Георгий Апальков
Записки мертвеца
Запись 15
Шестнадцатое октября. Восьмидесятый день с начала вымирания.
Вот, похоже, и всё. Хорошо хоть выдался шанс написать что-то в последний раз. Если и сейчас пронесёт – хорошо. Но верится почему-то с трудом: ещё меньше, чем верилось тогда, когда я собирался отправиться к Ире через наводнённый мертвяками город. Не знаю, почему. Может, мне просто страшно. Может, это из-за трупа рядом со мной, который лежит тут и напоминает о том, насколько смерть реальна. И насколько безобразной, бестолковой и внезапной она может быть. Так или иначе, вот ещё один мой автограф с моим очередным «Уж сейчас-то я точно умру» вместо подписи. Если вы убьёте меня, не уничтожайте, пожалуйста, этот дневник – вот всё, о чём прошу. Но смирно сидеть и ждать вас я тоже не собираюсь: попробую придумать что-нибудь.
Семнадцатое октября. Восемьдесят первый день с начала вымирания.
Что ж, всё получилось. Не так, правда, как я рассчитывал. Но если сравнить моё нынешнее положение с тем, что я представлял себе в момент той очередной потери самообладания, то можно сказать, что всё обошлось. Теперь у меня есть какое-то время, чтобы отрефлексировать произошедшее, подумать обо всём и зафиксировать эти два долгих – бесконечных – дня на бумаге. Сделаю это, и нужно будет решить, что делать дальше. А дальше, полагаю, нужно будет снова собираться в путь. Ладно, к чёрту эту пространность и расплывчатость. Обо всём сначала и по порядку. Начнём со вчерашнего утра.
День 80
Захар не бросил своё увлечение радио после того, как приехал в Надеждинское. Вся необходимая аппаратура для поимки сигналов на разных частотах была при нём: хранилась в его доме, в подполе, вдали от посторонних глаз. В подполе он и проводил долгие вечера и дни, когда не был при деле. Но ловил он не монологи какого-нибудь очередного застрявшего посреди апокалипсиса радиоведущего, чудом уцелевшего и оставшегося на работе в самый разгар смертоубийства на улицах города. Отнюдь. Ловил он переговоры простых патрульных по рациям между собой и с их начальниками. Ловил он и доклады Гросовскому о положении дел в деревне и окрестностях. Но с особым упоением он подслушивал переговоры Михаила Юрьевича Гросовского – некогда всенародно избранного градоначальника и, де-юре, всё ещё представителя центральной власти на месте; и полковника Старкова – полномочного представителя вооружённых сил и, возможно, самого старшего по званию военнослужащего на сотни – а может и тысячи – километров вокруг. Говорили они много. И говорили, в основном, вечерами.
В ту ночь, когда я пришёл к Захару за добавкой спиртного, Захар закончил слушать один из таких вечерних разговоров. Закончил и тут же стал собирать вещи.
– Я не то что бы вот прям щас собрался улетать, как Карлсон, – оправдывался он тогда, – Конечно, я всё от меня требующееся сделаю. Мэр уже кинул задачу: кружить над дорогой и деревней где-то с семи-восьми утра, как рассветёт. Обо всех движениях докладывать в прямом эфире. Это я всё сделаю. Но если барагоз начнётся и вообще всё то, о чём я думаю, то тут уж я того… Включаю Карлсона.
Что должно было начаться? Чего Захар опасался настолько, что сгрёб все свои пожитки в две скромные сумки, прикрепил их к парамотору и был готов бросить это райское место, улетев из него искать счастье в закат? Ответ на этот вопрос лежал в его истории, которую он рассказал мне слишком сбивчиво и невнятно для бывшего радиоведущего. Перескажу здесь всё, что запомнил с его слов.
