Георгий Апальков
Записки мертвеца
Запись 8
Шестое сентября. Сороковой день с начала вымирания.
Батарейки для радио я нашёл и вставил их куда следует. Результат пока нулевой. На всех волнах либо нескончаемое шипение помех, либо тишина: как я и предполагал. Ну, попытаться-то точно стоило. Не пробовал, кстати, проверить его на балконе или лучше – на крыше. Благо, туда теперь проход открыт: во многом благодаря мне, между прочим. Сам себя не похвалишь – никто не похвалит! Ладно, игры с радиоприёмником отложим на потом. Сначала – дневник.
Вчера обещал чиркнуть пару строк о том, как пройдёт день после того, как все проснутся. Раз обещал – сделаю, хотя писать тут, в общем-то, не о чем. Опять бесконечные переливания из пустого в порожнее с Ирой, её отцом и матерью. Куда ехать? На чём? Как добраться до ближайшей машины, за руль которой можно будет сесть? Ответы на эти и многие другие вопросы найти, на самом деле, очень просто. Но Ириному отцу, по-видимому, куда больше хочется их искать, чем находить. Ещё бы: когда ты строишь и перестраиваешь планы, когда ты бесконечно рассуждаешь на тему всевозможных пустяковых деталей, то тебе не надо действовать. Чем дольше размышляешь, тем дольше стоишь за стартовым флажком и отодвигаешь от себя необходимость бежать марафон. Понять его можно: человек столько времени просидел взаперти и ещё ни разу не видел мир за пределами своей квартиры. Новый мир. То, во что всё вокруг превратилось за последний месяц с небольшим. А увидеть его из окна и увидеть вживую, прочувствовав себя в нём – это две совершенно разные вещи, уж поверьте мне и моему опыту. В этом смысле Ира и её семья заслуживают скорее сочувствия, чем чего-либо ещё. Но когда на кону стоит жизнь – и моя, и их – становится не до сочувствия. Уже второй день я скрежещу зубами от бессильной злости на их нерешительность, медлительность и, что самое неприятное, на постоянные попытки заткнуть меня и на надменные усмешки, на которые натыкаются мои предложения как можно скорее убираться прочь на чём угодно, лишь бы начать уже двигаться хоть куда-то.
– А поедем мы на чём? И как ты вещи все предлагаешь погрузить? У тебя так всё просто, я прямо не могу! – из раза в раз отвечает на это отец Иры.
И хотя необходимость убираться признают все, они не могут признаться сами себе в том, что боятся уходить. А безотчётный страх, если дать ему власть над собой, способен сделать из человека круглого идиота, который будет до тошноты кружить себя на карусели ненужных дел, сублимации и замещения некоего важного шага сущей ерундой. Убедить их будет тяжело: практически невозможно, полагаю. Не знаю, какое чудо могло бы мне в этом помочь, если даже тот факт, что я проделал путь через ад, пробираясь к ним, не добавляет мне очков в их глазах. Кстати, о пути через ад.
День 34
– Как я уже говорил, план – полнейшее безумие. Я его во сне увидел, прикинь, – начал рассказывать Лёха, открыв банку тушёнки.
– Ну не томи уже, говори!
– В общем, валяюсь я, сплю себе. А я ж вчера никакущий был. Да и запой сказывается, на самом деле. Всякая хрень в общем снится. Люблю, когда сны из прошлого приходят: типа из того времени, когда всё было нормально. Но иногда, правда, и упыри эти полоумные снятся, и всё, что с ними связано. Вот и в этот раз так было. Будто бы я в парке аттракционов, там, в центре. Ну, знаешь, где колесо обозрения вот это, карусели там всякие…
– У нас он в принципе один. Давай уже к сути! – я начинал терять терпение. Мне хотелось как можно скорее услышать Лёхин план, чтобы, возможно, ухватиться за него как за спасительную соломинку.
