Георгий Апальков
Записки мертвеца
– Подожди! Не хлопай! – ответил я.
Удостоверившись, что Лёха не собирается прищемить дверью и мои пальцы рук в числе всего прочего, я взял заражённого за ноги и вскинул их вверх, согнув в коленях. После этого Лёха легко и беспрепятственно захлопнул дверь. Затем ещё несколько долгих секунд он стоял и отупевшим взглядом смотрел куда-то в асфальт, словно бы пытаясь понять, как он сам до этого не додумался? Почему вместо этого очевидного действия он принялся хлопать дверью и ломать мертвецу лодыжки? Была ли это простая сиюсекундная глупость или за этим крылось нечто большее?
– Пошли! – сказал я, оборвав его размышления.
Лёха встрепенулся, и мы вернулись в белый седан. Затем Лёха поспешил завести мотор, вновь включил передачу и, вывернув руль, стал сдавать назад. Потом проехал чуть вперёд, вывернув колёса вправо. Потом – колёса влево, и назад. И так – ещё несколько раз, пока тачка не выехала на встречную полосу трассы. Скорее всего, пытаясь избавиться от одного мертвеца, мы наделали столько шума, что привлекли целую толпу из пробки на всей её протяжённости. Но нам уже было всё равно: мы выехали на дорогу и теперь мчались по направлению к пункту назначения, и чем более высокую скорость мы развивали, тем более неуязвимыми чувствовали себя для препятствий, которые могут встретиться нам на пути.
Мы добрались до спорткомплекса спустя двадцать минут. Где-то нам приходилось сбавлять ход: на дороге часто встречались отлетевшие части попавших в аварию автомобилей, а порой встречались и заражённые, которых приходилось объезжать, и которые увязывались за нами, едва заслышав рёв двигателя. Машина была значительно быстрее них – это очевидно, – и отрывались мы от преследователей без особых проблем.
Уже возле спорткомплекса – чуть поодаль от него – мы увидели причину огромной пробки на выезде из города. Огромная, длиннющая фура с лесом перевернулась прямо посреди дороги, и высыпавшиеся из неё гигантские брёвна преграждали путь не только по правой полосе, но и по встречке, которая вела в город. Словом, въезд в город был тоже заграждён для путешественников извне. Вдалеке, помимо опрокинутой фуры, виднелись перевёрнутые, разбитые всмятку автомобили разных габаритов. Авария в своё время тут случилась большая и страшная. Сегодня то количество смертей, которым она, должно быть, обернулась, уже не пугает. Подумаешь, пара десятков или даже сотня погибших. Что значат эти цифры теперь, в масштабах всего вымирающего человечества?
Чтобы добраться до спорткомплекса, нам пришлось выйти из тачки: машины на съезде в него по-прежнему стояли плотно по всей полосе, до самого места аварии, и объехать их было попросту невозможно. Поэтому мы взяли с собой всё, что представлялось ценным и необходимым в деле драки с мертвецами. Мы не знали, что встретим в коридорах спортивного комплекса. Или кого. Мы не знали, где искать эти параматоры, на которых был завязан Лёхин план – не знали ровным счётом ничего и шли по наитию. Но мы были точно уверены, что во что бы то ни стало найдём то, что ищем. Иначе весь наш предшествовавший путь оказался бы напрасным.
– Стоять! – крикнул кто-то издалека, прервав наши размышления. Оттуда же послышался звук передёрнутого автоматного затвора.
Мы замерли. Человеческий голос был хорошим знаком. Грубый, повелительный, сопровождавшийся звуком приведения оружия в боевую готовность, но тем не менее это был человеческий голос. Оставалось только узнать, кому он принадлежит. Мы видели вдалеке лишь силуэт: мутные тёмные очертания кого-то, кто вышел из будки охранника рядом со шлагбаумом там, дальше по дорожке, ведущей в спорткомплекс. В той будке и раньше сидели охранники, в задачи которых входил пропускной контроль и всё такое прочее. Но автоматов у них точно не было, да и не останавливали они никого окриками за добрые пятьдесят шагов до въезда. Стало быть, в спорткомплексе кто-то есть. Кто-то, кто может позволить себе расставлять по периметру дозорных с оружием. Кто-то, кто весьма основательно подходит к безопасности. И, похоже, мы вот-вот узнаем, кто.
