Александр Шельфский
Поезд жизни на колее судьбы
«Я еще вернусь сюда. Точно вернусь».
Она все готова забрать сейчас с собой в Петербург. Даже снять стекла с окон и увести их с собой. Оставить «голую» квартиру, без плитки, без обоев, без паркета, без окон, без дверей, без всего. Оставить ее такой, какой она была когда только закончили строить дом: бетон и проемы. Даже квартиру родителей она покидала легче, ей было проще. Да и тогда она не чувствовала всего, не этим была забита ее голова. Она хотела быстрее стать взрослее, быть доверенной сама себе. Но с возрастом все меняется и она знала, что когда станет матерью, то и ей самой придется испытать тоже самое, что и ее матери несколько лет назад. Ее ребенок станет жить отдельно. Тяжело ли ей будет или нет, она сейчас не знала. Она еще не родила, она еще не вырастила ребенка. А когда настанет тот час, что придется отпустить ребенка, вот тогда она все узнает, все поймет, и все почувствует.
Она села в комнате на стул и просто стала смотреть в одну точку, перестав двигаться, словно став памятником. И только легкое поднятие груди и тепло тела выдавали то, что она человек, а не памятник.
Но даже такое состояние когда-то да заканчивается. Она посмотрела на часы и увидела, что до приезда родителей осталось не больше десяти минут, если они не опоздают.
«Да они еще раньше на несколько минут приедут».
Она посмотрела в окно – машины не было. Тогда она стала довольно быстро менять домашнюю одежду на уличную. И как раз в тот момент, когда она надела на себя футболку, прозвенел дверной звонок.
«Родители».
И она пошла из спальни в коридор открывать дверь. Посмотрев в глазок, она убедилась, что это мама с папой и открыла.
– Привет, – встретила она их фразой.
– Привет, – они обнялись с мамой и поцеловали друг друга.
– Привет, – мама прошла в перед и теперь они обнялись с отцом и Екатерина поцеловала его, – ну как, ты собралась? – спросил отец, закрывая за собой дверь.
– Практически, – она сразу после своей реплики шмыгнула в комнату, а родители остались ждать в коридоре.
– Я пока в машину все отнесу по-тихоньку, – и отец взял чемодан.
– Хорошо, – Екатерина вышла из комнаты, застегивая браслет часов.
Отец вышел из квартиры и мама с дочкой остались вдвоем.
– Грустно уезжать? – сказала мама Екатерине, да и такой интонацией, что она сразу вспомнила детство.
– Да, – она посмотрела на маму грустно-искренними глазами, – очень, – она подошла к ней и обняла маму. Невольно из ее глаз скатились по щекам несколько слезинок.
– Ты не была так сентиментальна, когда переезжала от нас сюда, – с грустной улыбкой сказала мама, но добро, без укора, после того как они закончили объятия.
– Дура была молодая.
– Да ты и сейчас не старая, – и тут они обе искренне посмеялись.
– Ты считаешь, что у меня все сложится? – спросила Екатерина, смотря в глаза матери.
– Ты про своего французского молодого человека?
– Да.
– Все у тебя будет хорошо. Я это знаю, – ответила она.
И тут Екатерина почувствовала такую поддержку, такое воодушевление, что уверенность теперь никогда ее не покинет. Уверенность в том, что Антуан это тот человек, которого она ждала и с которым она будет счастлива. Такого ответа матери, таким голосом и с такими глазами ей хватило, чтобы больше никогда в этом не сомневаться.
В этом момент вернулся отец.
– Эти сумки брать? – немного запыхавшимся голосом спросила он, указывая на большущую спортивную сумку и, стоящую рядом, сумку поменьше.
– Бери.
Он взял сумки и вышел.
– Мам, я понимаю как вам было, когда я от вас уходила.
– Не понимаешь, – ласково отрезала она, – ты это поймешь только тогда, когда твой ребенок уйдет от тебя во взрослую жизнь, – и тут маму Екатерины настигли воспоминания, – сначала один, потом вторая…потом женитьба, потом…, – а дальше она не могла продолжить из-за подступающего к горлу кома и слез из глаз.
