Александр Шельфский
Поезд жизни на колее судьбы
– Кто и когда мне рассказал – не важно. Зачем ты это сделала лучше расскажи мне сейчас.
Мари молчала.
– Ты знаешь о том, что из-за твоего звонка ее отвезли в больницу без сознания? И жизнь ребенка под огромной угрозой. Я давно им не звонил и не отвечаю за то, что сейчас ей уже не делают операцию и что ребенок умер, – Антуан говорил холодно, но затем стал распыляться, – какую цель ты преследовала? Зачем тебе ее ребенок!?
– Это и твой ребенок тоже, – будто услышав лишь последнюю фразу из монолога сына, ответила она, – и ты имеешь на него такие же права.
– После того, что я сделал в день свадьбы я не имею на него никаких прав. А ты не имеешь их и подавно.
– А когда ты стал таким благородном и когда решил пойти против свой матери? – Мари определенно не нравилось, что ее «прирученный» сын так себя ведет.
– Зачем тебе ее ребенок? – пропустил вопрос матери Антуан.
Тут Мари резко поменяла тон на заботливый.
– Чтобы мы его с тобой воспитывали, дорогой, – она взяла сына за руку, – у нас с тобой будет ребеночек, а мы будем для него мамой и папой. Разве ты этого не хочешь?
Антуан опешил от таких слов матери и не мог подобрать своих, чтобы ей ответить.
– Представь, – продолжала Мари, – он будет всегда с нами. А мы будем за ним ухаживать. Смотреть как он будет расти, развиваться…
Мари все еще говорила, но Антуан не слышал ее. Гул раздавался в его ушах. Он смотрел в одну точку, опустив голову вниз. Сейчас он окончательно увидел, что его мать ненормальная. Он не хотел говорить сумасшедшая. Ее слова, то, как она их произносила, какой у нее был взгляд в этот момент говорили о том, что из этого ребенка она хочет сделать «второго Антуана». Он начал чуть дрожать.
«Нет, нет, нет! Не будет тебе второй собачки».
Антуан забрал свою руку из ее руки и поднял голову.
– Оставь в покое ребенка и я буду всегда с тобой. До конца жизни, – сказал он.
– Милый, ты меня не услышал. Это же будет наш ребенок. Девочка или мальчик.
– Ты хочешь сделать с ним тоже самое, что сделала и со мной? – Антуан уже зло смотрел на мать, – хочешь испортить ему всю его жизнь!?
– А твою жизнь я испортила?
– А как ты думаешь сама? – ненависть и любовь к Мари сейчас переплелись внутри Антуана.
– Я сделала ее краше для тебя. У тебя всегда есть рядом человек, с которым ты можешь делать все! Кто еще тебе такое позволит? Эти молодые дурочки, которым нужны лишь твои деньги, чтобы сосать их из тебя, порой снисходя до того, чтобы лечь с тобой в постель, постонать несколько минут, и все. Такой искренности и чувственности как от меня у тебя не будет ни с кем.
– Были у меня такие чувства и такая же искренность. Но благодаря тебе, благодаря тому, что ты не хотела отпустить меня от себя, все это пропало. Ушло и уже не вернуть это будет.
– Значит были такие чувства, раз не смогла она принять тебя такого.
Любая логика или хотя бы близость к ней пропала из слов Мари.
– Ты понимаешь, что ты говоришь? Как она может выдержать такое? Еще, если бы я был просто с другой девушкой, она могла бы еще простить. Но я был с матерью.
– А чем я отличаюсь от другой женщины?
– Хотя бы тем, что ты родной человек, – тихо, смотря в сторону, заметил Антуан.
– А чем это причина? Слушай, все эти моральные устои и прочее, которые говорят о том, что нельзя спать с родными людьми, нельзя любить их и хотеть как женщину или мужчину – такой бред. Но почему так заведено? Может быть мой сын для меня идеал мужчины. Что мне тогда делать? Изводить себя и скрывать это или же открыться?
Антуан не мог не признать, что какая-та рациональная мысль в словах матери была и что где-то, возможно, она и права.
«А, действительно, кем придуманы эти правила?»
