В. Федоров и А. Зайцев
Polo, или Зеленые оковы
Черный выход проглотил девушку. Выйдя из него, Суся была облачена в белоснежное сари, во лбу чернела маленькая точка.
–Не по случаю, Суся. Сари носили в Индии.– Сказал Мормон.
–Не хочу. Меня шаровары полнят, пробовала, бабка писала.– Сказала девчонка.
–На нет и суда нет, утыр.– Отец указал на подушки.
Суся расположилась. Мормон присел рядом. Одет он был в штатную униформу.
–Текилу мне с солью и лимоном,– бросила Суся,– холодную.
–А вы что пьете, бродяги? Вино? С вами буду.– Сказал Мормон.
–Суся, ты как думаешь, тут мне вот этот басурманин,– Отец указал на Басмача,– говорит, что мы с Рыжей не пара.
–Хорошая девочка,– Сказала Суся. Парни хмыкнули в один голос.– Ну, девушка, женщина.– Добавила она, несколько смутившись.
–Хорошая, хоть на нас и не похожая девка краснокожая.– Кивнул Отец.
–Ну что ты так. Просто у всех свои за… ну, странности. Ты ее любишь?– Спросила она, Отец кивнул.– Ну так чего тебе еще надо, живи с ней.
–Я вот тоже самое говорю.– Согласился Отец.
–Отец родной. Все они до свадьбы хорошие, откуда потом змеи берутся?– Бросил Мормон, изображая рукой стойку кобры.
–Ой, ладно, все мужики– козлы, это всем давно известно.– Суся выдохнула и сделала огромный, насколько ей позволяла огромная глотка, глоток текилы. Слизнула соль с анатомической табакерки на кисти и заела лимоном.
–Это типа, тост такой? Ладушки. Все мужики– козлы, все бабы– стервы. Ваше здоровье господа.– Отец опрокинул свой кубок.
–Что сегодня случилось?– Полюбопытствовал Мормон.
–Я пива попил с коньяком, да Рыжей позвонил. Говорю: мол, давай вместе жить. Она вроде не против, немного злится правда, что пьяный звонил. А я по-другому и не стал бы звонить.
–Вот это ты зря, было бы лучше трезвым.– Сказала Суся.
–Не могу я трезвым ей звонить. Ни в чем я не виноват. Она сама меня покинула. Просто ушла и все.– Заверил ее Отец.
–Значит не все, значит была заноза какая-то. Однозначно.– Суся завертелась на месте.
–Не было, говорю тебе, как на духу, не было занозы. Она сама чего-то себе придумала, сама поверила и ни слуху от нее ни духу..
–Что вы его слушаете,– вставил Басмач,– с ним же ни одна порядочная барышня не сможет сладить. Во-первых, он не уважает ее маму, чудесную женщину…
Все покатились со смеху. О скверной маман Рыжей все были уведомлены заранее, отчасти со слов Отца, отчасти от Рыжей. Басмач гортанно засмеялся.
–Твоя правда, не уважаю я ее. Жаба. Это же надо такой несносной старухой быть. Так Рыжая, тоже, курица, лет в ней…, а все под мамой ходит. Шагу без нее не сделает.
–Ну она же мама ее. Она ее любит.– Суся еще сделала большой глоток текилы.
–Ну, за любовь.– Сказал Басмач и тоже выпил.
–За нее…– Выпил Мормон.
За любовь пили долго, много и часто. За любовь можно пить всегда.
Что может быть важнее на этом свете любви? Любовь вершит правосудие, она карает неверных. Любовь совершает подвиги и глупости. Любовь лечит и она же наносит смертельные ранения. Любовь строит мир и повергает в прах целые народы. И нет от нее преград. От нее невозможно укрыться. Она найдет свою жертву даже на печке. Ее нужно бояться. Ее нужно ждать. Ее нужно не спутать с вожделением, которое по сути своей противоположность любви. Любовь дарит жизнь, и она же беспощадно отнимает ее. Она дарит все блага мира, и она же ставит королей на колени. Любовь слепа, но у нее прекрасное зрение. Она немощна и всемогуща. Она всегда молода и бесконечно старая. Любовь родилась раньше этого мира, и этот мир принесла с собою любовь. Любовь убережет от несчастий, она же и явится их причиной. Она не сможет уберечь от смерти, но она может подарить бессмертие. Любовь простит все прегрешения, но она же и заставит дать за них ответ. Любовь бесконечна в своих милостях, но она очень хрупкая. Ее нужно лелеять, ее нужно бояться. Ее погубить так легко, но она никогда не умрет. У любви очень много врагов, но еще больше союзников. Если любовь не спасет мир, то она его разрушит. О любви можно говорить бесконечно и не сказать ничего важного, о ней можно молчать и этим сказать все.
