Алина Сконкина
Полуночная тень
Реми остановился на размытой границе кровавого океана, где среди маков пробивались голубые цветы цикория и фиолетовые бубенчики. Слабый запах мака не давил, но манил в объятия сна. Мальчик пошёл вглубь поляны, пальцами лаская яркие бутоны. Он заметил на вершине холма, наверно на самом краю поля маков, блеск и пошёл проверить что это. Сияние, словно с небес спустился ангел. Может это роса на лепестках и листьях? Капельки влаги, отражающие солнце? Но сверкало над цветами, словно блестело небо.
Волчок продирался через высокие стебли и переплетённые листья, приминая и ломая хрупкие цветы. Мальчик обернулся, каждый примятый цвет закрывали другие, смыкаясь плотным покрывалом на месте павшего. Реми никогда не видел, чтобы цветы росли так тесно.
Маковое поле казалось бесконечным, но мальчик не терял надежду и поднимался выше. Вдали замерцал силуэт. Реми подошёл ближе, и вскинул голову, пред ним предстала, выполненная из стекла, полупрозрачная фигура девушки. Она парила над маковым морем, её волосы подхватил в миг застывания ветер, в руке она сжимала длинный жезл, с острым навершием и резным, похожим на ключ, стержнем. Застывшая словно само воплощение лёгкости и свободы, девушка очаровывала. Стройный стан легко и уверенно выгибался, с груди за спину уходили стеклянные ленты, как и волосы, подхваченные ветром, полу прикрытые глаза смотрели гордо, а губы подёрнула лёгкая улыбка.
Отделка её наряда и прядь волос в чёлке выделялись матовым, белёсым стеклом. Голову девушки венчала корона, напоминающая гребень рогов.
Волчок обошёл девушку со всех сторон, забыв о примятых цветах. Он не разбирался в статуях, но эта истинный шедевр – ни одного лишнего изгиба, шва, пузырька воздуха – идеальное, чистое стекло. Девушка, как живая, застыла в полёте над маковым полем. Реми хотел бы подняться в воздух и рассмотреть её лицо, заглянуть в стеклянные глаза. Он не мог отвести взгляд и почувствовал опьяняющий дурман в голове.
Последние лучи, пробивающиеся меж гор, упали на статую. Девушка наполнилась светом, её фигуру окутал прекрасный сияющий ореол. Она словно вздохнула и наполнилась новыми красками. Мурашки пробежали по рукам и спине Реми от испытанного благоговейного трепета перед статуей неизвестной девушки.
С края поляны доносились радостные крики Кетала. Он смеялся как ребёнок, найдя новое развлечение.
Солнце неуклонно садилось, лучи гасли, потухал ореол света, окутавший статую. Она темнела изнутри, словно тьма проникала в её суть и распространяла влияние. Подул, слабый ветерок, принеся на своих крыльях холод ночи и красные капли лепестков, развеяв стойкий аромат цветов.
В сгущающихся сумерках лицо девушки выглядело надменным, жёстким, злым. Только присмотревшись, разглядев в темноте поднятые уголки губ, мальчик застыл, поняв, что статуя… ухмылялась.
Реми поразила такая резкая перемена. Днём девушка выглядела добрее, внушала благоговейный трепет, но, преобразившись в сумерках, стала жестокой и коварной.
Оборотень счёл за лучшее вернуться к стае, покинуть странное изваяние из стекла.
Реми подошёл вовремя, разбойники собрали со стеблей белое молочко, разожгли костерок и принялись собирать странный аппарат из котелка с мелионовым сбором, трубки, миски и шланга. Закрыв котёл куском дырявой парусины, Кетал воткнул в одну дырку шланг, а в другую трубку, сверху на неё поставил мисочку с маковым молоком и окрестил своё творение кальяном «в лучших традициях муараканцев».
Нечто подобное, но выполненное эстетически красиво, Реми наблюдал в гильдии воров, но ни тогда, ни сейчас не мог понять, для чего аппарат использовался. Кетал заверил, что понимать ничего и не требуется, положил сверху на маковое молоко уголёк из костра и попробовал. Гастел понукал вожака не торопиться и дать аппарату разогреться, сем то и дело затягиваясь через шланг.