– Успокойся, мам, – она обняла ее, – хоть мы и не рядом, но мы с Сашей всегда с тобой. Ты же знаешь как мы, особенно он, что тут скрывать, вас сильно любит. Но он не показывает это так открыто как могу показать я, – они снова встали друг перед другом,– думаешь, он так не хочет обнять тебя или папу? Думаешь, что он не может также с вами поделиться и даже плакать от всего этого? Он все это хочет и может, но он держит это в себе, он несет любовь к вам всю свою жизнь. Ближе вас, – она положила руки матери на плечи, – для него нет никого. Вы и я самые родные для него. Лиза прекрасная девушка и ее он очень сильно любит, я знаю. Но такой любовью, как он любит нас…он не любит никого больше. И я сильнее вас никого не люблю.
А дальше они стояли молча, смотря друг на друга. И сейчас, в эти секунды, она помнила маму двадцать лет назад и видела маму сейчас. Старость не скрыть, но не на это она смотрела. Она смотрела на глаза. Глаза были такими же, какими она запомнила их в детстве. Они наполнены любовью, заботой. С возрастом Екатерина поняла, что родители иногда ругали их с братом не просто, чтобы покричать, а потому что им было страшно за них, они переживали за них так сильно, что не могли держать в себе эти эмоции. И это помогало, они запоминали и сделав глупость раз, не повторяли ее снова. Но ругали их редко, только совсем в крайних ситуациях. И сейчас Екатерина знала, что пока есть эти люди, пока родители и брат рядом с ней – у нее есть родное место. Это как с кораблем. Где бы и куда он не ходил, у него всегда есть порт приписки, куда он возвращается, где его дом. И этим портом для нее являются мать, отец, и брат.
– Спасибо вам, – сказала Екатерина.
Мама поняла ее и не стала ничего отвечать. Слова были лишними.
Екатерина стала надевать кроссовки и как раз, когда она их зашнуровывала вернулся отец.
– Ну что?
– Сейчас, – она подала последнюю сумку отцу, – идите с мамой, а я сейчас спущусь.
Родители вышли и Екатерина осталась одна, чтобы последний раз окинуть взглядом квартиру. Все было выключено, все вынуто из розеток, кроме холодильника и плиты. Она погасила свет в коридоре, подержав пальцы на выключателе еще несколько секунд. Ну в миг убрала их, проскользив еще немного по стене. Закрыла дверь, вышла на лестницу и закрыла внешнюю дверь. Ключ она поворачивала очень медленно, но закрыв замок, резко его вытащила, убрала ключи в сумку, проверила дверь, подергав ее несколько раз и пошла вниз, к машине, где ее ждали родители.
На улицы было хорошо, довольно комфортно в футболке. Она села в машину, на заднее сиденье, пристегнулась, и машина тронулась.
В машине они практически не общались. Отец вел автомобиль, Екатерина смотрела в окно на Москву, из которой скоро уедет. На Площадь Трех Вокзалов они подъехали около двадцати двух часов. До отправления поезда было еще чуть меньше пары часов.
Отец достал из машины все вещи. Екатерина взяла чемодан, поставила сверху одну из двух сумок поменьше и пошла впереди, катя чемодан рядом. Отец взял большую спортивную сумку и вторую маленькую, по сумке в обе руки. Они с материю шли за Екатериной в направлении Ленинградского вокзала.
На железнодорожном вокзале жизнь активно протекает все двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Как и в аэропорте или в больницы. Никогда не пустует здания вокзалов или приемное отделение больницы, хоть день, хоть ночь, хоть утро, хоть вечер.
«Да тут точно ночью больше суеты, чем днем».
Они шли уже по зданию вокзала к залу ожидания поездов. Свободные места они нашли, но с трудом, и только пару мест рядом. Отец оставил маму и дочь, а сам пошел к путям, да и просто побродить по вокалу. Он не очень любил эту суету, толчею, да и лучше ему было побыть на открытом воздухе.
А между матерью и дочерью наступила такая ситуация, что им просто нечего было сказать друг другу в этот момент. Они все сказали ранее и слова им сейчас были просто не нужны. Но и молчать в такой момент было неловко немного.
