полная версия

В. В. Жириновский
Избранное в 3 томах. Том 3: История и культура

Абсурдность подобных утверждений очевидна. Великий народ, создавший в прошлом веке грандиозную империю, не позволял никакой силе в мире осуществлять глобальную гегемонию. Отсюда и неоднократные попытки в XX в. так как не было возможности в открытом противостоянии разрушить могучее государство, найти своих агентов влияния и с их помощью сокрушить Россию.

Для таких пособников «мирового правительства» националист, конечно, первый враг. Но даже такой известный борец с национализмом, как профессор Кембриджского университета Эрнст Геллнер, говорит о естественном национализме большинства населения: «Для среднего человека пределы его культуры представляют собой, если не совсем пределы мира, то по крайней мере границы его трудовых возможностей, социальной приемлемости, достоинства, эффективного участия и гражданства. Они определяют пределы использования его концептуальной интуиции, доступа к правилам игры, и понимания социального мира. За этими пределами человек становится неуклюжим, неуместным, объектом усмешек и презрения и наталкивается на препятствия во всех своих начинания… Его глубочайшая идентичность определяется отнюдь не его банковским счетом, родством или статусом, а культурой его воспитания. Он националист не из-за атавизма, а как раз наоборот, скорее из-за совершенно трезвой, хотя редко явной и сознательной оценки своих собственных интересов».

Здесь речь идет о так называемом этническом национализме – идеологии и движении нацеленных на создание оптимальных условий для самосохранения и существования нации. Для современной России характерна ситуация, правильно подмеченная В. А. Тишковым: «В чем-то с претензией на общегосударственный патриотизм выступают представители этнического национализма доминирующей общности русских. В данном случае грань между этническим и гражданским (государственническим) национализмом в значительной мере стирается».

И в этом нет ничего трагичного или нежелательного. Наоборот, подобную тенденцию следовало бы как можно эффективнее поддержать в России на государственном уровне, тем более что она проявляется в мировом масштабе. На это прямо указывает А. А. Празаускас: «Опыт развитых стран подтверждает, что процесс унификации, интеграции и формирования гражданского общества рано или поздно вызывает в качестве ответной реакции стремление к возрождению локального партикуляризма, этнической или субэтнической (локальной) идентичности. Видимо, нет оснований ожидать, что нечто аналогичное не будет происходить и в масштабах мира, который благодаря современной системе коммуникаций быстро превращается в глобальную деревню».

Видно, как представители мондиализма и универсализма сами себе противоречат. Их не спасает постмодернистское понимание нации как воображаемой общности. Не выдуманные общности, а реальные нации встают на защиту своей национальной жизни и культуры а в конечном итоге своих государств от посягательств, претендующих на глобальную гегемонию. Но здесь надо отметить следующее обстоятельство. В Российской Федерации сохраняются условия, при которых даже самые малочисленные или маргинальные этнические меньшинства создают собственную интеллектуальную элиту, способствующую сохранению этнического разнообразия общества. С другой стороны, единственно возможным демократическим путем создания гомогенного национального государства из поликультурного этнически мозаичного населения является его добровольная аккультурация и в конечном итоге ассимиляция, что в современных условиях маловероятно. Исторической заслугой русского народа было то, что он не подавил и не поглотил народы, с которыми его свела история. Он не только сохранил культуру этих народов, но и дал им возможность получить доступ к мировой культуре. Построив великую империю, русский народ утвердил себя в качестве имперского народа, которому присущи обращенность вовне и ассимилятивная доминанта.

В настоящее время как в рамках РФ, так и шире в рамках СНГ все более отчетливо проявляются интеграционные процессы. Русский национализм был и остается имперским. Империя рассматривается как цивилизующая сила, как единственный тип государственного устройства России, обеспечивающий ее эволюцию к свободе и процветанию, а национализм как рефлексия верности интересам нации.