– Кто бы это все не придумал, не принял…в любом случае то, чем занимаемся мы с тобой – ненормально. Я не хочу прожить всю жизнь так, но больше я не хочу, чтобы мой ребенок окунулся в тоже самое, во что и я.
– Да почему!?
В этот момент Антуан увидел официанта, который направлялся к столику и нес блюда, заказанные ими.
Разговор был прерван. Антуан и Мари принялись ужинать. Однако, прием пищи после серьезных разговоров уже не приносит должного наслаждения. Все происходит будто автоматически. «Ем – потому что надо» – так можно это описать. И ценность еды теряется, а ее вкус сразу же пропадает. Ты просто ее не чувствуешь, она проходит словно сквозь тебя настолько быстро, что не успеваешь ее распознать. Ощущение, что если бы в тарелке сейчас лежал кусочек резины или кожаного ремня, то ты все равно бы его съел. Мозг не может сконцентрироваться на еде, впрочем, как и организм в целом. Внутри либо бушует возбуждение после разговора, которое не может иссякнуть также быстро как и появилось, либо прокручиваются варианты действий, что тоже неблагосклонно сказывается во время приема пищи.
Сейчас между Мари и Антуаном различие было лишь в одном – она ела с аппетитом, а он без. Видно было, что на Мари разговор между ними особо не повлиял. Для нее он такой же обыденный, как для другого человека разговор о спорте, фильмах, политике и прочем. Она знала к чему идет и шла уверенно, не собираясь отступать. В голове Антуана же все крутились слова Александра, которые он ему сказал в день развода, взгляд Екатерины, когда она застала их с матерью и Жоржем в туалете ресторана. А главное, Антуан не знал куда сейчас качнутся его внутренние весы. Пойдет ли он против Мари до конца или же останется с ней на всю жизнь. Его раздражало то, что его мать так спокойна, так легка после разговора о таких серьезных вещей. Но он понимал, что ее правда постепенно поглощает его, и он уже был менее уверен в своих силах. Она говорит четко, уверено, что и перечить ей трудно. Радость Антуана от того, как он поставил ее в неловкое положение вопросом о звонке, улетучилась после того, как Мари словно перевернула все наоборот. И уже он чувствовал себя неловко. Антуан все больше понимал, в какую сторону качнуться весы уже совсем скоро, и понимал, что сам он не сможет справиться. Его нужно было спасать, но это не нужно было никому со стороны. Перед разговором в ресторане ему казалось, что у него хватит сил вытащить себя из всего этого и что он нашел этот выход. Но все оказалось не так и сейчас он готов приклоняться перед матерью, делать все то, что делает с ней начиная с шестнадцати лет. Весы уже заметно перевешивают в сторону того, чтобы остаться на всю жизнь с Мари. Он понял, что устал бороться только начав, понял, что не может.
«Стоит ли снова пробовать, снова пытаться? А вдруг снова ничего не выйдет? Вдруг все будет также, как произошло когда я был с Екатериной и придется вновь испытывать все вот это? А что со мной будет, если я уйду от матери насовсем?»
Он не видел для себя другого исхода кроме как остаться с Мари. Куда бы, к кому бы он не уходил, в конце концов он вернется к матери. Весы окончательно перевесили в одну сторону и больше не встанут в равновесии никогда.
– Чего ты молчишь? – спросила Мари, прожевав.
– А о чем говорить? – Антуан не поднимал глаз и механическими движениями орудовал ножом и вилкой.
Общение в остаток вечера так и не клеилось. Нормального ужина тоже не вышло. Осталась лишь пустота у Антуана внутри.
Поздним вечером они вернулись домой. В это время, в одной из квартир дома в Лионе, были слышны только крики, удары, чавканье. В комнате, окна которой были занавешены плотными темными шторами, Антуан делал все, что только ему хотелось со своей матерью.
– Ты! Ты испоганила мою жизнь! – он был сзади, а она спиной к нему, выгибаясь всем телом, с упором на локтях.
Ей казалось, что не только кровать, а вся комната ходит ходуном. Глаза ей было очень тяжело держать открытыми, а рот она не могла закрыть.
– Да, да! – кричала она, в перемешку со стонами, когда Антуан грубо, быстро, и резко, не останавливаясь, двигался в ней, – Давай, Давай! – она кричала это, повернув голову к нему.