– Ты хоть не забывай нас с отцом, – шутя сказала мама.
– Мам, когда я вас забывала? – шутливой интонацией ответила вопросом и Екатерина.
– Ну мало ли, – она взяла дочь за руку и Екатерина сомкнула руку матери.
Дальше они сидели молча рядом, держась за руки. И Екатерина хотела бы что-то сказать, говорить и рассказывать, но не могла. Она не знала, что сейчас сказать, а глупости и банальности говорить не хотела.
«Только в кино и в книгах все знают, что говорить и говорят так, словно каждый из этих героев писатель или творческий человек. А я не знаю, что сказать! Не знаю, что сказать матери перед тем, как уеду. Голова пуста! Да и что здесь говорить? Я уезжаю не так и далеко, я, буквально рядом. Всегда есть телефон и приезжать будем, возможно, что с Сашей вместе. Сейчас мы с мамой и с…(она усмехнулась сама себе) папой, который сейчас тоже где-то здесь, вместе и это главное! А остальное все, все банальные слова – ерунда и они просто не нужны сейчас, в этот момент».
Через некоторое время вернулся отец, а место рядом с матерью уже было свободно и он сел.
– Поезд уже стоит, но посадки, конечно, пока нет, – сказала отец, повернув голову к женщинам и подавшись чуть вперед.
–
Да времени то еще, – намекая на то, что ждать еще прилично, сказала Екатерина.
Так они и ждали поезда – сидели, поочередно ходили, разминая ноги, а в двадцать три пятнадцать решили пойти на платформу, где стоял поезд, так как посадка должна была начаться сосем скоро.
Только они подошли к дверям вагона, как, буквально тут же, началась посадка на поезд. Перед ней стоял только пожилой мужчина, с одним несессером, больше вещей у него не было. У него проверили билет и он вошел внутрь вагона, а следом за ним собиралась заходить Екатерина. Она подала билет проводнице, та за несколько секунд его изучала и пригласила пассажирку в поезд. Вместе с ней зашел и отец. Мать осталась ждать их на перроне. Они протискивались друг за другом в узком проходе вагона. Екатерина нашла свое купе и они зашли внутрь. Милый пожилой мужчина, который был первым в очереди на посадку, оказался ее соседом по купе.
«Осталось узнать еще двух человек».
– Добрый вечер, – сказала она, когда зашла с чемоданом в купе.
– Добрый, – с легкой улыбкой ответил дедушка практически беззубым ртом.
– Добрый вечер, – буквально ввалившись в купе, больше губами, чем голосом сказал отец.
– Добрый, – также поприветствовал мужчина отца Екатерины и чуть склонил голову в знак приветствия, – вы едете вместе?
– Нет, я только провожаю, – ставя сначала чемодан, потом сумки под нижнюю полку, где и было место Екатерины, ответил отец.
– Понятно.
– Извините, вы не присмотрите за вещам? – попросила Екатерина.
«Даже, если он и захочет что украсить, то ему некуда будет это положить, да и не видно, что он собирается это делать».
– Хорошо. Никаких проблем, – он снова улыбнулся, но именно милой и честной улыбкой, а не притворной.
– Спасибо, – сказала Екатерина, и они с отцом вышли из купе, прикрыв за собою дверь.
Идя на встречу основному потоку людей, тем более люди были с вещами и у кого-то этих вещей было довольно много, они худо-бедно вновь вышли на улицу, на свежий воздух. Секунда понадобилась Екатерине, чтобы глазами обнаружить маму.
– Ну что, устроились? – спросила мама у дочки, когда они с отцом подошли к ней.
– Да, папа мне помог, – она окинула глазами очередь в вагон, – вы сейчас уже поедет? – она вернула взгляд на родителей, которые уже стояли рядом Она понимала, что они устают уже больше чем она, а отцу еще вести машину к дому.
– Да уж дождемся отправления, – с улыбкой сказал отец.
– Спасибо, – ей был приятен такой расклад.
– Звони как приедешь, – сказал мать.
– Конечно, позвоню, как буду на месте.
– И аккуратно там будь, хорошо, – это «хорошо» прозвучала из уст отца совершенно не как вопрос.