Человек из будки тем временем приближался.
В доме все проснулись. Вернусь к дневнику позже: может быть, этим вечером, а может – уже завтрашним утром. Планы на день такие: снова вести беседы с Ирой и её родителями касательно отъезда и уповать на чудо. На то, что сегодня они, наконец, решатся хоть на что-то. Ещё думаю подняться на крышу и проверить радио. Надо будет раздобыть что-то вроде медицинской маски или банданы: запах мертвечины в подъезде просто невыносимый. Возможно, он вскоре начнёт просачиваться в квартиру и выкурит нас отсюда, и мы, наконец, начнём куда-то двигаться. Если и не запах гниющей плоти, то что-то другое должно заставить их шевелиться: переливающиеся цветами радуги радиоактивные облака на горизонте, смрад гниющего в подъезде тела, невыносимые бытовые условия, создавшиеся после отключения электричества и водоснабжения – хоть что-то. Но как скоро это произойдёт – вопрос открытый.
…
Вечер. Пишу это, поднявшись на крышу вместе с дневником. И с радио. Где-то час назад я притащил его сюда, вытянул антенну и стал крутить ручку переключения волн – или как там она называется. Результат – тишина. Тишина почти везде, кроме маленького промежутка на сто четыре и три ФМ. Его очень трудно было поймать, на него почти невозможно было настроиться с этой неповоротливой ручкой приёмника. Как настроить воду в смесителе в душе: слева – кипяток, справа – ледяной дождь, а где-то посередине, на одном микроне пространства – неуловимая идеальная температура. Но я смог настроить приёмник на волну этого шума, отличавшегося от привычных помех. И услышал музыку. Она играла где-то там, вдалеке, за пеленой шипения и свиста. Едва различимы были гитарные рифы и голос солиста. До боли знакомый голос, но я никак не мог вспомнить, как называется группа, и как называется песня, которая звучит в динамике. Однако я узнавал и различал слова. Я помнил этот текст! Давным-давно я слушал эту группу: в пятнадцать или может быть в шестнадцать лет, когда фанател по тяжёлой музыке.
«Чёрный дождь идёт,
Загрязняя землю.
Человечество умрёт,
Кругом разбросаны тела».
Что-то такое там было. Раньше такое звучало круто – особенно без перевода, на английском. Йе-е-е, рок, смерть, кровь, панки – хой! Теперь, когда настал на земле век мёртвого анархиста, с застывшим факом на руке, пиратским флагом и всем таким прочим… Хотел сказать, что теперь такие песни уже не звучат так же круто, но нет: это ведь музыка. А музыка – особенно когда не слышал её чёрт знает, сколько – это всегда круто. А если добавить к этому и то, что мелодия на волне сто четыре и три ФМ – это признак жизни, знак, что где-то, на какой-то радиостанции есть кто-то, кто может позволить себе вечерами крутить на своей волне рок-н-ролл… То ничего круче этой дурацкой песни я не слышал за последние…
Так, стоп, музыка оборвалась. Кажется, сейчас что-то будет.
…
«Снова-здорово. Ну что, господа и дамы: сорок дней. Повод ещё раз помянуть дивный старый мир. Он был прекрасен. Надеюсь, у вас найдётся что-нибудь горячительное в неработающем холодильнике для такого случая. Ладно: то – лирика. На сегодня, в общем и целом, ничего нового. По-прежнему готовимся к отъезду. По-прежнему жжём бензин в генераторах для того, чтобы быть с вами до самой последней минуты. Вашей или нашей. Радио «Фаренгейт», сто четыре и три ФМ, Южная сорок девять, корпус А. Это на случай, если захотите к нам присоединиться или просто нас найти. Мы будем двигаться в сторону левого берега реки. Там – планируем заглянуть в две точки. Первая – коттеджный посёлок с дачами наших некогда богатых и влиятельных власть имущих господ, и не только. Посмотрим, как они там устроились: не может быть, чтобы они – богатые и успешные – подохли в первые дни наравне со всеми. Вторая точка – село, где окопались военные после того, как бежали из города, бросив его на растерзание мертвецов и мародёров. Поглядим, как там у них дела. Обе точки нам будут по пути, и если в первой ничего хорошего мы не отыщем – отправимся дальше без сожаления. Если и во второй не найдём ничего – двинемся вперёд, пока не выберем, где осесть. В любом случае, через несколько дней рассчитываю встретиться с вами, дорогие мои оставшиеся в живых слушатели. Чуть позже обозначу пункт, в котором будем ждать вас, чтобы в дальний путь отправиться уже большим караваном. На этом пока всё. Завтра – включение в это же время. Радио «Фаренгейт», сто четыре и три ФМ, Южная сорок девять, корпус А. Ищите нас».
