Георгий Апальков
Записки мертвеца
– Нравится? – спросил он с сарказмом, которого я не услышал.
– Ага, – ответил я, улыбаясь.
– ТАК ПОСТОЙ ЕЩЁ ДО ВЕЧЕРА ТУТ, БОЕЦ, ПОРАЗГЛЯДЫВАЙ, А ОСТАЛЬНЫЕ ТЕБЯ ПОДОЖДУТ!!! – наорал на меня он.
– Виноват, товарищ прапорщик, – ответил я и поспешил покинуть помещение.
Снаружи меня встретила Ира, и мы похвастались друг перед другом обновками, точно закадычные подружки после рейда по магазинам одежды.
– Мне укороченный достался, – сказала она.
– Он чуть полегче, наверное. Может, такие специально решили вам дать.
– Кому «вам»?
– Ну, девчонкам.
– Он легче-то, может, на пару граммов всего. Да и остальные тоже разные получили. У многих девок такие же, как у тебя.
Я снова принялся рассматривать свой автомат, повернув его к себе. На прикладе я заметил нацарапанную надпись, прочитать которую мне удалось только поднеся оружие поближе к лицу. Надпись гласила: «Мы больше не волки».
– Нет. Таких никому больше не досталось, – сказал я.
– Что там написано?
– Да так. Из Высоцкого, вроде, что-то.
День 97
Вслед за вчерашним тёплым бельём, сегодня нам выдали чистое обычное. Я начал ценить этакие маленькие радости. Например, суп с мясом на обед, лишний час отдыха или вот – чистое бельё, всё ещё пахнущее тем, в чём его стирали.
Холода, похоже, наступили всерьёз и надолго. Снег ещё не лежит: вместо него на дорогах грязная, мокрая каша, но ещё чуть-чуть, и всё будет. Конечно, лучше и удобнее всего было бы дождаться трескучих декабрьских морозов, чтобы наверняка. Но люди в городе не смогут так долго ждать. Бог знает, как они сейчас там согреваются, при нынешних-то температурах. Электрические обогреватели теперь, наверное, на вес золота. Что будет, если все они осядут не в тех руках? Хорошо, если у части выживших такие обогреватели окажутся дома. Остальные же, у кого их нет, ринутся в магазины бытовой техники за спасением от холодной зимы. Что если там, вместо спасения, они найдут таких же ушлых пацанов, какие захватили продуктовые магазины и супермаркеты в самом начале? Контроль над базовыми благами цивилизации теперь означает безраздельную власть над людьми, у которых этих благ нет. Как по мне, так лучше уж никакой власти, чем кучка ублюдков, требующих бог знает, чего за доступ к тому, что они силой подмяли под себя. Потому, чем скорее начнётся вся наша операция, тем лучше. Хочется, чтобы мне повезло, и меня отправили куда-нибудь в мой район. Охота повстречаться с теми ребятами из Радуги и познакомить их с моим новым чёрным другом, со странной надписью на прикладе.
День 98
Сегодня меня поставили в первый в моей жизни наряд. Я заступил в патруль, и сейчас пишу эти строки прямо на улице, в свете закатного солнца. На свой участок я заступил в паре с рядовым Лопатиным – вечным патрульным. Господи, какой же он тупой… Достаточно тупой, чтобы козырять при любом удобном случае своим сроком службы и напоминать, что он-то пробыл здесь на неделю или на полторы дольше, чем я. И к присяге-то его привели раньше! И в школе-то у него военная подготовка была, и службой в армии-то он всегда интересовался, поэтому его раньше прочих стали ставить в наряды! Иногда рядом с ним становится по-настоящему тяжело. У меня и раньше случались подобия маленьких конфликтов и разногласий с сослуживцами по учебной роте, но то – ерунда. В конце концов, я всегда отдавал себе отчёт, что настоящая причина нашего конфликта с кем бы то ни было – это наша общая напряжённость от всей окружающей обстановки. Поняв, что с любым человеком, застрявшим здесь, у нас есть много общего, я стал легко сводить на нет любые конфликты. Но здесь… С этим уродом у меня нет совсем ничего общего. Он до ужаса тупой, с ним невозможно говорить вообще ни о чём. Иногда хочется ему вдарить. Желание это, правда, отшибает напрочь, едва я вспоминаю про жестокость наказания за любые формы рукоприкладства. Старков выразился предельно ясно, когда обозначил правила на этот счёт:
– Любой солдат, пойманный на рукоприкладстве, сразу же попадает в дисциплинарную роту, выход из которой нужно заслужить, – говорил он на одной из вводных поверок, много дней назад, – Весь командный состав роты, в которой было допущено рукоприкладство, получает выговор. Три выговора для командного состава будет означать зачисление в ряды дисциплинарной роты на командную должность.