– Хорошо, – широко улыбаясь, ответила Екатерина.
А сейчас, стоя втроем на перроне, они говорили обо всем, о том, о сём. Им хотелось сказать друг другу, родителям – дочере, а дочере – родителям, как можно больше слов. Даже больше, чем они могут и чем стоит сейчас. Они вспомнили различные забавные эпизоды совместные, случаи. Но всё когда-то, да заканчивается. Вот и сейчас проводница объявила громко, а прощающихся и пассажиров было много рядом с вагоном, что поезд отходит через пять минут.
– Ну что, время прощаться? – сказал отец.
– Да, – грустно подтвердила Екатерина и подошла хоть на полшага, но ближе к родителям, – пока папа, – она обняла отца и он обнял ее, – пока мама, – они обнялись с матерью.
Если эмоции с отцом были более сдержанные, то с матерью они обнимались долго, крепко и близко.
– Ну все, все, Катюша. Иди, – сказала мама, когда сама закончила объятия с дочерью, – пора, – она поцеловала дочь.
– Пока, – Екатерина сама потянулась к отцу.
– Пока, Катя, – он поцеловал ее в щеку, а она его.
Она отвернулась от родителей и пошла к вагону. Она шла небыстро, оборачивалась и видела родителей, которые махали ей рукой, но ей показалось, что до вагона она дошла слишком быстро. А дальше, в один момент, широкий шаг отделил ее и их. А через несколько секунд, когда она шла к своему купе, поезд толкнулся и пошел в направлении Санкт-Петербурга, оставляя за собой Москву.
«Отправился от родителей к брату».
Вернувшись в купе, она застала там уже трех человек. К пожилому мужчине прибавились женщина средних лет со злым и одновременно с тем красивым лицом и ее, судя по всему, дочка или внучка, Екатерина не могла понять. Девочке было лет десять-двенадцать.
– Здравствуйте, – сказала Екатерина как вошла.
– Здравствуйте, – сказала женщина, а следом за ней поприветствовала ее и девочка. Они сидели как раз на месте Екатерины.
Екатерина присела рядом с дедушкой, которой уже был в очках и читал какую-то тонкую книжку.
– Я Алла, – представилась женщина, положив руки на стол, – а это, – она обняла девчушку одной рукой и прижала к себе, – Нина, моя дочь.
– Очень приятно, Екатерина, – кольца на безымянном пальце правой руки у женщины не было.
«Да и на левой нет».
Мужчина заложил страницу закладкой, положил книгу на стол, а на книгу очки, и тоже представился.
– Денис Антонович, – сказал он, повернув голову к Екатерине, – приятно познакомиться.
– Взаимно, – с улыбкой сказала Екатерина.
Девочка зевнула и ее мама не могла этого не заметить.
– Вы не против, если мы переоденемся на ночь? – спросила она, больше обращаясь к мужчине.
– А, конечно, конечно, – он встал с полки и направился к выходу из купе.
– Я вам тоже не буду мешать, – сказала Екатерина и вышла следом из купе, закрыв за собой дверь.
Они встали рядом перед купе.
«Смотрю, популярно здесь общаться (она посмотрела налево и направо, где стояли несколько пар собеседников)».
– Значит, вы едете в Петербург, – сказал мужчина, чтобы начать диалог.
– Да, – подтвердила Екатерина.
– Много вещей у вас для путешествия, – с улыбкой заметил он.
– Да, придется пробыть в городе на Неве довольно долгий срок. А у вас наоборот вещей немного.
– Да у меня их нет практически, – сказал пожилой мужчина и посмеялся, кротко улыбнулась и Екатерина, – нет надобности.
– На день? Или наоборот, на день были в Москве?
– На день в Петербург. На кладбище, – уже с грустью в голосе сказал он, а потом Екатерина увидела грусть и в глазах.
– Извините, – сказала Екатерина и опустила голову.
– Да ничего. Хотите я вам расскажу о них? – уже воодушевленно сказал он.
«Нужно выслушать. По нему видно, что он хочет это рассказать. О своей семье что ли он будет говорить?».