Империя обеспечивает постоянный рост и доступность природных ресурсов, сохранение универсалистских притязаний имперского этноса, интеграцию поликультурного пространства в единой социальный организм, эффективное сотрудничество центральной и периферийной элит.

Социологические исследования свидетельствуют о значительном расширении электоральной базы русских националистов. Так, отмечается, что число россиян, идентифицирующих себя со «сторонниками возрождения русской нации и поиска самостоятельного русского пути увеличилось с 10,5 % в 1993 г. до 22,1 % в 1997-м. Националисты представляют самый распространенный тип массового сознания в России. Русский национализм объединяет вокруг идеи национального возрождения России людей с самыми различными убеждениями. Сегодня националисты, как никогда, близки к политическому успеху.

Русская нация в условиях тоталитаризма

Русская нация в тоталитарном советском обществе

Важной особенностью модернизации в России с петровских времен являлась концентрация ресурсов и рабочей силы на «приоритетных направлениях» – строительстве заводов для производства вооружений и боеприпасов, возведении крепостей и городов, имеющих стратегическое значение, совершенствование тех отраслей промышленности, которые, в свою очередь, обеспечивают военно-промышленный потенциал страны. Это оттягивало ресурсы из других, не связанных с военным производством отраслей хозяйства и порождало крайнюю неравномерность развития страны как в различных областях общественно-экономической жизни, так и в географическом разрезе по губерниям. Это была своеобразной ценой, которую русский народ был вынужден платить за сохранение независимости. Естественно, в таких условиях не могла происходить и демократизация общества, поскольку для проведения «догоняющих» модернизаций требовался мощный аппарат власти и управления, способный быстро мобилизовать ресурсы страны на решение задач повышения обороноспособности.

Для развития промышленности России в конце XIX – начале XX в. были характерны высокие темпы роста. Так, расчеты, сделанные на основе данных английских ученых Милуорда и Саула, показывают, что в течение 1870–1913 гг. промышленное производство в России увеличивалось в среднем на 5 % в год. Это были самые высокие темпы в Европе. Накануне первой мировой войны Россия обеспечивала свои потребности в продукции машиностроения, электрооборудования, станках и других видах машин от одной трети до половины за счет собственного производства.

Тем не менее проблему технико-экономического отставания страны от главных европейских государств полностью решить не удалось. А сами достижения ускоренного промышленного развития обеспечивались за счет чрезвычайно высоких социальных издержек. Эти издержки были обусловлены сохранявшейся аграрной отсталостью страны и низким уровнем потребления основной массы ее населения.

Фактически рост индустрии обеспечивался путем выкачивания ресурсов из аграрного сектора народного хозяйства, усугубляя отсталость русской деревни на фоне успехов капитализма в крупных городах. В целом же это обусловливало низкое качество рабочей силы в стране и порождало глубокий социальный и культурный раскол в обществе. В крестьянской стране с ее архаичной культурой подспудно зрело недовольство и ожесточение по отношению к тем, кто олицетворял собой иную, европейскую, западную культуру и явно выигрывал в ходе догоняющей модернизации. Причем следует заметить, что озлобленность широких народных масс распространялась на само государство, государственную власть, поскольку государство в условиях России являлось главным субъектом модернизации, нововведений, нарушавших традиционный уклад жизни десятков миллионов крестьян, заставлявших их приспосабливаться к непривычным для них изменениям. Естественно, это сдерживало модернизационные процессы, придавало им ограниченный и крайне противоречивый характер.

При том что главным субъектом «догоняющей» модернизации в России являлось государство, внутри правящей элиты постоянно возникали конфликты по поводу самых разных аспектов и вопросов внутренней и внешней политики. Такие конфликты и противоречия, разумеется, не способствовали проведению последовательного курса на ускоренное развитие страны, ослабляли государство и систему управления в стране. Попытки царя Николая II сглаживать их, как правило, не достигали цели. При этом в наименьшей степени подвергалась модернизации именно система управления. Закономерно, что из-за ее отсталости и неэффективности Россия сначала потерпела поражение в войне с Японией, а десять лет спустя оказалась неготовой к военному столкновению с более мощным и грозным противником – кайзеровской Германией.