– Да всё, всё, не нервничай. Короче, захожу туда, а там зомбари как будто… не знаю, типа празднуют что-то. Все оборванные, ободранные, рожи в крови, но ведут себя как господа в смокингах на званом ужине. А я там, во сне, понимаю, что на эту вечеринку мне не надо. Но я уже там, понимаешь, да? Надо как-то куда-то уходить, а они меня окружили по всем фронтам со своими фужерами игристого, тарталетками и всякой прочей фигнёй, и сейчас уже вот-вот затянут в свою тусовку. И тут я думаю: «Чё я туплю? Я ж летать умею!» И полетел. Так типа подпрыгнул, взмыл в небо, и всё, поминай как звали. Лечу потом над городом, смотрю туда-сюда, а там – река, поля, чуть дальше – лес…
– Лёха, ты обещал мне план какой-то озвучить, – сказал я, накрыв лицо рукой. Раздражения от того, что Лёха ходит вокруг да около, больше не было. Мне вдруг стало стыдно за него, как бывает стыдно за одноклассника, отвечающего у доски и вместо ответа несущего сущую чепуху.
– Я и озвучиваю. Просто вдохновением с тобой делюсь: как я ко всему пришёл. Думал, тебе интересно будет, – Лёха пожал плечами и съел очередной сухарь, положив на него сверху кусок мяса из банки.
– Очень интересно.
– Ну, если коротко говорить, то мой план – это параплан. Даже звучит в рифму. Короче, есть такая секта чуваков у нас, которые полётами на них занимаются. Причём не просто на парапланах, а с мотором. Как у Карлсона. Смотрел этот мультик?
– Смотрел, – спокойно ответил я, уже не удивляясь фантасмагоричности Лёхиных аналогий.
– Не знаю, как это называется по-правильному: то ли «мотопараплан», то ли «парамотор». Не суть. В общем, это штука, очень приблизительно похожая на парашют, которым ты ветер ловишь и летишь, кайфуешь на воздушных потоках. Мотор – если он у тебя есть – тебе в этом нехило помогает: управляемость так гораздо лучше, плюс – взлетать проще. Я на работе с чуваками, которые этим увлекаются, пересекался. Нормальные чуваки, кстати: сектантами я их в шутку назвал, ты не думай. Часто приходили за снарягой всякой в мой магаз. Общительные такие, болтали с ними много. Хотя из меня не самый крутой собеседник по части всякого спорта и туризма: так, в пределах рабочих моментов в чём-то шарил, но не фанател никогда по всяким таким делам.
– Так что, такие штуки у тебя в магазе в Радуге были? Ты предлагаешь туда вернуться, взять этот пара-пара-рам – или как там его – и полететь, как волшебник в голубом вертолёте, к замку моей принцессы? Через весь город? – спросил я с деланной усмешкой. На самом деле, план даже в таком сумасбродном виде мне нравился: это было лучше, чем совсем ничего. И уж точно лучше, чем оставаться здесь, в пивнухе, воняющей ожившим трупом, мочой и похмельной отрыжкой.
– В Радугу я бы не стал ни за что возвращаться и тебе бы не предложил. Да и нет в моём магазине этих штук. Это к ним на базу надо ехать: к этим парапланеристам в смысле. Больше не знаю, где их можно у нас достать. В общем, ты хотел план? Вот он: выходим наружу и ищем тачку. На ней двигаемся в сторону этой базы с парапланами. Тут недалеко: спорткомплекс чуть-чуть за городской чертой, на конечной второго автобуса. Может, слышал про него.
– Одноклассники, кажется, туда ходили. На футбол, на плавание – на всякое такое.
– Значит, слышал. Далее: берём там парамотор – а то и несколько, если место в тачке позволит, – и едем обратно в город. Потом – в центр, где твоя девчонка живёт. Тут уж ты сам покажешь, куда рулить. Подберёмся как можно ближе. Когда увидим, что мертвяки плотно на улицах стоят, и что дальше ехать нереально – тогда находим поблизости какой-нибудь высокий дом. Пробираемся внутрь, залезаем на его крышу, а оттуда – стартуешь на крышу замка своей принцессы. Как волшебник в голубом вертолёте. Или как Карлсон – тут уж сам решай.
