Анастасия Вихарева
Дьявол и Город Крови 2: кому в Раю жить хорошо…
– Маня, все относительно! Внутри тебя пространство, которое легко вмещает мою вселенную, когда ты думаешь о ней. Я несколько иное существо, для меня вселенная – как для тебя пространство внутри тебя. Кожа и рожа, которые закрывают меня от Бездны – лежат за пределами физической материи, и силу это увидит лишь тот, кому суждено перейти на ту сторону, а то, что ты видишь глазами – моя внутренность, которая внутри меня самого, но как измерить ее? Но, если бы не было то, что внутри меня, не исчезнет и то, что снаружи. Кожа и рожа растут из меня, и я должен восполнить потери.
А ты спрашиваешь, зачем мне вампиры!
Огромные массы межзвездного вещества однажды вырвутся на свободу, и поднимутся новые валы и укрепления, и будет жизнь там, где ее пока нет. Я же не могу на нескольких планетах воплотить всю красоту Небес. А земля, что лежит под Твердью, имеет право быть такой же нарядной, как та, что над Твердью. И однажды сможешь это увидеть, если сможешь изгонишь вампира и добудешь и его землю.
Разве сможет нечто подобное показать он земле?
Тут столько ждали, когда ты вернешься обновленная и вдохновленная, а ты даже не поздоровалась ни с кем. Я не стал бы молиться врагу, забывая о друге. Я рад услужить любому, но не во вред себе и тем, кем дорожу.
– А где Борзеевич? – Манька прислушалась, привстала, с тревожным чувством уставившись на яму в земле.
Дьявол тихо выругался, вскочил, провалился, а через пару секунд предстал с Борзеевичем на руках.
Борзеевич спал, мирно посапывая.
– Ему нельзя… под землю, – обеспокоенно сообщил Дьявол, сбрызнув лицо Борзеевича живой водой.
Борзеевич проснулся, потянулся, заметив склонившегося над ним Дьявола, блаженно заулыбался, но, заметив Маньку, нахмурил брови, потирая виски, будто лишился памяти —и вдруг радостно вскрикнул:
– Маня! Ты вернулась!
– Вернулась, вернулась, – Дьявол потрепал его по щекам.
– Ну, повалялась и хватит! Посмотрим, что там да как, пока меня не было…
Манька решительно откинула одеяло, спуская ноги на землю. Того и гляди, вампиры прибегут разбираться, а она не в форме. Размялась, разгоняя кровь.
– Пробегусь по берегу… Борзеич, ты со мной? – оглянулась на старика.
Борзеич радостно вскинулся, кивнув головой, подвязываясь торопливо пояском.
– А то! – осалился он.
Глава 16. В Аду плохо – и дома не лучше…
Выйдя из-под навеса, Манька зажмурилась от яркого солнца, вдохнув терпкий ароматный воздух полной грудью. После серы и лавы, свежий воздух был как сладкая вода, которую она вдыхала полной грудью.
Манька едва узнала луг, которую оставила две недели назад. Теперь тут цвело и перло из земли так, что глаза разбежались от ярких красок. Лепестки цветов летели с ветром, кружились в воздухе, и уносились прочь, как стаи насекомых, облепившие каждый цветок и выискивающие нектар, покрывали спины животных, неспешно пасшихся на лугу небольшими стадами. Невысокие плодовые деревья готовились к плодоношению и созреванию. Благоухали огромные кусты роз, едва удерживая тяжелые стебли, высились гладиолусы, пионы, георгины и золотые шары, веселыми стайками устроились маргаритки и анютины глазки, флоксы и петунья, рядом росли полевые цветы: ромашки, колокольчики… Дно оврага затянула смородина, пылали невиданные ею доселе цветы, больше похожие на бабочек.
Река покрылась огромными зелеными листьями, и огромные лилии и яркие лотосы выставили из воды свои нарядные голубовато-розоватые и красные головки, соревнуясь за место с желтыми и белыми кувшинками. Чистым оставалось только русло, где течение было сильным.
– Откуда здесь столько цветов… – Манька с удивлением остановилась. – Ой, какая красота! – восхитилась она, заметив прямо перед собой горку бардового цвета, не сразу догадавшись, что это тоже растение. Мясистое, изогнутое, покрытое пушком, сросшееся в нескольких местах.