Военные неудачи ускорили приближение двух революций – 1905–1907 гг и февраля 1917 г Однако не они были непосредственными причинами революционных потрясений, которые пережила Россия. Вопреки официальной советской историографии, обе революции, как, впрочем, и третья, Октябрьская революция 1917 г., были вызваны реакцией протеста народных масс традиционного, немодернизированного аграрного общества против чересчур быстрых перемен в жизни, против форсированного насаждения капитализма в стране, где значительная часть населения не была к нему готова. Приверженность традициям общины, архаичной культуре привели к тому, что попытка П. А. Столыпина решить аграрный вопрос путем формирования слоя фермеров в деревне была отвергнута большинством крестьянской массы, хотя в экономическом плане реформа принесла положительные результаты.

Фактически уже к началу первой мировой войны имперская модернизация, проводившаяся царским самодержавием, исчерпала себя. Однако проблема модернизации, ускоренного развития страны осталась. Чтобы решить эту проблему, нужна была принципиально новая сила, которая смогла бы провести такую модернизацию и в то же время примирить ценности западной культуры (в том числе ценности экономического развития, технического прогресса, массового индустриального производства, современного научного знания и т. д.) с архетипами традиционной народной культуры. Другими словами, задача состояла в том, чтобы народ принял новую модернизацию. Для этого социальная сила, способная провести такую модернизацию, должна была выступить под антирыночными, антикапиталистическими лозунгами, поскольку капитализм был дискредитирован в глазах основной массы народа. Такой силой, как известно, оказались большевики.

В конце XIX – начале XX в. противоположностью по отношению к капитализму был социализм. Социализм, который в Западной Европе рассматривался как результат капиталистического развития, в условиях России рассматривался большевиками по существу как способ развития, как условие индустриализации страны.

Ключевым моментом большевистской модернизации России явилась, безусловно, сталинская индустриализация. Была ли альтернатива индустриализации России (в виде Советского Союза) в 30-е гг.? Можно ли было сделать ставку пусть на быстрое, но все-таки эволюционное, постепенное развитие? Как нам представляется, в целом такой альтернативы не было. Это понимали и большевики, и специалисты, не принадлежавшие к большевистской партии. Например, известный русский экономист Н. Д. Кондратьев писал: «Против ставки на индустриализацию, как таковой, конечно, не может быть возражений. Индустриализация страны – и это подтверждается исторически – является необходимой предпосылкой повышения производительности всего народного хозяйства и повышения уровня благосостояния масс».

Фактически большевики воспроизвели модель имперской модернизации, которую проводило и царское самодержавие. Сталин, обосновывая необходимость ускоренной индустриализации, на Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности, состоявшейся в 1931 г., говорил: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Таким образом, в устах лидеров большевистской партии необходимость ускоренного развития страны объяснялась внешней угрозой, которая отныне представала как угроза со стороны мирового капитализма по отношению к «Стране Советов».

Вновь, как и при самодержавии, главным (и теперь уже единственным) субъектом модернизации стало государство, точнее, партийно-государственное чиновничество. Но, в отличие от царских модернизаций, большевистская индустриализация имела под собой широкую массовую базу – колоссальный слой маргиналов и люмпенов. В этом слое в наибольшей мере сохранялись реликты общинного, традиционного сознания, включая неодолимую тягу к уравнительности. Ему был нужен вождь, который бы указал путь в «царство справедливости», оберегал бы от врагов и обеспечил бы стабильную жизнь. Настроения этого слоя Сталин использовал в борьбе за власть в партии, расправляясь с гвардией большевиков, а также в проведении своей социально-экономической политики по искоренению наиболее активной и продвинутой части крестьянства (раскулачивание) и по насаждению индустриального производства.