– Ты, дрянь! – не прерывая движений он шлепал ее со всей своей силой. Казалось, что он просто бьет ее.
– Да, да! – только и кричала она на выдохе.
Он взял ее за волосы и заставил выгнуться так сильно, что она закричала: «А-ааа-а!». А сам чуть наклонился и сказал ей на ухо с такой злобой в голосе, что ее ноги, да и все тело, которое уже дрожали, стали дрожать намного больше:
– Ты мне ответишь за все, шлюха! – он толкнул ее в затылок, не выпуская волосы из руки и стал вдавливать ее голову в матрац, а его движения в ней стали менее быстрыми, но он стал прикладывать в эти движения всю силу. Позже он зажал сверху ее голову подушкой. Свободной рукой он продолжал и продолжал ее шлепать-бить, – ты наплевала на отца и на память о нем!
От такого она через несколько секунд стала бить руками о кровать, как бьет дзюдоист по татами, когда его берут на болевой прием. Она задыхалась. И в этот момент у Антуана закралась мысль – «а что, если не поднимать подушку, а надавить еще сильнее?». Даже взгляд его как-то изменился. В одну секунду в нем сошлись полярные мысли – отпустить или убить. Но во вторую секунду он откинул подушку, что так снесла «на своем пути» светильник, ударилась об стену, и упала на пол. Он поднял ее за волосы обратно. Она пыталась отдышаться. Он прекратил движения и было слышно только тяжелое дыхание Мари.
– Не переживай моя любимая, – свободной рукой он провел от ее виска до шеи, а потом обеими руками стал мять ее грудь, – убивать я тебя не собираюсь, – она уже стонала от ласк груди, – но и жалеть – не буду! – он прокричал «не буду» и как адская машина стал двигаться в ней снова. Она вскрикнула. С началом движений он ее отпустил, она упала всем телом на кровать. Он сжал пальцами ее бедра с такой силой, что его короткие ногти впивались в ее кожу и стала чуть сочиться кровь. Она вцепилась пальцами и оставшимся ногтями (большенство ногтей на пальцах рук было уже сломано) в простынь, подушку – все что было. Она уже кричала во все горло. Кричала, но и сама продолжала двигаться и иногда улыбалась.
Он отпустил ее бедра и от этого боль усилилась. Кровавыми пальцами он взял ее за лицо, закрыв ей род, и потянул на себя. Языком Мари лизала эти пальцы.
– Ты довольна тем, кто я теперь!? Довольна!? – он кричал и тряс ее во время этих вопросов.
Она посмотрела на него, он чуть разжал пальцы, чтобы она могла сказать:
– Да, – ответила она и чуть посмеялась. Яростью залились глаза Антуана.
Он отпустил ее и несколько секунд не было действий. Потом Антуан перевернул ее на спину. Кровь на ее бедра была размазана, а следы остались и на белье. Он взял разорванный лифчик с кровати (он его именно порвал, а не снял с Мари), понюхал его и получил наслаждение. Мари лежала, смотрела на него и улыбалась. Но блаженство резко сменилось на вернувшуюся ярость. Он рывками раздвинул ее ноги, потом оказался в ней, а когда начал движения, то лифчиком он стал закрывать, как кляпом, ее рот.
Прошло немного времени и он с криком выплеснул все из себя, не прекращая движений.
– Да! Да! Я чувствую все! – кричала Мари и обхватила сына, поднявшись к нему.
А потом все тело Антуана обмякло, руки уже его не держали и он просто повалился на Мари. Она гладила его по спине и затылку.
– Ты дрянь, – сказал сквозь частые вдохи и выдохи Антуан.
– Да, – нежным голосом ответила Мари.
– Мразь.
– Да, – она протянула звук «а».
– Шлюха.
– Только твоя шлюха и больше не чья, дорогой, – она приподняла его голову и они посмотрели в глаза друг другу. Слезы были на щеках и в глазах Антуана. Мари языком облизнула слезы с щек.
– Я люблю тебя, – сказал он, всхлипывая, тяжело дыша и часто моргая.
– И я тебя, мой милый.