– Ха, у нас новые соседи! – хитро подмигнул Борзеевич. – Они всегда имеют в запасе горсточку семян с времен таких далеких, что и я не видел те растеньица!
И вдруг, Манька вздрогнула – одно корявое дерево, выросшее посреди луга неподалеку, пока ее не было, зашевелилось и повернулось, шагнув в их сторону. У дерева были глаза и руки, плотно прижатые к телу, но, когда он их развел в сторону, сходство с деревом стало полным.
Дерево поклонилось. Голос у дерева был глуховатый, будто он говорил из-под земли. Но приятный. Он кивнул Борзеевичу и слегка поклонился Дьяволу.
– Разумно ли приводить сюда человека? – недовольно проскрипело дерево, покосившись в ее сторону.
– Это Манин участок земли, – ответил Борзеевич, будто просил у него прощения.
Дерево с любопытством уставилось на нее, рассуждая вслух, как вредно иметь рядом человека, но полезно, потому как жизнь изб непременно связана с непутевыми и бесстыжими вредителями.
В общем, речь дерева показалась Маньке не совсем адекватной, но что взять с дерева?
– А-а-а… вы кто? – неуверенно (уместно ли?) поинтересовалась Манька, сунув руки в карманы.
– У нас нет имен, вернее, есть, но мы их никогда не озвучиваем. Как у водяных. Мы – лесные!
– Здорово! – Манька таращилась на дерево, не скрывая своего любопытства.
Еще несколько деревьев проснулись ото сна, превратившись в корявых девиц, украсивших себя венками из листьев и цветов, любопытно пристроившись позади дерева-мужчины. Они поклонились ей издалека. Зато избы, заметив, что Манька стоит посреди луга, бросились к ней со всех ног и сразу же присели, распахнув двери.
Манька нерешительно оглянулась на Дьявола и Борзеевича.
– Иди-иди, – подтолкнул ее Дьявол. – Избы всегда будут Храмом, нерукотворные они, но предназначены для проживания. Соскучились поди.
– Будет у нас сегодня пир на весь мир! Уж мы постараемся! – поддержал его Борзеевич. – Только водяной где-то запропастился, нам бы рыбки не помешало. Ох, какая у него рыба завелась!
– А где он, кстати? – поинтересовалась Манька, погладив по очереди по обе избы, удивившись, что он все еще не показался из воды.
– Да позавчера еще ушел в озеро к своим. Есть у нас и плохие новости, – хмуро проворчал Борзеевич. – Несколько оборотней перешли реку и бьют из-за угла. Сколько животных полегло, не сосчитать. В основном, с той стороны реки. И здесь иногда появлялись, пока тебя не было. А проходят они мимо озера, там, где дорога заканчивается и начинается горная гряда. У них там что-то вроде лагеря. Постоянное наблюдение за нами ведут.
Манька посмотрела вдаль.
Огромная гора, покрытая льдом и снегами, закрыла горизонт. Ее вершина была далеко, но подножие начиналось за несколькими небольшими холмами, которые условно можно было, наверное, тоже считать горами. Предгорное озеро уже оттаяло, часть темной водной глади раскинулась как зеркало, отражая и горы, и небо с облаками. Обширные луга вдоль реки с того места, куда показал Борзеевич, хорошо просматривались.
– А что они нам оттуда сделают? – хмыкнула Манька.
– Ну, мало ли, – обеспокоился Борзеевич. – Ты, Маня, просто не представляешь, как велика мощь вампиров! Технический прогресс не стоит на месте. Но и мы на месте не стоим. Если бы закрыть плотиной… – Борзеевич достал карту и сунул ее под нос Маньке, – вот здесь и здесь, тогда им к горам не подступиться!
– Ну-ка, ну-ка! – Дьявол заглянул в карту и удовлетворительно хмыкнул. – Молодцы!
– Молодцы-то молодцы, да озерники не соглашаются. Там у них мелководье и рыбные заводи, где рыба икру мечет по весне. Решили, как Маня скажет.
– Нелегко принимать такие решения, но надо, – пытливо взглянул на нее Дьявол, принимая важный вид. – Маня, ты за кого: за рыбу, или за безопасность?
