Сказали, что она упала и ударилась, еще щека болела – приводили в чувство. Тянуло спину – вылетел позвоночный диск и накрылся мочевой пузырь, вдруг оказавшись ни с того ни сего надсаженным, но об этом она узнала через некоторое время – болезнь списали на простуду и осложнение, но черт, похоже, медицину не уважал, он открыл болезнь по-новому: все присутствующие непременно пожелали прокатиться на нем, иногда усаживаясь на спину по двое и по трое. Манька никогда бы не думала, что у нее столько сил, чтобы поднять вес втрое больше себя. Она несла на себе здоровых мужиков под подбадривающие выкрики, не замечая ударов плети…
Она уже не думала отбиваться, с удивлением рассматривая людей.
Некоторых она узнала, остальные оставались незнакомыми. Часть порой имели в себе какие-то несоответствия. Например, молодой человек одновременно был и в черной сутане, и она видела его одетым в джинсы и светлую рубашку… Или больной человек, то он был больной, то завидно здоровый…
Толпа бесновалась, гикала, хохотала, тыкала пальцем, кто-то приладил к черту узду, кто-то пристроился к нему сзади и кричал, что он не позволит убить человека… Боль была такой сильной, словно в голову воткнули железный штырь, а она продолжала оставаться в сумеречном состоянии. Черт то падал без чувств, то смотрел мутными глазами. Наплывали картины, в которых происходила та или иная смерть, и как будто убивали ее…
Она всегда была жертвой, или несколькими сразу. Манька и узнавала себя, и не узнавала…
Она внимательно прислушивалась к себе и черту, сверяя ощущения. Толпа бесновалась в одном времени, черт как будто в другом, а сама она отстояла то далеко и от черта, и от людей, а то вдруг снова оказывалась в толпе – а боль приходила и приходила, и никуда не уходила, накапливаясь в теле.
Наверно, в Аду нельзя было потерять сознание от болевого шока…
– Дьявол, это не моя жизнь! – возопила она, с изумлением рассматривая людей, которые над нею издевались. «Переживем и это! – почти вслух прошептала она, наблюдая за движением губ черта. Догадаться было нетрудно, давали установки на долгую память. Некоторые слова прозвучали отчетливо: «Я вор… Я мертвая… Я должна повеситься… Я уйду и забуду…»
Чертом руководили: губы его, начав движение, замирали, затем, через определенное время, повторяли фразу, в которой слов было не больше, чем мог бы подсказать человек за время молчания. Но ни одна тварь не пыталась просить его об этом.
Но кто?
И почему твари вдруг перестали уходить, почему поднялись и обрели силу, выкачивая обе земли?!
Голос Дьявол пришел сразу, но несколько замешкался с ответом, рассматривая чужих и своих.
– От одной земли к другой протянуты нити, – объяснил он. – Ими образуется пространство. Если с земли убрали забор, неизвестно кто придет за кровью. У человека есть преимущество – отвлеченное мышление, но есть минусы – никто не застрахован, что бить будут с двух сторон. Те, кто есть в обоих землях, обретают истинную силу, чтобы стать над сознанием человека, но информацию нельзя переписать, она работает согласно Закону. Это то, что предназначено для тебя, в сознании вампира есть только то, что для него.
– И что мне делать? Ну, хоть черта пожалей! – взмолилась Манька.
– Пожалуйста! – усмехнулся Дьявол.
И вмиг она оказалась там, где только что находился черт, сразу же пожалев о брошенных в запальчивости словах. Слезы брызнули из глаз. Бессовестные люди на вампира не молились. Его били так, как не бивали ее за всю ее жизнь! Боль говорила о том, что ее резали, вешали, кололи, кормили какой-то дрянью, засовывали в зад и во влагалище колья, протыкали внутренности и жгли…
Боль приходила отовсюду, иная уходила нераскрытая.
Но этого тоже не могло быть! С ума сошел Его Величество или головы у него нет совсем? О чете государевой она слышала совсем другое: умные, образованные, холеные и правильные. Если бы Его Величеству проткнули живот, неужто не закричали бы об этом все газеты? Удивление вызывал и тот факт, что сама она живая, хотя, судя по тому, что она виртуально чувствовала, живых мест в ней не осталось и она должна была умереть сотню раз.
– Дьявол! – крикнула она, не столько, чтобы позвать на помощь, сколько ругаясь. – по ощущениям ее тащили за волосы, как бревно.
Дьявол не скучал аду…
На память пришли все ужасы, которые она претерпела, но с тем, что она чувствовала сейчас, они не шли ни в какое сравнение. Видимо, все, кто сумел здесь побывать, рассказывали именно об этих ужасах.
