Анастасия Вихарева
Дьявол и Город Крови 2: кому в Раю жить хорошо…
Голос прикатил и постоял рядом легким кхе-кхе-кхе.
– С удивлением начинаю понимать: мало тебя таскали за волосы! – голос Дьявола был счастливым. – Здравствуй, Маня, с чем пожаловала? – голос раздвоился, как черт, и тот, который ответил на собственное приветствие, был один в один ее собственным: – Да вот, меня тут не рассмотрели, оплевали, и я, как человек, глубоко не безразличный к мнению мудрой нечисти, решила обречь себя на большую муку!
Дьявол засмеялся.
– О, если б я позволил убивать себя проживающим и проедающим меня, посчитавшим меня неугодным! – теперь голос его стал серьезней и свой. – Это можно. Борзеевич не обрадуется, но представляю, сколькие поймут меня! И похвалят!
Манька покраснела.
– Что делать-то?! – обижено вскрикнула она, скорее, мысленно, чем вслух. Она ползла и тащила на спине тяжесть, пытаясь повернуться и ухватить ее, но нематериальный черт был сильнее. Он молчал, не издавая никаких звуков, кроме тех, которые уже произнес, пока она была частью его, сначала на его спине, потом под ним.
– Маня, подумай, на тебе едут, а ум где-то в другом месте. С кем разговаривают?
– С вампиром! – уверенно ответила она. – Только мне от этого не легче!
– Радуйся, что подняла. Это Бог на тебе сидит! – попенял Дьявол. – А Боги не разговаривают с теми, кто их недостоин. Благодетельница с вампиром… То, чем он чаще бывает. Царь на ослице едет. Что еще делают вампиры?
Манька перестала дергаться.
– Пальмовые ветви постилают?
– Если уж Боги устроили себя в земле, физическое сопротивление бесполезно. То же самое, что истыкать копьем ветряную мельницу. Жди, пока сама земля не решит, нужны ли ей такие Боги…
Глава 8. Там, где Рай
…
Каждый раз Манька убеждалась, что стоит услышать Дьявола, как горе становится мудрой наукой, но так и не привыкла присматривать за собой, равняясь на Дьявольские мудрые наставления. Не сказать, что ей уж совсем стало свободно: своим мудрым словом он заколол не мученицу, заколол ее сознание.
Манька приструнила себя: она и так умерла. Как знать, какой Дьявол, когда он голый!
Черт стоял в стороне. Черный и лохматый. Он ухмылялся – довольно дружелюбно.
– Извини, я не хотела… Самом собой как-то вышло… – пробубнила она, оправдываясь, высматривая злодейку и ее секрет.
Злодейка, наконец, проявилась. Тело ее, как жидкая субстанция, не имело формы, но глаза просматривались. Она стояла впереди и исторгала один вопль за другим. Слезы лились из ее глаз крупными градинами. Она их не смахивала. Наоборот, отрывая у луковицы слой за слоем, промазывала ими глаза и себе, и Маньке, отчего глаза жгло, разъедало, и казалось, что слезы льются и из ее глаз.
Потом девица вдруг оказалась на спине, то угрожая самоубийством, то удивительно проникновенно рассматривая случаи из жизни, когда самоубийца открыл смерть и понял, что жизнь улыбнулась ему, открывая новые возможности.
Манька сразу догадалась, что посидеть она успела и на ее спине, и у повстанца…
Ей стало тревожно: она только сейчас заметила, что и тут и там земля пошла трещинами, земля содрогалась, будто рожала. На поверхность вырывались струйки дыма и языки пламени. Ад, похоже, намеревался изрыгнуть огонь. Или Твердь собиралась разверзнуться.
«Веселенькое местечко!» – озабоченно подумала она, судорожно сглотнув слюну. Может, Дьявол пошутил, что он Бог? И теперь Господь, который настоящий, решил в нее плюнуть? Может, она сделала что-то не так?
С чего бы Ад на нее ополчился, если Дьявол к ней с душой?
– А теперь, может, в картишки? – весело предложил черт. – Давай на золотишко!
Он с завистью уставился на крест крестов и Дьявольскую монету. Совсем как Борзеевич.