Любовь может подарить веру в этот несносный мир, она может осуществить любое желание, она может подарить всю вселенную, она развернет вспять реки и светила, она разрешит быть всему сущему. Любовь сможет уничтожить каждого, кто с ней не согласен, она подарит проклятие и вечную муку, она заставит гнить плоть в тесных гробах, она иссушит все плодоносящее. Она и меч, она же и благо. Она благословение и проклятие. Любовь.
Утро застало Отца с головной болью. Покачиваясь в своем гамаке у тихой заводи, где вечное лето, Отец повязал на лоб махровое полотенце, смоченное водой из речки, что текла рядом. Голова не нога, завяжи да лежи.
Меж деревьев висели подвешенные за глаз на капроновой нити пара щук да судак. Догадка буквально подбросила больного Отца из его нестойкого ложа.
–Басмач, зверь злобный, поди сюда.– Крикнул Отец.
–Чего кричишь, как потерпевший. И так в голове больно.– Басмач скривил свою физиономию. Глаза у него отекли, отдавая дань вчерашней встрече. На голове было неизвестно что. Рубаха с короткими шортами была мятая, словно их у негра из желудка достали. Ноги босые.
–Слушай, ты-то что притворяешься? У тебя какое может быть похмелье? Железяка ты бессердечная.– Чуть шевеля языком произнес Отец.
–Отче, али с памятью твоей стало туго? Мы что вчера делали? Забыл?– Басмач уселся на травку возле гамака.
–Слушай, не забивай ты мне голову всякой чушью. Ты– виртуальная штука, а я в конверте. Убери сей же час похмелье, не то я тебя к праотцам отправлю. Так дурно, а ты надо мной измываешься. Чтобы сию же минуту стало все ровно. Понял?
–А ты что, забыл, что ты в реале вчера пиво с коньяком пил, когда по городу бегал, как Савраска? А? Забыл?
–Не твое дело, где я был и что пил, понял? Здесь все виртуальное. И головная боль тоже виртуальная.– Отец приподнялся, сразу замутило, к горлу подступила желчь.– Убери тошноту, тебе говорят.
–На кой я буду ее убирать, пил– болей, не пил– мечтай.– У Басмача резко сошли отеки с глаз, на голове волосы обрели обычный для такого чистюли порядок. Шорты вытянулись в стрелочку. Рубашка обрела первозданную белизну.
Отец вскочил с гамака, в глазах все потемнело, привратник сократился донельзя. Регургитационная волна желудочной перистальтики бросило все его содержимое на землю, где только что сидел Басмач. Отец погнался за своим другом меж деревьев, петляя, загоняя Басмача к воде. Последний, не находя другого выхода, кинулся в заводь. Отец прыгнул за ним. Прохлада целиком охватила измученное виртуальной биохимической травмой тело Отца. Тут же все прошло. Привратник расслабился, желудок принял обычный тонус, отек стромы головного мозга отступил. Отец проплыл немного под водой, ощущая всю прелесть жизни без уксусного альдегида. Затем выплыл на берег.
–Вот это другое дело. Одежду дай сухую. Мне с Рыжей сейчас встретиться нужно будет.– Сказал Отец. Басмач привел туалет в порядок, просушил волосы.
–Может лучше тебе в мокром с Рыжей поговорить? Все равно ты– чудо болотное, так и держи марку. Зачем девчонке в глаза пыль пускать?– Спросил Басмач.
–Остряк. Дай мне ее, козу мою рыжую.– Процедил сквозь зубы Отец, подходя к экрану телевида, возникшего меж деревьев.
–Привет.– Сказала Рыжая, стоило только исчезнуть синему логотипу.
–Здравствуй, солнышко мое любимое.– Отец послал ей воздушный поцелуй.