Ну, конечно, если у вампира белые одежды, кто же будет его здесь бить?
– Фундамент твоего имиджа и состояния в его земле. Царствие Божье вампира стоит на сем камне. Имя ему – вампиризм, – философски заметил он, рассуждая сам с собой. – «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу, и тело погубить в геенне». Вампиры надеются: если здесь их встретят с любовью, как встречают на земле, им удастся на плечах гостя проникнуть в Рай. Они не боятся людей убивающих, но боятся тех, кто приходит из души. Отправить человека в геенну можно, если открыть проклятого и от нее проклясть вампира. Но проклятые, обычно, не имеют имени, а без имени проклятия не будет иметь такую силу, чтобы сломать основание камня. Открытый вампир переживает много смертей – боль сливают в землю, чтобы проклятые чувствовали то же, что их жертвы. И нет места дереву в земле проклятого. «На лезвии ножа», Маня, это такой миг, когда жертва чувствует боль и страх перед тем, как уйти. За эту грань вечного молчания они тебя не могут выставить. Но они представляют, как ты живешь – и это радость вампира. И страх. Без этого камня, стану поливать дерево – и смоет их дом.
– Но меня бьют! Бьют! – Маньку кто-то взвалил на себя, как мешок, и она поплыла в воздухе, чувствуя плоть, но не видя ее. Само пространство в этом месте было пустым. – Ой! Отвали!.. Дьявол, меня убивают!
– Убивают! – с удовлетворением согласился Дьявол. – А что ты хотела? Земля вампира обезображена и смешана с кровью. Безводная пустыня. Там нет для тебя ни одной капли воды. И ты одна можешь любоваться ею во всей красе.
– Но почему я в земле вампира?! Лучше убей! – закричала она, понимая, что над нею глумится извращенец, пытаясь раскрыть сжатые губы и засунуть свой член.
– Брат брата кормит. Голос земли слышит ближний. Кому еще ей нести свою боль и проклятие от вампира? Его земля вопиет о несправедливости – руки их в крови, а ты поднимаешь врагов до Богов – свидетельства твоей земли такие же ложные. Болит душа твоя, а как ей не болеть, если Боги устраивают такое? Ты приютила их, твоя земля купалась в лучах славы, прибрана, выметена и убрана, как имидж вампира. Ей мыли ноги и одаривали, как царей, она украшена, как престол Бога. Царь земли устроен, а нечистый изгнан. Я могу вырвать тебя прямо сейчас и показать, что Спасители твои искали не его, а твоей смерти, потому что все, о чем рассказывает твоя земля, было сказано, когда ты не могла видеть. И твоя ложь станет тебе могилой. Можно начинать?
– Господи! Спаси меня! – искренне помолилась Манька. – Меня же убьют! Как я могу свидетельствовать, если не видела?
– Вот так, Манька, скажет Спаситель: не видели меня, не знали, но приютили, подали, и устроили. Или – замолись, недостойна, не знаю тебя, хоть ты и отдавала, и молилась, и принимала, – Дьявол с наслаждением внимал ее мукам. – И тут я их остановлю, – усмехнулся он, – и законно разую глаза… Конечно, не ты и не земля славите Богов. У земли вообще нет голоса, она Безмолвный Писец, но умеет поднять любую запись и показать сознанию. Вампиры свидетельствуют о себе сами. Но ты не бунтуешь, ты принимаешь их.
– Я не принимаю! – она уже сто раз пожалела, что согласилась спуститься в ад добровольно, могла бы еще немного пожить по-человечески.
– Ключ к Богам, которые гуляют в твоей земле, как ветер, рассказывая о себе ложь, лежит здесь. Возьми его и приложи к замку.
– А как я возьму?
– Это просто! Берешь человека в одной земле, ставишь на другую сторону, и смотришь, обо что он споткнется. Вампир мертв, но горсть его земли не меньше твоей. Она хранит его боль и твою дрему, а твоя земля твою боль и его дрему. Поэтому человек может легко разобраться с врагами земли или создать демона. Когда нет души, бейся за всю землю – и за свою, и за брата твоего. Будет время, она принесет плоды. С двумя землями ты будешь не человеком, а богом! Ты у земли одна – вампир мертв. Покайся и покажи земле, что сделали с ней Боги, которые похваляются собой.