Бесстыжий, раздевает! Манька торопливо развернула крест крестов обратной стороной. Спрятать крест крестов было некуда. Одежда осталась там, где она оставила избы и друзей. Оказывается, она была голая, а все, что на ней было надето, приходило и уходило. Она устыдилась наготы, но черт не обращал на нее внимания, не щупал глазами, да он и сам был голый, в шерстке, и, похоже, бесполый. Ну, в бане-то она общественной мылась, а ад – чем не баня? Крест крестов единственное, что оставил ей Дьявол в Аду. Она и раньше побаивалась воришек, от которых одни неприятности. Мало людей на земле, которым золото не мозолило бы глаза. Встречу с чертями она помнила хорошо – вряд ли такое забудешь! Им ли не знать, что хорошо все, что плохо лежит! В подлунном мире одного черта достаточно, чтобы пойти по миру с протянутой рукой.
Становилось жарковато, а черт, как будто не замечает, беззаботно тасует колоду…
– Что ты себе позволяешь? Какие картишки?! Их не должно быть! Я их съела! И перестань моей жизнью интересоваться! – ответила она на ходу.
Самое страшное, что бежать было некуда. Ад разверзался везде.
– Мне идти некуда, – пожаловался черт. – У меня задание, мне покойника надо вынуть…
– Мне, между прочим, сам Дьявол приколол крылья! Видишь? – возмутилась она, чувствуя беспокойство. – Я не умерла еще, я в гостях!
– Тогда на крылья! – сомневаясь, предложил черт, как-то не слишком обрадовавшись, приценившись к ним и посчитав негодными. – Лошадки мне не помешают!
– Не могу, они у меня какие-то… придуманные… – с не меньшим сомнением произнесла Манька, разглядывая крылья через плечо. Причем едва и кое-как действовало только одно – серое, красно-бурое, запекшееся кровью, обмякло и висело неподвижно. – Лошадки бы мне самой пригодились.
Пожалуй, пора было отсюда сваливать.
Черт пощупал крылья. Он тоже заметил, что крылья не действуют, как положено, но сразу стало ясно, что для черта они самые настоящие. Он обошел ее кругом, разглядывая и так, и сяк, поднял красное крыло, расправил, отпустил, и оно упало, как тряпка.
Играть на крылья он передумал. Больше взять с нее было нечего. Для пущей надежности он обошел ее кругом еще раз, печально взглянул на крест-крестов, тяжело вздохнул и исчез.
Оставшись одна, Манька расстроилась.
Не сразу. Как только сообразила, что Ад не пахнет магнолией. Устрашающие языки пламени вырывались уже повсюду. Были любители экстремального туризма, но она была не из их числа. Не получилось сориентироваться на стороны света, похоже, в Аду они отсутствовали. И ландшафтные условия оставляли желать лучшего. Но расстроенные чувства длились недолго: от чертей одна морока.
«Ладно, что теперь? – подумала она, включая затылочное зрение. – Ни хрена же нет! Как тут душу вампира найдешь?!»
И застыла, как вкопанная… Вторым зрением она неожиданно для себя увидела много бросовой плодородной земли и высокое синее-синее небо. Разные оттенки голубого, от ало-голубого до насыщенного фиолетового сияли и слепили. Небо свешивалось такой глубины, что она утонула сразу, будто оно опрокинулось на нее.
Голова закружилась, и она снова почувствовала за спиной крылья.
Еще краше выглядела земля. Налитые спелостью виноградные лозы и яблоки, груши, персики и мясистые плоды разной формы и окраски, названия которых по большей части не знала, свисали к самой ее голове. Огромные яркие цветы всех сортов и оттенков украшали зеленый ковер, от темно-зеленого до салатового с желтизной, как небо. Птицы, красоты необыкновенной, с радужным ярким оперением, перелетали с ветки на ветку и веером раскрывали хвосты, нахохливали грудки. Из расщелин текли источники, рыбы билась друг в дружку в воде, лениво раскрывая пасть, когда жирная муха летела в рот.
И даже черт…
Он с веселым беззаботным видом прыгал по поляне и нюхал цветочки, что-то жевал, срывая с ветвей то один, то другой плод, надкусывал и вбрасывал, оставляя недоеденным. Сочные брызги летели каждый раз, как его зубы впивались в мякоть.