То, что однажды за работой рассказывал мне тот парень по имени Артём, отчасти оказалось правдой. Старков и Гросовский действительно вели переговоры о судьбе некоторых людей, живущих в Надеждинском, совершенно не интересуясь мнением этих людей и ни о чём их не спрашивая. Говорили они о судьбе дезертиров, которые удрали из подразделений Старкова и обосновались в мэрском оплоте безмятежности. С точки зрения Старкова, это вообще были не люди, и спрашивать их, само собой, ни о чём не нужно было. С точки зрения Гросовского это были сильные рабочие руки, которые работали тем усерднее, чем больше были мотивированы страхом возвращения назад, под начало полковника. А полковник тем временем затевал авантюру и нуждался в людях, обученных владению оружием, вождению и всему прочему, что может быть полезно.
Авантюра полковника заключалась в возвращении контроля над городом. Когда я слушал Захара, то с каждым новым его словом убеждался в том, что история Артёма – одного из дезертиров – была не выдумкой. Во всяком случае, в некоторой её части. Почти во всём он попал в самую точку. Так вот: для возвращения контроля над городом Старкову нужны были люди. Много людей: как на фронте, так и в тылу. Начать всю операцию Старков планировал с первыми серьёзными морозами. На первом этапе операции предполагалось подчистую избавить город от заражённых, которые, по его разумению, с наступлением холодов должны были отморозить себе к чёртовой матери все конечности и потерять возможность передвигаться или, во всяком случае – передвигаться быстро. Всё должно было походить скорее на забой скотины, чем на войну. На втором этапе предполагалось восстановить порядок в городе: заставить уличные банды сложить оружие и заново подчинить горожан законной власти. Гросовский стоял перед выбором: он мог сложить с себя де-юре действующие полномочия и согласиться не претендовать ни на что после того, как – и если – операция завершится успехом. А мог напротив – принять в операции активное или хотя бы посильное участие, и тогда, так и быть, Старков соглашался отдать мэру его кресло, когда ситуация окончательно стабилизируется и делить с ним это самое кресло до этого самого момента: так сказать, в период безвременья. Сам он – мэр – считал затею Старкова смелой, самонадеянной и взбалмошной. Было в ней, по его мнению, уж очень много белых пятен и условностей. Поэтому, прежде чем брать на себя какие-либо обязательства и о чём-либо договариваться, мэр хотел увидеть хоть какие-то результаты.
Например, увидеть свет, а вместе с ним и восстановление электроснабжения в городе и прилегающих населённых пунктах. То было чудом, в которое никто, включая Гросовского, не верил. Гросовский, как и многие прочие, верил в разрушение атомной электростанции и в радиоактивное загрязнение над городом и не верил в осуществимость затеи с возобновлением подачи электричества, которую Старков считал возможной. В итоге, они заключили что-то вроде одного из тех пацанских споров, которые в мире мужиков с большой властью и деньгами называют «джентельменскими пари» или облачают в какие-нибудь другие высокопарные формулировки. Гросовский обещал, что на следующий день после того, как Старкову удастся восстановить подачу электроэнергии в Надеждинском, он выдаст ему всех укрывшихся у него дезертиров. Тогда же он будет готов серьёзно говорить о том, чтобы отправить часть своих людей принять участие в зачистке города. Но только говорить. И только тогда, когда Старков с его людьми сделают невозможное.
Станцию полковник, само собой, взял бы и без всяких споров с мэром. Или хотя бы попытался бы взять. Это было необходимым для начала зачистки города: обеспечить его энергией. Если бы станция и впрямь оказалась разрушенной, неизвестно, как бы всё обернулось. Но так или иначе, ночью, когда я слушал Захаров рассказ, в Надеждинском все разом поняли, что со станцией всё было в полном порядке. То, во что люди здесь не просто верили, но что, как им казалось, они знают наверняка – всё это вдруг исчезло, к всеобщему, надо сказать, ликованию. Не ликовал один только Захар.