– Я? – Манька задумалась, и Борзеевича с Дьяволом почти не слушала, вопрос застал ее врасплох. – Я за то и за другое. Нам с озерными ссориться никак нельзя. Останутся без рыбы, припомнят нам. Они все-таки наша передовая позиция. Но если посмотреть на карту… – Манька повертела карту в руках, примеривая ее на местности, внимательно изучая и то, и другое, – если закрыть реку здесь и здесь, и пустить ее по другому руслу… Сюда! Вода затопит дорогу, и тогда переход закроется, и мест для размножения рыбы у озерных будет в три раза больше. Тут мелкое место.
– Гениально, – ухмыльнулся Дьявол.
Манька взглянула на Дьявола, подозревая, что надоумил ее он. Раньше ей бы такое в голову не пришло. Как-то уж слишком быстро она сообразила, сориентировавшись на местности…
Пить мыслительную материю оказалось приятно. Земля, может, не слышала ее, но признала, что сознание ее здесь.
– Вот-вот, говорил я ему, давай Маню дождемся! – недовольно проворчал Борзеевич в сторону озера. Он как-то сразу осунулся, расстроился.
– А ты русалку за ним пошли, – подсказала Манька.
– Так они все отправились. Там у них что-то вроде смотрин. Весна скоро. У водяных – пора свадеб. Обещали только к вечеру вернуться.
– Так бы сразу и сказал, что русалок у тебя увели! – Манька прыснула в кулак. – Поголоси, легче будет! – подтрунила она над стариком.
– Не будет, – Борзеевич тяжело вздохнул. – Это у меня от Дьявола: один, один, всегда один… У меня от них голова светлее становится, когда рученьки их белые старика обнимают, но размножаются они только своими, водяными.
Дьявол с сочувствием посмотрел на Борзеевича, оскалив острые, как у вампиров зубы.
– Я рассчитывал на заморскую кухню, ну ладно, обойдемся окрошкой, – смиренно проговорил он, поглядывая на Борзеевича свысока. – Вижу, нынче шеф-повар из тебя никудышный.
– Нет-нет, – спохватился Борзеевич, – я сейчас. Ты, Маня, пробегись, а после отдохни до вечера, мы позовем, когда будет готово. Гостей нынче много соберется.
– Да, пожалуй, отдохни, а я Борзеевичу помогу, – Дьявол сразу оказался в фартуке, в поварском колпаке, поправившись в плечах и в животе.
– Ну, избы будут на месте сидеть, пока я сплю? Пусть делами своими занимаются, а я там, – махнула она в сторону навеса.
Сделав пару кругов, она вернулась во временное пристанище.
Но ей не спалось. Мысли в голову лезли всякие. Она вернулась, но после пережитого часть ее осталась там, в Аду. Потрясение было слишком сильным. Наивно полагать, что сразу же, после того как она столько узнала о себе, все будет как прежде. Она и не ждала, что все останется по-старому, и как бы Дьявол не пытался отвлечь ее от черных мыслей, картины Ада вставали перед глазами одна за другой всеми своими ужасами. Именно к этой жизни ее вели, готовили, подталкивали. И все чудовища, которые в этом участвовали, были уверены, что им самим Ад не грозит. Она словно разделилась сама в себе, и одна ее часть была раздавлена, уничтожена, а вторая чужая, противоестественно спокойная, вызывающе озабоченная собой.
Все-таки какие-то достижения у нее были.
Уснула она незаметно, и почти сразу же ее разбудили, сообщив, что баня натоплена.
Манька вскочила сразу же, едва заслышав про баню. Ничего так не поднимало ее от хандры, как изба-банька. Против правил, банька отошла подальше от снующих туда-сюда поваров, накрывающих на стол, спустившись к самой реке. В бане было жарко, веник замочен, и в баночках стояли заморские соли и масла, неведомо как сюда попавшие, губка в крупных дырках, не пойми из чего, и редкий гребень, похожий на рыбий скелет – наверное, русалочий подарок, доставленный с синего-синего моря.
«Везде подарки!» – растерялась Манька, выйдя в предбанник и заметив на полке еще и пару крупных жемчужных ожерелий и две разные диадемы, выставленные будто напоказ.
– Это не подарок, это мы иногда моемся, как все, – услышала она голос, бархатистый и звонкий, как будто зазвенели серебряные колокольчики.
В дверь заглянула сначала одна русалка, потом вошла вторая.