На часах – 20:03.
Запись 9
Седьмое сентября. Сорок первый день с начала вымирания.
Рано утром я поднялся на крышу с приёмником в надежде поймать хоть что-то ещё. Думал, что ведущий снова подойдёт к микрофону и скажет в него что-нибудь до означенного им вчера времени – восьми часов вечера. Но нет. Только музыка, музыка, музыка, цель которой, как я понял, показать, что волна сто четыре и три ФМ жива, и что здесь можно услышать нечто важное, если вовремя на неё настроиться. Я слушал песню за песней до тех пор, пока не спохватился и не понял, что заряд батареек не бесконечен. Тогда я тут же всё вырубил, взял в руки дневник и вновь принялся писать.
Крыша – хорошее место, чтобы встретить утро, когда нет промозглого осеннего дождика или холодного северного ветра. Пожалуй, сделаю это традицией. Ирин отец, правда, вчера бушевал и пытался даже запретить мне выходить сюда, чтобы проверить радио. Запретить мне выходить! Мол, опасно, говорит, вдруг чего случится. Меж тем, подъезд у них пуст: ни одной мёртвой души не бродит больше по лестницам туда-сюда, заставляя жильцов сидеть по домам, за железными дверями своих квартир. И тем не менее, этот здоровенный сорокапятилетний мужик всё ещё чего-то боится. И больше, чем всякой ерунды вокруг, он боится показать сам свой страх. Пошёл он. Не человек, а одна большая ходячая проблема.
Простой пример: вчера вечером рассказал всем про радио, про голос там и про сообщение, которое записал диктор. Все как-то оживились, приободрились и увидели что-то вроде луча надежды в перспективе поехать не абы куда, а по намеченному маршруту; не абы с кем, а с большой группой подготовленных и дружелюбно настроенных людей, с которыми чувствуешь себя куда безопаснее, чем так, вчетвером, на большой дороге. И вроде бы всё замечательно… Если бы не он.
– А кто он такой-то, мужик этот по радио? Ты его знаешь? Откуда ему про военных что-то известно? Кто он вообще, а? – говорил Ирин отец.
– Лёня, ну ты уже как-то совсем заморачиваешься, – вместо меня отвечала ему Екатерина Дмитриевна – мать Иры, – Какая разница, кто, откуда? Главное, что выход какой-то предлагают. Я так и сразу говорила – к военным надо. Они люди грамотные, с ними и нестрашно будет.
– Я заморачиваюсь?! Х-ха! Ну уж… Эти-то понятно: молодые, горячие, сломя голову готовы куда хочешь. Ты-то куда, Катя?! Что значит «какая разница»?! Это тебе не в магазин сходить – тут жизнь зависит! Твоя, Иришкина – всех нас! Тут нельзя так: наобум – и полетели, куда глаза глядят!
– Пап, помнишь, ты сам про станцию читал? Что она взорвётся скоро без обслуживания. А вдруг она уже? А мы ещё здесь.
– А вдруг нет? Да и вообще, то теория из интернета была. У них там наверняка сейчас на всех больших станциях предохранители стоят какие-то на этот случай.