Само собой, по этой причине командиры рот стремились заминать любые случаи членовредительства в своих подразделениях и не докладывать о них вышестоящему командованию. Однако по этой же причине наказание, которому подвергали рукоприкладствующих их непосредственные командиры, было на порядок строже.
Лопатин возвращается с обхода. Дальше – моя очередь прочёсывать наш километр, а значит записи придётся свернуть до завтра. Не хватало ещё, чтобы этот идиот увидел, как я пишу дневник в наряде и доложил кому-нибудь.
День 99
Исторический день, пожалуй. Сегодня полковник Старков на общем построении анонсировал, наконец, начало операции. Дисциплинарная рота и роты первого эшелона, что бы это ни значило, отправятся к границе города завтра. Первой в него войдёт дисциплинарная рота в сопровождении манёвренной боевой техники. Видимо, в виду здесь имеются всяческие бронемашины с пушками. Их задачей будет зачистить основную массу мертвяков в центре. Они, по соображением Старкова, к нынешнему моменту уже должны были стать в достаточной степени малоподвижными. Ночные холода, по его разумению, должны сначала замедлить, а после – вовсе обездвижить ходячих трупов. Если всё так, то, похоже, этой зимой люди по всей стране будут спасены: зима у нас почти везде, как известно, ужасно холодная. Но что будет с остальным миром? С теми жаркими странами, например, в которых проживает чуть ли не половина населения земного шара – а то и больше? Неужели лето теперь из поры радости и веселья превратится в самое опасное время года, когда мы будем сдерживать натиск голодных зомби из-за южных границ? Или, может быть, их мертвецы тоже когда-нибудь… вымрут? В конце концов, никакая плоть не вечна.
Ладно, рано обо всём этом думать. Да и ни к чему: не моя это забота. Что нужно сделать лично мне – так это как следует подготовиться к предстоящему походу. У Иры, кстати, с этим проблем нет: она уже давно, с самой присяги, сидит и только и ждёт возвращения в город. Из неё вышел настоящий боец.
День 100
Не знаю, думал ли Старков о том, что начинает операцию в юбилейный день апокалипсиса. Или, может, у него какое-то своё времяисчисление? Так или иначе, ранним утром первые колонны отправились в город. Мы все провожали их. Многие выглядели бодро, кто-то – встревожено. В строю дисциплинарной роты я увидел ефрейтора Абидина и узнал многих из тех, с кем сидел тогда в спорткомплексе и ждал, пока с ними разберутся. Абидин выглядел угрюмо и задумчиво, но, в общем и целом, ему, похоже, по-прежнему было на всё наплевать. Трудно сказать наверняка, но похоже, он тоже не самый умный человек на этом свете.
Полковник отправился вместе с первой партией. Наверное, таким образом он хотел вселить боевой дух во всех остальных. А может, хотел пожать лавры героя-освободителя, выжав из них максимум. А может, хотел лично убедиться в том, что всё пойдёт по плану. А может – всё вместе. Мы остались здесь с несколькими его заместителями. Не похоже, что в отсутствие верховного начальника Знаменское ждёт разброд, хаос и анархия: остальные командиры пуще прежнего теперь держат нас всех в ежовых рукавицах. Оно, полагаю, и правильно.
