Георгий Апальков
Записки мертвеца
– Да видел. Но они – пацаны-то эти – откуда знают сами всё? Они же раньше от Старкова ушли. Тоже, получается, додумывают.
– Может, и додумывают, но им веры больше. Не знаю. Может, мне просто тип тот не нравится – Артём этот самый. Есть в нём что-то такое скользкое. Нехорошее у меня предчувствие какое-то насчёт него. Хотя, пока он тут молча копает ямы, всё окей.
Перед самым входом во двор я вдруг осознал нечто восхитительное, поймал этот момент и успел всецело его прочувствовать в доли секунды. Я вдруг понял, что всё это время мы с Сергеем шли и занимались сущей ерундой: сплетничали о каком-то типе с нашей общей работы. Словом, делали что-то, что делали бы где-то там, в нормальном мире, если бы нам всем вместе пришлось работать в одной компании. И я снова изумился тому, насколько нормальной стала наша жизнь здесь в сравнении с тем, что было там, в городе.
После обеда меня внезапно определили на другой участок и на другой фронт работ. Теперь я уже не копал ямы, а покрывал столбы специальной пропиткой в тех местах, которыми они должны были быть вкопаны в землю. Я сразу смекнул, что это Сергей договорился обо мне с кем-то из старших: увидел, как я устал заниматься этими бесконечными ямами и попросил перенаправить меня на что-то полегче. Тем лучше. Я был рад посвятить всего себя чему-то, что не высасывало бы из меня последние соки. Совсем ничего не делать мне тоже не хотелось: я счастлив был отплатить этому роскошному месту за всё своей полезностью в любом качестве. Покрытие столбов пропиткой далось мне легко, и к концу рабочего дня я даже почувствовал себя отдохнувшим.
Наш путь домой сегодня лежал через дом Захара.
– У меня днюха сегодня, – пояснил Сергей, когда мы прошли нужный поворот к нашей избе, – Хочу отметить как-то. Вообще я не люблю это дело: мол, праздник – значит надо бухнуть, а раз не бухнул, то и не отметил. Но сегодня как-то… Не знаю. Время сейчас такое, что хочется в День рождения чего-то давным-давно забытого, понимаешь?
– Поздравляю! – ответил на это я, – А сколько тебе?
– Тридцать один. Второго ноября, вроде, у Юльки ещё днюха, кстати. Или не второго – не помню, надо у Кристины спросить. Короче, где-то скоро у мелкой тоже праздник. Надо будет чё-нибудь придумать.
– Ага.
– У тебя, кстати, когда?
– Пятого, – ответил я.
– Пятого чего?
– Октября.
– Опа… Прошёл уже получается?
– Ну да, – ответил я и сам удивился тому, как я напрочь про всё забыл.
– И сколько тебе?
– Девятнадцать.
– Девятнадцать – это кайф! – мечтательно сказал Сергей, устремив взгляд куда-то вдаль и, видимо, вспомнив о чём-то приятном.
– Кому как, – пожал плечами я.
– Хм, это точно. Ладно, твой тоже давай сегодня отметим. Щас придём – выберешь себе чего-нибудь.
– Да я не знаю как-то…
– Я угощу, не скромничай. Всё-таки… Не знаю. Надо, в общем, праздники себе устраивать, я считаю. Никогда не знаешь, что завтра будет.
– И правда.
Спустя пять или десять минут мы подошли к дому, внешне напоминавшему наш: во всяком случае, в темноте. Свет в окнах не горел, но Сергей всё равно постучал.
– Он точно дома, – прокомментировал он, – Живёт просто как аскет: свет не жжёт, избу сильно не топит. Говорю: странноватый тип. Но запасливый. И полезный.
К калитке с той стороны подошёл человек, и через мгновение она отворилась.
– Добрый вечер, Сергей, – поздоровался человек звонким поставленным голосом: таким голосом, который раньше можно было слышать в рекламе, в новостях или в радиоэфире.
– Добрый вечер, Захар, – ответил Сергей. Они говорили друг с другом так, словно были закадычными старыми друзьями и нарочно играли в эту странную игру, целью которой было превзойти собеседника в любезности.
– Кто это с вами?
– Ваш большой поклонник, Захар. Ещё один.
– Тоже Фаренгейт слушал? – спросил Захар, посмотрев уже на меня.
– Было дело, – ответил я, – Вы меня и привели сюда. Спасибо вам. Даже неловко как-то: вроде как знаменитость увидел…
– Да можешь на «ты», не парься. И не робей! Знаменитость – тоже скажешь… Ладно, заходите. Что хотели-то?