У Маньки заурчало в животе, она не ела с тех самых пор, как она, Дьявол и Борзеевич обсуждали в последний раз предстоящее путешествие. Времени прошло немало. Она позавидовала черту, который и плененный, и свободный умел устроиться, и пожалела, что рот у нее не там, где внутреннее око. Сразу пришли на ум мужественные люди, которых казнили, приковывая и выставляя перед ними много еды. Про такие муки в Аду и герои тоже рассказывали – а вампиры прилежно учились устраивать Ад там, где жили.
Если у Бога есть, значит, и у них, у Богов, должен быть такой же…
Нормальным зрением она видела только камень, камень и камень, с немногими отличиями по цветовой гамме. И разверзнувшиеся расщелины, из которых поднимался дым и копоть. Адом Дьявол не загружался. Похоже, исчерпав все силы на место, в котором наслаждался жизнью черт, он устроил его по образу и подобию Бездны. Ну, или что-то в этом роде… Местные достопримечательности не радовали разнообразием, круиз по Аду не предвещал богатых воспоминаний.
«Бессовестный лгун! – искренне возмутилась Манька. – Что за Ад такой, если даже простудившихся нет?!»
Время от времени она присматривала за чертом, заметив, что он следует за ней вприпрыжку, примерно на одинаковом расстоянии по другую сторону реальности, иногда высовываясь на эту. Ненадолго. Если бы Манька не следила за ним затылочным зрением постоянно, она едва ли успела бы поймать его взглядом.
«Мог бы подсказать, в какой стороне поселяет Дьявол грешников!» – обиделась Манька, заметив, что черт нанизывает на прут грибы и ножки какого-то животного, похожего одновременно на лягушку, краба и саранчу.
Черт начинал ловить животное, оно падало замертво, и толстые мясистые ножки откатывались в сторону, как хвост у ящерицы, потом вскакивало и трусило дальше на двух ногах. Возможно, так животина останавливала врага, давая время и ему перекусить, и себе скрыться. Прут с добычей черт выставлял на эту сторону, поджаривая на огне. В воздухе к смраду, к которому она привыкла и перестала замечать, прибавился ароматный аппетитный запах. Манька подавилась слюной, отчего обида на черта стала еще сильнее.
«Мог бы и угостить! Ну, разве так поступают?» – думала она, выбирая места подальше от черта. И вспомнила, что именно так люди и поступали.
«Молиться не буду!» – решила она, заставив себя не смотреть.
Но затылочное зрение то и дело разворачивалось в сторону аппетитных прутиков с нанизанным на них уловом.
В Аду было не людно, и пустыня без единого признака растительности расстилалась от горизонта до горизонта, земля дрожала под ногами, сотрясая основы Бытия. Она перелазила через каменные джунгли, стараясь обходить признаки Армагеддона стороной. Ни дорогами, ни тропинками в Аду не пахло. Ничего удивительного: Дьявол всегда умел находить самые непроходимые места – в Аду, очевидно, переиначивать себя не стал, сделав весь Ад непроходимым.
«Замертво паду, никто не заметит!» – мысленно ворчала она.
Сколотые камни под ногами кололи подошвы, и там, где она ступала, оставались пятна крови. В некоторых местах в ямах поднималась из земли кипящая лава. Манька подняла один камень, не такой черный, как вначале, и попробовала определить на зуб его происхождение.
Земля оказалась тверже гранита: во рту остались осколки двух передних зубов.
Наконец, Манька не выдержала.
– Ты один тут? Других в Аду нет? – вежливо поинтересовалась она у черта, приблизившись к нему.
Черт замер, оглянулся по сторонам, и, убедившись, что обращались именно к нему, на секунду другую выглянул на ее сторону.
– Нет, не один. Много всякого народца. Но им вряд ли будет интересно точить с тобой лясы… – ответил он, продолжая оставаться на другой стороне.
Манька промолчала. Если так, то она обиделась еще больше. В кои-то веки к ним залетел живой человек, а они встретить по-человечески не могут! Но черт мог и соврать.
– А ты почем знаешь? – мягким голосом спросила она, стараясь не настроить черта против себя. – Что же они меня, не видят?
