З. И. Курцева
Речевой поступок: риторический и методический аспекты
Речевой поступок прямой и косвенный
Коммуникативное намерение совершающего РП по способу обращения к адресату может быть выражено прямо (прямой РП) либо косвенно (косвенный РП). Если говорящий обращается непосредственно к тому, на кого хочет повлиять, – это прямой РП, если же адресант в присутствии истинного объекта воздействия обращается к другому человеку, при этом имея в виду первого, – это косвенный РП. Речевой поступок должен отвечать объективным условиям общения, не только выражать отношение говорящего к событию или субъекту, но и быть «читаемым», понятым истинным адресатом.
Схематично данную ситуацию можно представить таким образом (см. схему 5):
Схема 5
Коммуникант К1 ведет диалог непосредственно с К2, не обращаясь прямо к присутствующему КЗ, однако цель К1 – косвенно воздействовать на КЗ.
Для определения характера этого вида речевого поступка мы обратились к слову косвенный, так как оно наиболее точно отражало сущность речевых действий коммуниканта: не непосредственное обращение к адресату, не прямое, а «побочное», как сказано в словаре С. И. Ожегова – «косое» (устар.). В толковании косвенного речевого акта мы наблюдаем параллельное употребление таких понятий, как косвенный речевой акт и имплицитное выражение, например: «косвенный речевой акт – речевой акт, смысл которого не совпадает с буквальным (прямым) значением предложения вследствие скрытого (имплицитного) выражения цели говорящего (иллокутивной силы высказывания) [373, с. 283–284]. В речевом поступке мы разграничиваем понятия имплицитности и косвенности высказывания, так как явление имплицитности/эксплицитности соотносим с языковым и речевым воплощением смысла в тексте (явный или скрытый), а косвенность – с прямой или косвенной обращенностью к адресату.
В качестве примера приведем описанную Л. Н. Толстым характерную для высшего света беседу:
У входной двери послышались шаги, и княгиня Бетси, зная, что это Каренина, взглянула на Вронского. Он смотрел на дверь, и лицо его имело странное новое выражение. Он радостно, пристально и вместе робко смотрел на входившую и медленно приподнимался. <…>
Разговор, перебитый приездом, опять замотался, как огонь задуваемой лампы. <…>
– Я удивляюсь родителям. Говорят, это брак по страсти.
– По страсти? Какие у вас антидилювиальные мысли! Кто нынче говорит про страсти? – сказала жена посланника.
– Что делать? Эта глупая старая мода все еще не выводится, – сказал Вронский.
– Тем хуже для тех, кто держится этой моды. Я знаю счастливые браки только по рассудку.
– Да, но зато как часто счастье браков по рассудку разлетается, как пыль, именно оттого, что появляется та самая страсть, которую не признавали, – сказал Вронский. <…>
– Нет, я думаю, без шуток, что для того, чтоб узнать любовь, надо ошибиться и потом поправиться, – сказала княгиня Бетси.
– Даже после брака? – шутливо сказала жена посланника.
– Никогда не поздно раскаяться, – сказал дипломат английскую пословицу.
– Вот именно, – подхватила Бетси, – надо ошибиться и поправиться. Как вы об этом думаете? – обратилась она к Анне, которая с чуть заметною твердою улыбкой на губах молча слушала этот разговор.
– Я думаю, – сказала Анна, играя снятою перчаткой, – я думаю… если сколько голов, столько умов, то и сколько сердец, столько родов любви.
Вронский смотрел на Анну и с замиранием сердца ждал, что она скажет.
Участниками диалога не случайно затронута нравственная проблема: допустимо ли в любви после брака «ошибиться и потом поправиться» (Ск + Пн). Высказанное Вронским мнение о браке по рассудку (как часто счастье браков по рассудку разлетается, как пыль) явно относилось к Анне, хотя прямо к ней он не обращался («В» косвенное). Ему была важна позиция Анны, которая, отвечая на вопрос Бетси, на самом деле ответила Вронскому (он смотрел на Анну и с замиранием сердца ждал, что она скажет). Анна Каренина тоже совершила косвенный РП, не лукавя, выразила собственную позицию: сколько сердец, столько родов любви.
Итак, в зависимости от конкретных условий мы обращаемся либо непосредственно к собеседнику, либо совершаем косвенный речевой поступок, при этом важно учитывать, что истинный адресат (тот, ради которого и произносится высказывание) понимает намерение говорящего, в противном случае речевые действия теряют силу речевого поступка.