Чем дольше я слушал его ясный и вполне осмысленный, если смотреть на всё глазами Лёхи, план, тем явственнее ощущал что-то у себя внутри. С одной стороны это была радость от того, что нашёлся путь к разрешению стоящей передо мной проблемы. С другой стороны – робость и нерешительность к тому, чтобы сделать первый шаг по намеченному пути. К робости и нерешительности примешивался ещё и страх ошибки на каком-нибудь из этапов: ошибки, которая может всё запороть, и желаемый результат не будет достигнут. Страх ошибки, нерешительность к тому, чтобы сделать первый шаг и, возможно, что-то ещё – вот тот самый коктейль чувств, заставляющий людей подчас самым парадоксальным образом откладывать задуманное в долгий ящик с тем, чтобы подольше насладиться зоной комфорта и безопасности. Даже если эта зона комфорта воняет ожившим трупом, мочой и похмельной отрыжкой.
– Слушай, план-то, конечно, хороший, – начал я, – Но уж больно много в нём дыр. Ты, по-моему, не совсем всё предусмотрел. Где мы тачку найдём, например? На парковках и во дворах найти машину с ключами внутри немного сложно. На дороге полно таких, у которых ключи уже в замке, но и аккумуляторы у них, надо полагать, сдохшие. Если только в автосалоне… Да и там тоже, сам посуди, разве могло что-то остаться? В первые же дни все эти бэхи и мэрсы кто-то да угнал. Ну хорошо, допустим, тачку мы нашли. Мотор этот и парашют твой – тоже. Для него же бензин нужен, так? И для тачки, кстати, тоже. Где заправляться будем? А с домом что? Как мы зайдём? Как на крышу выйдем? Я уже не говорю о том, что управлять этой штуковиной не умею. Короче, очень много вещей ещё, про которые подумать надо. Только ты это… Без обид, ладно?
– Завтра какое число у нас? – спросил вдруг Лёха.
– Чего?
– Число какое завтра?
– Первое, вроде.
– Первое сентября, стало быть. Что планировал делать в этот день?
– В смысле?
– Ну, по-любому же ты как-то себе представлял его. Всё-таки День знаний. Первый день осени. Думал, поди, что на первую пару в универ пойдёшь, будешь там знакомиться со всеми, движуха какая-то новая пойдёт, да?
– Я не поступил этим летом. По баллам не прошёл. Так что линейки у меня не было бы.
– А до того, как экзамены сдать, планировал поступить?
– Ну да. Это ты к чему всё?
– Да к тому, что можем до одурения тут сидеть и всё расписывать: в какую сторону пойдём, где и куда свернём, какую тачку будем искать и так далее. День просидим, два, три. Мне без разницы вообще: я уже готов был тут сдохнуть. Твоя девчонка, твоя идея изначально – тебе и решать, торопиться к ней попасть или подождать тут, посидеть ещё, пока план не дозреет. Ты ж сам вчера ещё хотел к ней так, пешком топать, не сворачивая, ё-моё! Я тебе предлагаю конкретно, как можно всё сделать, а ты думать хочешь по ходу, а не делать.
– Ладно ты, чего завёлся? Я же просто для конкретики спрашиваю.
– Да боишься ты просто. Только ты это… Без обид, ладно?
Лёха уколол меня в самое больное место. Хотелось начать горячо спорить с ним и доказывать обратное. Хотелось напомнить ему, что это я – я! – вообще-то вышел вчера из дома и прошёл через чёрт знает что, прежде чем оказаться здесь. Пока он сидел в своём вонючем Гроссбухе и бухал, готовясь убить себя при помощи мертвеца. И он теперь говорит мне, что я боюсь!..
Но прежде, чем злость закипела во мне, я понял, что, в сущности, он прав. Да, я решился выйти вчера наружу. Да, для меня это было большим шагом и огромным достижением. Но так уж вышло, что большие шаги нужно делать каждый день. Пробежав марафон однажды и взяв на нём золото, ты не становишься пожизненным чемпионом в беге на длинную дистанцию, не берёшь золото авансом на все последующие дни, месяцы и годы. Чемпионом ты становишься ровно на один день, а то и на миг – ровно на тот самый миг, когда пересекаешь финишную черту. Может ли вчерашний чемпион в беге на длинную дистанцию, отрастив спустя годы разгульной жизни пивное брюхо, жирные бока и задницу, достать свою медаль, надеть её на шею и с чистой совестью заявить о том, что он – всё ещё чемпион, раз у него есть эта медаль? Может, конечно, но только на правах шутки. Вот и я, однажды переступив через себя, не стал вечным храбрецом, и я – это всё ещё я, идущий на самый подлый самообман лишь для того, чтобы побольше времени провести в безопасности. К сожалению, страх нельзя победить. Его нужно побеждать. Это не результат, а процесс, длинна которому – вечность.