– Это… а у вас ноги! – сообщила Манька, никогда не видев русалок в полный рост прежде.
– По земле мы ногами ходим, – объяснила одна из русалок.
Они были похожи между собой, как две капли воды, и Манька вдруг заметила, что уже где-то видела их смазливые личики.
В Аду, вспомнила неожиданно она.
Благодетельница походила на них, как одна из них. Русалки ничуть не смутились, подзывая ее к себе.
– Есть у нас сестрица, рожденная на земле, – таинственно поведала одна, грустно взглянув на Маньку.
– Не совсем сестра, – поправилась другая. – Видишь ли, мы рождаемся из яйца, а оно зачинается нашим отцом от морских сирен, а та, другая, вышла из чрева Бабы Яги, но зачатая от семени нашего батюшки.
Манька отшатнулась. Кровь отхлынула от лица. Ну не могло же такого быть, чтобы вся Благодетельница была не человек! И пока она думала, обе русалки с вениками подмышкой не замедлили уйти в парную и через несколько минут выскочили, раскрасневшись, как вареные раки, сразу же кинувшись в реку.
Манька тоже попарилась и вышла на берег, не решаясь ступить в воду.
«Утопят!» – в который раз подумала она, пожалев, что относилась к ним по-человечески.
Но трусить оказалось еще хуже, чем бояться сестер любимой Дьявольской Помазанницы. Дно реки оказалось пологим. Она кое-как заставила себя переступить опасную черту. Русалки на дно не потащили, но поплыли рядом, собирая по дороге лилии. Теперь их было так много, и все они плескались рядом с хохотом и гиканьем.
– Недоброе дело задумала ты, Маня! Ой, недоброе! – прошелестел голосок у самого уха.
– Замыслила, срам-то какой! – другая погладила ее по спине.
Тепла от русалки никакого – руки холодные, как вода в реке. Что там могло понравиться Борзеевичу? Манька вздрогнула, но к берегу не поплыла. Получат они у нее, если живой выберется! Никаких пирогов им больше!
– А-а-а, пожадничала! А сестрица наша, не моргнув глазом, отдала бы! – еще одна русалка высунула голову из воды прямо перед нею, водрузив на голову сплетенный из лилий венок, слегка утопив, и поплыла перед нею назад себя.
Манька высунулась из воды, отплевываясь.
«Издеваются!» – разозлилась она. Поправила венок и нырнула глубоко под воду, раскрыв глаза. И сразу две русалки подхватили ее и потащили по кругу.
И вдруг Манька сообразила, что она не захлебывается, она как-то дышала под водой. Стало светлее, зеленоватая пелена ушла, и стало видно, как на берегу.
Чего здесь только не было: мимо проплывали косяки разномастных рыб, длинные яркие водоросли поднимались со дна, образуя густые заросли, то тут, то там ползли по дну раки, раскрытые перламутровые ракушки устилали дно, и всюду, куда не глянь, высились терема, терема, богато и нарядно украшенные, будто целый город предстал перед глазами. А вокруг сундуки, сундуки, наполненные сокровищами, с высыпанными и наметенными горками самоцветными камнями, с ровными дорожками, покрытыми золотыми монетами.
И не было никакого другого берега…
– Это что еще за новость! Человеку нельзя! – приструнила русалочье племя самая старшая из сестер, которая выскочила из дворца, размахивая руками.
Обе русалки выпустили Маньку из рук, и ей сразу понадобился воздух.
На поверхность она вылетела пулей.
«Господи, что это было-то? – Манька удивленно уставилась на воду, пытаясь разглядеть дно. Вода была мутноватой, но дно просматривалось. Обычное, песчаное, без всяких теремов, и даже живности было в разу меньше.
Русалки сгинули.
Она всегда удивлялась: и не скучно им там под водой? Как спали на голой земле? Как они пироги едят, они же, наверное, размокают, вкуса-то никакого…
Оказывается, у них вообще был свой мир.
– Надо было русалкой родиться! – ворчливо заключила она, выбираясь на берег.
На лугу ее ждал длинный широкий стол, уставленный яствами и питьем. Чего тут только не было! В самом дорогущем дорогом ресторане такое не увидишь и не попробуешь. И гостей собралось действительно много, водяные, лесные, кряжистые каменные люди, пришедшие с горы. Из людей только она была одна. Манька на какое-то время забыла обо всем на свете, разглядывая тех, с кем она теперь жила по соседству.