Так они и жили дальше. Секс сквозь слезы и любовь сквозь ненависть. Мари постоянно была в синяках, ссадинах, и с улыбкой на лице. А Антуан был мрачен, испытывал ненависть ко всему. И только она могла облегчить ему жизнь. Мари подарила жизнь Антуану, она же, спустя шестнадцать лет после этого забрала ее навсегда.
САНКТ—ПЕТЕРБУРГ
– Черт.
Александр был в туалете, когда раздался телефонный звонок. Елизаветы дома еще не было, поэтому трубку взять было некому. Как назло, в туалет он пошел по большой нужде, а это всяко занимало больше времени. Телефон все звонил, когда он вышел, поэтому он проследовал к телефону, миновав ванную комнату и поднял трубку «чистой» рукой.
– Да, – немного раздраженно, сам того не замечая ответил он.
– Bonjour, – услышал он приветствие на знакомом французском.
– А, Антуан, – Александр тоже перешел на язык, которые знал, – добрый вечер, – Как ты?
– Нормально, – это было то самое «нормально», которое говорят тогда, когда плохо, – как там Катрин?
Александр чуть напрягся. Действовать нужно было быстро и поэтому мысли «бегали» в его голове.
«Что же ему ответить?»
– Мать рядом с тобой сейчас?
«Сказать что ребенок умер?»
– Нет.
«Или сказать что все хорошо, но чтобы передал матери, что он умер?»
– В общем…
«Екатерина еще не родила, но должна со дня на день».
–…ребенок…
«А если его мамаша приедет тут же?»
–…он умер.
Молчание на другом конце длилось несколько секунд. Да и сам Александр не знал, что сказать.
– Как так? – наконец спросил Антуан.
– Скажи спасибо свой матери.
Александр понимал, что поступает жестоко по отношению к Антуану, но нужно было исключить любой риск того, что кто-то кроме родителей узнает о том, что на самом деле придумали Екатерина, Александр, и Елизавета. Антуан мог в любой момент открыть все своей матери.
«Еще родителей же Лизы встречать ехать (Александр посмотрел на часы). Нужно будет выдвигаться скоро, чтобы добраться до Витебского на метро, а оттуда недалеко и до гостиницы. Как всегда все в один день».
Родители Елизаветы действительно приезжай сегодня, на вечернем поезде.
– Я не хотел, чтобы так произошло, – робко и искренне говорил Антуан.
– Ты не виноват, – Александр слышал всхлипы на другом конце, – и тебе сейчас я могу посоветовать тоже самое, что говорил ранее – беги от нее. Не сделаешь этого сейчас, не сделаешь никогда этого. Это ни указание, ни руководство к действию, и тем более ни приказ. Это лишь дружеский совет. Вот и все.
«Все равно он не сможет».
После нескольких секунд молчания, Александр принял решение приближать разговор к завершению.
– Я передам Екатерине, что ты о ней интересуешься и переживаешь за нее. Но у меня к тебе будет просьба.
– Какая!? – с живостью, которой Александр не ожидал, спросил Антуан.
– Если твоя мать решит приехать сюда и лично убедиться в смерти ребенка – не дай ей этого сделать. Екатерина слаба, мы с женой только-только усыновили ребенка… Нам не нужны лишние переживания и потрясения, – Александр добавил трагичности в голосе.
– Хорошо! – тут же подхватил Антуан, – я об этом позабочусь, – Александр услышал, как чиркнула спичка о коробок.
– «Житан»? – с улыбкой спросил Александр.
– Ага. И «Эвианом» запиваю, – оба посмеялись.
– Удачи тебе. Всего доброго!, – пожелал Александр.
– И тебе. Салют!
– Салют!
Александр положил трубку и сейчас его настроение улучшилось.
«Если у него все получится, то и план не понадобится. Все бумаги будут не нужны. Хотя…ничего не мешает заявиться ей через месяц, год, пять лет. Она же сумасшедшая. Но Катьку придется лишить ребенка. Это факт. Какой только…(Александр выругался) не бывает в этой жизни. Того, во что я сам бы никогда не поверил, если бы услышал».
Александр стал собираться, чтобы поехать встречать родителей жены на Витебском вокзале.