Индустриальная техника и технология представала перед вчерашними крестьянами в качестве орудия избавления от врагов и создания упомянутого «царства справедливости», где, как им казалось, не будет никаких проблем. Таким образом, большевикам удалось внедрить ценности экономического роста, индустриальной технологии, технического прогресса в сознание отсталой крестьянской массы. Вследствие этого (помимо насилия по отношению к крестьянству) сталинский режим смог изъять колоссальные ресурсы из сельского хозяйства и обеспечить начальное накопление средств для индустриализации.

Однако это изъятие, как известно, сопровождалось необоснованным, волюнтаристским курсом сталинского руководства на форсирование темпов экономического роста. Именно тогда был нанесен решающий удар по генофонду русского народа, а сами первые пятилетние планы так и не были выполнены в полном объеме.

Тем не менее цели индустриализации – создание военной промышленности и сопряженных с ней отраслей – были достигнуты.

Несмотря на развитие массового образования и номинальную ликвидацию неграмотности, в СССР в 30-е гг. окончательно сложилось «общество маргиналов». Это общество в основном ориентировалось на низший уровень культуры и образования, тяготело к наиболее простым решениям касались ли они организации труда и технологии или вопросов внешней политики. Небольшие группы профессионалов были либо включены в механизм режима, либо уничтожены в ГУЛАГе, что надолго предопределило характер развития СССР, в том числе и национальную политику ВКП(б). Целенаправленное стремление правящего номенклатурного слоя опереться на низшие группы общества на практике приводило к тому, что преимущества при продвижении по службе или в науке получали выходцы из союзных республик, не обладавшие зачастую ни необходимой квалификацией, ни определенным уровнем общей культуры. Так переплетались между собой социальная и национальная политика большевиков. Вместо того чтобы подтягивать низшие слои общества до уровня верхних (а это, разумеется, требует колоссальных усилий и затрат времени на протяжении жизни трех-четырех поколений), был взят курс на некое «усреднение», что на практике обернулось снижением культурного и интеллектуального уровня тех, кто определял лицо страны, в том числе среди профессиональных кадров русской национальности. В то же время такая политика вела к чрезмерному перемещению ресурсов, необходимых для нормального социально-экономического развития, из Центра страны (где абсолютно преобладало русское население) на периферию, в союзные республики. Закономерным результатом этой политики явилось наметившееся еще в 30-е гг. ослабление (экономическое, культурное и геополитическое) Центра России и всего Советского Союза при малоэффективном использовании ресурсов на окраинах. Такое ослабление проявилось, в частности, в том, что уже в конце 30-х гг. сложившаяся система хозяйствования, обеспечившая поначалу «мобилизационный рывок», начала давать «сбои», несмотря на наметившийся во второй половине третьего десятилетия отход Сталина от интернационалистских лозунгов большевиков и крен в сторону прагматического русского национализма.

Великая Отечественная война и послевоенное восстановление разрушенного хозяйства способствовали консервации мобилизационной, административной системы управления экономикой. В то же время появился и новый фактор мобилизации людских и материальных ресурсов, теперь уже в наукоемкой сфере производства – «холодная война» и гонка вооружения в свете обладания Соединенными Штатами ядерного оружия. Это отчасти способствовало некоторому выправлению национальной политики советского руководства. Осознав необходимость развивать ускоренными темпами науку и образование, особенно в области точного и естественнонаучного знания, Сталин и его окружение были вынуждены уделить внимание развитию центральных регионов России, опираясь прежде всего на русское население как наиболее модернизированную часть населения страны в целом. (Очевидно, что разработка и налаживание серийного производства ядерного оружия были несовместимы с ориентацией власти на наиболее отсталые слои и этнические группы). Вместе с тем сохранялась унаследованная от самодержавия схема имперской модернизации, когда все ресурсы направлялись на развитие военно-промышленного комплекса. Это не могло не сказаться на положении основной массы населения.