Как только придёт приказ от Старкова, вторая группа отправится заходить в город. Основу её будут составлять машины с всевозможным имуществом. Когда первая группа справится с зачисткой пути к зданию администрации, займёт его, сделав из него новый штаб, тогда и настанет время выдвигаться. Все машины уже загружены и готовы, кроме тех, которые повезут людей, само собой. За один рейс они всё не отвезут, поэтому, как только придёт приказ на выдвижение второй группы, для нас тоже работы значительно прибавится.
День 101
О занятии здания администрации объявили только вечером, на общей поверке. В это время я уже был в наряде, и новость мне принесла Ира. Она сказала, что утром на посту нас сменят девушки. Нас же отправят на погрузку имущества, осуществлять которую нужно будет очень быстро. Ох, и представляю я себе, что завтра будет с моими руками, ногами, спиной и всем остальным!
День 102
Рука буквально дрожит. Трудно держать карандаш. Мы всё загружали и загружали эти Уралы, но они всё возвращались и возвращались. Было тяжело, но мы справились. Те, кто получает новости из города, говорят, что мертвяки попадаются разные… Ай, к чёрту всё это, потом расскажу, как мышцы отойдут: совсем не могу писать. Больно.
День 103
В общем, некоторые городские мертвяки и впрямь еле живые, как и предсказывал Старков. Мертвяки – еле живые, н-да… Словом, движения их скованы, и по ним заметно, что двигаются они из последних сил. Собственно, подобное я уже видел, когда проезжал через центр: изувеченные, обгоревшие заражённые вели себя спокойнее, нежели их целые и невредимые сородичи. Но тут в дело вмешался ещё и холод, со временем замедляющий даже тех, на ком до превращения не было ни царапины. Это хорошая новость.
Плохая новость заключается в том, что за всё это время абсолютное большинство мертвяков на улицах сбились в огромные стаи. В этих стаях до костей промерзают только те, кто находится снаружи, во внешнем слое этого гниющего пирога из человеческого мяса. Чем ближе к центру толпы – тем теплее, соответственно и мертвяки там самые живучие, сильные и выносливые. Плюс, есть ещё зомби-одиночки, застрявшие в квартирах и впавшие в подобие анабиоза. Стоит их разбудить, как они с новой – ещё большей, чем прежде – силой набрасываются на того, кому не повезло оказаться рядом. Однако, то лишь обрывочные сведения, доходящие до нас опосредованно: от высоких командиров к командирам пониже, а от них – к нам, сидящим на лавочках у подъездов домов-казарм и жадно обсуждающих каждую новую подробность. Впрочем, всем нам вскоре предстоит лицом к лицу столкнуться с тем, о чём мы пока только говорим.
В рядах первых двух групп уже есть потери. Самые высокие – в дисциплинарной роте. Вроде бы, в какой-то момент бойцов оттуда должны-таки перевести в обычные подразделения. Не знаю, какая у них там система, и сколько героических подвигов каждый провинившийся солдат должен совершить, чтобы заслужить перевод. Так или иначе, меня это не касается и, надеюсь, никогда не коснётся.
День 104
В наших рядах случилась небольшая перестановка. Наши взводы и отделения подверглись небольшому переформированию, но зато теперь состав у нас совершенно точно такой, в котором мы и будем заходить в город, и в котором нас там будут задействовать на задачах. Мы с Ирой слёзно просили капитана Смирнова, который и после присяги остался нашим командиром, определить нас в одно отделение. На удивление, Смирнов так и сделал. С остальными отделениями он поступил схожим образом: сформировал их на основе личных взаимоотношений. Видимо, он считал, что друзья и подруги будут тщательнее прикрывать друг другу спину. Насчёт этого – не знаю. Думаю, что чувство боевого товарищества не зависит от личных привязанностей. Я на дух не переношу Лопатина, которого, ко всему прочему, ещё и подсунули в наше отделение. Но я совершенно точно не брошу его в беде и выручу его, если он попадёт в передрягу, так же как выручил бы любого другого. Конечно, заботиться о его благополучии я буду значительно меньше, чем об Ирином… Хм, странная, всё же, у Смирнова система. Но, может быть, где-то она имеет смысл.