–Бог мой, какая поэтика, какие речи. Отец, ты где так петь сладко научился?
–Отстань Басма,– сказал Отец уголком рта в сторону и снова повернулся к Рыжей.– Как у тебя дела?
–Ты, я гляжу, пришел в себя, я то думала, что ты не вспомнишь, что мне звонил. Такой расписной ты вчера был.– Ответила Рыжая.
–Перестань, я же с горя вчера… Так литр пива да бутылку коньяка в один рот залил. Мало не покажется. Это все на пустой желудок.– Развел руками Отец.
–Ну чем ты хвастаешься?
–Киса моя родная, приходи ко мне.– Уже жалостно проблеял Отец.
–Зачем?
–За сеном, ясно. Жить пойдем ко мне.
–Я же вчера тебе сказала, что к тебе не пойду. Ты ко мне приходи.
–Я немного с мамой твоей нехорошо расстался. Так вроде не с руки к тебе идти.– Испугался Отец. Эта перспектива снова увидеть маман очень расстроила несчастного обитателя оазиса. Было бы похмелье, его бы вырвало прямо на месте.
–Мама у меня чудесная, она все нормально воспринимает, пошли, не трусь, я тебя поцелую.– Сказала Рыжая. Лицо ее засияло.
Было похоже, что Рыжая тоже ломала комедию перед Отцом, чтобы тот прочувствовал ее превосходство. Пережив много неприятных одиноких минут, Рыжая, скорее всего, оценив разлуку, хотела возвращения милого. Отец сломался, эффект достигнут, чего же более?
Наш герой, постояв перед экраном телевида, понял, что от маман ему все-таки не отвертеться, шагнул в выход. Все-таки прав был Басмач, когда говорил, что без ее маман не будет и Рыжей. Возможно ему нужно будет прогибать спину перед несносной старой клячей, чтобы остаться с любимой. Плевать на все, лишь бы быть с ней.
Он очутился в знакомой нам комнате с книжными шкафами, редким анахронизмом. Рыжая медленно подошла к Отцу, очень осторожно уткнулась ему в шею носом. Отец ее обнял и крепко прижал к себе. Это любовь, она– самая желанная женщина на всем белом свете. Плевать на маман, плевать на все. Вот стоит она рядом, такая родная, такая теплая и близкая. Он обнимал ее и целовал. В горле стоял ком. Отец был бесконечно счастлив. Рыжая такая хрупкая, красивая, любимая, нежная. Она тоже любила ортодоксального негодника, выходца из темных веков истории. Может как-то особенно, не так самоотреченно, но все-таки любила. Ей тоже было плохо без Отца.
–Пошли на кухню, с мамой поздороваешься, а то как-то некрасиво получится.– Рыжая схватила Отца за руку и потащила за собой.
Чтобы пусто ей было. Как Отцу претила эта встреча с ее милой и чудесной мамой. Это зеленая миля– дорога на кухню. Это путь к Голгофе, это марш по алому полю– встреча с маман.
Выйдя из узкого коридора на кухню, Отец так обрадовался, увидев своего врага в лице милой старушки, что чуть не случился паралич всех запирательных сфинктеров. Лицо исказила гримаса смерти, которую с известными коррективами можно было принять за улыбку.
–Здравствуйте.– Прошептал Отец, настолько убедительно, насколько у него были сведены судорогой мимические мышцы.
Маман не ответила, лишь короткий кивок, который она кинула Отцу, мог свидетельствовать, что она его услышала, или, по крайней мере, увидела. Отцу этого было достаточно. Он обреченно сел на табурет, стоящий возле стола. Маман развернулась самой главной в ее теле точкой к Отцу, словно демонстрируя свое оружие, которым можно было запросто убить вылетающей молнией в жениха своей дочери.
–Каким ветром к нам такого дяденьку красивого принесло?– Спросила она из-за спины, что-то колдуя с органическим синтезатором. Это было вроде приветствие.
–Норд-норд-вест.– Ответил Отец менее злобным тоном, чтобы не обидеть свою любовь.
–А-а-а!– Также из-за спины бросила маман.
Ух, чудовище, подумал Отец, как такую каргу земля носит. Нежить старая. Кобыла страшная на четырех ногах не так ужасна, как маман.