Заметное улучшение социально-экономического положения народа России произошло в 50-е гг. вследствие реформ, проведенных под руководством Н. С. Хрущева, несмотря на ограниченность и непоследовательность этих реформ. Во второй половине 50-х – начале 60-х гг. народное хозяйство СССР в значительной мере переориентировалось на увеличение личного потребления (массовое жилищное строительство, некоторый, хотя и явно недостаточный, подъем сельского хозяйства, рост производства предметов потребления). В то же время эти годы отмечены крупными научно-техническими достижениями созданием основ ядерной энергетики, появлением реактивной гражданской авиации, началом освоения космического пространства и производства отечественных ЭВМ. Однако при всех крупных достижениях Советского Союза следует подчеркнуть, что никакой продуманной стратегии развития страны у Хрущева и у всего советского руководства тех лет не было. Хрущев действовал скорее по наитию, ориентируясь на образцы западного общества массового потребления, совершенно не понимая, каковы социальные механизмы его становления и развития.

При Хрущеве продолжилась ориентация прежде всего на отсталые слои населения, что выразилось в неумеренной поддержке местных этносов в союзных республиках (особенно неславянских). Замедлившийся в первые послевоенные годы процесс перекачки ресурсов из центральных регионов России на национальные окраины вновь получил ускорение. Естественно, это отразилось на всем социально-экономическом развитии Советского Союза уже в 60–70-е гг.

Стали быстро возрастать объемы капиталовложений в промышленность союзных республик, особенно в Закавказье и Средней Азии. Эти капиталовложения в конечном счете определялись не столько экономической целесообразностью развития республик, сколько умением местных руководителей устанавливать «нужные связи» в ЦК КПСС и Госплане Союза. Очевидно, что при этом оттягивались колоссальные ресурсы, которые можно было бы использовать для развития центральных районов СССР, т. е. центра европейской части России. Так, еще в сравнительно благополучные годы брежневского правления вызревали тенденции к локализации хозяйств союзных республик и их отпадению от ослаблявшегося Центра.

Другим важным фактором, который способствовал развитию данных тенденций, стала отчетливая ориентация руководства КПСС на определенные социально-профессиональные группы населения. Речь идет в первую очередь о многочисленных категориях занятых простым, неквалифицированным трудом (около 40 % – в промышленности, примерно 75 % – в сельском хозяйстве). Именно их благосостояние в годы брежневского застоя росло быстрее всего. При этом значительную долю этих категорий населения составляли представители народов Средней Азии и Закавказья (причем опять-таки наиболее отсталой в культурном и социально-экономическом отношении их части). Мало заботясь о повышении качества «человеческого материала» (что, повторяем, требует огромных усилий и времени в течение нескольких поколений), руководители КПСС пустили на самотек демографические процессы в этих регионах. В результате рост народонаселения окраин Союза, наименее готовых к модернизации, существенно опережал темпы роста населения в центральных областях СССР (России), что вызывало увеличение потоков средств, направляемых туда на социальные нужды (пособия по многодетности, расходы на низкокачественное образование, медицинское обслуживание и т. д.). В то же время брежневское руководство проявляло явное пренебрежение к нуждам и запросам основной массы высококвалифицированного рабочего класса, научно-технической интеллигенции, представителей инженерных специальностей. Однако не нужно забывать, что в составе именно этих социально-профессиональных групп, причем в ведущих отраслях промышленности, науки и образования, которые и определяли научно-технический прогресс, подавляющее большинство составляли представители русского и русскоязычного (преимущественно украинского и смешанного) населения. Таким образом, определенная социальная ориентация брежневского руководства КПСС, как и сталинского, но в еще большей степени, оказалась неотделимой от национальной политики, в результате которой русское население Союза фактически отодвигалось в тень.