– Конечно, я вас выслушаю, – сказала она очень скромным тоном, пытаясь передать, что ей не безразлично, но и интонацией, что ей интересно, она, конечно, не могла говорить.
– У меня там похоронены жена и дочка, – «точно о семье», – они умерли в сорок втором году. В самом его конце. Я тогда был солдатом, защищали мы все город Ленинград. И я говорю не про военных, не только про военных. А про детей, про стариков, про больных, про женщин. Конечно, в семье не без урода, но такие были очень редко там. Я про грабежи, мародерство и тому подобное. Вот и моя жена и дочь оказались в Блокаде. Вообще, женщинам была уготована самая трудная участь в этой войне. Всем женщинам, всех стран и государств, которые принимали участие в войне. А умерла моя семья банально по тому времени – от голода. Их отправили в госпитали, но они были такими…это страшно. Представьте, когда, – он показал руками от головы до пояса, а дальше сделал продольное движение, будто говоря «и ниже», – ваша кожа обтягивает ваш скелет. Это так и было. Вы буквально видите кости, ребра, череп, на котором уже нет волос. Обтяните плотно кожей макет скелета человек из класса биологии, вставьте ему глаза, только которые уже практически безжизненны, зубы можете не вставлять, не у всех они оставались, и вы увидите что такое Алиментарная дистрофия третьей степени. Но вы будете знать, что это скелет, а не человек. Он не одушевлен. Вот такие были и люди тогда, в том городе. Не все, конечно не все. Но так они умерли. Мои близкие. Мне остался только их прах, который я оставил в квартире, и сказал себе, что если не умру, если бомба не сотрет к черту дом, где я «их» оставил, то я их похороню. Как видите, дом устоял, а я выжил, хоть и был ранен не один раз, но не смертельно каждый из них. И знаете…тогда, когда такое происходит, когда такое видишь…это больно, но это не боль утраты, не боль скорби, это боль злобы. Ленинград тогда, нет, он не умирал, а жил! Как он жил…я не могу понять до сих пор. И, наверное, не пойму никогда, что все мы сделали, особенно жители отрезанного города. И фашисты не понимали, когда слышали в этом, как казалось, мертвом городе, музыку, когда люди умирали, но не сдавались, когда они жили! Они просто, – он сказал грубо, – от такого. Сами вспомните фильм «Блокада». Будрайтис там все это сыграл просто блестяще! И знаете, такое и правда, никогда не выходит из головы. Я говорю о себе, но уверен, что у большинства все также. И порой, чаще всего ночью, во снах, я вновь вижу моя жену, дочь и знаете как выглядит этот сон? Сначала они гуляют в цветущем парке, везде зелень, светит солнце, а потом миг, – он провел указательным пальцем перед собой быстро слева направо, – и они уже ползут ко мне такими, какими я их видел последний раз, по снегу, – он сделал паузу и устремил свой взгляд в окно.
В этот момент женщина открыла дверь купе.
– Мы закончили, – сказала она.
Екатерина только кивнула в ответ и женщина прикрыла дверь.
– Потом я женился второй раз, – продолжил мужчина, смотря на темноту за окном идущего поезда, – у меня двое детей. Снова, кстати, девочки, – когда он это говорил, он повернул голову к Екатерине и улыбнулся, затем снова стал смотреть в окно и продолжил, – так что цените! Цените и помните то, за что воевали люди, за что терпели насилие женщины, за что умирали дети. Если бы у меня была возможность что-то одно изменить в жизни людей…я бы к чертовой матери уничтожил всё оружие на Земле, – он поднял глаза на Екатерину, – и сделал бы так чтобы никто никогда не смог его производить.
– К сожалению, войны – это деньги. И очень часто те, кто их затевает, эти войны, о людях думают в последнюю очередь. Если думают о них вообще, – вставила тихо и грустно Екатерина.
– Согласен с вами. Сейчас этот действительно, просто деньги. А главное то, что всем на это плевать.
– Знаете, я впервые общаюсь с участником войны вот так…близко. Мне кажется, что вы могли бы рассказать еще очень очень многое.