Лёха был абсолютно прав насчёт меня. Я боюсь и хочу думать о деле, потому что пока я о нём думаю, я его не делаю. От мысли этой сделалось тоскливо: я сам себе вдруг показался липким и неприятным.
– Насчёт бензина и всего такого ты, конечно, прав, – сказал вдруг Лёха, словно бы почувствовав моё настроение и пожелав меня приободрить, – Но зацикливаться на этом – это… Не знаю. Тормозить будет очень сильно. А время идёт. Короче, насчёт тачки предлагаю так сделать: будем идти в сторону спорткомплекса пешком и проверять машины выборочно. На дороге ли, на парковках – пофиг. Там по пути к этому спорткомплексу, на выезде из города, вроде, автосалон небольшой был. Туда можем заглянуть, если по дороге ничего не найдём. Если там нет ничего – дальше поищем. Что-нибудь придумаем короче, не парься. Всего всё равно предусмотреть не получится.
– Да, ты прав. Прав… Ладно, давай собираться.
Собираться нам долго не пришлось: у Лёхи не было вообще никаких вещей, а у меня – только мой рюкзак, молоток да нож. Тушёнку мы приговорили за завтраком: Лёха съел половину банки, пока мы болтали и обсуждали его план, а я – другую половину, немногим позже. У нас ещё оставалась вода, которую мы, конечно же, собирались взять с собой, и мои полотенца, брать которые я не собирался до тех пор, пока не проверю их в действии.
– Слушай, открой-ка подсобку, – попросил я Лёху.
– Зачем? – спросил он.
– Так, проверить кое-что хочу.
Лёха отворил дверь, и перед нами снова предстал Смеляков Павел Юрьевич. По-прежнему – мёртвый и голодный. Едва он увидел нас, он стал тянуть к нам свою свободную руку и шевелить челюстью, будто бы жуя уже сам наш образ, маячащий чуть поодаль. Он видел нас, слышал нас, чувствовал наш запах, и покуда это было так, он не знал покоя. Ему надо – жизненно необходимо было – тянуться к нам своею рукой и не оставлять попыток вырваться из капкана, удерживавшего его на одном месте. Что это был за капкан, ему было невдомёк. Он не мог сообразить, что привязан за руку к батарее, и это многое говорило о ему подобных: с соображанием у них всё было очень плохо. Но удостовериться я хотел не в этом.
– Чё задумал-то хоть? Расскажи, – вновь спросил Лёха.
– Эти полотенца, которыми мы вход завесили, я не просто так взял. Они пахнут. В общем, идея там такая: если им на голову набросить это всё, то они перестанут ориентироваться в пространстве. Совсем. Ни увидеть, ни почуять тебя не смогут – только услышать.
– Хм… Задумка понятна. И ты на нём хочешь это испытать?
– Ага.
– Ну давай.
Мы сняли полотенца с решётки у входной двери, подошли к Смелякову Павлу Юрьевичу и очень аккуратно, стараясь сильно не приближаться, набросили ему на голову одно из них. Смеляков Павел Юрьевич чуть отшатнулся, будто бы испугавшись резкого запаха парфюма, которым было пропитано полотенце. А потом – замер. И мы тоже замерли, стараясь не издавать ни звука. Павел Юрьевич, в свою очередь, будто бы уснул. Будто бы страшный голод, который секунду назад мучал его и заставлял тянуться к нам, вдруг утих и перестал его направлять и говорить, что делать. Он потерял то, ради чего жил, и теперь перешёл в некий стазис, некий режим ожидания, в котором он пробудет до тех самых пор, пока случайно одним из органов чувств снова не уловит присутствие человека.
– Кх-м… Ну, думаю…
Не успел Лёха договорить, как Смеляков Павел Юрьевич снова захрипел и резко дёрнулся, протянув руку к источнику звука. Я отпрянул. Лёха не шелохнулся.
– …думаю, – продолжил он, – эксперимент можно считать удавшимся. Сколько у тебя таких полотенец?
– Три штуки.