–Садитесь, сейчас есть будем.
Рыжая присоединилась к маман, помогая ей по кухне. Они что-то обсуждали, хихикали. Это уже где-то было, подумал Отец. На столе появился салат под шубой, любимый салат Отца. Эта старая немочь словно издевалась. Сейчас еще пельмешки сделает, подумал Отец. Словно прочтя его мысли, маман из синтезатора достала блюдо горячих пельменей. Вот же язва такая, отметил Отец. Рыжая сервировала стол, Отец все больше хотел выскочить из-за стола и дать тягу, бросить все и уйти.
–Ты кушай пока,– обратилась к Отцу маман,– мы сейчас тоже сядем.
–Горячие еще, пусть остынут,– проворчал Отец.
–Как знаешь. С чем будешь?– Спросила маман мило улыбаясь.
–С майонезом.– Буркнул Отец.
–Нет, водочки, может коньячку или пива?– Улыбка не сходила с лица маман.
–Очень спасибо, в другой раз.– Вот жаба галапагосская, подумал Отец, и здесь не подденет– не проживет.
Отец сидел, словно на горячих углях. Когда Рыжая и ее престарелая маман присоединились к Отцу, началась трапеза. Со стороны можно было подумать, что эта троица кого-то провожает в последний путь. Разговор не вязался, слова были тягучие, как кишечная слизь. Рыжая догадалась включить телевид, чтобы хотя бы он оживил мертвенное веселье на кухне. Кроме голоса модного певца в трапезной раздавался лишь стук вилок, да мерное чавканье.
Пельмени проваливались в желудок нехотя. Даже сдобренные майонезом они, казалось, царапали пищевод. Отец ощущал каждым проглоченным пельменем все анатомические сужения глотательной трубки. А может, в самом деле дернуть сотку, подумал Отец. На самом деле он понимал всю трагикомичность ситуации, задумай он такое проделать. Рыжая бы это не поняла, зато было бы приятно посмотреть на маску Гиппократа милой маман. Он только ухмыльнулся этой своей затее. Ухмылка не осталась незамеченной старой ведьмой с очаровательной улыбкой. Она строго повела бровью. Отец еще раз хмыкнул и отвернулся в сторону. Очередной пельмень продрал себе дорогу по израненному пищеводу. Рядом со столом лежал Роня, жалобно смотря на поминки. Его не смущало долгое и липкое молчание, ему хотелось есть. Кошки тоже собрались на подоконнике, печально посматривая на едоков. Только ни Роне, ни кошкам поживы не светило.
–Какой мальчик, смотри, красивый,– указала маман на певца.– Какой он хороший. Он так мне нравится. Таких сейчас мало.
Старуха покосилась на Отца, тот сделал вид, что не заметил реплики. Маман продолжала:
–Я смотрела интервью с ним, он не пьющий, такой хороший, что я бы его… Вот такого бы жениха…– Она закатила мечтательно глаза.
–Вам?– Оторвался от тарелки Отец.
–Зачем мне?– Вопросом на вопрос ответила маман.– Тебе!
Она ткнула своим корявым пальцем в дочь. Отец кивнул.
–Ну, такого жениха всем надо. Только где их взять таких, сейчас все бездельники да маниаки. А нормальных мужиков и нет. Поди, поищи.– Согласился Отец.
–Да уж не чета тебе.– Сверкнула гневно очами маман.
–Да уж куда нам с грыжей до тётки рыжей.– Согласился Отец и погрузился в пельменно– майонезный бульон.– С нашим рылом только щи лаптем хлебать.
Тут настал черед маман молча кивать головой. Рыжая ерзала на своем стуле, однако миротворцем выступить не решалась. Она хмурила брови и кивала головой Отцу, мол, что ты к матери прицепился, как недоумок к мясорубке. Молчи да ешь, мама хорошая, ты ее полюбишь, ее просто нужно понять.
Отец вскинул ладони, словно сдавался. Незаметно под столом Отец ногой нащупал кончик хвоста рыжего спаниеля и слегка наступил. Пес визгнул, вскочил на ноги и осмотрелся.
–Роня, мальчик, что с тобой?– Участливо спросила кобеля Рыжая. На что она надеялась Отец не понял.