– Чтобы тебя увидели, ты должна хоть какое-то место в пространстве занимать. А тебя нет! – он смутился. – Вернее есть, но, если кому привидишься, он крестить тебя начнет! – приятным голосом сообщил черт. Снял с прута мясные кусочки на большой лист, и, орудуя кривыми палочками, начал уплетать их за обе щеки, закусывая пряной травой. Опустошил лист, поднялся, подошел к ней, пощупал крылья и отошел разочарованный, прихватив с собой еще одну порцию жаренных мини-окорочков. Следующую порцию черт уплетал не так аппетитно, посматривая в ее сторону.
Манька тяжело вздохнула: сытый голодного не уразумеет. Присела неподалеку, дожидаясь, когда черт закончит трапезу.
– А для тебя я не привидение? – спросила она, заметив, что большую часть еды черт небрежно отложил в сторону. – Это как?
– Я же черт! Материализованный… Из мысли… Мне положено видеть всякое начало! Он прибрал обратно лист с едой и вывернул его на Манькину сторону и протянул ей.
– Я не хочу… – неуверенно отказалась Манька, спрятав руки за спину.
– Помолчи! – небрежно оборвал ее черт. – Ты сначала достань!
Манька протянула руку. Но она прошла сквозь еду.
– Я в другом измерении. Крылья у тебя за спиной для тебя материальнее, чем еда из того места, где я сижу. А ты и того меньше! Любой, кто на тебя посмотрит, увидит ненадежные, недееспособные крылья, которые потеряли хозяина, а между ними красивую вещицу.
Черт не пудрил ей мозги, говорил прямо, как есть. Она и сама видела, что не доставала до места, где еда становилась настоящей. На этот раз он поступил как друг.
Она промолчала – зря обиделась.
– Не могу понять, чего это ты один и тот же круг нарезаешь уж в который раз? – дружелюбно поинтересовался черт. – Я бился бы о стену, если бы меня так положили!
Манька оглянулась и покраснела. Если ей не изменяла память, то первый раз они встретились на этом же месте. Она узнала его сразу, как только черт отколупал еще один камушек и бросил к ногам.
– Меня не положили, – буркнула она в ответ. – Я сама… Мне в Ад надо.
Черт надолго задумался.
– Слышал я, что есть такой, но не видел, – признался черт. – Надо у старожилов спросить, они про Ад всякое рассказывают. Я три раза ногу сломал, пока не догадался, что это сказки. А зачем тебе в Ад? Иди на меня, и выйдешь сюда. Не боялась бы, давно была бы на месте.
– Да? И что они рассказывают? – скептически поинтересовалась Манька, усомнившись в словах черта.
– Будто каждый человек, прежде чем родиться из чрева Шефа на свет Божий, – черт ткнул пальцем рядом с собой, – проходит через Ад, который под землей. И каждый бьется с чудовищем, который охраняет ворота этого мира… Врут, – уверено сказал черт. – Я никакие ворота не видел! И чудовища нет! Я однажды привел человека – он такой же бред нес, – черт помолчал, разглядывая ее. – Но помилуй, зачем тебе гроб? – недоумевая, поинтересовался он и с жаром добавил: – Не знаю, не бывало такого, чтобы человек с гробом родился. Плохая, плохая идея! И сырую землицу, понятно, надо убрать с себя. И всякий хлам. Мне больше голые новорожденные по нраву. Я родине служу, принимая роды родов, а тут вдруг ни с того ни с сего, куча мусора… И прощай ученая степень! И крылья у тебя – больные совсем.
– Какой гроб? – насторожилась Манька.
– Этот! – черт ткнул пальцем ей за спину. – Да ты и не родилась бы с ним! Так и останешься замыслом промысла Господня, которому сбыться не суждено. Нет, не родишься, – черт с сомнением покачал головой с рожками.
Манька не могла понять, черт издевается над ней, или предложил что-то стоящее. А ну как испытывает?! Или вдруг землю выманивает?! Скажет тоже, гроб! Это что же, получалось, не черт не существует, а она?!
Прошла минута, другая, она молчала, обдумывая ответ.