Александр встретил тещу и тестя, помог им добраться до гостиницы, развлекая непринужденной беседой. Когда они уже сидели в номере, точнее мужчины сидели, а женщина обустраивала номер, то мама Елизаветы, достав из сумки очередную вещь, проходя мимо, спросила:
– Так что вы там решили с Лизой с ребенком?
Александр не мог не ждать этого вопроса. Поэтому еще со вчерашнего вечера они с женой договорились, что если об этом спросят, а об этом скорее всего спросят, то он им все сразу и расскажет.
«Хорошо ты, Лиза, самоустранилась» – с улыбкой подумал Александр, а затем принялся отвечать на вопрос тещи и подробно все рассказывать, начиная с поезда «Париж-Москва». Да так, что через пару минут теща уже не разбирала вещи, а сидела рядом с тестем, слушая рассказ зятя. Конечно же, родители Елизаветы были ошарашены такой ситуацией. С тестем Александр ладил хорошо, впрочем, как и с тещей, но порой давало знать о себе прошлое офицера.– Ну и как такое вышло? – в речи тестя сквозил пафос.
– Ну мало ли что случается в жизни, что происходит, – спокойно отвечал Александр.
– Ну с нами же такого не происходило, – не упуская возможности, подметил тесть.
– Не зарекайтесь, – со злой улыбкой ответил Александр, все больше заводясь.
– Ну и что вы собираетесь делать?
«Достал он со своим «ну». Ну-ну, ну-ну. Других слов больше нет?»
– Я вам только что все рассказал.
– Глупо
– Чем же? – саркастически улыбнулся Александр.
– Всем.
– Ну предложите нам идею лучше. Мы с удовольствием выслушаем.
Как и всегда такое бывает, не зная что ответить, тесть перешел к другому. К нравоучениям.
– Ничего не понадобилось бы делать, выдумывать, если бы не дошли до такой ситуации. Детей нужно рожать уже в семье.
«Сам то как первый раз женился? По любви или из-за заделанного ранее ребенка»
– У каждого происходят разные жизненные ситуации и обстоятельства, – все больше сдерживаясь, отвечал Александр.
– Все зависит от человека. Он сам для себя решает.
– Ну вот человек все решил сам, а вы его осуждаете сейчас за это. Как же так? – разводя руки в сторону, сказал Александр, – противоречие возникает.
Беседа переставала быть дружелюбной, «семейной». Попытки тещи вмешать не увенчались успехом. Тон разговора поднимался.
– А в какой обстановке будет рожден ребенок вы подумали?
– Ребенок родится у тех и вокруг тех, кто его любит, кто им дорожит, – быстро ответил Александр, словно подготовил фразу заранее.
– Что за мужики пошли, – показывая вальяжно рукой на зятя, сказал тесть, – вместо того, чтобы разобраться с этим уродом французским, мы говорим здесь о любви.
– А бить друг другу морду это признак настоящего мужика? Ну тогда я не настоящий мужик. Так тому и быть. Ваша дочь спит не с мужиком. Настоящий мужик должен, наверное, спирт выжирать с водой, материться, и унижать всех вокруг, выпячивая себя. Такого мужа вы хотели для своей жены? – Александр нарочно привел именно это примеры, чтобы тесть почувствовал, что сидит словно перед зеркалом и вспомнил себя.
– Разговор не об этом. А о ребенке.
– О ребенке я сказал все. Он наша забота.
– Ничего вы не понимаете, – закончил тесть, сделав непонятно откуда взявшейся вывод.
– Наверное, так оно и есть, – с ироний сказал Александр и встал, – может, оно и к лучшему. Всего доброго. До свидания.
Он попрощался, поцеловал тещу, которая сказала ему обычные после таких разговоров слова, из серии «не горячись», «все в порядке». Тесть руки не подал, поэтому и Александр не протягивал свою.
«Надулся».
Он вышел на улицу и пошел в сторону ближайшей станции метрополитена.