День 105
Штаб на том берегу реки давно обустроен. Первые группы намереваются занять радиостанцию и здание местной телекомпании, чтобы проинформировать горожан о происходящем и призвать их оказать всяческое сотрудничество войскам в борьбе с мертвецами и уличными бандами. Мы могли бы здорово им во всём этом помочь. Потому я и не понимаю, чего мы здесь сидим и ждём? Смирнов разводит руками: мол, приказа не было, значит – сидим и не ропщем. Впрочем, я особенно и не беспокоюсь. А вот Ира уже вся исстрадалась. Не понимаю, чего она хочет. Говорит одно, но на самом деле… Не знаю. Думаю, что она до сих пор лелеет надежду ещё раз увидеть родителей. Пусть и уже мёртвыми.
День 106
Радиостанция и телецентр под контролем. Завтра они пустят сообщение для населения, которое, как я понял, будет повторяться по кругу. Может, со временем найдут какого-нибудь бывшего новостного диктора и посадят его перед камерой, чтобы он круглосуточно освещал успехи наших войск в деле освобождения города. Эх, где сейчас Захар – тот ди-джей с Фаренгейта, – когда он так нужен? Наверняка уже где-нибудь за полярным кругом: ушёл по реке вместе со своими друзьями. И моим парамотором, кстати! Хитрый жук. Но, в общем-то, винить его не в чем: его жизнь – его решение.
Любопытно ещё, как там дела в Надеждинском. Закончили ли они тот супер-забор вокруг деревни? Как всё складывается у Сергея, Кристины и Юли? Надеюсь, с ними всё хорошо.
День 107
Сообщение уже в эфире: и по радио, и по телевизору. В нём кто-то с неплохим голосом – должно быть, специально отобранный по этому критерию солдат, – говорит о том, что нужно делать людям, чтобы спасти себя от шальной пули на улице во время будущей зачистки кварталов, а также – что делать, чтобы спасти себя от холодов до тех пор, пока не будет введена в строй хотя бы часть городских теплоэлектростанций. Было там и обращение к тем, кто воспользовался хаосом на улицах и прибрал к рукам то, что им не принадлежит. Мародёрам и прочим бандитским группировкам рекомендовали складывать всё имеющееся у них оружие сразу же, когда солдаты войдут в их квартал, во избежание всевозможных недоразумений. Полный текст приводить здесь не буду: уж больно это долго.
Среди прочих новостей – часть людей в городе была направлена на деблокирование группы, застрявшей на атомной электростанции в соседнем городе. Тот городок, видимо, тоже в последствии ждёт зачистка. Но пока отправка части солдат на задачи из города означает, что вскоре – буквально со дня на день – должен прийти приказ от Старкова о нашей отправке в городскую черту. Наконец-то.
Тринадцатое ноября. Сто восьмой день с начала вымирания.
Ну, вот и всё. Завтра мы отправляемся в путь. Последние приготовления мы закончили сегодня днём: загрузили в машины всё то, что от нас требовал городской штаб и передали посёлок полностью в руки тех, кто останется в тылу. Последнее, строго говоря, касалось только командного состава: мне-то, понятное дело, передавать здесь было нечего и некому. Разве что, нашу квартирку, которая теперь останется пустовать, но в Знаменском хватает и других квартир, в достаточной степени обжитых теми, кому и дальше предстоит в них жить.
Ира готова. Я – тоже. Мне немного страшно. Ей, полагаю, тоже, хотя она всеми силами стремится этого не показывать. Интересно, что бы мы оба сейчас делали, если бы остались в Надеждинском? Наверняка нас ждала бы спокойная, идиллическая жизнь в райском, в сравнении со всеми остальными местами, уголке. Ходил бы я на работу, строил бы этот бесконечный забор, а вечерами – попивал бы с Сергеем чей-нибудь самогон, довольствуясь тем, как распорядилась со мною судьба в эту трудную для всех прочих годину. Если бы не Ира, та жизнь меня прежнего вполне бы устроила. Она, тем не менее, показала мне альтернативу. Жизнь, преисполненную опасности, но в то же время и преисполненную смысла. Кого я спас бы от лап заражённых, сидя себе там, в Надеждинском? Только самого себя. Кого я спасу, отправившись в город на зачистку его от заражённых и от уличных банд? Возможно, никого: даже себя не уберегу. Но я, во всяком случае, попытаюсь сделать то большее, на что, я уверен, я способен; то, зачем и живёт на свете человек.