– Возьмём на всякий случай. Вдруг пригодятся. Есть ещё что-то, что ты хотел бы взять отсюда или что хотел бы сделать перед выходом?
Я замешкался. Та слабая, трясущаяся часть меня, мечтавшая о том, чтобы никогда больше не выходить наружу, судорожно пыталась выдумать хоть что-то.
– Его бы это… того… ну, избавить бы от страданий, что ли, – сказал я, указав на Смелякова Павла Юрьевича, голова которого всё ещё была укрыта полотенцем.
– Да брось ты! Зачем лишний раз грех на душу брать? Сидит же здесь, никому не мешает. Дверь закрыть в подсобку, и всё. Надо только записку какую-то оставить, чтобы знали, что он тут есть. А то зайдёт кто после нас и перепугается почём зря.
Бумаги для записок у меня было в избытке. Я вырвал последнюю страницу из дневника и написал на ней: «ОСТОРОЖНО! ВНУТРИ ЗАРАЖЁННЫЙ!» – а затем всунул её в щель так, чтобы она была надёжно зафиксирована и текстом была обращена к тому, кто захочет сюда войти.
– А хорошо было бы, если б он сам такую же оставил где-нибудь на стойке, – сказал Лёха, когда дело было сделано, – А то я когда пришёл – чуть со страху не помер. Кстати, ключи от его хаты, паспорт и кошелёк надо забрать.
– Зачем?
– Ну да, насчёт кошелька – это я погорячился. А паспорт и ключи – чтобы знать, где у него квартира. Туда, если что, можно нагрянуть будет. Использовать как перевалочный пункт, так сказать.
– А где эта улица Северная? Ну, на которой его дом находится.
– Ты даже запомнил, да? Х-ха… Да, кстати, тут недалеко. Чуть дальше по объездной в ту сторону, куда нам надо. Потом налево – вот тебе и улица Северная. Там дом нужный, если что, найти нетрудно будет. Ну ладно, опять заболтались. Всё, готов? Идём?
Теперь, словно спеша перебить новое многоголосие сомнений и опасений в своей голове, я быстро и решительно ответил:
– Да, готов. Идём.
Я накинул рюкзак на плечи, Лёха взял пакет с полотенцами, и мы вышли из Гроссбуха, оставив его тёмное и смрадное помещение позади.
Снаружи, чуть в отдалении, возле перевёрнутой машины, по-прежнему стояла толпа мертвецов.
– Если к объездной идти, надо как-то мимо них проскочить, – прошептал Лёха.
Миновать мертвецов у машины, по-тихому продвигаясь вдоль тротуара, можно было бы. Но то была бы игра в русскую рулетку: один неосторожный шорох, и все они ринутся на нас. Нужно было действовать наверняка. Лёха вернулся в Гроссбух, откопал среди мусора несколько стеклянных бутылок, и положил их в пакет с полотенцами так, чтобы они не гремели, стукаясь друг о друга. Одну он оставил в руке.
– Готов? – спросил он.
– Готов, – ответил я.
Мы подошли поближе к перевёрнутой тачке: настолько близко, насколько подпустил нас инстинкт самосохранения. Затем Лёха швырнул бутылку в сторону тротуара на противоположной от нас стороне дороги. Она летела, летела, летела, а затем – хрясь! – разбилась вдребезги об асфальт, и осколки её разлетелись в разные стороны. Мертвецы резко повернули головы к источнику шума. Затем медленно – как будто бы осторожничая, крадучись – побрели к осколкам пивной бутылки. Мы же, дождавшись, когда они будут от нас на достаточном отдалении, поспешили миновать место аварии. Дальше путь к объездной дороге был открыт.
Когда мы достигли перекрёстка, на котором наша улица пересекалась с трассой, мы увидели уйму автомобилей на проезжей части. Они стояли, упираясь друг другу в бамперы, и выглядело это как вполне себе обыкновенный затор в час-пик. Только вот внутри этих машин не было ни водителей, ни пассажиров. Все они были брошены, у некоторых из них даже не были закрыты двери. По всему выходило, что владельцы бросали свои тачки в спешке, словно бы торопясь поскорее сбежать от чего-то, и на бессмысленные попытки развернуться или съехать на обочину у них уже не осталось времени. Даже те машины, которые уже стояли на автобусной полосе – и те были оставлены своими хозяевами. А всего-то надо было переехать через бордюр и рвануть по пешеходной тропинке! Что же здесь произошло? Кто вынудил всех этих людей побросать автомобили и броситься наутёк? Теперь этого уже никогда не узнать, если только не встретить кого-нибудь из тех, кто стоял в этой пробке в первые дни вымирания. Кого-нибудь, кто всё ещё может говорить.