В какой-то момент бывший наёмник сделал глубокий вдох, передал шланг следующему, а сам упал в цветы. Он смотрел в небо пустыми глазами с расширенными зрачками и улыбался.
Момент, когда Реми попробовал курить кальян, выпал из его памяти. Он помнил только, как в мутном мире делал, наверно, сотую затяжку и его растворило в маковом поле, как сахар в чае.
Он взял гитару, недавно добытую около Белого Клыка, а слова сами лились из него, непрекращающимся потоком. Мальчик удивился бы сам себе, но голова его отказывалась работать. Рифмы приходили на ум, словно он слышал эту песню когда-то в другой жизни, пальцы бегали по струнам, строчки складывались сами собой:
– Треснув, лопается вена – чёрная река.
По реке плывут деревья, злые облака.
Мы плывём среди деревьев, никого живого нет.
Только волны воют нам в ответ.
Корвет уходит в небеса.
Здесь так волшебно и прекрасно.
Во сне, но из другого сна.
Во сне, у сумасшедшей сказки.
Капитан кричит: «проклятье, тысяча чертей»
И зубами отрывает голову с плечей.
Голова упала в небо, небо в голову дало,
И пошло, пошло, пошло, пошло…
(Корвет уходит в небеса – Агата Кристи)
С неба посыпались сотни звёзд, завели хоровод вокруг мальчика, подпевая ему и смеясь, а затем небо рухнуло на голову Волчка. Что такое корвет? успел подумать он и уснул.
Как и предполагал Реми, стая надолго задержалась у макового поля, и только резко обрушившийся на бездомных оборотней летний ливень затушил дым в кальяне и в головах. Дождь лил два дня, то усиливаясь, гремя страшными грозами и сметая маковый цвет ураганными порывами ветра, то превращался в косую моросящую напасть, пробирающую унынием и сыростью. Небо низко нависло над путниками, что казалось, именно они не дают ему упасть ещё ниже, поддерживая своими головами. Облака спускались в долины, наполняя округу туманом, и продолжая топить оборотней водой.
Ветер нёс на крыльях мокрый холод, окончательно пробудив Реми от дурмана макового поля. Мокрые волосы облепили лицо, струйки воды стекали за шиворот, мальчик обратился волком и встряхнулся. Проведя с оборотнями пару оборотов, насмотревшись и наслушавшись историй, Реми начинал проникаться образом жизни Кетала и вер Вульфов. Охота вместе со стаей давалась ему по-прежнему тяжело, но в одиночку ему нравилось выслеживать дичь, чувствовать вкус свежей крови на клыках, ловить запахи в лесу. В Волчке оживало детство, походы с дядей, мирная жизнь.
Реми больше не боялся смотреть в глаза волкам, не стеснялся высказывать своё мнение, он почувствовал себя оборотнем, настоящим, достойным уважения. Прошлое отступало на второй план под непринуждённым весельем настоящего. Иногда, сидя вечером в компании вольных бродяг, мальчик думал, так ли нужна ему эта месть, или может остаться с Кеталом и быть разбойником. Но призраки прошлого всегда стояли рядом, напоминая о себе в неподходящий момент, кошмарами, болью, сомнением, вместе с ними приходила неуверенность в себе, страх и презрение. Реми должен отомстить за всех! Если не он, то никто не сделает этого. В душе убийцы нет места сомнениям!
Противная морось сыпала сбоку, ветер принёс вместе с каплями листья и ударил ими волка прямо в глаз. Реми встряхнул головой, уши захлопали по шее. Он вернулся воспоминаниями к «Бризу» и встрече с Хаартом. Дважды этот человек унизил оборотня! Но третьего раза не будет. На третий раз Реми его убьёт.
Перед мысленным взором встал крестовый туз, ставший чёрным джокером. Кетал говорил о способностях истинных оборотней, но не мог научить управлять ими. Он сказал, способности у всех разные и каждый сам познаёт свою. Реми опустил голову, он бы хотел научиться пользоваться своей способностью, но не понимал даже, в чём она заключалась. Изменил карту, спрятался в тени – связаны ли эти действия? Повторить их у мальчика не получалось.