– Конечно, – он сделал паузу и сказал четко и жестко, – могу, – а затем всем телом повернулся к Екатерине и посмотрел ей прямо в глаза, – но я думаю, что вы не захотите слушать обо всём этом Много снято достойных фильмов в Советском Союзе об этом. Война рассмотрена с различных сторон и разными взглядами. И они все, эти фильмы, книги, правдивы, честны. Но. Запомните одно – все было гораздо страшнее.
Екатерина вмиг вся вздрогнула.
– Есть что-то, что навсегда остается здесь, – он указал на голову, – что нужно пережить, чтобы ощутить всецело. И если люди об этом когда-то забудут, скажут чтобы все это ерунда, особенно жители стран, переживших это…цикл повторить, только кровавее, страшнее, ужаснее.
Екатерина стояла и не двигалась. Кроме них в проходе была еще одна пара мужчин в самом конце вагона, которые яростно что-то обсуждали.
– Спасибо вам, – только и смогла она сказать сейчас.
– Когда я вижу таких девушек как вы, то я не беспокоюсь за то, что память об этом всем не умрет. Надеюсь, что в нашей стране осталось большенство именно таких людей. Главное, не забывать это, но и шибко праздновать и делать что-то глобальное , делать из этого великое торжество тоже нельзя. Хоть это и победа, великая победа, без преувеличения. Но в первую очередь это боль, это страдания, которые пережили люди. Праздник скорби и радости. Но больше все же скорби, а лишь потом радости. И я надеюсь, что больше никогда не увижу танки на площади Урицкого.
– Вы говорите абсолютно также, как и считаю я сама, – тут Екатерина решила сменить тему, – вы спать пойдете?
– Я плохо сплю в поездах, честно вам скажу. Зачем я беру такой поезд, если все равно почти не сплю? – угадывая вопрос Екатерины, сказал он, – я не знаю. Может, это связано с историей, может еще с чем-то. Но поезд удобен своим временем, это правда.
– Ну вы ведь ляжете? – с заботой, которая появилась сама не понимания откуда, спросила Екатерина
– Конечно. И кимарить буду. Но полноценно спать я не могу.
– Понимаю.
– А вы как спите в поездах?
– Крепко. Я привыкла, потому что, практически, только на них и езжу. Извините, вы подождете? Я переоденусь и выйду снова.
– Конечно.
– Спасибо.
Мужчина отвернулась к окну, а Екатерина открыла дверь купе. Над верхней полкой горел свет, там женщина лежала и читала, а над Екатериной сверху уже спала девочка. Екатерина старалась как можно тише достать вещи, но когда так тихо, то это сделать проблематично. Она достала из сумки спальную футболку и шорты. Быстро переоделась, повесила вещи на крючок. Лифчик она не стала снимать. И через несколько минут снова вернулась к мужчине, который сразу развернулся, как услышал открывающуюся дверь купе. На ней была белая, довольно свободная, футболка и светло-желтые шорты, которые доходили до середины бедер. Ходила она босоножках. Они снова стояли рядом.
– А сколько вам лет? – спросила Екатерина, прижимаясь спиной к перекрытию между окнами.
– Восемьдесят пять лет.
– И все это время вы так и ездите в Петербург?
– Да. После войны я вернулся к родителям в Москву, остался жить там. Жену и дочку навещаю на кладбище два раза в год. Зимой, когда они умерли. И летом, когда родилась наша дочь. Из года в год. Один раз зимой не смог несколько лет назад. Операция была, а затем восстановление.
– Вы очень бодро выглядите, – заметила Екатерина искренне, потому что внешность выдавала его годы, но движения его, то, как он говорит в восемьдесят пять лет заслуживало уважения.
–
Спасибо, – смущенно улыбаясь, поблагодарил он, – знаете, стареть никогда не хочется
.