Такая порочная политика КПСС застойных лет объективно провоцировала рост антимодернизаторских, антииндустриалистских настроений в союзных республиках, поскольку поощряла рост и деятельность социальных и этнических групп населения, не только неготовых психологически к модернизационным преобразованиям, но и отвергающих их, чуждых индустриальному труду и городской культуре. Это не просто тормозило развитие страны, но и грозило ее серьезным отставанием от мировых лидеров экономического и научно-технического прогресса.

Не случайно с конца 60-х гг. в структуре не только внутреннего производства, но и внешней торговли Советского Союза стали преобладать сырьевые и энергетические ресурсы. На рубеже 60–70-х гг внешнеэкономические связи СССР с зарубежными государствами, особенно с развитыми странами Запада, стали приобретать характер отношений между центром и отсталой периферией мирового хозяйства. Советский Союз все больше торговал с зарубежными партнерами по формуле «сырье в обмен на оборудование и предметы потребления». Так, с 1970-й по 1982 г. доля топлива и электроэнергии в экспорте СССР возросла с 15,6 % в 1970 г. до 52,3 %. Это являлось очень важным (хотя и не единственным) показателем вновь усилившегося отставания России (в границах СССР) от передовых стран Запада. Кроме того, нужно учесть, что на рубеже 70–80-х гг. в СССР наметилось сокращение реальных доходов на душу населения. Фактически перед Российским государством вновь встала историческая задача ускоренной модернизации, причем на принципиально новой наукоемкой и высокотехнологичной основе.

Воздействие тоталитаризма в СССР на социальную структуру русского народа

Большевистская революция 1917 г. имела своим итогом формирование тоталитарного режима – режима, при котором партия-государство поглощает гражданское общество. Коммунистическая революция была радикальным разрывом с русской историей. Большевики, писал А. И. Солженицын, «разрушали всю традицию мысли, всю традицию культуры, все сословия, религию, мировоззрение…». Тоталитарный режим всегда стремится к атомизации общества, стремится разрушить все социальные и референтные группы – вплоть до нации, религиозной конфессии и семьи – и превратить народ в бесструктурную массу. Известная исследовательница тоталитаризма Х. Арендт уже в начале 50-х гг. обратила внимание на такую закономерность: «…тоталитарное правление всегда превращает классы в массы».

Тоталитаризм стремится к подрыву всех корней и устоев, к элиминации всех структур, в которых человек мог найти опору. А поскольку нация является одной из важнейших традиционных основ, на которые опирается человек, тоталитаризм пытается ее уничтожить. Национальный образ жизни и национальные традиции подлежат разрушению. В тоталитарном стремлении денационализировать нации мы видим наложение марксистской философской концепции «слияния наций» на тоталитарную «волю к власти», стремящуюся к элиминации всех социальных единиц, ограничивающих (хотя бы потенциально) гегемонию партии. Цель тоталитарной революции, как заметил З. Бжезинский, заключается в том, чтобы «распылить все существующие социальные группы и заменить социальный плюрализм однородным и единодушным обществом, построенным в соответствии с принципами тоталитарной идеологии». Инструментом атомизации общества выступает террор. Идеалом тоталитарного правления является полностью атомизированное общество, в котором народ превращен в массу, разрушены все горизонтальные связи между людьми, а человек остается один на один с партией-государством, которое становится единственной референтной группой. СССР приблизился к этому «идеальному типу» тоталитаризма в конце 30-х гг., после Большого террора.

Процесс распада общества на человеческие атомы был инициирован уже политикой «военного коммунизма», гражданской войной и «красным террором».

Число жертв ВЧК за период 1918–1922 гг. составило, по разным оценкам, от 140 до 200 тыс. человек. Фактически размах «красного террора» был еще большим: по оценке Р. Конквеста, еще не менее 300 тыс. человек были расстреляны карательными отрядами, погибли входе подавления крестьянских антибольшевистских восстаний, забастовок и т. д. (Заслуживает упоминания тот факт, что деникинская комиссия по расследованию деяний большевиков в период 1918–1919 гг. насчитала 1 700 000 жертв «красного террора».