– Рано или поздно придётся выходить, – сказал я с той же обречённостью, с какой в сотый раз бросил бы об стену горох в надежде таким образом вызвать землетрясение, – Еды и воды не хватит навечно. Пить дождевую воду сейчас – лотерея, с учётом опасности заражения после возможного взрыва на станции. Она, может, и не взорвётся – кто её знает. Но зима, например, точно наступит. Надеюсь, вы знаете, как протопить квартиру в многоэтажке эдак в январе, без горячих батарей, воды, электричества и далее по списку.
– А ты, надеюсь, знаешь, сколько стоила эта квартира, дружок-пирожок, – с ненавистью ответил Леонид Николаевич, – Вам-то всё легко, всем швыряетесь… Возьми да брось дом свой, да иди чёрт знает, куда. Чёрт знает, зачем ещё – вот, что главное-то! Нет, однозначно, зиму-то переждать где-то надо. На даче, как я предлагал уже. Но нет, вы всё чего-то боитесь, как дети малые…
Ирин отец раздражал меня своей способностью перевернуть всё с ног на голову. Он сам боялся больше всех, и больше всех же говорил, что вот, мол, да я-то наружу хоть сейчас, только продумать всё надо, нельзя же просто на рожон бросаться, как полоумным. А что на пару деньков задержимся – это вы не бойтесь, чего испугались, как котята? Ничего страшного не произойдёт, месяц сидели – ещё посидим… В общем, ситуацию он не контролирует. Но это не проблема. Проблема в том, что он изо всех сил старается убедить всех – и себя в том числе, – что на самом деле у него всё под контролем. Барахтается на поверхности и топит себя вместо того, чтобы расслабиться, уйти под воду и там оттолкнуться ото дна. В своих барахтаньях, в своих попытках вернуть контроль он не скупится на софистику, психологическое давление и нетривиальное высмеивание всех вокруг, кто осмелится вступить с ним в полемику. Он заболтает, унизит, накричит на самых близких себе людей лишь бы остаться нужным в качестве отца семейства – фигуры, которая всё контролирует, принимает значимые решения и ведёт всех за собой. И я ничего не могу с этим сделать. Вся надежда на Екатерину Дмитриевну и на Иру, которая сегодня уличит момент и поговорит с ней, убедив взять инициативу в свои руки. Иначе мы так тут и останемся.
Чтобы не сойти с ума, во всём надо искать плюсы. Например, благодаря тому, что мы всё топчемся на месте и уже который день сидим в их квартире, никуда не двигаясь, я имею возможность писать. Вряд ли у меня будет это получаться в дороге. Поэтому – скорее назад, к чистым страницам, заполнять их историей о том, как я добрался до Иры, и кто встретился мне на этом пути.
День 35
Вчера у нас было достаточно времени, чтобы как следует познакомиться со спорткомплексом и привыкнуть к его стенам. Поэтому утром мы проснулись отнюдь не с ощущением растерянности от незнакомого окружения, а напротив – с чувством, будто мы прожили здесь не меньше, чем все прочие.
«Всех прочих» было немного: всего двадцать шесть человек. Абсолютное большинство их составляли дети: начальная школа, редко – кто-то чуть-чуть постарше. Сюда они ходили на всевозможные секции и кружки – даже летом, в июле, когда всё началось. В начале их было больше. Потом остались только те, кого так и не забрали родители. Взрослых – тренеров, административных сотрудников и прочего персонала – поначалу тоже было больше. Но они сами были чьими-то родителями, супругами, братьями, сёстрами, сыновьями и дочерями, и в конце концов – в первые же дни или чуть позже – ушли из спорткомплекса, оставив своих воспитанников.
Итого, на момент нашего появления здесь было всего два человека, приглядывавших за оставленными на произвол судьбы мальцами. Один – местный тренер по боксу, здоровенный детина лет двадцати пяти. Другой – не менее здоровенный мужик, боец специального отряда полиции. Он-то и встретил нас вчера, с незаряженным автоматом наперевес. Со своими сослуживцами он был направлен сюда тогда же, когда на трассе случилась авария и образовалась пробка. Ровно в тот же час здесь началась бойня. Трупы тех, кто погиб в числе первых, оживали, набрасывались на бедолаг в машинах, выковыривая их оттуда точно кильку из консервных банок. Таким образом они умножали свои ряды с каждой минутой. В конце концов, люди стали бросать свои автомобили и спасаться бегством, но тем, кто стоял в голове этого бесконечного состава из машин, делать это было уже поздно. Вооружённым бойцам спецотряда была поставлена задача подавить беснующуюся толпу и… отправить всех под арест!