Он, слушавший разговор мэра с полковником сразу после включения света, знал, что утром следующего дня Старков приедет навестить Надеждинское, чтобы забрать свой выигрыш в том самом «джентельменском пари». Гросовский дал добро на выдачу дезертиров, и теперь их судьба была решена. Неясным оставалось одно: пойдёт ли полковник дальше и решит ли поставить под ружьё кого-то ещё, кроме своих бежавших подчинённых. В разговорах со своим ближайшим кругом Гросовский выражал опасение, что полковнику может взбрести в голову провести завтрашним утром в Надеждинском полномасштабную мобилизацию, без долгих переговоров и обсуждений. Теоретически, ресурс на то, чтобы технично обезоружить весь патруль и всю охрану в деревне, застав всех врасплох, у него был. И Гросовский всерьёз полагал, что, приехав за дезертирами, Старков приедет также и за тем, чтобы расширить условия всех прежних договорённостей. А Гросовскому бесконтрольно терять людей не очень-то хотелось. Потому той же ночью, когда включили свет, мэр, мило договорившись с полковником о завтрашнем утреннем рандеву, тут же отдал приказ всем держать ухо востро и очень внимательно следить за людьми полковника, когда они прибудут.
Захару было поручено наблюдать за всем свысока. Это поручение он намеревался выполнить, однако, увидев, что что-то идёт не так, он планировал направить парамотор куда-нибудь подальше и элегантно скрыться с места оживлённого развития событий.
– Ребята, с которыми мы на Фаренгейте были, – говорил он, – Те, что здесь не остались и к Старкову потом не прибились – они тут лагерем встали неподалёку. План у них был – по реке пойти, как транспорт добудут. Я связь с ними давно держу. Пока ещё не уплыли никуда: всё там стоят. Где стоят – знаю. К ним курс держать буду, если тут кипиш какой начнётся. Мне это всё не надо: «за родину, вперёд, в атаку», и всё прочее. Но это я так: может, обойдётся ещё. Хотя Серёге ты подскажи на всякий, как связаться с ними, если что. Рация только сильная нужна. Сейчас в двух словах объясню примерно.
Захар рассказал мне, как настроиться на волну его друзей – любителей речных сплавов, – и на этом наш разговор подошёл к концу. Потом я принёс эту информацию Сергею, Кристине и Ире. Сергей всё услышанное воспринял в своём стиле: со скепсисом и недоверием.
– Да ладно, жути нагонять! – говорил он, – Захар тоже краски поди сгущает. Он же про станцию сам и начал телегу разгонять: мол, она бахнула. А оно вон, как оказалось. Короче, к чему бы он там ни готовился, я думаю, что волноваться не стоит: нас это не коснётся. Кому мы нафиг нужны с тобой? Бойцы невидимого фронта, ёлки палки.
– А как насчёт того Артёма? И остальных, кто от Старкова убежал, – спрашивал я, не то что бы сильно, но неподдельно волнуясь об их судьбе.
– Я не знаю, где этот Артём живёт, – пожал плечами Сергей, – Да и про остальных тоже не помню. Да и… Я так скажу: лучше они, чем мы – вот что. Ну пойдём мы сейчас по деревне, будем всем трепать, мол, вот, щас приедет ваш полкан и упакует вас, полундра! Что тогда? Запаникуют, засуетятся, делов натворят, побегут ещё. И что потом? Потом утром Старков за людьми приедет, а людей-то и нет. И тогда он точно начнёт по сусекам скрести… В общем, делаем вид, что ничего не слышали, и что ты никуда ни за каким бухлом не ходил – вот моё предложение. Ты, кстати, больше так не делай: керосин-то всё-таки общий.
В общих чертах, таков был итог нашего разговора ночью семьдесят девятого дня.
До утра я почти не спал. Полночи писал дневник, а остаток времени до рассвета – валялся в постели и тревожился. Не было печали, как говорится. Только-только освоился, только понял, что здесь к чему – и на тебе! Какая-то непонятная, странная суета вокруг неизвестно чего. Так или иначе, новость о восстановлении подачи электроэнергии была скорее радостной, чем грустной. Но какова будет цена этой радости для нас, привыкших к покою и безмятежности средневекового быта, вдали от наводнённого мертвецами города и всех благ цивилизации, которыми город располагает?