– Тачек с ключами хоть отбавляй! – сказал Лёха, заглянув мельком в несколько машин.
– Надо только брать такую, на которой выехать можно будет.
– Предлагаю дойти до места, где разворот. Там – взять самую близкую, выехать на встречку и поехать по ней. По ходу, в город никто особо не спешил, когда всё началось: полоса вообще пустая, глянь.
– Точно. Да, давай так и сделаем.
До разворота пришлось протопать пешком несколько сотен метров. Я всё ждал, когда на нас набросится кто-нибудь из-за очередной здоровенной фуры, перекрывающей обзор, и всё время держал бесполезный нож наготове. К счастью, ничего так и не случилось.
– Гляди, а фуры-то закрыты. Там, поди, полно добра, – сказал Лёха.
– К чему это ты вдруг?
– Так, на будущее.
Наконец, мы пришли к развороту и там стали искать брошенную машину с ключами в замке зажигания. Поиски были недолгими: нам подвернулся старенький, невзрачный белый седан, простоявший месяц – или сколько там – с закрытыми дверьми, у самого поворота на встречку. Оставалось только сдать чуть-чуть назад и протиснуться между дорожным заграждением и бампером здоровенного, красивого джипа позади, аккумулятор которого, к Лёхиному сожалению, был разряжен.
– Будем с тобой как обсосы на этой бочке с гайками, – говорил он, – Никто нас всерьёз воспринимать не станет, если с какими-нибудь гопниками на дороге пересечёмся. На джипаре этом – другое дело было бы.
– Главное доехать. На чём – уже дело десятое.
Когда мы сели в машину, на часах было десять утра. Решать, кто будет за рулём, долго не пришлось: я совсем не умел водить, тогда как у Лёхи были некоторые базовые навыки.
– Не помню, сколько лет мне тогда было, – рассказывал он, устраиваясь поудобнее в водительском кресле, – Кажется пятнадцать, может – шестнадцать. Я тогда чуть дедовский драндулет в пруду не утопил и сам чуть вместе с ним не потонул. А всего-то по лугам погонять хотел. После горки одной вместо тормоза на газ надавил – и добрейший вечерочек! Приплыли! Это я к тому, что боязно мне после того случая за рулём сидеть, на самом деле. Так что ты, если умеешь всё-таки – ты не молчи.
– Нет, не умею. Совсем, – ответил я на его душещипательную историю.
– Ох-х, ладно. Сейчас разберёмся. Автомат, значит… Хм… Ладно, чай, не дураки, щас найдём, что нажать.
Тачка была идеальная: внушительный заряд аккумулятора, почти полный бак горючего и, как сказал Лёха: «комфортные габариты».
– С джипарём сложнее было бы, – комментировал он, – Такую легковушку как-то чувствуешь лучше.
Не знаю, что там Лёха чувствовал, но протиснуться между заграждением и бампером джипа у нас не получилось. Совсем. Мы со всего маху въехали в тачку позади нас в следующие несколько секунд после того, как Лёха включил заднюю передачу. Наш седан пробуксовал ещё немного, тараня джип, после чего Лёха, наконец, отпустил педаль газа, а затем – заглушил мотор, словно бы поддавшись панике и желая поскорее отнять у машины и шанс сдвинуться с места.
– Ты не бушуй так! – сказал я, – На шум же сбегутся! Аккуратнее!
– Да знаю я! – огрызнулся Лёха, – Чё я сделаю-то?! Можешь сам за руль сесть, давай! Шумахер!
– Тихо, тихо ты! Чё делать-то? Как выехать отсюда?
– Не ссы. Щас сделаю всё. Или… Слушай, там джип этот есть куда подвинуть?
– В смысле «подвинуть»?
– Ну, толкнуть.
– Если только немного.
– Немного – тоже хорошо. Пошли, толкнём.