На третий день от дождя остались только напоминания – лужи и грязь, липнущая к ботинкам, но быстро подсыхающая на ветру и солнце.
– Резкое у нас было пробудье, – простонал Кетал, держась за раскалывающуюся от солнца, сырую после двух дней дождя, голову.
– Ты страдаешь уже третий день. Стареешь… – не преминула задеть за живое Релина.
– Ладно тебе, Рели. Хорошо же было, – парировал вожак, растягивая губы в улыбке.
– Хорошо-то хорошо, но лучше в ближайшие дни не повторять, – пробубнила женщина.
– Ладно. Народ, теперь серьёзней давайте, – сообщил своей стае Кетал.
– А как же Персефона? – влез Пустынник, как всегда бодрый, в отличие от черноволосого мужчины.
– Это святое! Но до благодарения Персефоне – ни-ни, – заключил Кетал. Никто не спорил, ибо все мучились с головной болью и общей слабостью, кроме молодых Реми, Пустынника и Рены, а также Гастела, который больше всех прикладывался к кальяну, но совсем не страдал от похмелья. Человек на расспросы Волчка отмалчивался, или загадочно отговаривался секретами гильдии убийц.
Выделенное Кеталом «ни-ни» не распространялось на привычные посиделки по вечерам, с историями, костром, мясом и при удачном грабеже выпивкой. Не задерживаясь подолгу на одном месте, стая двигалась быстрее, но неуклонно увеличивающийся поворот лика Персефоны предсказывал скорый повтор недельной пьянки. Пока лунная богиня не устремила свой бесконечно прекрасный взор на оборотней, Реми проводил свободное время за тренировками с Гастелом.
– Пацан, ты отлично метаешь ножи. Прямо мастер. Слыхал когда-нибудь про меткого Спайди? – поразился наёмник и вынул нож из ствола дерева, не глядя уворачиваясь от стремительных выпадов мальчика.
При упоминании Спайди Реми замешкался, чем не преминул воспользоваться шустрый человек. Секунда и оборотень лежал на земле, зажатый по рукам и ногам.
– В общем, хотел я сказать про чудесные способности, присущие всяким раздолбаям. Да ты, дурака свалял, чего отвлёкся? – поддел Гастел и, не дав Волчку ответить, отпустил его и жестом велел продолжить нападение.
Реми стушевался, сделал новый выпад и попался за руку. Бывалый наемник, посмотрев на юного оборотня, с недовольной рожей покачал головой.
– А это ещё что? Давно это здесь? – спросил мужчина, слегка поддев рубашку мальчика пальцем и спустив, оголив плечо. Кивком он указал на воровскую метку. – Когда это тебя заклеймили?
Реми вырвал руку и натянул рубаху, скрывая татуировку паука.
– Давно уже. Я был вором, – нехотя ответил Реми.
– Ты сбежал?
– Да.
– Тебя ищут?
– Нет. Думают, я умер. Я там был ребёнком и назвался другим именем, – предупредил Реми.
– Это хорошо, – задумчиво изрёк Гастел. – Из гильдии воров часто сбегают рекруты. Бывало кто-то становился убийцей, но чаще, вон как Пустынник, разбойником. Воры всем кому не лень ставят дурацкую метку. Только вот гильдия убийц перебежчиков не любит. Будет сложно их уговорить, – заключил наёмник.
– И что делать? – развел руками Реми. Неужели чёрный паук станет преградой на его пути к мести? Но как вывести татуировку с кожи?
– Эй, Пустынник, а ты как гильдию покинул? – крикнул оборотню Гастел.
– Я спалился, – почесал рыжую шевелюру парень. – Привык в детстве не прятать уши и клыки, а тут люди. Ну и так получилось, озверел я немного, – Пустынник заулыбался, сверкая клыками. – Пришлось драпать со всех ног, пока пернатым не сдали.
– Я не знал, что ты был в гильдии. А где твоя метка? – поинтересовался Реми.
– Вот, – рыжий приспустил меховой ремень, демонстрируя верхнюю часть ягодицы. – Я хотел на заднице, но меня послали. Пришлось сделать татушку повыше, – оборотень заржал.