Руководил застольем Борзеевич. Он слегка захмелел, борода и волосы у него опять торчали в разные стороны, и хмельное медовое пиво текло по усам. Русалки недовольно посматривали на лесных, обступивших Борзеевича со всех сторон, с удовольствием слушающих его сказочные новеллы и истории о жизни людей.
Когда Манька подошла к столу, за столом подвинулись, уступая ей место, но внимания никто не уделил, все слушали Борзеевича, затаив дыхание. Даже Дьявол, изредка скептически вставляющий словечко, внимал старому другу.
– И вот тогда царь снимает с себя ботинок, и стучит им по трибуне… По столу, значит. «Я вам покажу кузькину мать!» – грозно и гордо кричит он за море-океан. «Ты нас не достанешь! – отвечает ему тот, который за морем-океаном. – Накось, выкуси!» И сует царю под нос кукиш.
– Это ж какой длины надо иметь руки! – Дьявол выставил вперед руки, повертев их перед собой.
– Ну… руки не руки, а кукиш был! Истинный крест, был, – недовольный Борзеевич с досадой взглянул на Дьявола и на слушателей, радуясь, что Дьявол на этот раз не победил, слушатели от него не отвернулись. – И понял царь, надругались над ним. А был у этого царя один друг, тоже царь. И жил он за морем-океаном по соседству с тем царством государством, откуда ему загнули матерную пятерню. И просит царь другана своего: а кабы были мы с тобой как два брата, я старшенький, ты младшенький – вот и припугнули бы соседа твоего. Друган, понятное дело, только за. Житья ему уж давно нет, все-то норовит сосед своего царя помазать на царство. На том и порешили. И наступило утро, и враз прозрел царь того царства-государства, когда вдруг понял, что нашла на него земноводная тать.
– Акулы?
– Киты?
– Левиафан?
– А-а-а, корабли, я знаю, видела, когда у маменьки гостила!
– И затряслись поджилки у царя того государства и у народа его. Три дня отсиживался он под землею! С тех пор так и повелось: мутит тамошний царек, мутит, пока ему ботинок не покажешь. А как показал, три дня живи. После, если татью не нашел, он найдет. Откуда только смелость берется!
– Дедушка Гремуар Борзеевич, вы нам сказку расскажите. Про люблю-нелюдя! – попросили несколько товарищей из толпы.
– Отчего не рассказать, – Борзеевич пощипывал бороду, расчесывая ее пятерней. – Жил-был глиняный человек. И не было у него ни семьи, ни друзей… А ел он… глину замешивал и ел. И любил он иногда оборачиваться в самочку человеческого вида. Каждый раз в разную. До чего хороша была, иной готов был за море-океан за нею плыть. И так она тамошнему молодцу приглянулась, что не вспомнил он, что каждый раз, когда красна девица уводила молодца, больше его уже никто не видывал. Не до того ему было. Подошел он к красной девице, взял ее за рученьки белые…
Дальше последовал разговор с ахами и вздохами. Борзеевич изображал парня и кровожадную девицу очень натурально. Парня было жалко, парень был хороший. Когда парня замуровали в глиняной пещере, русалки прослезились. Лесные порадовались – нечего шастать от жены-красавицы по красным девицам. И расстроились, когда жена отправилась добывать красна молодца, обозвав ее полной дурой. Попадая к глиняному человеку всяк становился нелюдью, и когда добрая жена нашла благоверного, ее съели.
Потом, вдоволь натешившись, глиняный человек съел и красного молодца.
Манька так и не поняла мораль сего рассказа. Глиняным человеком мог оказаться кто угодно, никаких опознавательных знаков на нем не было. Ей снова стало не по себе. Она вдруг, ни с того ни с сего подумала, что рядом нет ни одного человека. Что это? Неужели она спит и видит сон? Такой долгий и необычный. С чего взяла, что у нее есть земля?
Рассказ закончился. За столом молчали. И все смотрели на нее, но уже не хитро, а с осуждением. Манька смутилась, переводя взгляд с одного на другого.
– Что? Что вы так смотрите? – расстроилась она, начиная подозревать неладное, разозлившись на Борзеевича, который пытливо сверлил ее взглядом вместе со всеми.