– Да вот, горючее поменять. Моё на твоё, – ответил Сергей, показав Захару канистрочку, которую он всё это время нёс с собой.
– А-а. Ну, это можно.
– Только я чего-нибудь такого хотел, типа… магазинного. Понимаешь?
– О-о, магазинного!.. Ну, будет тебе магазинное. Только там курс обмена другой. Понимаешь?
– Ясен пень. Сколько не жалко будет.
– Для хорошего гостя ничего не жалко. Внутри аккуратно, погодите пока фонарик включу. И можете не разуваться.
Захар завёл нас в свою лачугу, привёл в одну из комнат и показал ассортимент своего личного ликёро-водочного отдела. Там были все те красивые этикетки, которыми раньше пестрили полки алкогольных отделов в супермаркетах.
Последний раз я видел такое изобилие в Радуге.
Некоторые бутылки были наполовину пусты и лишь две были запечатаны и нетронуты.
– Почём вот эти две? – спросил Сергей, указывая на полные бутылки.
– О-о-о! Тут, наверное, я на цистерну девяносто пятого только соглашусь поменять. И то если сторгуешься. Их я на свой последний день берегу, редкость большая. Так что они не продаются. Посмотри ещё что: может, приглянётся. За твою канистру могу, в принципе, отдать Джека, Джона или Джима – на выбор, что захочешь.
– А двоих нельзя?
– Двоих – многовато.
– Да у меня днюха сегодня просто. И у пацана – тоже. Была. Думал, может, на двоих как-то получится…
– С днюхой – поздравляю. А на двоих… Нет, два бутыля, даже отполовиненных – это много, не обессудь. Могу предложить по половине половины, как тебе? У меня двухсотграмовые фанфурики от шмурдяка какого-то были как раз, пустые. Даю их – до краёв. А наполнение сами выбирайте. Берёте?
– Берём? – спросил Сергей меня так, словно я мог сказать что-то другое, кроме:
– Берём.
Сергей наполнил свою ёмкость Джеком, а я – его приятелем Джимом. Затем мы расплатились и стали прощаться с хозяином.
– Ладно, благодарю за содействие, Захар, – сказал Сергей, снова вернувшись к этой приятельской деланной учтивости.
– Всегда рад услужить, Сергей, – подхватил Захар.
– Рад был познакомиться, – сказал я и протянул хозяину чуть трясущуюся от нелепой робости руку, – Спасибо ещё раз, что… Что с радио так придумали.
– Работа была такая, – ответил на это Захар, пожав плечами.
– Вы там, на радиостанции, с первого дня были? – зачем-то вдруг спросил я перед самым уходом.
– Ага. Нехилая переработка вышла, да?
Захар улыбнулся и хлопнул меня по плечу. Я внутренне обрадовался этому так, словно бы получил от него автограф.
Когда мы шли домой, меня распирало от чувств, и я поделился ими с Сергеем.
– Здесь просто… Не знаю. Как клёво, что я до этого дожил! – сказал я.
– А то, – ответил он, – Всё как в сказке считай. Чудная тема, да? Когда вокруг – сплошной фильм ужасов, и обычная тупая и бестолковая жизнь кажется сказочной. Работа, дом, бухич по праздникам, свет, тепло, жратва и тёплая постель. И как будто бы больше ничего не надо, да?
Я не понимал, серьёзно ли говорит Сергей или это его изощрённый сарказм, который я не могу понять, потому что ещё слишком молод для сарказма тридцатилетних мужиков. И я ничего не ответил ему, решив сменить тему.
– Слушай, а как получилось, что Захар этот живёт один в целом доме?
– И дом-то ещё какой просторный, да? – усмехнулся Сергей, – Не знаю я, как так получилось. Догадок даже никаких нет. На что-то, видимо, с шефом сторговался – с Гросовским в смысле. А на что – этого уж не знаю.
Когда мы вернулись домой, я выпил всё, что купил для меня Сергей. Он опустошил свою бутылку вместе с Кристиной, которая даже подарила ему что-то на его праздник. Я вышел на улицу и выпил свою порцию в одиночестве, сидя на крылечке небольшой пристройки к дому, которая когда-то давным-давно была то ли летней верандой, то ли курятником. Когда бутылка опустела, я порядком разомлел и на момент даже испугался своего состояния. Всё-таки пить – это дело привычки, и я к этому делу совсем не привык. Сидя на том крыльце и пряча руки от холода в карманы куртки, я вспоминал, как упивался родительскими настойками, медленно сходя с ума в своей квартире. Казалось, всё это происходило где-то в другом мире, с кем-то другим. Я понял, что уже очень давно не вспоминал о матери и об отце. Я вообще не думал ни о ком из тех, кто остался в Радуге, когда мы с Аркадием бежали оттуда. Я не думал и об Аркадии, про незавидную судьбу которого как-то мельком обмолвился Лёха. И Лёха… Мне понадобилось несколько долгих секунд, чтобы вспомнить, кто это вообще такой. А был ведь ещё и тот полицейский, и майор из спорткомплекса, и бородатый мужик с его отвлекающей машинкой, и та девчонка, которая была с Аркадием… как там её звали?.. вроде, у неё мать работала в Радуге. И был ещё кто-то, и ещё кто-то.