Надеюсь, что не умру там в первый же день. Надеюсь, что когда-нибудь продолжу вести эти записи и расскажу обо всём том, что ещё только приключится со мной на другой стороне реки. Надеюсь, что мне снова удастся хотя бы краем глаза увидеть свой дом. Надеюсь, что, когда всё закончится, у нас с Ирой будет всё хорошо. Надеюсь… Не знаю, что ещё добавить. Просто надеюсь на лучшее.
КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ
ЧАСТЬ IV
Запись 19
Славно, что, всё же, появилась возможность сесть, как следует воспроизвести произошедшее в голове и всё подытожить. Мне этого не хватало. Есть время ещё и на то, чтобы взглянуть на старые записи уже новыми глазами. Какой же длинный выдался путь. Как же всё вокруг изменилось за это время. Когда я перечитываю первые заметки в моём уже порядком поистрепавшемся дневнике, желание поскорее продолжить писать охватывает меня с головой. Страниц чистых, правда, осталось совсем немного. Любопытно: история моя тоже должна совсем скоро подойти к концу. Главное – успеть зафиксировать её здесь, чего у меня вполне может и не получиться, если я, как и раньше, буду растягивать эти бесконечные вступления и преамбулы. Поэтому к чёрту их. Пусть здесь – во всяком случае, в этой заключительной части дневника – останется только то, что на самом деле имеет смысл. То, что действительно важно.
День 109
Мы прибыли в город рано утром. Было ещё темно. С самого начала мы попали в бесконечный водоворот выгрузки всевозможного барахла из Уралов, приехавших вместе с нами. Я охотно брался за всё, что мне поручали, и каждое новое, даже самое дурацкое поручение воспринимал как миссию. В конце концов, Уралы были опустошены, и дальше хламом занялись уже другие люди.
Позже Смирнов построил нас на центральной площади и ушёл, по всей видимости, докладывать о нашем прибытии Старкову. Мы остались стоять там, в предрассветных сумерках, под лёгким утренним снегопадом. Вокруг нас суетились солдаты, уже пробывшие здесь какое-то время. Кое-кто из нашего строя стремился уличить момент и расспросить этих ребят хоть о чём-нибудь: как здесь вообще дела, что происходит, и как продвигается вся операция. Солдаты в массе своей отмахивались от расспросов и продолжали самозабвенно сновать туда-сюда, занимаясь порученными им такелажными работами, но кое-кого всё-таки удавалось тормознуть на минутку-другую при помощи дармовой сигаретки. Сам я не интересовался ничем, что могли бы поведать здешние бывалые. Я стоял и наслаждался погодой: упивался морозной свежестью, перемежавшейся с целой симфонией других запахов. Выхлопные газы, дым чьих-то сигарет, мокрая древесина, порох и лёгкий флёр чего-то илисто-травянистого, доносившегося, наверное, с реки. Всеми фибрами души я чувствовал, что стою на нулевой отметке новой главы своей жизни. Я предвкушал путь, который мне предстоит пройти здесь и ощущал холод опасностей, с которыми мне совсем скоро предстоит столкнуться. Я думал о том, как со дня на день меня пошлют куда-то туда, во враждебный мир за пределами безопасных и зачищенных кварталов. Пошлют на охоту за смертью и её голодными, мычащими и хрипящими воплощениями. Всё это больше не пугало меня. Теперь одна мысль о нахождении на грани погибели заставляла меня чувствовать себя живее всех живых.