«Самый, бля, здесь умный нашел. Да…не знаю каким о был в молодости, я не видел. Но если таким же, то я не понимаю, как за такого вот можно выйти замуж, а главное полюбить. Хотя каждому свою, может им вместе и комфортно, раз живут. Это личная жизнь каждого. Но вот это вот все просто выбешивает и выводит из себя. Словно специально, чтобы испортить всем настроение, он придумывает эти вот конфликты. Кому, нахрен, нужны в семье эти нравоучения? Можно же нормально сесть поговорить, обсудить. Если несогласен, то высказаться спокойно, подумать, осмыслить. А здесь, блядь, «Нет, я сам все знаю. Так плохо, так еще хуже. Вот со мной такого не было», а лучше он все равно ничего и не предложит. (кто-то хотел что-то спросить у Александра, но его выражение лица не располагало сейчас к общению, поэтому человек вильнул от Александра также быстро, как и секунду назад к нему). Как же меня это все достало. Плюс с этим мужиком…ему интересно самому не надоело говорить одно и тоже».
Александр постепенно чуть успокоился, развеев свои мысли приятными воспоминаниями. И когда он уже дошел до метро и спускался на эскалаторе под землю к электричкам, то достал книгу и принялся читать.
Елизавета, конечно же, было уже дома, когда вернулся Александр. Ему не терпелось вкусно поужинать, да еще и запах, который ударил ему в ноздри как только он открыл дверь, только усилил это желание. Но прежде всего нужно было все рассказать Елизавете о том, как прошла встреча с ее родителями. Александр не стал ничего скрывать и рассказал все подробно и довольно красочно.
– Саш, ну ты же его знаешь, – сказала Елизавета, когда ее муж закончил рассказ.
– Знаю. И так терпел как мог, ты же меня знаешь. Но он как пошел нести ерунду в своих нравоучениях. Я же долго терпел, но вечно терпеть я не могу, – он говорил активно используя жестикуляцию рук и мимику, – понимаешь, меня это искренне выбешивает. Дома он вот такой, а как выйдет «в люди», то начинает жопу всем лизать, но с напыщенным видом. У них это отработано. Где-то нужно подлизать, а где-то пойти по головам. Так ты же сама его знаешь – здесь он самый умный, а там – ему можно втирать что угодно и он поверит в это. А если ты начнешь переубеждать его в правильном направлении, то от тебя он просто отмахнется. В нем буквально сквозит себялюбие и самодовольство там, где в этом нет необходимости.
– Я все понимаю, Саш. Такой вот у него характер.
– Ну а зачем меня учить? Ладно, если бы говорил что-то дельное и нормально, а не всякую хрень в таком тоне. Да все они такие, – Александр отмахнулся, – ладно, – он перешел с раздраженного тона на нежный, – давай ужинать. Пахнет, – он втянул ноздрями воздух, – очень вкусно.
– Сейчас, – повеселела и Елизавета. С одной стороны ей, конечно же, были не очень приятны слова об отце, но с другой стороны она понимала, что муж прав.
Когда она встала, чтобы пойти на кухню, Александр не упустил возможности потрогать ее попу, которую облегал красивый халат. Она развернулась и широко ему улыбнулась.
После ужина оба уже не могли сдерживаться. Александр быстро убрал все со стола, отнеся грязную посуду на кухню, а затем посадил на стол жену. Елизавета легла и глаза ее смотрели на потолок, пока над ней не навис Александр. Теперь она видела только его лицо и все его эмоции, когда ее тело начало двигаться, скользя по столу, и содрогаться. Она стонала все громче, все сильнее сжимала руки мужа, который громко дышал и тоже стонал, держа её своими руками. Он не форсировал, не ускорял движения – было не то настроение. Хотелось, чтобы все было размеренно, чувственно, плавно. Но вечно это продолжаться не могло, поэтому, когда организм дал понять Александру, что скоро он извергнет из себя множество полезных веществ, то Александр ускорился на последние секунды. Тело Елизаветы стало чуть ли не биться об стол. А затем, после мужских и женских криков и стонов, наступила тишина, нарушаемая лишь частыми и громкими вздохами.
Когда наступил уже поздний вечер, и Елизавета с Александром лежали вдвоем в кровати под теплым одеялом, засыпая, а свет во всей квартире был погашен, раздался телефонный звонок. Александр резко встал, как только сквозь сон услышал пробивающиеся звонки, и, шаркая тапками по полу, подошел к телефону. Елизавета плавно повернулась на спину, пытаясь продрать глаза, и потянула руки перед собой, «к потолку».