И были Ирины мать с отцом, которых теперь нет, и о которых я, в отличие от всех прочих, думаю теперь каждый день, потому что Ира думает о них каждый день.
Мимолётная мысль об Ире словно бы была застрявшим в сливе раковины волосом, потянув за который я вытянул на свет божий склизкий и омерзительный комок дурных предчувствий и переживаний. Склизким комком было всё то, что окружало нас двоих в последние дни: этот нудный и тягучий ореол недосказанности и кромешного, слепого, глухого непонимания. Я не понимал, что с ней происходит. Вернее, понимал, но как будто понимал не всё и упускал из виду то самое важное, в чём сидел корень проблемы. И это самое важное я разглядеть никак не мог, как ни старался. И это жутко бесило меня, отравляло жизнь и мешало насладиться в полной мере долгожданным спокойствием и умиротворением здесь, на этом островке безмятежности в океане хаоса и смерти. Вот и вечером сегодня, вспомнив про всё и сразу, да ещё и под градусом, я пришёл в отчаяние: такое, которое обычно заканчивается истерическим смехом и нелепым поведением. То самое пьяное отчаяние, друг и спутник которому – лихое бесчинство на горячую голову и всяческие спонтанные безумства. В какой-то момент я вдруг вскочил с крыльца и твёрдо решил взять из сарая ещё одну канистрочку бензина из Сергеевых запасов, отправиться к Захару и выменять у него горючее для генератора на горючее для души и тела. Сергей меня, конечно, как следует отчитает за это завтра, но то будет завтра. Сегодня же ум требует продолжения банкета и не хочет думать о каких-то там последствиях и прочей скукоте.
Я взял всё что нужно с собой и так тихо, как только мог, вышел за калитку. Дорога после лёгкого вечернего дождичка стала размокшей и размякшей, и галоши, в которых я брёл по улице, оставляли в земле глубокие следы, а иногда и вовсе вязли в ней, если я по неосторожности наступал в ямы с лужами. В тот момент я не заботился о том, как выгляжу в глазах всех тех, кто видит меня в свете уличных фонарей. Я просто брёл себе, пошатываясь, по деревне и совершенно не думал о будущем. Что если меня увидит патруль и доложит о моём непотребном поведении? Никто не говорил мне о том, что пьянка здесь под запретом, но, может быть, это само собой предполагалось? Или взять хотя бы Захара: Сергей говорил мне, что спиртным он торгует тайно, так может мой визит к нему в столь поздний час – да ещё и такой неприкрытый и экстравагантный – привлечёт к его маленькому бизнесу ненужное внимание, и из-за меня у него будут проблемы? Ну, будут и будут – плевать, чёрт с ним! Главное, что мне это надо, и что я сам знаю, что делаю, а на остальное – чхать я хотел! Пошли они все! Детей мне с ними что ли крестить?
Такая каша из стыда, опасений, немотивированной агрессии и куража бурлила в моей голове всю дорогу. Особенно интенсивно она кипела когда я оказывался в свете фонаря: я ощущал, будто всё моё естество со всеми моими грязными помыслами выхватывал из мрака луч прожектора, за которым стоит сама госпожа Совесть. Но как только я уходил из света и снова оказывался в темноте, мысли затихали, и голова успокаивалась.
Спустя пять или шесть, или, может быть, десять фонарей я оказался у нужной избы и постучал в калитку. Никто не открывал. Я точно знал, что Захар дома: во всех его окнах горел чуть приглушённый свет. Я постучал ещё раз: на этот раз громче. Хозяин всё ещё не реагировал, а вот внимание его соседей на себя я, кажется, обратил. Соседи Захара – какие-то люди, имена которых я не знал, и с которыми раньше даже не встречался – стояли на улице и смотрели наверх так, словно увидели там что-то новое: какие-то новые звёзды, вторую луну или созвездие, доселе остававшееся неизвестным для астрономов. Они ненадолго отвлеклись и посмотрели на меня, когда я стукнул в калитку слишком сильно, а потом – снова принялись смотреть наверх. Невольно я тоже задрал голову, но в упор ничего не увидел.