Манька отбивалась, но ни один ее ответный удар не достиг цели. Она билась с пустотой, которая метелила ее почем зря. Некоторые удары были настолько сильными, что голова ее сотрясалась. Бежать было бессмысленно и некуда, черные скалы и камни не имели укрытий, и твари, вызванные к жизни, перемещались вместе с ней, как будто она несла их на себе. В прочем, так оно и было. Она уже не сопротивлялась, взирая обреченно на них и на саму себя. Так, по крайней мере, она оставалась на месте, а твари земли двигались, но необычно, оказываясь порой наполовину в земле, или в воздухе, но ступая уверенно.
– Как? Каюсь, Господи, каюсь! А нельзя убрать вампира? – жалобно попросила Манька. – У него все равно дерева нет… Помоги! Он у меня всю башку изгадил…
Дьявол засобирался. Манька это почувствовала по интонации его голоса и по торопливости.
– Я могу обидеть вампира, – с отчуждением проговорил он, будто она у него попросила взаймы, а он любезно отказывал. – Вампир – моя надежда на новые просторы, у нас с ним договорные отношения, скрепленные кровью. Когда он чиркнет по Бездне, прах и некоторые проценты мне достанутся, – напомнил он. – В сущности, я завершу начатое – мои струпья сгорят, теперь уже навсегда, но, по-моему, справедливо возблагодарить идущего на смерть. Это, Манька, моя дань самому себе умирающему. Если ты жить собралась, мне молиться – пустое занятие. Я могу поднять человека, но не в ущерб себе. Молись земле, которая гонит тебя и принимает, прими на себя грех. Пей мерзость и кажи ей руки. И пусть она решит, сколько крови на них. После скажешь спасибо…
Последние слова Дьявола пришли издалека.
Манька злилась, что не может видеть его как обычно. Она достаточно хорошо изучила его повадки и могла бы по виду определить, что сделать, чтобы мерзость ушла. Когда у Дьявола глаза добрые были – готовит пакость! Виноватые – можно расслабиться, время еще есть. Холодные – копай себе могилу. Озаботился – могла бы лучше, но все позади… На мир Дьявол смотрел по-другому: добрыми глазами – любил, озаботился – поможет кому-нибудь, бескорыстием заболел, глаза холодные – быть беде. А так она могла по уши стоять в дерьме и думать все что угодно – но сто ответов будет ямой.
– Замечательно! Без вины виноватая! – она бы развела руками, но руки не поднимались. Не иначе обе были сломаны, или обездвижены медикаментозно. Или связаны. – Я мерзость, мерзость! – повторила она, прислушиваясь к своему чреву. – Все беды от меня одной!
И вдруг в том месте, где она валялась, она снова увидела черта, а сама оказалась чуть в стороне.
И не одного – двух чертей. Теперь перед глазами у нее были две Маньки.
Один черт продолжал шевелить губами, сидя на невидимом стуле, ушедший в себя, глаза его оставались неподвижными. Второй катался по земле с затравленным видом, весь перепуганный, с уздой на голове, с удилами между зубов, облитый помоями и обмазанный какой-то гадостью. Его била дрожь: он таращился по сторонам, и тоже не в себе, словно опоенный зельем. Черти были, скорее, мертвы, чем живы. И как бы она ни старалась, не получалось рассмотреть их лица, чтобы удостовериться, что это она сама. Объемные, но какие-то несуществующие. Ни лиц путем, ни прочих частей тела. В том месте, где должно было быть тело, была тьма, наполненная содержанием, и она опять не понимала, не помнила, не узнавала.
Это ж сколько надо мучить человека, чтобы кровь из него добыть!
Благодаря Борзеевским наставлениям и схемам, которые он приложил к избам, Манька сразу догадывалась, где была ее дрема, а где земля хранила боль, но ее боль и боль вампира смешались в одно кровавое месиво и была почти одинаковой.
– Смотри, кому помогаешь! – одного черта пинали.
– Как от стыда отмоешься, если эту суку пожалеешь?! – второму, поставленному на колени, выговаривали.
– Да-а, убытки от тебя, Маня, ничем не покроешь! – удивлялись испытующие нутро.
Теперь Манька была то одним чертом, то другим. Оба они пили ее и поили, извлекая на свет ужасы, скрытые в земле вампира, изредка из ее земли. Иногда они становились одним чертом, внезапно уплотняясь, иногда один из них таял вместе с прочими тварями – иногда, как привидение —убогий, ненужный и сопливый, а между ними ходил еще один или несколько чертей. Черти снова пришли ей на помощь, открывая тех, кого она не могла увидеть сама, показывая головни.