Выйти наружу из салона автомобиля снова стало маленьким, но испытанием. Я был уверен, что хлопок, с которым задний бампер белого седана встретился с передним бампером джипа; что свист колёс, скрежет металла и хруст пластика точно разбудили всех зомби в окрестностях. И, если они были где-то там, в недрах растянувшейся по трассе пробки, то они наверняка сейчас идут на источник звука. Идут за нами.
– Может, не надо? Может, так вырулим? – вяло сопротивлялся я.
– Давай быстро! Пока не набежали эти полоротые! Хорош сидеть, рассусоливать!
Лёхиной напористости и решительности я до глубины души завидовал. Он имел всё то, чего мне недоставало. А ведь это именно он из нас двоих был тем, кто ещё сутки назад был готов покончить с собой от безнадёги, предварительно упившись в стельку! Может, в этом и было всё дело? Может, его напористость и решительность – это синонимы безрассудства и фатализма? И они говорят о Лёхе скорее как о безбашенном, чем как о волевом человеке?
Мы вышли наружу, чтобы толкнуть джип. Двери седана мы оставили открытыми. Сначала тачка, блокировавшая наш выезд, не поддавалась. Потом мы взялись раскачивать её, и в конце концов джип покатился задом, и катился до тех пор, пока не упёрся в перед другой машины. Снова стук, снова хруст задетого бампера. После них должна была наступить тишина. Но вместо тишины мы услышали шаги. Медленные, шаркающие шаги где-то там, чуть поодаль: за фурой, что стояла справа от нашего белого седана. Кто это был? Бывший хозяин фуры или ещё кто-то из тех, кому не посчастливилось встретить смерть в пробке? Одно мы знали наверняка: шаркать ногами так могут только ожившие мертвецы, которые пока ещё не засекли добычу, но услышали её в отдалении и теперь идут на звук. Медленно и не спеша – ровно до тех самых пор, пока добыча не окажется у них перед глазами. Тогда-то они и набросятся, и сделают это так стремительно, как только позволят им их окоченевшие конечности.
– В машину! – шепнул Лёха, тоже услышав мерную поступь рядом.
В ответ на его шёпот из-за фуры раздался звук, похожий на нечто среднее между рыком и стоном. Шаркающие шаги стали более частыми. Мы поспешили вернуться в машину и, закрыв за собой двери, вжались в передние кресла, уповая на то, что мертвец нас не заметит, даже если и подойдёт ближе. Выглядывать из окон наружу было страшно. Не хотелось, выглянув, тут же увидеть перед собой безжизненное лицо с голодными глазами, сжирающее всего тебя без остатка одним только взглядом. На слух же было почти невозможно определить, происходит ли поблизости от тачки что-либо или нет. Движение стихло. Шаги больше не были слышны.
– Если завести мотор, – рассуждал Лёха шёпотом, – Он услышит. И тогда – начнёт долбиться в стекло.
– И чё тогда делать?
– Либо очень быстро пытаться вырулить, либо замочить гада, а уже потом – назад к делу.
– Как ты предлагаешь его мочить?
– Твоим же способом. Полотенце на голову – и привет!
– И кто из нас пойдёт это всё делать? Как решать будем?
– Никак. Оба пойдём! Работа для двоих: один отвлекает, другой – накидывает тряпку на башку. Потом – молоток. Или лучше дверь тачилы какой-нибудь откроем и его закинем, например, на заднее сиденье.
– Непросто это будет…
– Что? В тачку его запихнуть? А молотком череп дробить как будто легко… Ладно, действуем по ситуации. Я накидываю полотенце, ты – отвлекаешь.
– Почему я?!
– Потому что я сильнее и справиться с телом смогу! Костян, не тупи! Давай: на «раз-два-три».
После команды Лёхи мы привстали с кресел и прежде, чем выходить наружу, осмотрелись. Труп добрёл до джипа и теперь стоял возле него с видом глубочайшего замешательства.
– На себя его зови. Только негромко. Я тряпку накину, – ещё раз проговорил свой план Лёха.