Реми закатил глаза, только Пустынник мог настолько несерьёзно относиться к жизни, он просто не сдержал эмоций, показал волчью суть и сбежал. Мальчик вспомнил время, когда сам учился быть вором. Если бы не амбиции Кристи и не тот блондинистый ублюдок, Реми мог бы остаться в гильдии. И жить как крыса, собирающая крошки с пола человеческих хозяев. Нет уж! Не зря я прошёл все те испытания и выбрался живым из лабиринта. Я многое узнал с тех пор и многому научился. И я не хочу возвращаться в гильдию воров.
– Короче пацан, скажешь в гильдии убийц, что больше не числишься в списках воровской. Расскажешь почему, – Гастел поковырял палочкой-зубочисткой зубы. – Плоховато это.
– Почему? Зачем вообще говорить? Гильдия воров даже не знает, что я жив, – упорствовал Волчок.
– Ты ничего не сможешь утаить от ассасинов! Лучше сразу скажи, так хоть шанс будет, нежели они сами выяснят. Паук – метка воров. Ты им должен. Стоит кому-то из гильдии увидеть метку, и тебя заставят исполнить долг, – Гастел говорил серьёзным тоном. – Я и предупреждаю, думать надо, прежде чем что-то делать.
Реми насупился, он не видел такой трагедии, какую раздул наёмник, в маленькой татуировке паука. Для себя мальчик решил молчать о своей принадлежности к гильдии воров в прошлом. Он не собирался раздеваться до нага при убийцах, а плечо всегда закрывали рукава.
– Раскрылся. – Внезапно сделал выпад наёмник, Реми в последний момент успел увернуться. Выпученными глазами он уставился на Гастела, разозлившись ещё сильнее и сдерживая желание укусить наглого человека.
– Убийцы, это тебе не ворьё всякое. Они быстрее, ловчее, профессионалы своего дела. Скрываешься ты, может и хорошо, но ты должен хорошо убивать, а иначе, какой из тебя убийца? – мужчина кинулся на оборотня, вооружённого ножами, с палочкой, заменявшей ему зубочистку.
Первый выпад Реми отбил, ушёл от удара рукой, но затем палочка полетела прямо ему в глаз. Увернувшись от зубочистки, оборотень пропустил удар ногой и повалился наземь.
– Знаешь историю про глупого храбреца Гарри? – наблюдая, как мальчик поднимался с земли, спросил наёмник.
– Нет, – стерев с лица грязь, ответил Реми. Глаза его полыхали сдерживаемым гневом. Он научился смиряться с побоями во время тренировок, но негодование рвалось наружу.
– Ну, так я расскажу, – присел на корточки наёмник.
– О, братва, история! Гастел будет рассказывать историю! – заорал Пустынник, созывая всех.
– Вот гад! – проворчал человек. Несмотря на тёплые отношения со стаей и дружбу с Кеталом, Гастел был нелюдим, держался от оборотней поодаль, не любил рассказывать истории вечерами у костра, петь песни и плясать. Он мог долго болтать разве что с Кеталом, поддерживал планы вожака, выпивал и курил кальян, а также развлекался обучением Реми. Только когда напивался, Гастел позволял себе немного расслабиться, но даже тогда оставался рассудительным. Ещё одним развлечением наёмника был поиск слабых мест в чужих историях, мужчина любил обратить внимание рассказчика на нестыковки, дыры и отсутствие логики. Оборотни помнили придирки человека и прибежали на зов Пустынника слушать историю, чтобы отплатить той же монетой вечно недовольному наёмнику.
– Жил, значит, рыцарь один в Земье, звали его Гарри, – начал повествование Гастел. – Самый что ни на есть обычный: не убивал он монстров, девиц из плена не спасал, да и в сражениях не отличался. Заурядный тип, но всегда он хотел выделиться…
– Похоже, выделился, раз про него история есть, – вставил Амбери. Оборотни уселись рядом и принялись внимательно слушать рассказ, не упуская ни единой мелочи.
– Не. Это скучная история про его серую жизнь, – подхватил Пустынник саркастическое замечание друга.