– А ты, Маня, на что глинозем на себя посадила? – сердито спросил лесной, который был у лесных за старшего. – Съест – и не подавится.
– А раньше его не было? – уныло поинтересовалась она, будто у предателей.
– Раньше не так, умылась видно… – сообщил лесной, против правил отсаживаясь.
Возле Маньки как-то сразу стало пусто.
– Ой, а мы его еще в бане заприметили! – с некоторой застенчивостью сообщила русалка, ткнув в нее пальцем.
Манька пулей выскочила из-за стола и бросилась бежать в сторону палатки-навеса, куда они поселились с Борзеевичем на время перевоплощения изб в Храмы. Так стыдно ей еще не бывало. Никто с ней не то, что поговорить и подружиться, за столом сидеть не захотел. Одни враги у нее.
А Борзеевич, тоже хорош! Манька заплакала, уткнувшись в подушку и сотрясаясь всем телом. Среди людей места не было, а тут – чем лучше-то?
Кто-то сел рядом.
– Праздник перестал быть праздником, – услышала она голос Дьявола. – Пусть так. Но хоронить себя рановато. Это же духи, духи природы, от них ничто не утаится. Им волшебство ведомо, и тайные силы, и все законы. Они не пили твою кровь, они прямо сказали, что увидели.
– Манька! – под навес влетел Борзеевич, вес взмыленный и запыхавшийся. – Голлем это! Голлем на тебе! Глиняный ужас!
– Да хоть… Да хоть кто! Черти уже были, Дьявол тоже, рядом сидит… Ты вон… Просто им я тоже не нравлюсь!
– Не в этом дело. Голлем хоть кому порчу наведет. Ты от него избавляйся, пока он тебя не съел.
Но Манька уже разобралась: не Голлем их напугал – она их напугала. Проклятием своим.
– Я слышал про такое, – тихо сказал Борзеевич, сделав страшно таинственное лицо. – Раньше их делали, давно. Чтобы селения защищать. А потом… Потом они выходили из-под контроля. И никого в живых не оставляли. А внутри у глиняного человека свиток…
– Не пугай Маньку, – рассердился Дьявол. – Никакие селения он не защищает. А заговор на свою родню может его родить. Для защиты. Но когда человек, его сотворивший, из жизни уходит, или разлюбили его, он выворачивается на эту сторону и бьет любого, кто к человеку подходит. И самого человека. Мать могла защиту тебе поставить. Или тетка твоя, пока в памяти была. Или с той стороны Голлем пожаловал. Голлем из глины, он над землей сознанием летит. И заболевает человек раздвоением личности. Но ты же не заболела! Значит, пора взять горшок в свои руки и разбить его.
– Не знаю, – с сомнением Манька прислушалась к себе. Она действительно чувствовала в себе какое-то неправильное состояние. – Одна сторона у меня плюется, вторая мягкая какая-то…
– Это не Голлем, это две земли по-разному устроенные, которые перестали быть повернутыми только в сторону вампира. Так всегда человек видел свою землю, когда вставал посередине: с одной стороны, море, с другой – огонь. Просто не отошла еще от Ада. Голлем – это то, что от твоей земли грозит твоему соседу, не пропуская к тебе не одну мысль.
– Это есть. Я раньше не знала, что мысли могут по земле сами собой гулять, а теперь постоянно слышу, – расстроилась Манька. – Наверное, это не всегда радио?
– Это не мысли. Но и не Голлем. Это голоса людей, которые пришли в землю, когда она была открыта. Мысль – это то, что ты получаешь от меня в виде дождя, и решения, которые отходят от тебя самой, даже если родились они под давлением голосов из прошлого. Но они тоже не голосят, а открывают одно и закрывают другое. Иногда память поднимается к тебе, тогда это воспоминания. Но если голоса пришли, значит, Голлем ищет уже не их, а тебя самою. Разобраться надо. Мало ли чего Борзеевич порасскажет…
– Мать? Что она умела-то? Тетка… – Манька задумалась, снова подметив в себе какое-то несоответствие. В голове у нее были раздумья и ни так уж она расстроилась из-за духов, зная по водяному, что им мало кто мог угодить, но слезы лились и лились по щекам, как из дырявого ведра. Она их даже не утирала.