Наш дом находился на краю деревни, и мы не слышали, как и когда точно приехал полковник Старков со своими людьми. За завтраком мы все сидели молча, с тревогой смотрели в окно, выходившее на улицу, и ждали чего-то – сами не знали, чего. Я ожидал в какой-то момент услышать нечто вроде перестрелки, но этого не произошло. Всё было тихо, и казалось, что жизнь идёт своим чередом, и что никакой полковник в итоге так и не приехал в Надеждинское забирать своих ребят.
Но полковник приехал. Об этом мы узнали уже ближе к полудню, когда к нашей калитке вместо привычного усатого прораба, захаживавшего по утрам, пришли три вооружённых человека в форме: грязной и слегка потасканной. Они постучали, а затем потребовали отворить.
– Кто пойдёт? – спросила Кристина, поочерёдно глядя на всех, кроме своей племянницы.
– Да какая разница? Я выйду, чё уж там, – нехотя сказал Сергей, вмиг побледневший и осунувшийся, – Пойдёшь?
Он посмотрел на меня одновременно требовательным, просящим и умоляющим взглядом: так, что я не мог отказать. Да и при Ире не хотелось терять лицо.
Мы оделись, вышли к калитке и открыли её. Один из молодых людей в форме представился ефрейтором и назвал свою фамилию, которая, едва влетев в моё ухо, тут же была обречена на забвение.
– Общее собрание на площади у магазинов, через час. Быть всем, кроме больных и неходячих, – объявил ефрейтор.
– А детям? – спросил Сергей, и было слышно, как дрогнул его голос.
– Могут идти, могут не идти, если есть, с кем оставить. Вы не волнуйтесь, там так, послушать просто, – сказал ефрейтор, и отчего-то я ему поверил. Выглядел он неказисто и грубо, но по глазам его было видно, что ничего, кроме добра, он людям вокруг него не желал. Потому после этих его слов покой разлился по моей душе как разливается первый глоток крепкого бурбона по пищеводу после изнурительного рабочего дня, возвращая тебе сладкую веру в то, что жизнь всё-таки может быть прекрасна.
Мы вернулись в дом и рассказали обо всём Ире и Кристине. В голосе Сергея по-прежнему звучала тревога, поэтому я вмешался и попытался всех успокоить. Кристина больше поверила мне, чем Сергею, потому что больше хотела поверить мне, чем Сергею, и даже решила взять на собрание Юлю. Ира лишь легонько пожала плечами: мол, надо – значит надо. Ей, похоже, было всё равно, что там будет на этом собрании. Да и нельзя сказать, чтобы что-то другое её хоть как-то занимало и трогало: ей на всё было плевать, кроме чего-то, о чём она без конца думала сама себе, не желая делиться этим ни с кем прочим – даже со мной.
Дорога до площади между магазинами не заняла много времени. Идти было от силы минут десять или пятнадцать. Площадь представляла собой большой круглый пятачок, в который с обеих сторон упиралась дорога. По двум другим сторонам стояли два центральных магазина: один – большой продуктовый супермаркет, филиал городской сети, которая по слухам принадлежала кому-то из мэрских родственников; а второй – маленький магазинчик всяческих хозяйственных принадлежностей, выглядевший как обыкновенный жилой домик, каких по всему Надеждинскому было полным-полно. Площадь всегда была оживлённым местом: сюда приходили для выдачи пайков и горючего, и здесь постоянно было много людей – как вооружённых, работавших на мэра, так и обычных жителей деревни. Сейчас тут собралась огромная толпа. Ира сказала, что никогда не видела здесь столько людей. Кристина подтвердила, сказав, что это самое большое собрание на её памяти. Мне самому судить было сложно: вне больницы я провёл здесь только пару дней и за это время лишь мельком видел это место.