Пришёл Старков и осмотрел нас. Потом провели перекличку, и каждый в нашем строю выкрикнул своё «Я!», услышав собственную фамилию. После нас построили повзводно и по отделениям. Затем полковник что-то долго обсуждал с капитаном Смирновым, стоя в нескольких метрах перед нами. Солнце к тому моменту уже начало восходить, и я смог как следует разглядеть всё вокруг. Мимо этих мест мы проезжали вместе с Ирой и её матерью, когда направлялись на встречу с группой из Фаренгейта. Всего в нескольких километрах отсюда случилась та страшная авария, оставившая Иру сиротой. По лицу Иры было понятно, что только об этом она сейчас и думает. Вот, прямо перед нами – здание администрации, которое мы проезжали тогда и видели на его стенах нелицеприятные отзывы о работе мэра Гросовского на его посту. Надписи эти теперь были замазаны белой краской. Вот чуть позади нас – памятник человеку, монументы во славу которого есть, пожалуй, в каждом городе нашей страны. Статуя вытягивает руку вперёд, указывая на тот маршрут, которым мы ехали в тот роковой день. Только здесь, на площади – суета и шум. Чуть дальше вокруг – относительно тихо. Но теперь – иначе тихо, чем в те дни, когда город был мёртв. Утро ещё не разыгралось, и во многих квартирах – там, где уцелели окна, выходящие на главную улицу города – пока ещё горит свет. Похоже, люди, жившие там всё это время, наконец, дождались спасения.
– К середине дня мне нужно три отделения могильщиков, – сказал Старков Смирнову, и холодный ветер донёс его слова до нас, – Каких-нибудь, которые помоложе, послабее. Пусть привыкнут слегка. Мясца горелого нюхнут. Понял?
– Так точно, та-щ полковник, – ответил Смирнов.
Я сразу понял, что к чему. Сразу стало ясно, что за работа нас будет ждать в первый наш день в городе.
После построения нас отвели в расположение, которое нам необходимо было самостоятельно подготовить к нашему дальнейшему проживанию там. Так, в городе казармой для нашей роты стала гостиница с видом на реку, уборка помещений в которой в последний раз проводилась ещё в июле, ещё – до всего. До обеда нам предстояло приспособить это место для жизни. Само собой, комнаты с выбитыми стёклами никто не занимал. Комнаты, где кто-то умер, тоже распределяли в последнюю очередь. Нам с Ирой достался не самый плохой, но довольно тесный номер. Плохая новость заключалась в том, что вместе с нами в нём поселили и рядового Лопатина. И зачем его только запихнули к нам, чёрт его побери? Наверняка для того, чтобы не оставлять нас с Ирой одних в номере. «Жирно им будет», – так, наверное, решил наш старшина, распределявший комнаты и койки.
На обед была похлёбка, каша из полевой кухни и, внезапно – стакан вина эксклюзивом для каждого в нашем и двух соседних отделениях. На вопрос о том, чем мы заслужили такую честь, капитан Смирнов ответил туманно и несколько зловеще:
– Ещё не заслужили. Заслужите. Это – аванс.
– Трупы сжигать будем, товарищ капитан? – решил спросить я, наплевав на то, что товарищи мои всё ещё обедают. Ира укоризненно посмотрела на меня исподлобья. Лопатин посмотрел озадаченно.
– Какие трупы? – спросил он, жуя хлебную корочку и помешивая остатки супа в своей тарелке.
– Действительно, какие? Откуда бы им тут взяться, да? – иронизировал Смирнов.
Потом он ушёл, и я решил, что доедим мы молча. Но Лопатин не унимался.
– Чё это ты такое прогнал? Кого там сжигать?
– Лопатин, дай поесть, а? – шикнула на него Ира.
– Так интересно же!
– Щас, после обеда, всё поймёшь, – сказал на это я.