– А чё? Так и было: сначала всех этих леприконов типа задерживали. Гранаты шумовые кидали. Водомёты шли в ход. Всё как на разгон митинга в общем. Сколько ребят полегло тогда просто… просто так как будто. Я когда увидел своими глазами, чё они, трупы эти, творят – сразу приказал огонь открыть. Пусть, думаю, хоть на пожизненное закроют, зато хоть какой-то итог будет у операции, кроме ещё одной размотанной роты и разинутых ртов в штабе, мол: «Как же так вышло-то?!» В общем, стреляли-стреляли, да отстрелялись все, подчистую. Потом – кто погиб, кто бежал… Короче, то на то и вышло в итоге, размотали нас как котят. Н-да… Это щас хоть более-менее спокойно как-то кругом: по крайней мере, тут. А тогда, в первую неделю, такое творилось…
Этим рассказом боец спецотряда накормил нас одновременно с ужином. Позже он поведал нам и о том, зачем носит с собой незаряженный автомат, в дозоре, и почему встретил нас лязгом передёрнутого затвора.
– Такой звук ни с чем не спутаешь. Человек и мертвяк, как услышат его, ведут себя по-разному. Человек пугается, останавливается и начинает всматриваться в даль. Мертвяк – нет. Мертвяк – он сразу бежит к тебе, как газель на водопой.
– И что потом? – спросил Лёха, – Вот бежит он, а чего дальше-то делать?
– Прятаться, ясное дело. Дозорный – в будку. Ребята – в здание и двери на засов. Потом, если он один там или двое – мочу гадов. Если больше – тот, кто в дозоре, сигнализирует по рации тому, кто с ребятами, и начинается операция «Лесник».
– Это что значит?
– В лес их уводим: чем глубже – тем лучше. Вон, в тот бор неподалёку. Там у них светошумового развлекалова хватает: то дятел кору какую долбит, то ещё чё. Мечутся там в трёх соснах, кайфуют, про нас напрочь забывают, если ведём себя тише воды ниже травы. Есть, правда, у нас один проект грандиозный: как сделать так, чтобы их насовсем нейтрализовывать… Но это завтра расскажу. Сегодня отсыпайтесь.
Так закончился наш вчерашний день. Поскольку основными обитателями спорткомплекса были дети, известные своей непоседливостью, жизнь там была организована в лучших традициях оздоровительных лагерей: подъём, зарядка, завтрак, отбой, и всё такое прочее. Всё было подчинено строгому регламенту, которому следовали неукоснительно. Вот и отбой состоялся ровно в десять часов и ни минутой позже. Перед ним, правда, нас успели представить ребятам. Они в свою очередь сгрудились вокруг нас, точно те детки из мультика на представлении у льва Бонифация, и задавали нам всякие вопросы, отвечать на которые мы не успевали.
– А вы откуда?
– О, а вы кого-то забрать пришли сюда?
– Вы за кем-то?!
– А за кем?
– А мою бабушку вы не видели, а? Она звонила, говорила, что придёт, а не приходит.
– А сколько вам лет?
– А вы зомби видели?! Мы видели!
– Да! И много даже!
– Вы на машине приехали? Может, вы нас домой отвезёте?
– Так, всё, заканчиваем, все по койкам! Через пять минут отбой! – скомандовал тренер по боксу уставшим, но всё ещё глубоко и раскатисто звучавшим голосом.
И дети, разочарованно нахмурив брови, разошлись по кроватям, расставленным по периметру большого спортивного зала. Здесь же спальное место было выделено и нам: друг напротив друга.
– Слыш, – шёпотом спрашивал Лёха, – Чё-то он всё говорил да говорил весь день, мент этот. Я даже не уловил, как его зовут.
– И я, – ответил я, тоже шёпотом.
– И чё-то он про завтра сказанул такое… Он же нас даже, по-моему, не спросил, чё мы пришли. Или спросил?