Когда все хохотки смолкли Гастел продолжил:
– Напали как-то на отряд, в котором был Гарри, воины из Муарака. Страшная была битва, всё перемешивалось в глазах, человек убивал человека, всюду кровь, оторванные руки и ноги, месиво. Гарри храбро сражался, но никого не затмевал. На поле боя все бойцы, он, как и все, внёс свою лепту. Кое-как отбились земичи от муараканцев. Принялись хоронить погибших, и тут Гарри заметил на поясе у поверженного врага флакон с мазью. Воин, недолго думая, подобрал пузырёк и прочитал фразу на порванной обёртке: «антивоспламеняющая мазь. Од», а дальше оторвано. Гарри обрадовался находке и не стал ломать голову, что за «од» оторванное. Мазь пригодиться, в этом он не сомневался.
Долго ждать не пришлось, на следующий день, на отряд вновь напали воины страны песков, но на этот раз с ними были маги Огня. Они швыряли в отряд огненные шары, поливали пламенем и задымляли всё вокруг. До одного мага удалось добраться и вырубить, но оставался второй – он стоял посреди поля и видел всё, что творилось вокруг, к тому же маг без передыху колдовал огненные заклятия и посылал во врагов заряды пламени. Тогда Гарри, намазавшись своей чудо мазью, решил – вот он, его звёздный час! Он побежал на пролом к этому магу. Свои же солдаты пытались остановить парня, но Гарри всех раскидал и рванулся к магу, тот опешил и растерялся – он не предполагал, что в Земи есть смертники, но замешательство продлилось недолго, и он вновь принялся швырять фаерболы в храброго солдата.
Стена огня возникла перед Гарри, но он, не страшась, бросился в пламя! И ничего. Вышел с другой стороны целёхонек. Он на бегу быстро оглядел себя, засмеялся, обрадовался, он как любой человек до последнего сомневался, но, увидев чудо собственными глазами, возликовал. Он неуязвим для огня! Все друзья Гарри из отряда застыли с открытыми ртами, их сослуживец прошёл сквозь стену огня и даже не закоптился. Они не могли помочь парню, разделываясь с оставшимися воинами противника.
Маг Огня разозлился. Его атаки не работали! Гарри прошёл сквозь огонь, хотя пламенная стихия самый опасный враг земичей. Но он прошёл через стену огня с температурой зашкаливающей за двести градусов. Маг в ярости заорал и призвал столб огня на дороге у храброго Гарри. Воин уже знал, на что способна сила мази и без промедления бросился в пламя! И… – Гастел сделал паузу, оглядывая оборотней. Те подались вперёд, погрузившись в историю и ожидая продолжения.
– И всё. Сгорел малый. Его друзья и маг Огня только и услышали, что душераздирающий вопль Гарри, – развел руки мужчина.
– Что за фигня? – опешил Дорел. Кетал откровенно смеялся, согнувшись пополам.
– Ну как что за фигня – всё. Конец истории, сгорел пацан, – пожал плечами Гастел.
– Но почему? Ведь мазь… – недоумевала Рена.
– Там же было оторванное «од». Одноразовая мазь! – пояснил наёмник.
– Что за одноразовая мазь? Таких не бывает! – возмущался Дорел, вставая и расхаживая по поляне.
– Ещё как бывают! – настаивал человек. – Воины Муарака их используют на всякий случай, если вдруг, какой криворукий маг не туда пальнёт заклятием или промахнётся со стеной. Просто смиритесь.
– Дурацкая история какая-то, – заключила девочка.
– Зато реалистичная. Пошли, пацан. Хватит прохлаждаться. – Гастел встал и зашагал в чащу леса, подальше от стаи.
– А в чём суть? – не удержался Реми, когда они отошли на достаточное расстояние от продолжающих спорить и недоумевать оборотней.
– Суть в том, что профессиональный убийца не лезет на рожон. Он должен сперва изучить своего врага, его способности, обдумать все варианты, просчитать ходы. И только потом действовать. А не как Гарри: нашёл мазь и сразу мазаться. Сперва нужно изучить свойства, определить из каких трав создана мазь и для каких целей, есть ли побочные действия, какие. Запомни это, пацан, жизнь спасёт, а может и не раз. Человек с зубочисткой может быть слаб, но если этот человек – убийца, тебе несдобровать.