Помимо людей, здесь было много машин: как простых легковых автомобилей, принадлежавших, должно быть, мэру и его приближённым, так и военной техники: несколько боевых бронированных машин, названий которых я не знал, и подобные которым раньше видел только в компьютерных играх. Сама толпа стояла фронтом на супермаркет. На крыше супермаркета стояло несколько человек, что-то друг с другом обсуждавших, и несколько людей с автоматами, ничего и ни с кем не обсуждавших и просто наблюдавших за всем происходящим. Всё действо было похоже на какой-то рок-концерт, который вот-вот начнётся. Толпа «фанатов», правда, не очень-то неистовствовала в нетерпении, грозя порвать организаторов на клочки, если фронтмен группы сейчас же не выйдет к ним и не крикнет что-нибудь ободряющее, вроде: «Хой!» Напротив: собравшиеся вели себя тихо, будто бы боясь лишним шумом спровоцировать это самое начало «концерта».
– Это кто там, наверху? Мэр? – спрашивала Кристина, попеременно вставая на цыпочки и пытаясь выглянуть из-за спин впереди стоящих людей, таким образом увидев чуть больше.
– Вроде, – ответил Сергей, делая левой рукой козырёк для глаз и щурясь в попытках чётче увидеть тех, кто стоит на крыше.
– Тебе не холодно? – спросила Ира Юлю, которую Кристина держала за руку, но на которую она сейчас совсем не обращала внимания.
– Нет, – ответила Юля.
Я смотрел на них и не знал, чьё настроение мне ближе, и чьё настроение я хочу, чтобы было мне ближе сейчас, в моменте. Пока я был в раздумьях, один из людей на крыше – тот, что не был одет в военную форму, – вышел вперёд, поднёс ко рту мегафон и стал говорить.
– Дамы и господа, меня вы все знаете, – голос принадлежал Михаилу Юрьевичу Гросовскому, – О господине Старкове, я думаю, тоже многие наслышаны. Он и его люди боролись за наш город до самого конца, даже когда дни его были уже сочтены.
– Ага, боролись! А потом за реку свинтили и побросали всех! – крикнул кто-то из толпы. Поднялся небольшой ропот, который вскоре стих, и Гросовский продолжил говорить.
– Согласен: было трудно, и всем, кто отвечал за поддержание порядка и стабильности, приходилось принимать тяжёлые решения. Мы с моим аппаратом, как видите, тоже не в рабочих кабинетах сейчас. И из вас, кто бы чем ни занимался в той жизни, никто сейчас не на рабочем месте. Не об этом речь сейчас, дамы и господа: не о прошлых заслугах и неудачах. А о том, что делать дальше, при всех текущих вводных. А вводные на нынешний момент такие: как все могли заметить, у нас теперь есть уличное освещение, и свет в домах теперь тоже работает без генераторов. Это – целиком и полностью заслуга бойцов полковника Старкова, которым вчера удалось запустить электростанцию, которую мы с вами до сих пор считали разрушенной. Больше того: свет теперь есть во всём городе. А раз есть электроэнергия – есть и возможность восстановить всю остальную инфраструктуру. Всё упирается только в мертвяков, которые ходят по городу прогулочным шагом, и в бандитов, которые, как в старые-недобрые, воюют сейчас друг с другом за кварталы территории, и которые, на мой личный взгляд, ещё хуже мертвецов.
– Поэтому и менты все здесь, да? Чтоб бандитам в городе жизнь мёдом не казалась? – саркастически заметил тот же самый крикун из толпы. На сей раз Гросовский не обратил внимания на ропот и ровным голосом продолжил:
– Победа над заражёнными, над разгулом преступности и анархии будет означать возвращение административного контроля над городом. А это, в свою очередь, будет означать для всех – или многих – из нас возможность снова вернуться в свои дома и в свои квартиры, и жить там почти что прежней жизнью. С поправками, конечно, но всё же. В общем, дорогие друзья! Собрались мы с вами здесь сегодня для того, чтобы выслушать нашего гостя – полковника Юрия Алексеевича Старкова. Сейчас он поделится с вами своими соображениями насчёт разрешения ситуации в городе и расскажет, что может сделать конкретно каждый из вас, чтобы помочь общему делу. На этой ноте – передаю микрофон ему.