Довольно часто косвенный речевой поступок сочетается с имплицитным. Рассмотрим данный вид в следующем разделе.
Речевой поступок имплицитный и эксплицитный
Воплощая свой замысел на уровне речевого оформления, коммуникант может по-разному представить свои речевые действия. Поэтому в зависимости от способа языкового оформления коммуникантом своего высказывания РП может быть: имплицитный (от лат. implicite – запутанно), то есть коммуникант неявно, завуалированно, фигурально, нередко метафорически выражает свою мысль; и эксплицитный РП (от лат. explicitus – распутанный), с явно, недвусмысленно выраженной мыслью адресанта.
В лингвистической семантике различается несколько видов имплицитной информации в высказывании, из которых для нашего исследования особенно важна пресуппозиция[43], или презумпция. Вслед за теоретиками речевых актов отметим, что речевое действие, с одной стороны, служит показателем суждения, с другой – позволяет судить, как надо воспринимать данное суждение, или, иными словами, какую иллокутивную силу должно иметь высказывание, какой иллокутивный акт совершает говорящий [289, с. 62]. Для имплицитного РП важны используемые языковые средства (различные метафорические выражения) и речевые формы (аллюзии, инсинуации и тому подобные способы неявного информирования), для того чтобы был достигнут перлокутивный эффект. Не менее значимым для совершающего имплицитный РП являются условия, в которых осуществляется коммуникация. Как пишет Серль, «часто в реальных речевых ситуациях иллокутивную функцию высказывания проясняет контекст» [там же, с. 62].
Очевидно, что, совершая имплицитный речевой поступок, говорящий стремится получить определенный результат, заставив слушающего опознать информацияю, «закодированную» в высказывании с помощью языковых и неязыковых средств.
М. Бирвиш в своем исследовании выделяет несколько уровней понимания (фонетический, синтаксический, семантический и контекстный), каждый из которых толкуется следующим образом: слушающий получает сенсорный сигнал и интерпретирует его как языковое высказывание, приписывая ему внутреннюю структуру определенного типа [44, с. 95]. При этом адресат может достичь разных уровней понимания, что во многом определяется возможностями слушающего, которые в целом зависят от уровня общей культуры адресата и его возраста.
Для нашего исследования важно прежде всего адекватное понимание слушающим речевого поступка на уровне контекста, не исключая, разумеется, других уровней. Так, например, говорящий должен иметь в виду, что для слушателя-дошкольника более значимым будет семантический уровень понимания.
Актуальным для нашего исследования является выделение М. Бирвишем прямой и фигуральной, метафорической интерпретации, когда адресат понимает содержание и цель речевого поступка буквально или не понимает контекстуальное значение имплицитных речевых действий. Дж. Остин также делает акцент на значимости умения говорящего реализовывать намерение и способности адресата ориентироваться в дискурсе. Он пишет: «Ситуация высказывания имеет серьезное значение, и <…> используемые в нем слова должны в какой-то мере “объясняться контекстом”, для которого они предназначены или в котором они были реально произнесены в ходе языкового взаимообмена» [243, с. 87].
Приведем в качестве примера имплицитного речевого поступка фрагмент рассказа Е. Пермяка «Надежный человек».
Ученик первого класса решил отучить свою одноклассницу бояться довольно оригинальным способом.
Однажды Андрюша принес в стеклянной банке большого паука. Увидев страшилище, Ася побледнела и тут же перебежала на другую парту.
С этого и началось. Два дня Ася сидела одна, и учительница Анна Сергеевна будто бы не замечала этого, а на третий день она попросила Андрюшу остаться после уроков. Андрюша сразу догадался, в чем дело, и когда все ушли из класса, он, чувствуя себя виноватым, смущенно сказал учительнице:
– Я ведь не зря принес паука. Я хотел приучить Асю ничего не бояться. А она опять испугалась.
– Что ж, верю тебе, – сказала Анна Сергеевна. – Кто как умеет, тот так и помогает расти своим товарищам, а я тебя позвала, чтобы рассказать одну маленькую историю.
Она усадила Андрюшу на его место за партой, а сама села рядом – на Асино.