Реми обдумал слова Гастела. Гарри действовал неосмотрительно: мазь могла вызвать аллергическую реакцию, или проявить себя побочные действия; ко всему прочему земич даже не подумал о значении оторванной надписи «од». Мальчик оценил достоинства аналитического склада ума и метода дедукции. Если он хотел выжить в этом мире, стоило научиться замечать все мелочи и делать из полученных наблюдений правильные выводы.
Вдоль ущелья по дороге, с одной стороны обрывающейся вниз, а с другой плотно прилегающей к отвесной стене скалы, ехал верхом на сером олене мужчина на вид лет сорока, одетый в дорогую, но не броскую одежду купца. За седлом, плотно привязанные, покачивались в такт движениям животного несколько набитых мешков. Путник торопился, но оленя не загонял, бодрой рысцой он приближался к концу выступа, за которым начинался пологий склон и редколесье. Он не знал, что там, среди редких деревьев и густых кустарников, в размашистых листьях лопуха и высоких побегах сергибуса притаилась стая волков.
– А вот и он, – тихо, так что слышал его лишь серый переярок, залёгший на изготовке в крапиве рядом, прошептал огромный чёрный волк. Серый дёрнул ухом и уставился на показавшегося из-за выступа скалы путника. Ветер подул из ущелья, унося запах хищников прочь.
Олень насторожено прядал ушами, но, осматривая местность и принюхиваясь, также, как и его всадник, никого не замечал, а потому продолжил свой путь.
– Сейчас! – так же тихо сказал вожак и одним пружинистым прыжком преодолел всё расстояние от укрытия и до путника, свалившись на дорогу перед купцом сверху.
Волки, спрятавшиеся и доселе абсолютно невидимые, вылетели из травы и кустов, окружили оленя и его седока и стали злобно рычать, скаля зубы.
– Святые небеса! Волки! Огромные. Что делать? – верещал напуганный седок. На его боку висели потёртые в боях нунчаки, но тянуться к ним путник не торопился. Он замер и, наконец, замолчал, старалясь подавить страх. Олень опустил голову, угрожая передним волкам ветвистыми рогами, но сзади подходили другие. Хищники приближались, мужчина сообразил, что перед ним не простые волки, ибо в холке они доставали до морды серого оленя, а значит, были, чуть едва не с человека ростом.
– Хватай, – расслышал мужчина людскую речь в волчьем рыке, и четверо огромных волков схватили оленя за ноги.
– Звери! Оборотни! – поняв, что не доберётся до места назначения целым и невредимым, человек схватил нунчаки и принялся неуклюже ими размахивать.
Чёрный, как уголь, волк поднырнул под очередным взмахом палок и схватил мужчину за руку. Дёрнул. Раздался хруст. Глаза путника сперва округлились и чуть не вылезли из орбит, а в следующую секунду он надрывно закричал. Крик разнёсся далеко по ущелью, но вскоре затих вместе с затихшим человеком.
– Быстро, просто, и не пыльно. Люблю такие грабежи, – довольно улыбаясь с тушей серого оленя перекинутой через шею, радовался Кетал. Остальные оборотни, приняв человеческий облик, несли мешки с поклажей.
– А ничего, что мы его там бросили? – спросил Реми. – Может, следовало убить его, не оставлять свидетелей.
– Да какая разница? Ну, расскажет он кому, и что? Нас уже и след простыл. Да и мясо у него жёсткое. Лучше уж оленем закусим, чем этим стариком давиться, – поморщился вожак стаи.
Разбойники возвращались в лагерь, где Релина успела развести огонь и вместе с Реной готовилась к ночному празднику. Сегодня никто не собирался ложиться спать. Середина лета миновала, шёл последний оборот, и Персефона, наконец, устремила прекрасное лицо к своим детям. Не успела стая дойти до окрестностей Искры, как наступил самый главный, в жизни оборотней праздник – Благодарение Персефоне. Накануне праздника не работал никто, в том числе и простые люди, все готовились к вечеру. Крестьяне накрывали столы, пели песни о ночи и звёздном небе, гадали на суженого, плели венки из маков и танцевали под светом Персефоны. Для оборотней ночь апогея Персефоны значила куда больше, чем просто праздник. По легенде, именно в ночь, когда спутник приблизился к Плутону Вульфига поразил свет Персефоны и он стал оборотнем. Единственный раз в году, когда лик ночного светила особенно прекрасен и огромен в летнем небе, кровь оборотней наполнялась магией, а всё волчье естество стонало от желания пропеть песнь своей богине.