Гросовский сделал шаг назад и передал мегафон человеку в военной форме, который всё это время стоял у него за спиной, сложив руки на груди. Лицо его трудно было разглядеть: я видел только, что под носом у него были чёрные усы, и что стрижка у него была короткая. Сам человек имел довольно худощавую комплекцию в сравнении с тем же Гросовским. Возможно, он просто был старше и жилистее.
– Здравствуйте, товарищи! – начал говорить Старков, и, видимо, начал слишком громко, потому что мегафон вдруг пронзительно пискнул. Отпрянув от него на момент, полковник хлопнул громкоговоритель о ладонь и снова приставил его ко рту. Но только он сделал вдох и собрался вновь что-то сказать, голос из толпы перебил его:
– Тамбовский волк тебе товарищ! Иди откуда пришёл, заяц-побегаец! Это ты нас подыхать в городе бросил!
На этот раз после громогласного и обличительного лозунга гула толпы не последовало, и Старкову удалось спокойно продолжить:
– Товарищи! На текущий момент рота наших бойцов заняла район электростанции в соседнем моногороде, улицы которого тоже находятся под контролем заражённых. На зачистку моногородка мы немедленно направим контингент для обеспечения безопасности наших людей и бесперебойности подачи электроэнергии. Как только что было сказано главой администрации города, следующий этап – это долгосрочная наземная операция по возвращению контроля над нашим городом. После тактического отступления за пределы городской черты военнослужащими нашего батальона были проведены наблюдения за заражёнными с целью выявления слабых мест и уязвимостей противника.
– Невозможно слушать его, – шёпотом причитал Сергей, – Одними существительными говорит. Их там в армии специально так поди учат, чтоб никто, кроме своих, ничего не понимал?
– Было выяснено, – продолжал говорить Старков, – Что под воздействием низких температур физическая активность заражённых существенно снижается, и таким образом они представляют меньшую опасность, становясь более уязвимыми. На основании этого наблюдения нашим штабом было принято решение возобновить наступательные действия в городской черте после стабилизации температуры воздуха на отметке ниже нуля градусов. Для успешного осуществления наступательных действий и подавления живой силы про… Живой силы… Кх-м… Для подавления сил противника нужно задействовать весь имеющийся в батальоне контингент. Прошу заметить: только на линии фронта и только для участия в активных наступательных действиях – весь имеющийся контингент. Это значит без резерва, без тыла, без снабжения – без ничего.
Речь Старкова потихоньку начала превращаться из армейской в человеческую. Ничего хорошего это не сулило: это значило только, что сейчас он скажет что-то, от чего ему самому не по себе.
– Поэтому для ведения успешной кампании, для возвращения прежней жизни на улицы нашего родного города, для спасения всех тех, кто до сих пор остаётся запертым в своей квартире без малейшей возможности выйти наружу…
Я вдруг вспомнил тот самый день, когда нашёл в кладовке этот дневник и начал вести его, только чтобы не сойти с ума.
– …Мною принято решение о проведении набора добровольцев в ряды нашего батальона. Все, кто обладают навыками, которые могут быть полезны в ходе операции – а полезны нам будут любые навыки – приглашаются к вступлению в наши ряды. С нами вы станете частью истории: теми, кто освободит наш город от оков эпидемии и разгула преступности. Даже если вы всю кампанию пробудете в тылу – а так, скорее всего, и будет, – ваш вклад в общее дело невозможно будет переоценить.
– Сначала всё прошляпили, а теперь ещё и волонтёров набираете! Попрошайки! Ищи дураков! – снова выкрикнул кто-то из собравшихся.