Мы открыли двери почти одновременно. Как только я вышел из тачки, мертвец обратил на меня внимание. Стало быть, либо я был слишком громким, либо слишком сильно пах потом: настолько сильно, что заражённый мог почуять меня на внушительном расстоянии. Сначала мне было страшно. Какой там страшно – я был в ужасе! Бестолковое, неуклюжее тело двигалось на меня, простирая ко мне свои холодные пальцы и пялясь на меня так, словно я был ответом на все вопросы мироздания. Мне даже не нужно было ничего делать – он сам шёл на меня. Мертвецом был лысеющий мужчина лет сорока, с небольшим пивным брюхом. На нём была рубашка в клетку с коротким рукавом, на ногах – светлые джинсы. Пока я фотографировал его глазами и разглядывал то, во что одета моя возможная будущая смерть, страх как-то сам собой отступил. Не оттого, что я отвлёкся на разглядывание одежды и внешности заражённого – нет. Просто я вдруг доверился Лёхе, решив, что он знает, что делает, а значит – сделает всё как надо. И я даже не выставил вперёд нож, чтобы попытаться защититься, когда мертвец в клетчатой рубахе приблизился ко мне вплотную. Я видел, что Лёха с полотенцем – с этим дурацким надушенным полотенцем – уже совсем рядом.
Он накинул полотенце на лицо заражённому. Тот издал протяжный стон, похожий будто бы на разочарование: словно это не кто-то сзади закрыл ему обзор, а солнце вдруг выключилось средь бела дня, не дав ему добраться до своей жертвы. Вокруг повис запах дубовой коры и морского бриза, и выследить добычу в темноте теперь совсем не представлялось возможным. Он попал в западню, но не понимал и не знал этого, поскольку вряд ли он вообще что-либо знал или понимал. У него оставался только звук – единственный ориентир, связывавший его с реальностью. А звуков вокруг было хоть отбавляй. Это и шаркающие об асфальт Лёхины кроссовки, и наши с ним переговоры о том, что делать дальше, и даже наше дыхание. Всё это приводило мощного, грузного мертвеца с пивным брюхом в ярость. Он дёргался, рычал и стонал, пытаясь вырваться из пут, в которые угодил. Лёха пытался справиться с ним, точно с быком на родео, но силы его были на исходе.
– Открывай дверь! – говорил он сквозь зубы, имея в виду, очевидно, заднюю дверь джипа.
– Он туда не залезет!
– Открывай!!!
Я открыл дверь джипа, и Лёха стал пытаться втащить мертвеца внутрь, волоча его за собой полотенцем, точно собаку на поводке. Заражённый продолжал брыкаться и стараться вырваться. Тем не менее, Лёхе удалось втиснуть его голову внутрь.
– За ноги его подними!!! – простонал Лёха, пытавшийся на исходе сил запихнуть трепыхающиеся руки пузатого мужчины в салон.
На этот раз я воспринял его команду сразу. Не стал думать над ней, размышлять, пытаться оспорить и предложить своё решение. Я, наконец, допёр своим куцым умом, что в подобных ситуациях нужно беспрекословно, быстро и сразу выполнять то, что требует от тебя человек, который знает, что надо делать. Или по крайней мере думает, что знает. У него есть видение. У тебя – нет. Поэтому изволь побыть его руками и тупо сделать то, что он говорит, без лишних вопросов. Приказы полицейского из Радуги я и раньше бы выполнил без пререканий. Авторитет Лёхи же в моих глазах, полагаю, ещё не был беспрекословным. Потому я так отчаянно тупил и не мог врубиться в происходящее.
Я сообразил, что от меня хочет Лёха, безошибочно: взял мужика в клетчатой рубахе за ноги и как бы оторвал его от земли, что позволило Лёхе рывком впихнуть его в салон автомобиля. Там мужик поместился почти в полный рост: наружу торчали только ноги, обутые в дорогие туфли. Пришлось их сломать. Не туфли – ноги. Когда Лёха попытался захлопнуть дверь в первый раз, у заражённого хрустнули суставы. Когда попытался во второй раз – у мертвеца почти наверняка порвались связки в лодыжках. Третий – хрустнули уже кости. Четвёртый, пятый, шестой…
– Тащи молоток!!! – кричал Лёха, который, казалось, дьявольским образом вошёл во вкус, и всё, чего он теперь желал – это переломать мёртвому мужику ноги окончательно и бесповоротно.