–Твой милый шалит.– Сказала маман, не отрываясь от своей тарелки.
–Сашка, ты его что ли?– Рыжая строго посмотрела на Отца. Отец замотал головой.
–Что ты? Я, да никогда, я не такой…– Замотал головой Отец.
А потом была ночь. Эта была такая бешеная ночь. Они так любили друг друга, что перья летели в разные стороны, пружины выли от натуги, играла музыка. Рыжая у компьютера заказала сборник блюзов, чтобы маман за стеной не подавилась слюной. Дабы не омрачить слух милой старушки со злым лицом любовными игрищами, Отец сделал музыку громко. Никто не предполагал, что маман не спала. Никто бы не спал. Музыка тонула в какофонии скрипа вздохов и стонов.
Самое лучшее в расставании, это, безусловно, примирение. Все отступает на задний план. Все обиды, все подозрения и иже с ними. Они любили так, словно это было в их жизни первый раз, и завтра им предстоит умереть. Они тонули в объятиях, они кисли в поцелуях, они нежились от прикосновений, млели от ласки, они стеснялись во взглядах, прятались друг в друге. Это было здорово. Старая маман ворочалась на своей узкой кровати, слушая все это безобразие под нежные звуки блюзов. Заснула она под утро разбитая, словно швед под Полтавой.
А потом было утро. Оно встретило молодых узкими щелками глаз с синими мешками, с распухшими от поцелуев губами, с красными натертыми щеками от трехдневной щетины, с мурашками на коже, с растрепанными в клочья волосами.
–Целый вечер до утра целовались у метра.– Пожелал доброго утра своей любимой Отец.
–В смысле?– Спросонья не поняла Рыжая, когда компьютер включил утром для побудки какой-то дикий марш.
–Целовались бы ещё, да болит влагалищо.– Добавил Отец, потягиваясь в кровати.
–Дурак,– сказала Рыжая и поцеловала заспанного Отца.
Они еще с вечера определились так, что спать уже будут у Рыжей в комнате, коль скоро для маман постельные сцены ее дочери уже не откровение. Старой и доброй маман Рыжая обрисовала эту картину в общих чертах, на вдаваясь в детали. Старуха была настолько шокирована, что и воспротивиться не успела. Самая упрямая вещь на свете– факт. И даже искреннее упрямство не сможет его побороть.
Рыжая расстелила кровать и закрыла за собой дверь в комнату. А потом была ночь, а еще потом было утро. Рыжая убежала в душевую кабинку приводить себя в порядок. Холодная вода, что покрыла лицо любимой, заставила сузиться капилляры. Отек с лица постепенно ушел, глаза открылись. Гребень помог каждой прядке ее чудесных волос лечь на место. Времени на боевую раскраску уже не было. Рыжая любила вручную малевать себя. Отец никак не мог взять в толк, как так получается, что Рыжая, убив на это бессмысленное занятие часа три, выглядела также как и до раскраски. Макияжа не было видно вообще. Чем можно было заниматься все это время, и что это были за краски. За три часа можно выкрасить зубной щеткой забор длиною в тридцать метров.
Рыжая посмотрела на голографические часы, пискнула и сказала Отцу, который не стал себя утомлять подъемом:
–Милый, все, пока, я побежала, времени нет.
Рыжая была одета в легкий халат на голое тело. Отец подскочил, как подстреленный:
–Я с тобой пойду. Кстати, не забудь настроить выход на гардероб, а то покажешь все свои прелести вашим охламонам.
Рыжая осмотрела Отца с головы до ног:
–Ну и ты тоже не забудь.
Отец вспомнил вдруг, что и он в костюме Адама.
–Слушай, а ты чего подорвался, лежи себе, спи. Проснешься, с Роней погуляешь.
–В другой раз, у меня там Пиначет не кормленный. Я к себе слетаю и назад.
–Брось, он– виртуальный, ничего с ним не стрясется. А маме будет приятно. Все, пока,– махнула рукой Рыжая.– Компьютер, выход.
Отец следом шагнул в проем черной арки, успев подумать: домой.
А потом были жаркие встречи возле оперативной группы, теплые руки, нежные поцелуи, объятия. Затем долгие пешие прогулки по ночному городу, после радостные встречи с маман дома, ужин, вечерние прогулки пса. Отец не отпускал кобеля с поводка, боясь побегов.