«Это я – глазами вампира, в его эмоциональном восприятии…» – сообразила Манька, когда заметила черта, который не сомневался, не противился, не сливался с остальными и не становится ею, а подсказала ей его уверенность в правильности всего, что происходит.
Черт сразу перестал мозолить глаза.
Его Величество был о ней не лучшего мнения, чем остальные, может, даже худшего. Худшего из всех, какие могли существовать на земле. Наверное, он перенес на нее все свои комплексы и ужасы, которых боялся сам.
Она принимала боль безропотно. Привыкла терпеть. Дьявол и не мог встретить ее по-другому, так уж он был устроен. Муки, принятые в Аду, уложились бы в один день пути, когда она шла обутая в железо, с железным посохом в руке и грызла железный каравай. Теперь, когда она знала, что бьют не ее, боль уходила быстрее. Жертвой была не только она, но и другие люди, и сами вампиры. Обращения бессмертных тварей к светлому началу, пригретых в ее собственной земле, вызывали удивление: вампиры молились, осыпали дарами, и… немногие из них думали о ней в этот момент. О ней самой не было сказано ни слова, разве что вскользь, как о лице, отсутствующем на церемонии. Говорили они больше о себе любимых и о вампире, за которого просили слезно и проникновенно, расхваливая его достоинства.
Стражи…
Она нашла их!
Усмехнулась, представив, как радовался бы вампир, попав в Ад. Получалось, что Дьявол и в Аду был меньше его. Забыв о болезненных ощущениях, едва сдержала усмешку.
Может быть, поэтому Дьявол пристраивался одесную нечестивых богов, как только в голове вампира утверждалась мысль стать Господом во плоти? Попробуй-ка раскрыть вампира, когда всякая тварь испытывает к нему такие нежные и добрые чувства! Дьявол не раз шутил, что сам снимает парнушку их жизни, собирая гвоздики на гроб, чтобы вбить их в крышку, когда тот полезет к нему со словами: «Я благовествовать пришел, подвинься, окончились твои дни… Где тут… мой Спаситель Йеся?!»
Живого вампира Ад принял бы с распростертыми объятиями, дарами и славословием…
Похоже, Спаситель Йеся рассчитывал именно на это. Возможно, он читал записи тех, кто тут побывал, которые хранились в назидание в храмах. Все-таки был сыном священника, хоть тот и отказывался, и открещивался всеми святыми признать его сыном, скрывая греховную связь со своей племянницей, матерью Йеси. При его-то знаниях открыть бедному жениху во сне, что Богочеловек спустился в чрево невесты с небес, не составило бы труда.
С другой стороны, а если бы тот же вампир принял муки земли без имиджа?! Без ее земли, в которой молятся на вампира? Может, вампир думал, что положил прославление себя самого в свою матричную память, но ведь это было не так. Все это лежало в ее матричной памяти, и земля ее обращалась к ближнему за помощью, поднимая то, что не смогла понять, а она, Манька, принимала программу, как самою себя. Ох, как несладко придется вампиру, когда он с душой своей останется один на один. Ближний не мог врасти в ее землю, и она, получая образы из его земли, не могла надеяться, что его земля будет управлять ее телом, лечить, заботиться, как заботилась и врачевала своя, даже распятая и униженная.
Мысли приходили по-разному. Образы земли вампира проплывали и роились, как овцы, тогда как своя земля открывалась ей, как она сама, и с каждым разом Манька острее чувствовала это различие. Сбрасывать со счетов, что она живая – было рановато. Она живая, и земля злобствует и дает показания, но время ее еще не пришло.
Что она может знать о том, что такое Ад?
Она стояла в сердце Закона. Каждый человек приходит к Дьяволу и, разрывая связь с ближним, становится душой самого Дьявола. Не женихом, не невестой, а самым настоящим ближним Дьявола, образуя уже с ним новое пространство. Родиться должен был человек заново, обрести новую кость. Понятно, почему он так категоричен и злобствует, испытывая внутренность человека. Лучше бы без ближнего, но как, если собираешься стать ближним Богу? Получалось, что ни у одного человека нет ни единого шанса войти в его общество. Ее ближний вампир, и больше не надо никаких доказательств. Она проклятая, и тоже больше не надо никаких доказательств. Обойти Дьявола многие пытались, но разум Спасителей далеко отстоял от Бога, если пытались спастись хоть как-то. Вот откуда первая заповедь: возлюби Дьявола всем сердцем, всеми помыслами, как себя, как ближнего, как землю, на которой растешь, и не дай Бог тебе обмануться тельцом, идолом, иконой, тварью, которая метит пожинать плоды на твоей земле, или прикоснуться к праху и заплакать над ним. Только он сам мог бы подсказать человеку, как отойти от греха, и когда придет время, помочь проткнуть Твердь, которая была больше, чем две земли вместе взятые.