– Много лет назад в этом же классе сидели мальчик и девочка. Сидели так же, как сейчас сидим мы. Мальчика звали Вовой, а девочку-Аней. Аня росла болезненным ребенком, а Вова рос сильным и здоровым мальчуганом. Аня часто хворала, и Вове приходилось помогать ей учить уроки. Однажды Аня поранила гвоздем ногу. Да так поранила, что не могла приходить в школу: ни башмак нельзя надеть, ни валенок. А шла уже вторая четверть. И как-то Вова пришел к Ане и сказал: «Аня, я тебя буду возить в школу на саночках». Аня обрадовалась, но запротивилась: «Что ты, что ты, Вова! Это будет очень смешно! Над нами будет хохотать вся школа…» Но настойчивый Вова сказал: «Ну и пусть хохочут!» С этого дня Вова ежедневно привозил и отвозил на саночках Аню. Сначала ребята смеялись над ним, а потом сами стали помогать. К весне Аня поправилась и смогла вместе со всеми ребятами перейти в следующий класс. На этом я могу закончить рассказ, если тебе не захочется узнать, кем стали Вова и Аня.
– А кем? – нетерпеливо спросил Андрюша.
– Вова стал прекрасным летчиком-испытателем. Это твой отец Владимир Петрович Рудаков. А девочка Аня теперь твоя учительница Анна Сергеевна.
Андрюша опустил глаза. Так просидел он за своей партой долго. Он живо представил саночки, девочку Аню, которая теперь стала его учительницей, и мальчика Вову, своего отца, на которого ему так хотелось походить.
Учительница не стала читать мораль, а обратилась к поучительной истории, как можно помочь товарищу. Таким образом она завуалировала жанр замечания, возможно, наказания ученика, и облекла свой рассказ в имплицитную форму повествования о другом мальчике. Как видим, речевое поведение педагога явилось оптимальным вариантом для адекватной интерпретации мальчиком событий прошлого (он живо представил <…> мальчика Вову, своего отца, на которого ему так хотелось походить). Этот речевой поступок является яркой иллюстрацией нравственного воспитания первоклассника (роль примера, идеала).
П. Ф. Стросон отмечает важную для нашего исследования сторону иллокутивного акта, а именно: он рассматривает особый случай, когда «налицо не просто намерение вызвать определенную реакцию у слушающего, но намерение вызвать определенную реакцию посредством распознавания со стороны слушающего намерения вызвать эту реакцию. <…> Говорящий, таким образом, не только несет общую ответственность за содержание своего намерения, которую несет любой производящий действие человек; у него имеется также причина, неотделимая от природы выполняемого им акта, сделать это намерение явным. Потому что он не обеспечит понимания иллокутивной силы своего высказывания, не осуществит акт общения, который он собирается осуществить, если слушатель не уловит его сложного намерения» [304, с. 141]. То есть говорящий, совершающий имплицитный РП, должен прежде всего определить, будет ли адресатом распознано намерение адресанта и насколько обеспечено адресантом адекватное понимание слушающим высказывания с используемым прецедентным текстом. Например, учитель, прерывая свое повествование, обращается к жующему жвачку и отвлекающемуся ученику со словами: «А Васька слушает да ест».
Имплицитная форма содержания высказывания позволяет соблюсти этикетность речевого общения, что важно для адресата, которому таким образом предоставляется большая возможность для выбора способа реагирования, а также для сохранения доброжелательных отношений взаимодействующих. Однако, как отмечают исследователи, конструкции с цитацией, коммуникативы, фразеологизированные конструкции, риторические вопросы, прецедентные тексты используются в качестве имплицитных средств выражения негативной реакции (А. И. Бахарев, Я. В. Боргер, В.Н. Бондаренко и др.).
Приведем пример имплицитного речевого поступка, реализующего этикетную функцию высказывания. А. Е. Кондратенков, вспоминая свое детство, рассказывает о случае, который запомнился ему на всю жизнь.
… Что толкнуло меня на этот шаг, мне и сейчас разобраться трудно. Слов нет, со мною бывало всякое – и шалости и драки; к слишком дисциплинированным ученикам меня отнести нельзя. Но чтобы пойти на воровство, пусть даже самое мелкое, такого в моей жизни никогда не бывало. И вот случилось. <…> Очутившись за забором, я быстро влез на первое попавшееся дерево. И только тогда понял, что поступил глупо. Зачем я здесь? <…> И вдруг подо мною раздался собачий лай. Большущая собака описывала круги у дерева. Уходить было некуда. Я прижался к стволу. Лай не прекращался.
– Кто там, Барс?.. Ну, перестань же, успокойся! – послышался чей-то голос.
К яблоне шел тот самый человек, который так пристально смотрел на меня во время школьного митинга. Это был старый учитель, перед которым я сегодня читал стихи о долге и чести. Я сгорал от стыда…
Успокоив собаку, хозяин поднял голову и, казалось, только теперь заметил меня.