– Нет, – наконец, твердо произнесла она. – Я еще живая. И вернуться хочу! К Борзеевичу. К избам. К земле своей…
Ошеломленный заявлением черт разинул рот, округлив изумленно глаза.
– Вот видишь! Ходишь вокруг да около! – воскликнул он горячо. – И придумываешь себе покой с миром. Если живая, поймай меня и накрути хвост на рога!.. – воскликнул он ехидно. И задумался, произнес неуверенно рассуждая сам с собой: – И не совсем мертвая… Мертвые ни в Ад, ни в Рай дорогу не ищут… И крылья не болеют у них… У них и крыльев-то нет… И почти поймала… Не пойму, зачем тебе еще куда-то идти?!
– Так надо, – мягко и настойчиво повторила Манька. – Мне нужно в Ад.
Черт взглянул на нее с сожалением и провалился сквозь землю. Но одна она стояла недолго. Он вернулся с монстром. Момент их появления она пропустила – не было сил любоваться гордым Раем. Сравнение лишь увеличивало пропасть и ввергало в уныние.
Черт начал что-то быстро объяснять существу, отчаянно жестикулируя руками. Тот слушал его, с любопытством посматривая в сторону крыльев.
«Но это не человек! – расстроилась Манька. – Чем же он мне поможет?»
Монстр вынырнул из-под земли, точь-в-точь как горбунок, представ перед глазами – рогатый, весь в чешуе, со сверкающими как у Дьявола глазами, выше ее метра на три, и весь какой-то стальной. На поясе рогатого чудовища висел самый настоящий меч, красивый, чуть загнутый, в золотой оправе. Одежда его и перепончатые крылья, похожие на белые спущенные паруса, блистали снежной белизной. Манька раскрыла рот, да так и осталась стоять.
Рогатый окинул ее цепким взглядом, что-то по-своему сказал черту, и тот в мгновение ока исчез из вида, часть пути проскочив по камням и лаве в Аду. После этого он одним пальцем, осторожно приподнял Маньке челюсть, вставляя ее на место.
– Я рад (Мне противно!) нашей встрече (видеть тебя!), – чешуйчатый улыбнулся… или взглянул сурово и злобно.
Манька зажмурилась, потрясла головой, открыла глаза.
Чешуйчатый стоял на том же самом месте. Манька пожалела себя. Динозавр мог прихлопнуть ее одной лапой. Его челюстям с мощными огромными клыками позавидовал бы любой хищник. Слова прозвучали, раздвоившись, как змеиное жало. Манька оглянулась, в поисках убежища:
Ад продолжал накаливаться. Потоки лавы местами уже бурлили, поднимаясь из земли, как мыльное пенистое облако.
Наверное, все-таки рад…
– Я это… я тоже… – Манька растерялась, сообразив, что и рогатый мог услышать не то, что она собиралась сказать. – Мне это… мне в Ад надо…
Чешуйчатый широко улыбнулся (оскалился злобной ухмылкой), развел руками.
У Маньки затряслись колени.
– Вы в Раю (в Аду), – ответил незнакомец. – Добро пожаловать (Пошла ты …)! – речь его удивительным образом переиначивалась.
Манька заметила, что губы незнакомца не произнесли ни слова. Она облизала сухие губы. Он разговаривал с ней, или молчал все это время? Недоумение сменилось изумлением: он телепатировал ей, как Дьявол. Но кто бы мог подумать! Конечно, Дьявол же говорил, что язык у всех один…
Был, пока люди его не смешали…
– Пожалуйста, мне надо… – Манька подняла с земли горсть камней и протянула чешуйчатому рогоносцу с мечом.
Чешуйчатый озадачено почесал затылок, пощупал ее крылья. Заметив медальон на шее, он удивленно вскинул бровь.
– Это твой (У кого стащила, чей)?!
Если я начну доказывать, что я его не воровала, радио обязательно ответит наоборот! – с отчаянием догадалась Манька. Оно и здесь работала. Скорее всего, только у нее. Лучше было промолчать.
Незнакомец провел лапой над крестом крестов – и золото, и сам крест засияли, полыхнув лучом света, который ударился в каменный небесный свод.