– Да, – сказал Александр дремотным голосом, подняв трубку.
– Александр? – услышал он женский голос на другом конце.
– Да.
– Это из родильного дома номер один. Андрон Иванович, – Александр сразу взбодрился и сон ушел, – просил вам передать, что у вашей сестры начались схватки.
– Спасибо, что передали. Мы сейчас приедем, – сам не понимая зачем, сказал Александр последнюю фразу женщине.
«Будто ей важно знать о том, что мы сейчас приедет».
– Всего доброго.
– Взаимно, – Александр положил трубку.
Он сразу сказал громко жене:
– Собирайся. Катюха рожать собирается, – сейчас никто из них не обратил внимания на нелепость фразы.
– Да я уже поняла, – отозвалась Елизавета.
Когда он зашел в комнату, то застал жену, которая уже надевала бюстгальтер.
– Сколько схватки длятся?
– Ну час-два, если все в порядке. Могут дольше.
– Понял, – Александр надел носки и стал натягивать брюки.
Они быстро собрались, но не в спешке, и вышли на улицу. Прогрев, меньше обычного, машину, Александр тронулся.
Ночью дороги были свободны, поэтому доехать до места назначения можно было быстро. Александр и Елизавета не нервничали, скорее это было возбуждение, которое переполняло их, и которое передавалась телу от мыслей. Через несколько часов в их жизни должны наступить перемены. Причем кардинальные. Никто из них не знает что именно будет, но оба знают, что сейчас они проводят последние часы «старой» жизни перед наступлением «новой». Дорога, по которой кататься колеса их автомобиля, ведет их к иному, еще не познанному, неизведанному, закрытому до сегодняшнего дня. Они едут, провожая последние, уже даже не часы, а минуты февраля. А значит, и последние минуты зимы. Ребенок родится в первый день весны. Как меняется, оживает природа весной с приходом тепла, так и рождение ребенка приходит в жизнь Александра и Елизаветы, как символ «новой» для них жизни. Но ни Елизавета, ни Александр, несмотря на все эмоции, не забывали о том, при каких обстоятельствах зачат ребенок и какие события предшествовали и сопровождают его рождение. А они действительно были ужасны. Никто не мог «залезть в голову» Екатерины и узнать ее мысли. Но в этом нет необходимости, чтобы понять, что ей от этого не может быть приятно. Ей придется отдать буквально часть себя. Пусть она отдает родным людям, в добрые руки, но ключевое слово здесь «отдает». Одно дело отдать книгу, пластинку, да даже деньги, но чтобы отдать своего ребенка это нужно пережить сильные эмоциональные переживания. И неизвестно как это все скажется на здоровье ребенка, его психике.
– Скажи, – начала Елизавета, – ты когда-нибудь думал, точнее…мог бы себе предоставить, что возможна такая ситуация, в которой оказались мы втроем?
– Нет, – угадывая мысли, жены ответил Александр.
– И я нет.
– Да ни одному нормальному человеку такое в голову не придет никогда.
Из приглушенного радио раздавалась песня, написанная Элтоном Джоном и Берни Топином «Goodbye Yellow Brick Road» c одноименного альбома. Этот альбом Александр любил еще с того времени, когда писал его на пленку с английской пластинки, которую взял на пару дней. До сих пор он так и не купил этот двойной альбом и не слушал его полностью уже давно.
– Чего только в этой жизни не бывает, – продолжала Елизавета.
– А что бывает! – с улыбкой сказал Александр, – что бывает, – заключил он уже без улыбки.
– Как думаешь, заявиться мамаша?
– Честно, не знаю. Надеюсь, что нет. Но произойти может всякое. Мы ни от чего не застрахованы.
– Это верно, – на выдохе сказала Елизавета.
Александр припарковал свой автомобиль и они вдвоем быстрым шагом пошли к больнице.
– Добрый вечер, – Александр обратился к женщине за стеклом, – нам звонили от Андрона Ивановича.
– А, да, да. Александр? – поинтересовалась женщина.
– Да.
Елизавета встала рядом с мужем.
– Ну вы понимаете, что наверх вам нельзя. Ждите здесь. Андрон Иванович спуститься к вам как только закончатся роды.