– Да хорош уже орать, чудило! Базарить – не мешки ворочать! Иди сам хоть чё-то сделай!
– Вот ты и иди! Умный! Я за другими сам бегать и косяки исправлять не собираюсь!
– А чё делать собираешься? Голосовать пойти, чтоб выбрать кого-то, кто за тебя всё решит?
– Поговори тут ещё! Сопляк!
Началось волнение. Люди в толпе, условно разделившиеся на тех, кто собирается пойти добровольцем и тех, кто этого делать не хочет, спешили доказать друг другу свою правоту, но отчего-то не спешили расходиться по своим делам и воплощать в жизнь то, на что они решились. Каждому нужна была поддержка ближнего – и почему-то именно ближнего с противоположной позицией. Добровольцам одного их намерения пойти к Старкову было достаточно для того, чтобы чувствовать себя героями, и люди в толпе, которые их таковыми не считали, очень мешали им упиваться чувством гордости за самих себя. Те же, кто боялся вступать в ряды защитников города, хотели, чтобы таких, как они, было больше, и тогда они поделили бы страх меж собой и боялись бы меньше – потому-то они и стремились убедить добровольцев в том, что они совершают глупость: так они стремились умножить свои ряды. Малодушным хотелось спрятаться в толпе малодушных, чтобы не стыдиться своей слабости. Героям хотелось видеть вокруг тех, кто не станет умалять величие их благородных порывов и по достоинству оценит их героизм. Что ни говори, всем нам нужна публика.
Когда напряжение среди собравшихся наросло до опасной точки, раздался выстрел, который всех сразу же привёл в чувство. Юля не на шутку перепугалась и сильно сжала руку Кристины, отчего та вскрикнула. Даже Ира, казалось, вдруг на секунду очнулась от того глубокого, всепоглощающего сна, в котором она пребывала с момента аварии, и на миг снова стала собой. Выстрел был предупредительный: один из бойцов на крыше магазина выстрелил одиночным в воздух, чтобы его командир мог продолжить говорить.
– Помимо набора добровольцев, – продолжил Старков, – Будет произведено доукомплектование подразделений из числа тех, кто уже обладает достаточными навыками владения оружием и военной техникой. Это часть сотрудников министерства внутренних дел, в настоящий момент находящихся в подчинении у главы администрации города здесь, в Надеждинском. Отбор будет произведён путём жребьёвки. Информация уже доведена до ваших непосредственных начальников, с ними потом отдельно всё это обсудите. Далее: в наши ряды будут возвращены все те военнослужащие, кто самовольно оставил пункт временной дислокации. С ними будет проведена воспитательная работа. Часть из них вернётся в строй на передовую, часть останется на задачах в тылу. Почти все данные военнослужащие в настоящий момент найдены и доставлены во временный пункт приёма личного состава: в здание придорожного кафе. Там же мы до семнадцати ноль-ноль текущего дня ожидаем всех добровольцев. Всем, кто захочет присоединиться к нам позднее, нужно будет самостоятельно добраться до нашего пункта временной дислокации – посёлка Знаменское, в двенадцати километрах в противоположном от города направлении.
– Ну слава богу, хоть всё по-человечески. Чё, пошли, наверное, потихоньку? Вроде, конец уже, – сказал Сергей, приняв паузу, взятую Старковым, за окончание его речи.
– Теперь самый важный момент, – продолжил полковник, – Верю в вашу поддержку и участие, но реалии таковы, что пополнения тыловых подразделений и отдельных взводов снабжения только лишь из числа добровольцев может оказаться недостаточно. В этой связи считаю необходимым провести то, что лично я сам не очень хочу называть «мобилизацией». Назовём это «рекрутским набором» или «призывом». От главы администрации города и по совместительству нынешнего фактического главы села Надеждинское я получил добро на набор одного человека с каждого домового хозяйства. Потому я и назвал это «рекрутским набором»: как в давние-стародавние времена, будем проводить выборочный призыв с каждого участка. Выполнение приказа обсуждению и обжалованию не подлежит. Невыполнение карается по всей строгости закона военного времени. Хочу напомнить, что перед нами всё ещё стоят задачи, поставленные верховным главнокомандующим и генеральным штабом, связанные с поддержанием порядка и законности на вверенных территориях. Всё ещё действуют законы и подзаконные акты, касающиеся порядка набора на военную службу. Все предпринимаемые сегодня действия будут совершены при согласовании с административным аппаратом города, в строгом соответствии с установленным в первую неделю эпидемии порядком. Решения приняты на официальном уровне. Поэтому просьба соблюдать порядок и оказывать содействие.