И началось невообразимое: Ад зашатался, в мгновение ока взревели трубы, и потекли потоки лавы. Манька с ужасом наблюдала, как раскалываются горы и скалы, и рушится свод неба. Черные камни падали, дрожали и сотрясались, пробивая землю, оставляя воронки, ломая скалы, которые подхватывали огненные потоки. Пропасти и каньоны разрезали долину. Она осталась стоять, но боль ворвалась в тело, в каждый нерв.
Манька согнулась, глухо застонав.
Но чешуйчатый будто не замечал ни камней, ни потоков лавы, ни гор и скал из черного камня. Он подхватил ее и через секунду опустил на каменную плиту посредине огненного озера.
Вокруг бушевал огонь.
– Господи! Убивают! – закричала она, ползая по плите.
Голос ее дрожал, руки и ноги свело судорогами. Она с ужасом смотрела, как наступает конец света. Огонь был повсюду. Потоки расплавленных черных камней сливались и бурлили, и набрасывались на раскаленные докрасна камни у подножия, куда положил ее чешуйчатый. Дым, вонь и гарь выжигали легкие. Она сомневалась, что они у нее еще есть. Брызги из кипящего озера попадали на кожу и мгновенно разъедали ее.
Манька приподнялась, подтягивая под себя ноги, заметив, что, кроме чешуйчатого, еще несколько думающих и сознающих из Дьявольского народонаселения присутствуют при ее смерти. Слегка озабоченные (озлобленные) лица. Стояли твердо, при мечах, разглядывая ее с любопытством (с ненавистью). Они о чем-то переговаривались между собой, кивая головой в ее сторону. Они не боялись огня, казалось, огонь им был нипочем, и голоса их не достигали ее ушей. Они ходили прямо по огню, по лаве, и вряд ли чувствовали ее, но над огненным озером пролетали, опускаясь на плиту рядом. Щупали крылья и поглаживали, пытаясь почистить и уложить, черпали лаву из огненного озера и поливали их. С ее стороны они выглядели, как призраки, и как черти то проваливались сквозь землю, то исчезая дымкой.
Народ поглазел и начал расходиться.
Вскоре возле нее остались три возбужденных статных не то старца, не то молодых человека. Они появились последними. Трое о чем-то спрашивали: нашла – не нашла, пригодилось – не пригодилось, но она не понимала, а только кивала головой, крепко сжимая зубы и кулаки, чтобы не разреветься. Потом трое заспорили между собой, и смотрели на нее с удивлением, как на чудо, тыча в нее посохами…
Один из них возложил руки на голову, и голова раскололась надвое.
Боль разлетелась тоже. В каждом месте стала другая – сразу стало легче. Какая-то часть боли вышла наружу, и висела в воздухе, став частью Ада. О том, что Бог создал человека из левой и правой части, Дьявол не однажды пытался ей втолковать, но его слова были не больше, чем образное наставление. Она и раньше чувствовала нечто подобное, когда начинала понимать, что радио не сидит на одном месте, но сейчас она точно знала, где проходит граница между ее землей и землей вампира.
Манька пощупала себя, вроде все осталось на месте, попыталась подняться, но ноги не слушались, и она плюхнулась обратно, прислушиваясь к своему новому состоянию три в одном: она, ее левая часть, и правая. А еще было вокруг.
Ужас сыграл с ней злую шутку: испугавшись за себя еще больше, Манька внезапно успокоилась. Ей стало наплевать и на Ад, на свою расстроившуюся сущность, на боль, и на вампиров. Люди улыбались, теперь она видела это так же ясно, как то, что трое приняли ее за знакомую, и улыбнулась им в ответ. Через свою голову, которая в это время пыталась облить ее грязью.
– Не бойся! – попросил один, удержав в своей призрачной и несуществующей руке ее руку.
Манька услышала слова его ясно, почти как голос Дьявола, но другой, радостный и доброжелательный. Голос не летел отовсюду, он исходил из определенного места.
– Она не боится, я не встречал человека более смелого, чем она, – сказал второй, и тоже положил руку поверх ладони первого.
– Так надо, – успокоил ее третий, очевидно понимая, что Маньке приходится несладко.
– А как там старик? – спросил один из них, озорно сверкнув глазами.
– Нормально, – наверное, они спрашивали ее о Борзеевиче.