На послеобеденном разводе нашему отделению поставили задачу, которую я ожидал: хоронить мертвецов, умерших дважды. Нас отправили в парк аттракционов. Тот самый парк, в котором когда-то давно, проезжая мимо, я видел орду мертвецов, согнанных внутрь этого некогда тихого, пасторального местечка. Я помню, как мы гуляли там с Ирой, катались на каруселях и ели сладкую вату. Давным-давно, в далёкой-далёкой галактике. Теперь же, здесь и сейчас, нам нужно было прибраться в этом самом парке, собрав в несколько равновеликих куч разорванные на части тела убитых заражённых. Но, прежде чем прикасаться к телу, нам надлежало убедиться в том, что тело мертво и не попытается укусить никого из нас за руку или за ногу, едва мы потащим его к одной из куч.
Вид разбросанных тел, оторванных рук и ног, размазанных по асфальту внутренностей для меня тогда уже не был в новинку. Как, впрочем, и для Иры. Тем не менее, после стольких дней и недель сначала в Надеждинском, а потом – в Знаменском, мы слегка отвыкли от этого вездесущего ужаса, и шок, терапию которым для нас намеренно решил устроить Старков, нас, всё-таки, настиг. В особенности он захлестнул Лопатина, который, похоже, ни с чем подобным не сталкивался в своей тихой деревеньке. Он старался не выдавать эмоций, но трясущиеся руки, округлившиеся глаза и одновременно сосредоточенное и отрешённое выражение лица выдавали его. Славно было то, что тогда он, наконец, замолчал, причём – всерьёз и надолго. Всё то время, что мы провели в парке, таская трупы, он не разговаривал. Мы с Ирой говорили, но говорили сугубо о деле.
– Давай теперь вон того.
– Этого?
– Нет, его: который без лица.
– Он точно мёртвый?
– У него лица нет. Конечно мёртвый. Хочешь – пни, проверь.
– Так и сделаю.
Наши отделения постарались на славу. К вечеру трупы в большей части парка были собраны и рассортированы по кучам. За час до ужина настало время запаха. Запаха, который отбил у нас охотку даже думать о еде. Запаха плавящегося жира со сладковато-металлическим привкусом. Мы, наконец, поняли, зачем, уезжая из Знаменского, нас заставили взять с собой эти казённые армейские противогазы. Они помогали, но ровно настолько, чтобы нас, стоявших рядом с кострами из человеческих останков, не рвало каждую минуту. В огне трещали кости. Что-то свистело и порою вспыхивало искрами. Противогаз гасил запахи, но мы всё равно всё видели и слышали, поэтому какая к чёрту разница? То был настоящий крематорий под открытым небом.
Разделавшись с работой, мы вернулись на площадь, чтобы там построиться, дать сержантам доложить о выполнении задачи, а после – со спокойной душой уйти на ужин. Но большим командирам было пока не до нас. Они принимали партию каких-то жалкого вида оборванцев, привезённых к штабу в одном из Уралов. Оборванцев сопровождали бойцы передовых отрядов, среди которых я разглядел ефрейтора Абидина. Мне стало любопытно, был ли он до сих пор в дисциплинарной роте или теперь бросался на амбразуру, уже будучи восстановленным в своём статусе. Любопытство моё сошло на нет, когда и в числе оборванцев я разглядел несколько знакомых лиц.
Та тощая, полуголая девушка, больше походившая на туго утянутый бледной кожей скелет.
Тот парень, в ужасе озирающийся по сторонам, обхватывающий свою шею двумя дрожащими руками и беспрестанно повторяющий одну и ту же бессмысленную фразу: «Я собака. Я собака. Я собака».
Тот другой парень постарше, держащий руки за спиной и угрюмо глядящий в пол так, словно он стремится запомнить положение каждой плитки на тротуаре.
И, наконец, тот, кто тоже держит руки за спиной, но смотрит на всех и вся так надменно и презрительно, словно он приехал туда, где все вокруг находятся перед ним в неоплатном долгу.
Ангелина, Аркадий, Тоха и человек из Восхода.
Конечно, там были и другие люди. Но они не волновали меня. Совсем. Кого-то выносили на носилках, кто-то шёл сам; кому-то конвоиры помогали вылезать из кузова Урала, а кого-то наоборот подталкивали, заставляя шагать быстрее. Так или иначе, сцена была удивительная. Удивительная в первую очередь потому, что я никак не мог поверить в её реальность. Словно бы старый, полузабытый сон на моих глазах становился явью, и бесконечно трудно было – с учётом смертельной усталости за весь день – отличить всё происходящее от галлюцинации.