– Тетка могла бы. Злая она была. На всех. Но откуда у нее силам взяться? Да и зачем? Она никогда меня не любила, я ей обузой была. мне кажется, она не помнила ничего, ни разу о проклятии не обмолвившись.
– Ну не скажи! Это кажется, что человек малосильный, а на самом деле он мог бы вперед смотреть, если бы знал, как. Тем более, если ведает, что с человеком произошло. Пока ты мать и тетку любила, они защищали тебя, от смерти берегли, уши тебе закрывали, чтобы радио не слушала. Разобралась – защита могла развернуться.
– В смысле?!
– В смысле, Голлем не давал тебе слушать вампира. Помощи никакой, но руки на себя не наложила, и то хорошо. Учиться заставлял. Не много оставалось в памяти, но хоть что-то. Вампиры высокими материями не загружаются, им это ни к чему, но все о них знают. Откуда? Или вот больно тебе, а голова не хнычет. А как защиты не стало, полилась из тебя соленая водица…
– Избави тебя Бог, Маня, от такого помощника! – перекрестился Борзеевич, уставившись на нее, как на инопланетянина. Голлема он не видел, но Дьяволу верил и страшно перепугался. – Он нас всех тут съест… сдаст… по стенке размажет! Ненасытный он. Луч света в темном царстве ему врагом покажется! Врача бы тебе! Эх… – Борзеевич махнул безнадежно рукой.
– Врач не поможет, – Дьявол тоже изобразил обеспокоенность, в котором Манька усомнилась: ему ли какого-то Голлема бояться?! – Это сильное колдунство. Не болит, не чешется, не разговаривает… От такой беды даже я могу не помочь. Ладно, утро вечера мудренее. Ты только, Маня, сильно ни на кого не коси, и сильно никого не люби, так оно спокойнее. И если пнут тебя, белый флаг выбрасывай. А то Голлем замучит до смерти. Если Голлем показался, он, сударыня, за вами пришел.
Манька, на мгновение поддавшись тем чувствам, что проливались слезами, заплакала еще горше. Да что же это такое-то?! Совсем житья не стало. И земля от нее отвернулась, и люди, и духи, и не враги, а вражью силу насылает она на всех, кто к ней приближается. Кроме нее будто людей на земле не осталось, чтобы мучить. Одним врагам вольное житье.
Она попыталась пошарить всеми своими зрениями, и сердечная рана сразу напомнила о себе.
– Вот не хочу умирать, а надо! – проговорила она зло, прокляв все на свете. Вцепилась зубами в простыню и разодрала ее в клочья, выбрасывая клочки на все стороны. – Ненавижу! Ненавижу! Всех ненавижу! – процедила сквозь зубы в слепой ярости. – Ни любви, ни счастья… ничего нет! Что за хрень такая?! Лучше бы придушили меня! Господи, ну почему я в болоте не утонула?! Не разбирая дороги… пойду куда глаза глядят… Ну, рабом меня сделай, в рабство угони! Живут люди, не жалуются…
– Так, – прикрикнул сердито Дьявол, – кому как не мне знать, что случится вскоре? Ходила уже! Идем же! Чего простыни-то рвать? Магазин далеко, да и денег у нас не так много, чтобы тратить их на бесовские показательные выступления. Сказала бы оборотням спасибо, сколько добра оставили… И прав у меня таких нет делать человека рабом. Муху не обидел бы я! Не я делаю, человек сам уходит, когда идет за мудростью к вампиру. Вампир наговорил и ушел, а Бог летит, откуда? Сам собой он там живет? Из земли – земля ему жизнь дает. Вроде и запись, а вроде и нет. Жить начинает Бог в твоей земле. Да, я могу поднять любой ужас, собрать его, как кирпичные стены, накладывая один на другой. И зарежет человек человека, и не почувствует ничего, кроме радости Бога в уме его.
Я злой, Маня, но руки мои не в крови. Мне для этого немного надо: поговорить с человеком по душам – мои словеса божок так же фильтрует, как и твои мысленные обращения в землю, и они для него такой же хлеб, как для человека. Вот понял бы вампир, кому он обязан исполнению своих желаний, завыл бы от ужаса.
Гробики-то для себя готовят!