«Красный террор» ставил своей целью «ликвидацию буржуазии как класса» об этом заявлял один из руководителей ВЧК М. Лацис. Была подвергнута репрессиям прежде всего элита российского общества – аристократия, предприниматели, торговцы, «буржуазная интеллигенция», офицеры, чиновники старого государственного аппарата. Уже в 1918 г. были запрещены все оппозиционные большевикам партии – вплоть до самых левых, а их члены либо подверглись политическим преследованиям, либо были вынуждены эмигрировать. У Ленина, по удачному выражению А. Авторханова, было «намерение осчастливить страну на костях ее активного политического меньшинства и духовно-интеллектуальной элиты». Особого упоминания заслуживают начавшиеся сразу после Октябрьской революции кровавые гонения на православие, «от века служившее духовным фундаментом и идеологическим стержнем российской державы». В ходе гонений на Православную церковь в 1918–1923 гг. было уничтожено 8 тыс. священнослужителей. Массовый террор широко использовался при «расказачивании» (коммунистический геноцид в отношении казачества, по некоторым оценкам, привел к гибели более 1 млн человек) и при подавлении крестьянских восстаний против политики продразверстки. Для подавления антибольшевистских выступлений широко использовались башкирские, латышские и венгерские карательные отряды, общая численность которых к концу гражданской войны составляла около 250 тыс. человек. Таким образом, террор ленинской эпохи не только ликвидировал всякую политическую оппозицию большевистскому режиму, но и уничтожил сословия, т. е. в значительной степени разрушил существовавшую социальную стратификацию, атомизировал общество. Разрушение основ гражданского общества и существовавшей в России групповой структуры было инициировано первой же фундаментальной акцией большевистской власти – национализацией частной собственности, которая привела к этатизации всей экономической жизни страны. Уже в гегелевской концепции гражданского общества одной из его несущих опор выступала частная собственность. «…Как реальное условие осуществления начала свободы, как конкретный фундамент необходимого строения общества в форме гражданского общества, прочно утвержденное право личной собственности есть необходимая и неустранимая основа общественной жизни… – писал С. Л. Франк. – …Частная собственность есть реальное условие бытия человека как духовно-телесного существа; тем самым она есть реальное условие его свободы как члена общественного целого и, следовательно, условие бытия самого гражданского общества». Ликвидация частной собственности и частнопредпринимательских отношений в ходе «красногвардейской атаки на капитал» подорвала основы независимого существования личности, возможность личной самореализации. «У всего населения, вместе с правом собственности, принципиально отнята экономическая свобода и тем подрезаны самые корни личной свободы», – констатировал в 1921 г. П. Б. Струве. Упразднение собственности элиминировало основы существования любых автономных социальных групп и облегчило абсорбцию гражданского общества тоталитарным государством.

Итогом гражданской войны и «красного террора» была гибель в 1918–1920 гг. 10,2 млн человек. В результате ставшего следствием большевистской политики «военного коммунизма» голода 1921–1922 гг., затронувшего в основном Поволжье, страна потеряла 5,05 млн человек. Таким образом, число жертв первых пяти лет большевистского правления превышает 15 миллионов. Кроме того, из страны выехало в эмиграцию более полутора миллионов человек, среди которых было значительное число представителей политической, экономической и интеллектуальной элиты России. Последствия Октябрьской революции, гражданской войны и «красного террора» фактический основатель российской социологии П. А. Сорокин в 1922 г. суммировал следующим образом:

«Изменения, испытанные населением России… типичны для всех крупных войн и революций. Последние всегда были орудием отрицательной селекции, производящей отбор «шиворот навыворот», т. е. убивающей лучшие элементы населения и оставляющей жить и плодиться «худшие», т. е. людей 2-го и 3-го сорта.