Оборотни готовились к этой ночи загодя, собирались на открытой поляне, где ничто не могло затмить света Персефоны, и становились братьями, вкушая яства с одного блюда и потчуя соседа напитком. После обряда шли танцы, песни стаи и благодарение всему миру за все полученные блага. Белеющей ночью, под самым пристальным взором Персефоны считалось кощунством оставлять горящий костёр, сидеть под энергетической лампой, в свете факела или спички. Любой чужеродный свет оборотни гасили, любуясь лишь чистым голубоватым сиянием Персефоны.
– Я уже чувствую её силу.
– Кровь кипит! – делились друг с другом впечатлениями оборотни.
Гастел, как единственный человек, помог, чем смог с приготовлениями и залез на дерево. Ему не был чужд праздник, но мужчина не хотел мешать стае. Для него день благодарения Персефоне не имел такого сакрального смысла, что вкладывали оборотни.
– Ты весь праздник там просидишь? – поинтересовался у товарища Кетал.
– Лучше тут, чем в волчьей пасти, – пожал плечами Гастел.
Солнце спряталось за скалой, оборотни отпраздновали охоту и грабёж, отужинали олениной, делились угощеньем с тем, кто устроился рядом, пили из одной бутылки и становились братьями. Попировав немного, дикие оборотни пустились в пляс. Сила, дарованная Персефоной, не для битв, а просто так, струилась в крови, не давая спать.
Когда затуманили мир сумерки, возвещая о наступлении ночи, Релина затушила костёр и расположилась рядом с Кеталом. Роса легла покрывалом на волосы и одежду, стали загораться самые яркие звёзды. Все расселись, устремив взгляды на восток. Постепенно становилось всё темнее, глаза медленно перестраивались под изменяющееся освещение. Мир погружался в сон. Ночная тишина разливалась по округе. Стрекотали сверчки, скрипом разносился крик летучих мышей, шелестела листва, перебираемая лёгкими пальцами ветра.
Медленно, очень медленно ночь вступала в свои права, укрывая мир покрывалом тьмы, но Персефона не торопилась появляться на горизонте.
Оборотни молча ждали, чувствуя прилив сил, ощущая приближение своей богини. Каждый погрузился в свои думы, никто не нарушал тишину, все застыли, словно изваяния, выточенные в дань Персефоне. Молчаливое ожидание. Сейчас она появится на горизонте. Но пока… Мир умер.
Группа оборотней, собравшись на склоне горы, застывшая в ночи, без костра и признаков жизни, сидела, устремив взгляд на восток, где кровавым цветом из-за поднятой днём пыли и песка забрезжил восход Персефоны. В тишине раздался дружный вздох. Лик поднимался из-за горизонта. Медленно, словно кто-то удерживал её за руку, восходила сияющая богиня над далёким морем, над островами айракрисов Ток-Ту-Рок, прозванных Сверкающими, над гнёздами Рух и парящими скалами гарпий, над драконьими утёсами. Свет Персефоны осветил вершину Башен Поднебесного Правителя, наивысшую точку Плутона. Затем свет спутника озарил башенки Академии магии Воздуха, на парящих островах. Но обитатели этих мест вряд ли заметили бы волшебство, дарованное Персефоной в эту ночь. Ночь, когда спутник Плутона, единственный раз в году, ближе всего к населяющим планету существам, ближе всего к оборотням.
Кроме волков, только народ Касмедолии, Страны-на-Воде следил за поворотами Персефоны, вычисляя приливы и отливы.
Оборотни на скале замерли, боясь дышать и шевелиться в мгновения восхода. Они сидели все вместе, наполняемые ночной силой, дикой, первобытной, и в тоже время мягкой, естественной. Не сговариваясь, не нарушая тишину, волки в обличие людей стали покачиваться в такт ритму сердец; синхронно, никто не выбивался из ритма, не спешил и не тормозил. Сейчас все оборотни во всём мире стали одним организмом, зная все мысли, друг друга, ибо каждый думал лишь о Персефоне, дыша и двигаясь в ритме, все они наблюдали восход.