– Надо понять, – сказал один из них. – Войти в огонь и понять! Мы не должны мешать… Главное, будь тем, кто ты есть.
Все трое шумно заговорили между собой на своем языке.
И ушли.
Манька расстроилась, подключая затылочное зрение, чтобы понять, что происходит на другой стороне…
И обомлела, позабыв, что она в Аду.
Земля у Дьявола была настолько неописуемо красивая, что увидеть и умереть – было невеликой платой за ее кадастровые достоинства. Пусть не тем зрением, каким положено…
Похоже, чешуйчатый отнес ее в какой-то парк, или зоопарк, уложив на широкую резную плиту, вокруг которой разливалось небольшое озерцо или запруда… С высокой скалы в озеро красивейшим водопадом, над которым сверкала яркая радуга, падали тонны воды, само озерцо было чуть выше реки, и как-то странно устроено, стекая в реку бурным потоком, а источник, очевидно, был где-то на дне озера… Местность просматривалась далеко, будто она лежала на склоне высокой горы. Впрочем, так оно и было. С плиты, на которую ее усадил чешуйчатый, склон просматривался, как на ладони.
Здесь были тысячи и тысячи видов растений, птиц и разнообразных существ. Целые полчища насекомых, бабочек, гусениц всех сортов и мастей, и с синими прожилками, и в красную крапинку, и бледно-зелененькие, и голубенькие, и разномастные, дружно объедались мягкими побегами, которые перли из земли, будто в ускоренном режиме прокручивался фильм. Цветы, невообразимых форм и расцветок, росли букетами, как в цветочном магазине, обрамляя садовые дорожки, и распускались на кустах и деревьях между сочными плодами. Райские птицы щебетали в тысячи глоток. Строгие птицы, веселые птички, диковинные… все они сидели в куче насекомых, придирчиво выбирая вредителя, чтобы не нажить себе обжорства.
Манька заметила, что мухи вьются возле невысоких корявых деревьев с толстыми мясистыми сучьями, на которых висели плоды, странно похожие на мясные вырезки в тонкой кожистой оболочке. Мясные деревца мало походили на деревья. Тем более, что они умели ползать. За каждым из них оставалась дорожка, из объеденной до корней травы. Настоящий комбайн, который переваривал траву и выращивал мясные вырезки на косточке. У них почти не было листьев. А те, которые были, вряд ли можно назвать этим словом: две пары связанных в пучок рук, которыми деревца срывали листья с деревьев. Просто приближались к дереву, обползали кругом, приближаясь своими листьями к листьям дерева, и дерево оставалось полуголым, а ползучие ползли дальше. Вырезки были на три-пять килограмм, мелкие закрывались зеленой чешуей, крупные плоды попадали реже: они падали на землю под собственным весом, и гнили, чему особенно радовались медведи и другие хищники, устроившие на поляне игрища, валяясь на мясных вырезках. Один такой плод оттащило в сторону саблезубое уродливое существо, похожее на тигра, но далеко не такое, как его рисовали на Манькиной памяти. Урчащая как котенок зверюга принялось катать вырезку по земле, но только ползком, на брюхе.
Клыкастые, беззубые, хищные и травоядные животные мирно сосуществовали, играя и ластясь, греясь в жиденьком бледно-голубовато-желтовато-зеленоватом тумане, поднимавшемся от земли. В принципе, его можно было назвать белым, но с оттенками. Сверху лился такой яркий свет, что все в нем тонуло. Обезьяны, похоже, занимали одно из ведущих положений – даже самые зубастые твари с удовольствием разрешали им почесать себе спину и половить блох. Особо блохастые залазили в самую гущу стаи и начинали отчаянно чесаться. И весь обезьянник принимался выискивать донимавшую животное прыгающую паскуду, перебирая и разглядывая каждую волосинку. Три стаи обезьян – и к каждой выстроилась очередь, строго блюдущая порядок, выставляя рога, если наглый удалец пытался пролезть между копытами.