Гросовский стоял рядом со Старковым и утвердительно кивал на каждое его слово.
– Итак, в следующие два часа каждому домовому хозяйству необходимо определить рекрута, который сегодня в числе прочих будет отправлен в пункт временной дислокации для дальнейшей подготовки к службе в тыловых подразделениях. Хочу особо подчеркнуть: набранные в ходе набора рекруты будут проходить службу только в тылу и во взводах снабжения, пройдя, тем не менее, полноценную программу подготовки по типу «курса молодого бойца». Это не «мобилизация всех на убой», как многие тут вас могли стращать. Это призыв на рутинную работу: сложную, тяжёлую работу, но работу, которая должна быть сделана. И никто не сможет сделать её, кроме вас. На вас вся надежда у ребят, которые совсем скоро отправятся на передовую, защищать наш город от заразы и бандитов, превративших некоторые кварталы в чёрт знает что. Не подведите. И не советую заниматься всякой дурью и всякими глупостями: пройдите через это достойно. С кем-то пока прощаюсь, с кем-то ещё увидимся. Передаю слово действующему главе администрации.
Старков отдал мегафон Гросовскому, тот сказал в него что-то ещё, и мы все разошлись по домам. Ног я почти не чувствовал. Всё тело было будто бы накачано воздухом. Мне снова было страшно. Страх медленно перерастал в ужас от одной только мысли о том, что я могу снова увидеть мертвецов, и что нас с Ирой снова могут разлучить – от всего сразу. До самого дома мы шли молча.
Дома мы все вместе расположились на кухне, сели за стол и согрели чай. Молчание и там ещё некоторое время было с нами, пока Сергей не прервал его и не заговорил.
– Ну? И что делаем? – спросил он.
– Не знаю, – пожала плечами Кристина и перевела взгляд на меня.
– Я тоже не знаю, – сказал я.
– Я пойду в огород, погуляю? – спросила Юля.
– Одна не ходи, – ответила Кристина.
– Мы вместе пойдём, – вмешалась Ира, – Да, Юля?
– Пойдём!
И Ира с Юлей ушли, оставив нас на кухне втроём. Отчасти я был этому рад, но в какой-то степени был также и раздосадован. Решается, может быть, чья-то судьба, а она вот так просто встала и ушла погулять! Непостижимо! Возможно, пора было уже оставить всякие попытки понять её и просто принять её такой, какой она стала.
– Я так понимаю, между нами двумя выбираем, да? – уточнил Сергей.
Я ничего не ответил.
– Вроде этот армеец про гендерные ограничения не говорил, – неуверенно сказала Кристина, явно не собиравшаяся делать шаг вперёд и становиться рекрутом.
– Он сказал, что работа тяжёлая, – ответил на это Сергей, – Да и ежу понятно, что мужики в приоритете. Вы так: если добровольцами запишитесь – рады будут и дело найдут. А так…
– Ну не знаю… Может, прокатит, если кто-то из нас – Ира либо я – пойдёт…
– Да как это выглядеть будет?! – встрепенулся Сергей, – Два лба в доме здоровых, а на фронт девчонок отправляют.
– Тебе важно, что о тебе подумают?
– Мне важно, чтобы ты здесь оставалась. Косте, я думаю, тоже хочется, чтобы Ира тут была. Так что да, Костян: ты или я остаёмся.