– Вы в безопасности, – обратился ко мне хозяин сада. – Можете спокойно сойти вниз. И прошу извинить моего друга за негостенриимство…
…Я молчал. Евгений Владимирович, видимо, хорошо понимал мое состояние и больше ни о чем не спрашивал. Он говорил сам.
<…> Я не верил тому, что учитель убежден, будто я оказался на дереве случайно, спасаясь от бросившейся на меня собаки. Но одно то, что он говорил ласково и, казалось, не допускал дурной мысли обо мне, наполняло душу благодарностью к этому доброму человеку. (Кондратенков А.Е. Труд и талант учителя: Встречи. Факты. Мысли. М.: Просвещение, 1989)
В данной ситуации очевидна воздействующая сила намеренного использования адресантом речевого жанра извинения вместо негативной реакции (Вы в безопасности. Можете спокойно сойти вниз. И прошу извинить моего друга за негостеприимство). Как видим, иллокутивная сила этого речевого действия была настолько велика, что адресат на уровне контекста все интерпретировал верно: мальчику стало стыдно за свой проступок.
Как мы выяснили, цель как косвенного, так и имплицитного РП заключается в том, чтобы адресат понял, распознал намерения говорящего. Существенную роль в адекватном распознавании имплицитного высказывания играют невербальные средства общения. Как пишет Л. С. Выготский, «сильная мысль о каком-либо предстоящем действии или поступке совершенно мимовольно обнаруживается в позе или в жесте, как бы в подготовительных и предварительных усилиях, которые мы собираемся сделать» [66, с. 190], поэтому говорящему следует использовать конгруэнтные невербальные средства коммуникации для достижения иллокутивного эффекта речевого поступка. В речи всегда взаимодействуют языковые и неязыковыми средства общения: экспрессивные реакции поведения (мимико-соматические, интонационные и жестикулярно-тонические и т. д.), которые непосредственно связаны с семантикой поведения, то есть смыслом и значением поступков людей в определенных обстоятельствах.
Дж. Остин, отмечая важность невербального общения для результата коммуникации, указывает: «Для перлокутивных актов характерно, что получаемый ответ или практическое следствие могут быть достигнуты с помощью нелокутивных средств, употребляемых самостоятельно или в дополнение к высказыванию» [243, с. 97]. П. Ф. Стросон, развивая мысли Дж. Остина, иллокутивные акты, которые совершаются без использования слов, называет «конвенциональными невербальными актами» [304, с. 132]. Сюда можно отнести молчаливые согласие, обещание, возражение, недовольство, угроза и пр.
Н. И. Жинкин огромную роль придавал интонации, которая имеет определяющее влияние на интерпретацию слушающим высказывания. Он отмечал: «Смысл выражается не только в лексических значениях и в сочетании этих значений, он воплощается также и в интонации. Иногда содержание вежливых или безобидных слов смывается насмешливой, обидной интонацией. И тогда мы верим больше интонации, чем словам. Другой раз самые простые и как будто малозначащие слова, сказанные с глубоким чувством, способны надолго взволновать. Никакая живая речь без интонации невозможна» [111, с. 336]. Вспомним ситуацию из рассказа М. Герчика «Солнечный круг».
Речевой поступок (особенно имплицитный РП) в соотношении с паралингвистикой наиболее ярко выполняет такие функции речи, как дополнение, усиление речи, замещение речи, репрезентация эмоционального состояния партнеров по общению и пр. «Всякое чувство, – писал Л. С. Выготский, – можно прочитать у человека на лице или в движениях его тела. И страх, и гнев сопровождаются настолько ощутительными телесными изменениями, что по одному виду человека мы безошибочно заключаем, боится он или разгневан. Все эти телесные изменения сводятся к двигательным реакциям мускулов (мимика и пантомимика), секреторным реакциям (слезы, пена у рта), реакциям дыхания и кровообращения (бледность, задыхание)» [66, с. 65].
Совершаемый имплицитный речевой поступок прогнозирует определенные действия адресата, и говорящему необходимо помнить, что «понимание языка, хотя и определено хорошо очерченными отдельными уровнями структуры, является тем не менее гибким, интерактивным процессом» [44, с. 193].