И главное, ты в это не веришь! Ты идешь в двадцать, тридцать, даже сорок лет, смотришь на стариков и думаешь: «Ну я точно таким не буду. Я исключение. Я всегда буду таким, как сейчас». А потом идешь ты все медленнее, каждое движение дается труднее, организм делает позывы…и ты понимаешь, что стареешь также, как стареют все вокруг. Знаете, вот у меня была кошка, у нас с женой, которая сейчас со мной. Она долго жила и умерла в восемнадцать лет по ихнему, кошачьему. Это очень долго. Но знаете, как она умирала? Я предлагал жене ее усыпить, но она не в какую этого не хотела. Мы уже жили вдвоем, дочки съехали, – он сказала это предложение так быстро, что Екатерина не сразу поняла, – она умирала как человек. Кошка умирала как человек! Она только лежала, извините за подробности, какала и писала под себя. Она кричала, когда ей было больно, даже слезы! Я впервые увидел кошачьи слезы. Ей делали уколы специальные, обезболивающие,
– слово «обезболивающие» он произнес как «обесбаливающие»
, – она была в другой от нас с женой комнате. И знаете, что в итоге произошло. Тогда…я такого не ожидал. Мы с женой утром просыпаемся, а она лежит на полу перед нашей кроватью. Свернулась в клубок и положила голову на передние лапы. Уже мертвая. Вы представьте, она из последний сил как-то дотелепалась до нас! Легла рядом с нами, как раньше. Пришла к хозяевам, к тем, кто заботился за ней. И умерла, – он вдруг усмехнулся и с ироничной улыбкой и интонацией сказал, – ухаживали, ухаживали, а смерть все равно проспали, – затем продолжил уже с той же интонацией, как говорил ранее, – просто мне этот эпизод запал так сильно в жизнь. У всех все происходит одинаково. Обезьяны в джунглях будут умирать также как и люди. И наоборот
.
Повисла пауза. Екатерина не могла и не знала, что сейчас сказать.
«Да и нужно ли сейчас что-то говорить?»
– Вы извините, что я так много о смерти сегодня.
– Ничего страшного. Вы мне открыли новое, чего я не знала ранее.
– Вы, наверное, хотите спать? – поинтересовался мужчина.
– Да знаете, ваши рассказы так затягивают, что, честно, сон пропал, если он и был, – она улыбнулась.
Собеседник улыбнулся ей в ответ.
– Если вас что-то конкретное интересует, то вы спрашивайте, не стесняйтесь.
– Спрошу, – Екатерина ненадолго задумалась, – а вот вы можете сказать, за что вы воевали? Конкретно вы, – она указала рукой на своего собеседника.
– За что я воевал? Я воевал за людей, которые мне дороги, за свою страну, с великой историей, страну, которая дала миру множество писателей, художников, композиторов. Но в первую очередь все же, я воевал за самых моих близких. За жену, за дочь, за родителей, и за близких друзей. Это был мой стимул. Оставить их я мог только, если бы умер.
– Какие люди были рядом с вами на войне? Я имею ввиду солдат, товарищей.
– Абсолютно разные. Как и в жизни. Вот там были все. И те, кто получал нескрываемое удовольствие от того, что мог убивать. И такие, которые были настолько безрассудны, что почти всегда расплачивались за это пулями врагов. Были и те, кто прятался за спины других и выживал. Разные были, но, конечно, большенство нормальных, приличных людей. Да и война меняет людей очень сильно. Психологически для некоторых это очень трудно. Самострелы тоже были. Было все. Все были хороши. И нацистские солдаты, и советские. Но никогда нельзя всех грести под одну гребенку. Я еще раз скажу, что было абсолютно все и были абсолютно все. С обеих сторон.
– Понимаю.
Они говорили еще долго. Екатерина потом стала больше раскатывать о себе, о родителях. Были в их общении и моменты, когда они смеялись, были и грустные. Главное, что было – это такое откровенное, близкое общение, которое Екатерина никогда не испытывала с посторонними людьми.
Она сходила в туалет и вернулась в купе лишь около трех часов ночи. Девочка спала тихо, а женщина совсем чуть-чуть похрапывала. Екатерина легла на полку, но глаза сами не могли закрыться. Ее переполняли эмоции, чувства, возбуждение после такого общения. Они сейчас не могла четко думать, но и спать тоже не хотела.
Через какое-то время вернулся мужчина, они тихо пожелали друг другу доброй ночи. Они могли общаться и дальше, но не стоя в проходе. А здесь в купе они были уже не одни. Она знала, что он не спит, но общение продолжать было невозможно здесь.