– По-моему, нет. Или… Нет, было дело, спрашивал, в начале в самом. Ты ещё как-то одним предложением ему всё выдал, мне кажется, он и не понял ничего.
– Мутная тема какая-то. Ладно, поживём – увидим. Утро вечера мудренее.
И вот, наступило утро тридцать пятого дня. Мы проснулись в спортзале от того, что нас разбудил тот здоровенный боксёр.
– Подъём, – только и сказал он, чуть потормошив нас за плечи.
Дети в спортзале уже неторопливо вставали и потягивались. Первые лучи солнца заливали помещение через огромные окна под потолком.
– Вас как звать? – немного погодя спросил у боксёра Лёха.
– Роман Юрьевич, – безразличным тоном ответил боксёр, – Ромой зови. Это для них – Юрьевич.
– Алексей. Лёха по-простому. Это – Костя… Ну, он сам скажет, как его величать.
– Да Костя – и Костя. Мне нормально. Роман Юр… Рома, мы тут вообще по делу одному, – начал было я.
– Мне щас некогда, надо их умыть, накормить – Рома кивнул на детей, – Потом я майора меняю. Он – меня. У него короче спросите всё, чё надо, я щас реально не мо… Смеляков! Особая команда нужна? Подъём – значит подъём и откидка одеяла! Три секунды тебе на то, чтобы из-под него вылезти!
Я обратил внимание на его лицо. Под тусклыми глазами с всегда чуть опущенными верхними веками у него красовались два огромных и тёмных круга – по всей видимости, следы хронического недосыпа и переутомления, граничившего с измождением. Размеры мускулистого, сытого тела Ромы-боксёра были свидетельством того, что некогда раньше эта телесная оболочка была полна жизни и энергии на покорение всё новых и новых вершин. Размеры кругов под Ромиными глазами рассказывали совсем другую историю: историю о том, через что прошло это тело за последний месяц, с какими испытаниями столкнулся его хозяин и о желании, ставшем единственным, самым сокровенным и заветным чаянием этого самого хозяина – о желании как следует выспаться.
Я решил оставить в покое одного смертельно уставшего человека и переадресовать все интересовавшие меня вопросы другому смертельно уставшему человеку, которому от них будет чуть сложнее отмахнуться. Лёха, видимо, вопрос поиска парамотора на территории спорткомплекса отдал полностью на откуп мне, поскольку именно я был тем, кому из нас двоих вообще это надо. Сам же он мыслил себя скорее человеком, дрейфующим то тут, то там в ожидании неминуемой смерти, чем субъектом всего моего предприятия, включавшего в себя добычу летательного аппарата и полёт на нём над океаном беснующихся мертвецов. Потому на выяснении того, где тут находится склад с чудо-машинами, он особенно не настаивал.
Когда Рома пошёл менять майора на посту дозорного, он, выполнив все свои воспитательские обязанности здесь, оставил нас одних с умытыми и накормленными детьми. Мы стушевались: не знали, как себя вести, если вдруг ребята в отсутствие своих авторитетов начнут нарушать какие-то правила, о которых нам самим толком ничего не известно. К счастью, ничего подобного и не произошло: ребята вели себя смирно, как будто бы лучше нас зная, что нужно делать. Говорили друг с другом они полушёпотом, шумных игрищ не устраивали и не разбегались по помещениям спорткомплекса как тараканы. По всему было видно, что майор и боксёр вымуштровали этих деток так, что теперь они – сопляки, ещё не окончившие начальную школу – знают о выживании в новом мире больше, чем мы – здоровенные лбы, которых даже закон уже давно не считал детьми.
– Ну как, выспались? – спросил майор будто бы у всех сразу, когда вошёл в спортзал.
– Да, товарищ майор, – хором, но очень-очень тихо ответили дети.
– Молодцы. Гостей наших не обижаете?
– Нет, товарищ майор, – всё так же тихим хором ответили дети.
– Хорошо. Так, сегодня у нас свободный день. Игры знаете, где. Как вести себя – тоже знаете. Или напомнить?