Земля и Небо сходились здесь.
Твердь лежала от края и до края вселенной, удерживая на себе вселенную – живая, как Дьявол. Она будто испытывала ее, разочаровав в самом начале. И подарила незабываемые впечатления, всадив в нее такой заряд боли, от которого любой бы сыграл в ящик.
Какой вампир, какой мученик могли бы переступить через Твердь? Кто мог надеяться, что сможет обмануть Закон? И кто знает, с каким ужасом Твердь рассматривает, как две территориальные единица противостоят друг другу? Что было бы, если бы боль пришла к сознанию без земли, лишенному возможности помнить и анализировать?! Не так уж прочно сознание приклеено к земле. Земля не спит и не изнемогает, твари, которые поднимаются от земли, не спят и не изнемогают, а сознание ищет, куда приклонить голову, чтобы отдохнуть и набраться сил. Один хороший удар, и сознание уходит в Небытие. Через четырнадцать часов без сна оно уже не способно анализировать и осознавать свое собственное тело, отравленное продуктами жизнедеятельности. И земля начинает лечить свою основу, сверяя каждую клетку с генетическим кодом. И ей без разницы, какая у человека основа – что есть в генетике, то и оставит. А генетическая матрица хранилась в ребре. Получалось, что твари не такие безобидные. Манька вспомнила, как просыпалась избитая, угрюмая и подавленная, и поднимала себя, вставая и разгоняя тучи. Совсем, как черт, который бродил призраком.
Ужас! Оказывается, земля еще опиралась на мнение соседа по несчастью, и, пока спала, земли лепили ее – обе! Не сложно догадаться, откуда у вампира такое завидное здоровье… И только Дьявол мог укрепить и устроить человека…
Манька вдруг вспомнила, как однажды впала в такое состояние, когда ее вытолкнуло прочь, и она полетела… в Обитель Дьявола. Свет не принял ее, он обращался в землю, а она была маленькой и беззащитной. Вокруг ползали невидимые Боги, совсем как Твари, но тогда она не смотрела на них, и они были как бы сами по себе, посмеиваясь над нею и похваляясь собою. Тогда она была в своей земле – одна, без ближнего, и в тот момент все ее существо, кроме сознания, больше себя самой любило Бога, радуясь, что вернулась домой…
Почему домой?
Земля, наверное, просилась обратно. Возможно, жизнь в физическом теле, под началом другого сознания, была не таким уж естественным ее состоянием. Или гордилась собой… Но то была не совсем она. Сознанием она лишь наблюдала за своим состоянием – и удивлялась.
Если бы тогда Дьявол сказал ей, что отказывается от нее, наверное, она бы не пережила. Или земля… Но почему тогда земля, умнее которой не было и не будет материи, так легко соглашается принять обман?
Теперь Манька могла наблюдать и размышлять одновременно.
Тот, кто взял на себя право рубить неугодные для себя деревья и держал секиру, забыл, что корни пускают поросль, что каждая ветвь, воткнутая в землю, может пустить корень. И камни будут добрым удобрением, если сам Дьявол готовит почву – для нее камни стали хлебами. Самое меньшее, что могли ожидать от нее вампиры – она не собиралась сдаваться.
Манька покачала головой, как-то неожиданно успокоившись.
Толпа глумилась над нею, и, как всегда в таких случаях, когда над ней издевались, наступил момент, когда она стала невосприимчивой к боли, переступив боровой порог. Ад был домом Дьявола, и сам он врастал в землю вселенной именно здесь. Здесь он был настоящий, и мог ходить по своей земле только голосом. Ползал туда-сюда, и приходил к ней, и, может быть, наблюдал за нею, но обрисовать себя как внизу, не мог. Твердь была его плотью, а то, что она видела там – прикладной рисунок, который мог сбить с толку только ее. Зато Дьявол мог вылепить для нее все что угодно, как она, когда нарисовала могилки. Нерукотворное…
Круиз обещал стать интереснейшим познавательным мероприятием. Тоска, страх, печаль, тревога – каждое чувство выскакивало из земли неприятелем, внезапно облекаясь в слова. «Ад – верное средство от всех хворей!» – согласилась Манька, окончательно утвердившись в мысли, что Ад и без кипучей серы местечко веселенькое. Получалось: она угодила в санаторий, и лечится.