Круглый диск полностью показался над землёй, нижний его край ещё озарял красный отсвет солнца. Пыль оседала, Персефона окрашивалась в свой родной голубоватый цвет. Стоило ей полностью стать голубой и поплыть по небу, оборотни, мгновенно обратившись волками, завыли долгую печальную и в тоже время радостную, полную восхищения и тоски, песнь.
Из леса доносился приглушённый расстоянием вой волков, близ Белого Клыка, недалеко от границы с Земью и на других склонах гор сидели волки-оборотни и тоже пели песни своей богине. Вой сливался в один страшный прекрасный звук. Волки не слышали друг друга, лишь свою, обращённую к Персефоне песнь.
Любой другой Белой ночью оборотни не пели столь самозабвенно, выли от тоски или радости, слушали пение простых волки и собак, только в ночь благодарения Персефоне каждый оборотень предавался дикому порыву и завывал в ночи. Сдержать его порой бывало не под силу вер Вульфам, чем пользовались стражники и ловили оборотней, раскрывших себя в самую святую ночь.
Живя среди людей, Реми сумел подавить в себе чувство сопричастности с оборотнями, он был мал и не понимал тяги завыть, дикого порыва, отказывая внутреннему волку в последней радости. Мальчик терпел и противился любым инстинктам.
Персефона вошла в зенит. Отзвучала благодарственная песнь, оборотни ожили, кровь кипела в их жилах, наполненная магией. Небесное лицо смотрело на них, на своих детей, оборотней, сейчас как никогда прежде.
Персефона ответила оборотням собственной песней. Кетал осмотрел свою стаю, и радостно подскочил, уводя танцевать Релину. Музыка звучала в каждом сердце, в ночи, в лучах света Персефоны и звёзд, в щебетании насекомых, в шорохах, в прохладе воздуха. Оборотни слышали эту ночную мелодию, кровь, напоенная силой, кипела, усидеть на месте не смог никто.
В человеческом облике Реми вскочил на ноги, волчьи уши прядали на макушке, непослушный хвост никак не успокаивался за спиной, глаза горели волчьим огнём, салатовые, словно свежая зелень. Мальчик хотел бежать, хотел прыгать, хотел летать, если бы мог, жизнь, жажда жизни проснулась в нём с такой силой, что можно раздавать пинки самой смерти.
Вдруг кто-то схватил его за руку и тоже потащил танцевать. Это Рена. Но Рена же всегда ненавидела его, придиралась и поддевала, только не сейчас. Сейчас она такая же пушистая, с горящими жёлтыми глазами, танцевала вокруг мальчика, смеялась и веселилась. Реми включился в дикую пляску оборотней, легко, как будто был рождён для этого.
После бесноватых плясок, когда, казалось бы, простой человек давно испустил дух от усталости, оборотни сбегали со склона и устремлялись в лес. Сила, способная выжимать из камней сок, хватать солнце голыми руками, бежать, обгоняя ход времени, наполняла вер Вульфов через край. Никто не мог просто сидеть. Кетал и Релина куда-то делись, разбежались и другие оборотни, Рена потащила Реми вниз со склона, в тёмный лес предгорья. Там в лесу, видя мир глазами самой Персефоны, они наслаждались жизнью. Всё вокруг преобразилось, деревья стали выше, они будто говорили что-то, шептали, гладили ветками по голове; ручьи смеялись, весело бежали, проскальзывали сквозь пальцы, омывали ноги; воздух подрагивал, искорки блестели на шерсти Ветра, он нёс их, прячась от взглядов; тут и там мелькали раздвоенные хвосты Времени, а по небу пробегала серебристая Молния. Мир стал другим, живым, сказочным, только сейчас, только в эту ночь.
Реми проснулся, потому что кто-то настойчиво пихал его в бок и постоянно твердил одно и то же: «Просыпайся, да просыпайся же. Надо идти, пора». Но просыпаться мальчик не хотел. Да и зачем так рано вставать? Был праздник, сегодня будет продолжение, зачем торопиться? Куда его гнали?