Потом я снова постучал, и на этот раз Захар отворил.
– Ну? – сказал он с порога, не желая, видимо, чтобы наш разговор длился долго.
– Захар, я это… Здравствуйте! Мы сегодня были с моим соседом у вас. Он подарок себе на День рождения покупал… ну, такой, горячительный.
Сам не знаю зачем, но о бухле я старался говорить эвфемизмами. Видимо, чувствуя греховность и постыдность всего своего предприятия, стремился так от него отстраниться.
– Какой подарок? – раздражённо переспросил Захар, явно не желавший выискивать двойное дно в моих формулировках.
– Ну, спиртное. Джека и Джима. Фанфурики вы нам ещё дали.
– А-а… И чё, ты канистру мне эту принёс? За догоном тебя отправили? Или сам для себя пришёл? Давай короче, времени нет!
– Отправили, – соврал я.
– Удачно зашёл ты. Канистра мне твоя уже не нужна, себе оставь. А бухло – сейчас вынесу. Что вынесу – всё твоё.
– Ого. С чего это так вдруг?
– А тебе что ли разница есть? – спросил Захар, оглянулся по сторонам и, чуть обречённо вздохнув, добавил: – Ладно, заходи уже. Торчать тут будешь – только лишнее внимание привлекать. Давай шустрее только!
Я послушался и вошёл во двор. Захар закрыл за мной калитку и подпёр её задвижкой. На крыльце его избы горела лампа и чуть подсвечивала часть двора. В центре него стоял тот самый парамотор, который я уже видел когда-то, и с которым я в своё время проехал через весь город, надеясь на нём долететь до Ириного дома. К нему был прикреплён параплан, и по всему было видно, что аппарат готов к отлёту. Помимо, собственно, аппарата, рядом лежали ещё и несколько сумок, доверху набитых чем-то, и куча хлама, разбросанного тут и там.
Когда мы вошли в дом, то я увидел, как внутри всё поменялось с нашего последнего визита сюда вместе с Сергеем. То было всего несколько часов назад, но комнаты – все, кроме кухни – изменились до неузнаваемости. Во-первых, везде горел свет, и одно только это делало всё вокруг другим. Во-вторых, всё буквально было перевёрнуто вверх дном: все шкафы были открыты, вещи валялись на кроватях и на полу, всюду, где лежали ковры, они были сбиты и скомканы. В главной комнате ковёр был свёрнут рулоном, а прямо рядом с ним зияла дыра открытого подпола.
– Вы переезжаете что ли? – в шутку спросил я.
– Прибираюсь, – бросил Захар через плечо, не оборачиваясь.
Мы подошли к трюмо, на котором стояла вся Захарова коллекция дорогого алкоголя. Я заметил, что там больше нет тех двух бутылок, про которые он говорил, что хранит их на свой последний день. Захар наугад взял четыре бутылки разного размера и формы и протянул их мне.
– Держи. Ещё сколько-то унесёшь или хватит?
Я ничего не понимал. Было совершенно ясно, что что-то не так, но мой охмелённый мозг отказывался понимать, что именно. Я взял бутылки, прижал их к груди и только и смог сказать, что:
– Спасибо.
– Не за что, – ответил Захар, – Ещё, говорю, брать будешь?
– А вы это… Почему так?
– Что «почему»?
– Ну, товар свой раздаёте.
Захар снова вздохнул. Вздохнул так, словно не хотел отвечать на мой вопрос, но в то же время и был рад тому, что я его задал. Словно бы ему хотелось чем-то с кем-то поделиться, но он не знал, с кем, и потому был единственным носителем какой-то терзающей его самого тайны. Должно быть, у него было не особенно много товарищей здесь, в Надеждинском, раз он не успел выложить эту самую тайну никому, кроме меня – случайного вечернего гостя, ненароком забредшего в его обитель в столь поздний час. Наверное, за этим он на самом деле меня и впустил: чтобы поделиться чем-то, чем делиться ему было, возможно, запрещено.
– Короче, слушай, – начал он, – История долгая, от начала и до конца рассказывать не буду. Времени мало: хочу к утру всё успеть. В общем…
Рассказ и впрямь не занял у Захара больше десяти-пятнадцати минут, со всеми моими бесконечными вопросами. В конце концов, он попросту выпроводил меня, вытолкав за калитку, и сказав, что ему нужно собираться, и что мне пора идти домой.