– Всё, короче, занимаемся по распорядку. Сейчас – на приём пищи. Наряды позже будут оглашать, но нас на них, вроде бы, сегодня не задействуют. С завтрашнего дня только начнём ходить, и то не все, – объявил нам вернувшийся из недр штаба сержант, после чего он же повёл нас на ужин.
Ужин проходил под крышей, в здании ресторанчика на набережной, сразу за зданием администрации. Давали… Не помню, что. Какое-то мясо, какой-то гарнир, какой-то напиток. Я почти ничего не ел, как, впрочем, и многие из нас в тот день. Сегодняшняя работа отбила у нас всякий аппетит, даже несмотря на то, что калории тогда нам были жизненно необходимы. Вот ещё одна вещь, отличающая нас от оживших мертвецов: неспособность жрать так, как они – остервенело, без меры, и вне зависимости от обстоятельств или психического состояния. Отсечённая голова мертвеца всё равно будет хотеть жрать и укусит вас, если вы предоставите ей такую возможность – такая уж у них натура. Непостижимые, всё же, создания.
Вечером, когда все отправились в казармы, я решил остаться на улице на перекур. Само по себе курение мне было безразлично – мне хотелось перекинуться парой слов с кем-нибудь, у кого я стрельну сигарету. Праздные шатания по территории были не то что бы запрещены, но определённо не приветствовались: любой старший по званию мог подойти к солдату, заподозренному в безделье, и спросить, какая у него задача. Если солдат не находил, что ответить – задача появлялась буквально из воздуха. Поэтому, чтобы не схлопотать нежелательную работёнку, всегда необходимо было заранее придумывать повод для выхода из казармы, а по улице нужно было передвигаться быстро, с видом глубочайшей сосредоточенности и целеустремлённости. К выходам на перекур, в частности, относились плюс-минус лояльно.
Центр нашего города, как и центры многих других маленьких городов страны, находился на месте слияния двух рек. Как и почти везде, сливались одна большая река и река поменьше. Соответственно, и набережных в центре было по числу рек. Я вышел из гостиницы и направился в сторону набережной малой реки, чтобы где-нибудь там найти кого-нибудь, кто остановился насладиться сигареткой. Искать долго не пришлось: нашлась компания, облепившая одну из беседок на променадной дорожке чуть поодаль от администрации и славно проводившая время этим вечером четверга. Я посмотрел на их погоны и не увидел никого званием выше ефрейтора. Стало быть, разрешения на присутствие в курилке по форме спрашивать было не у кого.
– Пацаны, сигареты не будет? – спросил я, стараясь звучать естественно: так, словно я стрелок сигарет со стажем.
Один из рядовых угостил меня чем-то из своей красно-белой пачки, и я поблагодарил его, оставшись курить рядом с этой компанией. Первые затяжки дались тяжело: я едва не позеленел, втянув в себя дым, и едва не зашёлся кашлем, который всеми силами старался задавить. Когда я, наконец, пришёл в норму и даже вошёл во вкус, я спросил:
– А чё там, не в курсе, кого сегодня вечером к штабу привезли?
– Бандосов каких-то вроде, – ответил один из курильщиков, – А может и нет – не знаю.
– Да это с окраин опять типы, – добавил другой, – Клоуны-то эти, узурпаторы магазинов. Их щас пачками привозят каждый день. Потом Старков им делает предложение, от которого невозможно отказаться: почему бы вам, говорит, на передержку тут не остаться, мол, работу найдём. Потом, вроде как, есть план самых адекватных по ротам раскидать: сделать из них полноценных бойцов. Это только для тех, кому точно, сто процентов оружие давать не опасно. Остальных так и оставят на рабочках в зоне. Ну, в смысле там, где мертвяков нет – мы это сами между собой «зоной» называем, типа как в Сталкере. Ты сам, кстати, откуда?