На обилие овощей и фруктов никто не обращал внимания, разве что жирафы и чувственной красоты длинношеие животные, нет-нет да и сдергивали один другой плод с самых верхушек. Листьями брезговали. Как величественные корабли проплывали по низине динозавры – мечта Дьявола о самом себе. Рыбы в небольшом ручье, чуть ниже озера и в самом озере, настолько обленились, что высовывали из воды пасти, замирали, а насекомые падали в их рты под собственной тучностью, а рыбы так и оставались с открытыми ртами, потому как в желудках, очевидно, уже не было места для новопожелавших быть съеденными.
Туман был повсюду. Иногда он плескался на земле маленькой лужицей, или поднимался серебристым паром, или лежал в виде камня, похожего на лунный, приобретший причудливые формы. Белая земля, смешанная с черной из растительных остатков, была повсюду. Разломы скальной белой земли имели переливы и прожилки, ломающие свет, или испускающие свет, будто внутри горел огонь, напоминая тот, который струился в ветвях неугасимого полена. Дьявол люминесцировал отовсюду, где мог разгуляться всей своей энергетической мощью, и получалось, что объекты в свете тонули буквально. Она так и не поняла, откуда столько света. Казалось, светилось само небо. Еще дальше открывался вид на город, настолько живописный, что описать его никому не хватило бы слов. Город был белый-белый, и голубой с переливами, как туман, в котором нежились животные. Высокие дома-дворцы с широко распахнутыми дверями принимали всех желающих. И каждый дом пользовался популярностью. К небу взлетали башни и шпили. Здания стояли далеко друг от друга, но между ними вилась широкая дорога, такая же белая, как дома и все рукотворное, по которой почти никто не ходил. Человекообразные существа предпочитали летать. Существа были разные. Как полевые цветы на лугу. Воздушные, коренастые, стройные, похожие на колобок, разные по цвету кожи, по строению лица с разным набором конечностей. То появляясь, то исчезая. И все с крыльями. Озабоченные. С большими плетеными из лозы пакетами и корзинами. Спокойные и вежливые. Иногда пробегали мимо, останавливались, как вкопанные, бросая в ее сторону удивленный взгляд. И уходили по своим делам, не задерживаясь. Не пряча взгляд, не расстраиваясь, не злорадствуя. Как если бы она была прошлогодним листом, случайно залетевшем на каменную плиту.
А уж чертей была тьма-тьмущая, что мух на мясных вырезках.
Здесь на них никто не обижался. Кто-то начинал говорил обратное, кто-то соглашался посидеть с ними, поиграть в азартные игры, очевидно, это отнюдь не возбранялось, или ругал и пугал – в общем, методы приструнить безобразников были разные, и никто не сходил с ума, как она, когда черти овладевали ее головой.
Наверное, они не понимали, что люди в ее измерении не видят их, поэтому, читая их мысленные обращения, когда черти начинали высмеивать, человек, вместо того, чтобы стать чуть умнее, исполнял их безумные, казалось бы, бесовские шуточки. Но дважды ей пришлось признать, что черт вполне мог поддержать умную беседу, и не ради красного словца. И Манька бы не удивилась, если бы вдруг узнала, что черти – осколки Дьявола, которые он посылает вместо себя. Здесь он ходил голосом, как ее сознание, когда она сканировала свое тело.
В общем, от чертей, человеку, обретшему вечную жизнь, облаченного оком Дьявола в бессмертие, когда само сытое праздное существование становилось бременем, тут польза была немалая. Безудержно одаривал Дьявол своего избранника, чтобы и тут не кончалось напоминание о близости Небытия, черти терроризировали население, оберегая все самое лучшее своими противными качествами. Наверное, в этой тучной, загнивающей в изобилии Утопии без чертей было не обойтись. Только они могли расшевелить не тем словом помянутое, сонное, обожравшееся, и зачем-то всеми отринутое место. Черти были вполне материальными, имели плоть и кровь, и завсегдатаи, обретшие покой, долголетие и святость, нередко расстраивались, если попадали под пристальное рассмотрение упомянутых личностей. Черти вели себя настолько пронырливо, что абстрактно мыслящие обитатели Ада(Рая) отмахивались от них, как от назойливых мух. Заметив праздного зеваку, черти бросались к нему толпой. а он подхватывал скарб и улепетывал во все лопатки. И черти гнались за ним, объединяясь попарно и по трое, настигали беглеца, и тот останавливался, внимательно выслушивая каждого черта.