– Серёге там подскажи тоже. И вообще всем своим, – крикнул он мне вдогонку.
Домой я шёл с тяжёлым грузом: в одной руке у меня была канистра с горючим, в другой – нечто, похожее на старый и потасканный школьный портфель, набитый гремящими бутылками, а на душе – тревога, которая была тяжелее всего прочего. Дорога под ногами по-прежнему была мягкой и кое-где топкой. Фонари по-прежнему подсвечивали путь и помогали обнаруживать лужи и обходить их.
«На фонари-то они и смотрели», – подумал я, проходя мимо того дома, возле которого жили те самые соседи Захара, несколько минут назад показавшиеся мне странными. Но теперь-то я всё понимал.
Я всё ещё был пьян и слабо соображал, что происходит. Ещё недавно я сидел на крыльце стайки возле нашего дома и делал первые глотки из своей ещё непочатой бутылки. Потом всё стало каким-то мутным и расплывчатым: точно киноплёнка, из которой повырезали кучу важных кадров, потом склеили и снова вставили в проектор. Вот я иду к нему, вот я что-то наблюдаю перед собой в его логове и даже думаю о чём-то там, и даже пытаюсь что-то говорить. Вот он рассказывает мне свою дикую историю, которую я слушаю через слово, а потом – я снова на дороге, иду обратно. Когда я вернулся на крыльцо стайки, мне показалось, что всё моё путешествие к дому Захара случилось где-то во сне или в моей голове. Потому-то я и не спешил возвращаться в дом, чтобы рассказать обо всём Сергею, Кристине, Ире и Юле, которой об этом знать было ни к чему, но которая всё равно всё услышит. Я не мог до конца поверить в реальность произошедшего. Однако прямо под моими ногами лежало увесистое доказательство того, что всё случилось на самом деле. В доме у нас всё ещё горел свет. Видимо, Сергей с Кристиной и Юлей всё ещё на кухне, всё ещё отмечают Сергеев День рождения. Ира почти наверняка не с ними: лежит себе на кровати и думает свои чёртовы чёрные мысли, выглядя так, словно бы она единственная, кто в хаосе судного дня потерял близких.
К кому из них я должен пойти первым? К Ире, с которой, благодаря Захаровой истории, мы снова сможем хоть о чём-то поговорить? Или, может быть, к Сергею, которого эта история – как и меня – напрямую касается? Я решил, что неплохо будет собрать их вместе и разом испортить кайф всем: Сергею и Кристине – кайф от торжества; Ире же – кайф от времени в одиночестве и покое. Я встал с крыльца и направился было в дом. Потом вернулся, чтобы взять с собой портфель, доверху набитый спиртным: всё-таки надо будет чем-то подсластить пилюлю.
Я вошёл в избу. Сергей встретил меня удивлённым и уже довольно осоловелым взглядом.
– Ну ты долго чё-то там! – сказал он, – О, а чё за портфель?
Не зная, с чего начать, я решил сперва обратить их внимание на то, что было до крайности очевидным, но что сам я заметил только на обратном пути от Захара.
– Вы видели, что на улице? – спросил я.
– Чё такое? – встрепенулся Сергей, махом протрезвев и готовясь услышать худшее.
– Фонари горят. И не только у нас: в соседних деревнях тоже. Генераторы больше не нужны: электричество так работает.
– Ты чего такой ошалелый? – спросила меня вышедшая из комнаты Ира, направлявшаяся, по всей видимости, на кухню за стаканом воды или ещё за чем-то. То был первый раз за очень долгое время, когда она меня о чём-то спросила. Я так обрадовался этому, что следующую свою фразу сказал с дурацкой улыбкой во весь рот, которая совершенно не подходила к смыслу высказывания.
– Завтра тут замес намечается.
И я поведал им всё, что рассказал мне Захар.
С кухни мы все разошлись только к трём ночи. Всё думали, как нам быть и что делать дальше. Где-то в три я и сел писать. Иру я не стал утомлять запланированным на вечер разговором по душам: хотел, чтобы она выспалась как следует. Сам я, по доброй традиции, пренебрёг сном: пожертвовал им ради дневника. Хотел, запечатлеть здесь сегодняшний день, прежде чем, возможно, сделаю новую паузу в записях. Вынужденную паузу.
Историю Захара излагать здесь не стану: уже почти утро, и хочется спать. Да и не знаю толком, на самом деле, с чего начать. Рассказать так, голосом, было проще, хотя и тогда, на кухне, я по первости не знал, с какого конца ко всему подступиться. Посмотрим, как оно завтра будет. Может быть, всё обойдётся.