Лицо майора сделалось наигранно грозным. На лицах детей же, едва он сказал «свободный день», мимолётным отблеском вспыхнула вся радость мира, и отблеск этот был подобен восходу солнца после тысячелетней ночи. Казалось, нигде и никогда я не видел столько счастья в один момент, на одной точке пространства. Или, быть может, не «никогда», а просто очень-очень давно.
– Знаем! – ответили дети и, нетерпеливо перебирая ножками, стали словно бы ждать какой-то команды.
– Ну хорошо. Помните, что свободный день длится до… до чего?
– До первого замечания!
– Вот и славно. Теперь – разойтись.
Когда прозвучало майорское «разойтись», дети будто бы пустились в забег после томительного ожидания сигнального хлопка.
– Ну а с вами, ребятки, потолкуем, – сказал майор, подошёл к нам, взял первый попавшийся стул и сел на него, сложив руки на его спинке, прямо напротив нас. На секунду я ощутил нас с Лёхой провинившимися учениками, которых привели на профилактическую беседу к директору школы. Почему-то я сразу почувствовал, что сегодняшний разговор с майором будет не таким расслабленным и непринуждённым, как вчера, после нашего прихода, когда мы стояли возле будки дозорного и много часов болтали сначала за обедом, а затем – за ужином о том, как каждый из нас встретил первые дни и недели в мире мёртвых. Майор посмотрел на нас так, словно хотел убедиться в том, что мы слушаем и специально выдержал паузу. Потом он заговорил:
– Значит, вам, как я понял, нужна эта леталка с парашютом, как у Карлсона, да?
– Да, – ответил я, слегка удивившись, что майор и впрямь помнит всё то, что сказал ему Лёха в сумбуре первой встречи.
– Она тут есть. Не помню, в каком из залов или в какой из подсобок, правда. Знаю точно, что есть, и что ключи от двери зала, подсобки или чего бы там ни было точно у меня. Эту вашу хрень я вам дам, мне не жалко. Но и вас кое о чём попрошу.
Майор снова глянул на нас, словно бы дожидаясь нашего согласия на предложенную им сделку и пытаясь прочитать это самое молчаливое согласие во взгляде каждого из нас.
– Да не вопрос, – ответил Лёха напрямую, не дожидаясь, пока майор его прочтёт, – Чё делать надо будет? Чё-то сложное?
– Не особо. Но, возможно, опасное.
И дальше майор поведал нам свой план – или даже ландшафтный дизайн-проект – того, как, уводя мертвецов в лес, нейтрализовывать их наверняка. Если коротко, план заключался в том, чтобы вырыть на опушке огромную яму в полтора человеческих роста, выбраться из которой ожившему трупу будет попросту невозможно. Пока – одну, а дальше – по потребности. Майор планировал сбрасывать в неё заражённых, которые редко, но забредают на территорию спорткомплекса; заражённых, которых сейчас приходится уводить вглубь леса и следом – жить в постоянном беспокойстве о том, что однажды, под покровом ночи, твари выбредут обратно, и они вместе с двадцатью четырьмя детишками станут для этой толпы аппетитным ланч-боксом с нежными байтсами из молодой человечины.
– План – полный отстой, – сознался майор сразу же, – Но на что-то получше нужны люди. Много людей. Да и на яму-то – тоже. Мы с Ромкой, вон, худо-бедно что-то пытались делать по очереди. Но разве ж ребят надолго одних оставишь? Да и в дозоре – хотя бы в одной точке, хотя бы в той будке – стоять кому-то нужно постоянно. Эх, руки нам нужны – смерть, как нужны.
Сказав последнее, майор многозначительно посмотрел на нас. Мы и так поняли всё без слов: мы – руки. Насильно нас оставить здесь у него, понятное дело, не получится, но пока нам нужно что-то, чем он располагает, он может использовать нас на задачах тут, где эти самые руки ему необходимы.
– Короче, суть такова: вы помогаете вырыть эту ямищу, а как закончите – я даю вам ваш пропеллер Карлсона, и мы в расчёте.