«Ехали бы в купе одни, то всю ночь могли бы проговорить, но и так…много для меня нового именно из, как говориться, первых уст. Жаль, что завтра мы уже разойдемся и больше, наверное, никогда не встретимся. Может, попробовать утром обменяться адресами и телефонами? Посмотрим. За такие встречи я благодарна жизни».
Но физика организма постепенно брала свое и глаза начали слипаться. Скоро Екатерина уже спала под мерный стук колес идущего в Санкт-Петербург фирменного поезда.
ЧАСТЬ 2
ЛЕНИНГРАДСКАЯ ОБЛАСТЬ
Александр вынырнул из под воды и поплыл дальше от берега. Погода была пасмурная и все небо было серым, а порой шел мелкий дождь. В такой день народу на пляже озера не было.
Уже пятый день Александр и Елизавета отдыхают в пансионате в Ленинградской области. Но погода их не радует. Половину отдыха они уже провели, но температура и погода радовали их только первые три дня. Дальше пошли дожди и наступило небольшое похолодание. Однако это не мешало Александру каждый день плавать по несколько раз. Вот и сегодня вечером, он плывет все дальше от берега. Елизавета же заходила в воду в такую погоду один раз, днем.
Находится сейчас в воде было для Александра одним удовольствием. В ней было тепло, потому что за теплые дни, которые долго стояли, она прогрелась, да и сейчас было пасмурно и хмуро, но не холодно. Прохладнее, по сравнению с тем, что было, но не холодно.
«Не знаю что нужно людям еще (он плыл брассом, удаляясь от берега). Не юг все же. Классная вода, для Петербурга тем более. Что еще нужно для кайфа?»
Вскоре он развернулся и поплыл в обратном направлении. С берега ему улыбался и махала рукой Елизавета. Он помахал ей в ответ. Было небольшое волнение и, когда он занырнул, то под водой было так тихо и спокойно, что не хотелось вновь подниматься наверх. Окуни, плотва, лещи проплывали перед ним или глубже, а некоторые просто «стояли» у самого дна.
«От сюда все мы и вышли. Сюда и вернемся».
Но через какое-то время, как бы не хотелось, а все же пришлось выныривать обратно. И он вновь оказался в громком, суетливом мире на поверхности.
Когда он был уже недалеко от берега, неожиданно волна ударила сбоку и он немного захлебнул воды. Он остановился и стал откашливаться. Все это длилось несколько секунд, но в такой ситуации хочется, чтобы закончилось как можно скорее. Прокашлявшись и сплюнув он продолжил движение к берегу и через минуту уже выходил, находясь по щиколотку в воде.
– Словил огурца? – спросила Елизавета, подавая ему полотенце.
– Есть немного. Пью до дна, – улыбаясь ответил Александр, вытирая лицо и тело.
– А муж мой в море, – в такт песни, написанной Александром Кутиковым и Андреем Макаревичем подпела она, только со словами, переделанными в народе, – пускай его смоет волна, пускай ему не везет, – и засмеялась.
– Вот значит, как вы ко мне относитесь? – улыбаясь, сказал Александр, возвращая полотенце.
– А ты как думал, – она обняла его и поцеловала в щеку.
Александр взял шорты и пошел переодеваться. Шорты внутри были с сеточкой, поэтому в них спокойно можно было ходить и без трусов.
Вернувшись к жене в шортах и с плавками в руках, он помыл ноги от песка, надел шлепки и футболку и они, под руку, пошли вдвоем в номер. От озера до корпуса было не больше двухсот метров.
Сам пансионат располагался примерно в ста двадцати километрах от города и был окружен хвойным лесом. Дышалось здесь так хорошо, воздух был так свеж, что было одно наслаждение. Тихо, спокойно, особенно после суетливого города. Они вдвоем отдыхали здесь от всего. От работы, от домашних дел. Гуляли, купались и плавали, играли в бадминтон и, если были свободны столы, то в настольный теннис или бильярд. Не нужно было готовить, потому что завтракали, обедали, и ужинали они в столовой, где очень хорошо и вкусно кормили, да и порции были довольно большими.