Хочешь вампиром стать? Пожалуйста, но только сначала душу достань! Проклясть, тоже пожалуйста – но мы все тут тебе не помощники. Мы и рады бы, но нам нет места в твоей земле – мы могучая сила природы. Могу ветром на тебя подуть, веткой вдарить, камень на голову, шарахнуть молнию с неба, а кристально чист, потому что нет меня. И Борзеевича нет. И изб.
– Прекрасно устроились! – опешила Манька. – Я на голой земле сейчас лежу? Посреди темного леса?
– Нет, но мы сила пресная. Пространство на пространстве…
– Это… Меня тоже нет? – ужаснулся Борзеевич, схватившись за голову.
– Ты есть. Но не более, чем знание человеческое. Крашенное, убогое человеческое знание, собранное в одной временной точке в под или над пространством. Ты знаешь немного больше, чем человек, потому что кто-то когда-то знал, догадался, и кому-то передал. Когда знание уходит с земли, ты тоже уже не помнишь, но помнишь, если что-то от тех знаний остается на земле, под землей, в воде и на небе. И немного меньше, потому что не всякое знание – знание. К чему тебе гороскопы помнить? Планеты и звезды движутся сами собой, они не меняют орбиты, чтобы навредить человеку или поднять до небес. Но я могу установить подлое знамение: или зажарю на огне, или прогоню через игольное ушко. Приходите ко мне, будем разбираться… – Дьявол повернулся к Маньке. – Твоя земля не способна записывать информацию о нас, когда она открыта, ты видишь нас сознанием. Кроме изб и Борзеевича, но избы разве что поскрипят половицами, а Борзеевич… у него на кровь аллергия. А остальные – мы Рай, а земля твоя выше ада не поднялась еще. Но мы можем заботиться о твоей земле, оберегать, или заблокировать от внешнего воздействия. Земля твоя – сад в саду, если я рядом. Так что, Маня, мы тебе не помощники. А где я тебе в лесу найду людей или зверей, которым захочется проклясть вампира ради тебя убогой?
– У меня сошли! – подытожила Манька.
– Что сошли? – не понял Дьявол.
– Планеты. Так не бывает. Чтобы все свалилось. Все бедствия. Все планеты с орбит сошли, – объяснила Манька.
– Все бедствия – это когда рук нет, ног нет, глаз нет. Путем могу завалить, – грозно пообещал Дьявол. – Думаешь, начну тебя от Голлема избавлять? Он забор ставит, и день к ночи прикладывает. Обожди, вот уберем его, крутиться будешь, как уж на сковородке. Думаешь, знаешь, что такое быть проклятым? Ты и половины о себе не знаешь! На тебя столько накрутили, а у тебя в ушах один звон был, все каналы в один смешались. Вокруг ужас и сопли, а ты только на доброе смотрела.
– Так может, не убирать его? – засомневалась Манька.
– Маня, он нас всех тут забодает! – вскрикнул испуганно Борзеевич. – Я знаю, Голлем был… вернее, знания о нем где-то сохранились… Это ужас, такой ужас, который никого в живых не оставит! Он… не могу объяснить… ему все равно кого убивать. Ну-ка, пойду-ка я в избе переночую…
Борзеевич торопливо засобирался, взвалил на себя свои вещички и ушел, бросив осуждающий взгляд. Манька промолчала. Но спустя несколько минут, продолжая всхлипывать, засобиралась тоже.
– Пусть только попробуют меня выгнать! Я не меньше других заслуживаю в избе спать! – с обидой проговорила она, поднимая огромную кучу из матраса, одеяла и подушки, свернутых вместе.
– Не думаю, что изба тебя выставлять начнет, – мягко успокоил ее Дьявол. – Она давно ждет, когда ты вернешься. Голлема она тоже не видит, как Борзеевич. И знать про него не знает… Как Борзеевич. Голлем на жизнь избы покушаться стал бы, если бы поднять ее смог. Сжечь, например. Но изба не загорится, разве что внутри ее будет пожар. Болезнь наслал бы, но как нашлешь? Это иррационально для глиняного человека умерщвлять избу, которая давно об этом мечтает. Он не исполняет желания, он их разрушает. А кроме «карать» – он ничего не умеет. Ты прокричала «ненавижу» – и кара вышла наружу, а пока он так-то в землю голосил, да на человека, который оборачивал слова против тебя и против души твоей?