Классика. «Я тебя спас и в благородство играть не стану. Выполнишь для меня пару заданий, и мы…» Ну, дальше он уже и сам всё сказал. Уж не Сидорович ли у этого майора фамилия? Я понимал, что нам с Лёхой не отвертеться, и что мы застряли здесь надолго. Ситуация была прозрачна до невозможности, и все вопросы, которые я мог мысленно задавать сам себе тогда, во время того нашего разговора, носили скорее несерьёзный характер. Я даже усмехнулся, когда моя блуждающая мысль внезапно напоролась на ту аналогию с игрой, которая была так популярна в лучшие годы моей жизни. По всему выходило, что Ира и мой вояж к ней откладывались в лучшем случае на неделю, а может и на две – тут уж как пойдёт. Всё было бы так, если бы не Лёха. Сообразительный, скорый на выдумку Лёха, которому я обязан тем, что пишу сейчас эти строки здесь.
– Товарищ майор, – начал он, – Вас, кстати, как по имени-отчеству-то? А то неудобно как-то…
– Да пусть пока будет «товарищ майор». Ну? – майор заметно посерьезнел, предвкушая, что Лёха вот-вот начнёт какие-то тухлые переговоры, на которые он заранее был не согласен.
– Товарищ майор, – повторил Лёха, – Другу моему… Ему бы побыстрее уже поехать. Он к девушке своей идёт, а там – счёт на часы фактически. Потому и мотор ему нужен. Вы поймите…
Майор принял совсем суровый вид. «Вы поймите»… У него тут целый класс сирот под крышей, на которых всего две няньки осталось, без которых их всех сожрут в день, а он – «поймите»! Он, уже месяц толком не спавший и давно забывший про отдых, попросил о сущей ерунде: помочь с небольшим делом, а ему пара здоровых, сильных великовозрастных дегенератов лепит какие-то дешёвые отмазы и просит что-то там «понять»!
Лёха уловил его настроение и поспешил договорить:
– Я к тому, что давайте лучше так: пусть Костян берёт этот мотор и двигается по своим делам, а я у вас тут насовсем останусь, помогать буду, чем смогу. Мне всё равно не… В общем, мне тоже особо стремиться некуда. Я с ним-то пошёл просто, чтоб от тоски не вздёрнуться. Нет у меня никого. А одному трепыхаться где-то, чтоб только себя самого охранять, пока не сдохнешь… Животное это дело какое-то, понимаете, да? Здесь я хоть нужен буду. Тут хоть…
– Договорились, – оборвал его майор на полуслове, – Ты скажи только: уверен? Точно не передумаешь?
– Точно, точно, стопудов!
– Ну а ты? – майор посмотрел на меня всё ещё суровым, но уже чуть смягчённым взглядом, – Далеко ехать-то? Машина есть? Штука эта здоровая, пешком с ней не походишь.
– Есть. Только…
Я хотел было сознаться ему, что не умею водить, что Лёха нужен мне в моём путешествии, и что одному мне придётся туго. Но тут мимо меня промчался паренёк, неся в руках какую-то несуразную поролоновую палку. В его воображении она была то ли автоматом, то ли бейсбольной битой – я так и не понял, чем, но наверняка она олицетворяла собою какое-то оружие, потому что этот паренёк вместе с двумя его корешами играли в некое подобие войнушки с воображаемыми живыми мертвецами.
– Генерал! Зомби наступают с севера! Нужно подкрепление! – кричал он своим друзьям, проносясь мимо нас.
– Смеляков! – гаркнул майор. Паренёк застыл как вкопанный и виновато посмотрел на него. Майор смотрел на паренька. Слова им были не нужны.
– Извините, – сказал паренёк и ушёл, когда майор разрешил ему кивком головы.
– Ромкин братишка, – объяснил майор нам так, словно нам это требовалось, а потом тихонько добавил: – Дурной такой. Но где-то смышлёный, вроде. Так, отвлеклись. Что там «только»?
Я не сразу понял, что майор обращается уже ко мне. Как завороженный, я смотрел на играющих тут и там детей и думал, действительно ли Лёха нужен мне так же сильно, как совершенно точно нужен здесь кто-то вроде него. Переведя взгляд на майора, я заметил и у него под глазами те же самые круги, которые были у Ромы-боксёра.