Мы поддерживаем точку зрения исследователей, отмечающих, что в ситуациях педагогического общения учитель выражает несогласие «эксплицитно (за счет собственных средств жанров несогласия или других жанров) и имплицитно (не имеет специальных средств для своего оформления и вычитывается из контекста высказывания, речевой ситуации и др.)» [70, с. 9]. Для позитивного речевого поступка учителя характерно предпочтение в эмоционально сложных условиях (в кризисной ситуации) выражать несогласие имплицитно, чтобы не вызывать негативной реакции у учащихся и не разрушать гармоничного взаимодействия. В педагогическом общении учитель часто прибегает к «безмолвному вразумлению» (выражение В. Ю. Высотского [68]), что на наш взгляд, и будет способствовать эффективному общению.
Таким образом, совершающий имплицитный речевой поступок должен учитывать, что используемое завуалированное речевое высказывание будет адекватно понято адресатом только в том случае, если адресант:
а) объективно оценивает коммуникативную ситуацию, эмоциональное состояние адресата;
б) учитывает уровень общей и речевой культуры адресата.
Кроме того, важно, чтобы адресат верно определил намерение (иллокутивную цель) адресанта и распознал прецедентный текст, что зависит, прежде всего, от его жизненного опыта, определенных знаний и общей культуры.
Речевой поступок – прогнозируемый и непрогнозируемый
Степень подготовки адресанта к высказыванию может быть разной, в зависимости от этого речевые поступки мы квалифицируем как прогнозируемые или непрогнозируемые, где фактор времени играет определяющую роль. Однако мы полагаем, что неправомерно говорить о непрогнозируемом речевом поступке (речевое действие с ярко выраженной нравственной основой) как о спонтанном действии, в РП так или иначе отражается изначально сложившаяся (сформированная) внутренняя нравственная установка говорящего.
Опираясь на психолингвистические предпосылки, мы полагаем, что, как правило, непрогнозируемый речевой постзлюк адресанта дает возможность адресату представить (предположить) уровень развития нравственной культуры человека. Так, А. А. Леонтьев утверждает: «Переходя от спонтанной неосознаваемой речи к контролируемому речевому поведению, мы повышаем степень произвольности, намеренности и сознательности речи: если “чисто спонтанная” речь (которой на практике, конечно, не бывает – это чисто теоретическое допущение) жестко детерминирована и не допускает свободного выбора, а перебор вариантов в ней если и есть, то он осуществляется автоматически в соответствии с заданными параметрами, то контролируемая речь допускает намеренный и сознательный перебор вариантов и выбор из них оптимального. При этом она допускает опору на вводимые “извне” параметры (например, мы можем строить речь только из односложных слов или организовывать ее ритмически). Таким образом, если спонтанная речь дана в своих предпосылках, то контролируемая речь лишь задана. То, как она будет формироваться, в значительной степени определяется способом формирования, диктуемым нами» [180, с. 168–169]. Высказанная А. А. Леонтьевым мысль в полной мере относится к РП и характеризует его с точки зрения осознанности и подготовленности субъектом: даже если РП непрогнозируемый, то «перебор вариантов <…> осуществляется автоматически в соответствии с заданными параметрами», то есть (исходя из аспекта нашего исследования) «заданными» нравственными качествами, которые, как правило, уже сформированы.
Мы убеждены, что вне зависимости от того, был РП прогнозируемым (заранее обдуманным и подготовленным действиями) или непрогнозируемым (неподготовленным), речевой поступок всегда отражает те нравственные принципы, которые стали для коммуниканта глубоко осознанными, личными. М.М. Бахтин очень точно определяет подобное состояние: «Каждая мысль моя с ее содержанием есть мой индивидуально-ответственный поступок» [35, с. 23]. Человек ответственен за то слово, которое он произносит, с которым обращается к адресату, и оно (это слово) является результатом его «помысленной мысли», которая, возможно, родилась не в данный момент общения, а гораздо раньше, что вполне естественно, так как становление нравственной позиции личности – процесс длительный.
Говорящий, совершающий непрогнозируемый речевой поступок, по возможности, должен предполагать последствия своего поступка, а для этого необходимо, как мы отмечали выше, представлять ситуацию общения, знать, кому адресовано высказывание, и прогнозировать, как оно будет воспринято слушателем. Наши рассуждения находят подтверждение в работах психологов: «…когда говорят, что человек поступает несознательно или что он несознательный, это означает, что человек не сознает не свой поступок, а последствия, которые его поступок должен повлечь, или, точнее, он не осознает свой поступок, поскольку он не осознает вытекающих из него последствий; он не осознает, что он сделал, пока не осознал, что означает его поступок в той реальной обстановке, в которой он его совершает. Таким образом <…> осознание совершается через включение переживания совершаемого субъектом акта или события в объективные предметные связи, его определяющие» [277, с. 19].