Возможно, такой скорый приезд не был необходимостью, но это эмоции.
– Спасибо, – сказали Александр и Елизавета одновременно и отошли в сторону.
– Что делать будем? – спросил Александр.
– Ждать, – ответила Елизавета.
Они сели на скамейку.
Время тянулось и тянулось. Александр поглядывал на часы по несколько раз за минуту, что впрочем не ускоряло, а даже замедляло течение времени. Но нужно было только ждать. Одно из самых неприятных чувств – ожидание. В этот период ты не можешь ничего уже сделать, от тебя ничего уже не зависит, ничего нельзя изменить, невозможно вмешаться. Приходится просто ждать. Для разных ситуаций этот процесс может растягиваться от нескольких минут до нескольких лет. Нервы напряжены, накал переполнен, эмоций уже просто не осталось. Но необходимо ждать, потому что больше ничего не остается. Во время ожидания все отходит на второй план, кроме самого процесса. Трудно сосредоточиться на чем-то другом, когда ждешь. То есть, получается, что и там ничего нельзя сделать, но и другим заняться довольно проблематично. Каждый нерв Александра был напряжен. В его голове словно стучали отбойным молотком , а в ушах был слышен звон. Состояние Елизаветы практически не отличалось от состояния мужа. Он даже и не думал, что она настолько переживала все это. А она действительно переживала. Не подавая вида снаружи, она каждый день все больше и больше накручивала себя, сама не понимая для чего. Ее голова была полна самых разных мыслей, там прокручивались сотни линий связи, сотни исходов. Она очень уставала не от работы в школе, а от работы мысли. Она читала лекцию, писала на доске, проверяла работы на автомате, по привычке, по памяти, потому что ее мысли были заняты не тем, чего требует учебный процесс. Но при всем при этом, она не была похожа на «приведение». Она была все также активна, мила, бодра. Вот только наедине с собой, она давала волю чуть выпустить эмоции и чувства. Очень хорошо «очищать голову» помогал секс. Тогда она просто отключала мозг и получала удовольствие. В такие моменты Александр, если бы захотел, мог делать с ней все, что только пожелает. Она не была бы против. Она сама бы просила его не останавливаться. И ей бы это нравилось. Порой, жизненные ситуации могут поменять человека до неузнаваемости.
Так что же выходит – каждый их нас немного маньяк? Да. В каждом человеке живут инстинкты насильника, убийцы, извращенца, вора, садиста, мазохиста и другие. Вопрос лишь в том – выпускать их из себя или же нет? Мы их сдерживаем внутри себя до определенного момента, до определенной ситуации. Кто-то проносит их «запакованными» всю жизнь, а кто-то их открывает. Кто-то умеет их контролировать и выпускать когда это необходимо и закрывать когда нет необходимости. Долгий ли путь от тихого и спокойного человека до настоящего зверя? Нет. Хватает одного шага, чтобы кардинально поменять человека. Еще вчерашний тихоня, которого гнобили несколько человека, сегодня убивает своих обидчиков. Но он не будет делать этого для удовольствия. Его довели до этого, подвели к такому шагу. И он не будет убивать всех вокруг, а только своих обидчиков. Он ощущает желание сделать это, но не получает от этого удовольствия. Но сделав, получает умиротворение и мигом успокаивается, сам, возможно, до конца не осознав что именно сейчас он сделал. Нужно капать землю, чтобы получать урожай. Женщина, один раз сказав мужчине в постели: «Делай со мной все, что хочешь» – не представляет как опасны эти слова. Как и для нее самой, так и для мужчины. У кого-то может просто, что называется, переклинить все и обратно, к нежности, будет уже просто невозможно вернуться. Для любого поступка может хватит лишь одного слова, одного, пускай даже незначительного, движения, одного взгляда. Что движет человек доподлинно еще неизвестно. Но нормальность дается очень тяжело. Это постоянное сдерживание напряжения, удерживание в себе всего самого трудного и страшного. Каждый в жизни хотя бы раз думал о том, что в обществе называется «плохим». Все говорят как это плохо, ужасно, но наедине со своими мыслями думают о том же самом. Только кто-то думает, а кто-то еще и делает. Очень много в нашей жизни хитросплетений и путаницы.