Над парком лениво висел огромный ковш, инкрустированный в небе огромными звездами. Большая Медведица. Она очень большая. Отец знал, что шесть расстояний от кончика ручки до носика ковша укажут путь к Малой Медведице. Малой не по значению, но по размеру. Малая Медведица редко гуляла с Отцом и с Роней, зато Большая ежечасно и ежеминутно наблюдала за противоборством хулиганствующего ортодокса и рыжего кобеля марки «Английский спаниель». Большая Медведица даже стала иногда им подмигивать мерцающими глазами проплывающих в космическом пространстве спутников и пролетающих мимо кораблей. Большая Медведица даже шептала ласковые слова, она твердила, что все будет О’к, она иногда дула на лохматого пса нежным ветром, иногда посмеивалась над обоими. Она днем спала, поэтому сопровождала Отца и собаку исключительно вечером. Она их ждала на небесном своде в одном и том же месте, весело помахивая своим куцым хвостом, и бежала над крышами домов рядом с Отцом и его рыжим спутником.
Так они и гуляли втроем по вечернему городу Отец, Роня, да Большая Медведица. И им не было скучно. Отец любовался красотой звездного медведя, Медведица тоже смотрела на Отца с восхищением. Только Рональдино был скуп на сантименты огромной Большой Медведице. И ему было все равно, что она его ждала над парком каждый вечер. Ему было безразлично, что она каждый раз прогуливается в небе рядом с ним, и ему тем более было наплевать, что на его отправления смотрит вечный сверкающий вселенский и непостижимый в своем великолепии медведь.
–Привет, любимый. Проходи.– Сказала Рыжая, впуская в квартиру Отца с кобелем на привязи.
–Пойдем, погуляем лучше, погода стоит просто великолепная.– Сказал Отец протиснувшись сквозь вязкую черную пелену выхода. Очень было неприятно такой чудный вечер испортить вездесущей, а, вернее сказать, вездесующейся маман.
Рыжая недовольно поморщила свой восхитительный носик, что выглядело, словно мириады маленьких мух не ее носу затеяли непристойную возню.
–Не хочется. Пойдем, посмотрим телевид, я тебе чего-нибудь приготовлю.
–Да брось, на синтезаторе закажем пельменей, суши, другой какой-нибудь мути, наедимся, а потом я такое тебе устрою.– Отец зажмурился, всем видом показывая, что он недалеко ушел от маленьких мух на носу у Рыжей.
После недолгих уговоров влюбленные покинули свое жилище, которое было их, как гора Синай– Моисея. Черный старый дом остался у них позади. Они шагали в ночи, крепко обнявшись, будто боясь потерять друг друга в этой черной тишине. Ночь внимательно наблюдала за ними. Она видела многое, гораздо хуже, чем невинные объятия этих двух влюбленных. Она тихо приняла их разгоряченные тела в свои объятия и скрыла от глаз посторонних. И только Большая Медведица медленным шагом скользила по черной глади ночи вместе с Отцом и его подругой.
–Я люблю тебя.
–И я тебя люблю.
–Я первый сказал.
–Я первая подумала.– Задумчиво сказала Рыжая и еще крепче вцепилась за руку Отца. -У нас в оперативной группе, у Пашки, знаешь, такой высокий симпатичный, родился сын. Темкой назвали.
–Здорово. Сынок– это очень здорово.– Сказал Отец.
Тихие улочки были пусты. Лишь случайный прохожий шагом своим возвещал миру о его существовании где-то далеко в ночи. Высоко в небе бесшумно пролетали кары, случайный свет которых где-то в вышине озарял края крыш.
–Он такой славный, Пашка нам запись показывал в группе. Они с Верой женаты уже пару лет, а Темка вот только у них появился.
–Мне больше нравится имя Олег.– Отец с нежностью посмотрел на свою подругу.
–Ну что Олег? Вот смотри Глебушка.– Рыжая мечтательно закатила глаза.– Такое имя нежное. Глебушка.– Снова повторила она, еще более смакуя имя.
–Нет, лучше Олег.
–Почему Олег?
–Я на своем примере. Мне в жизни ни одного дебила, которого бы звали Олег, не посчастливилось встретить. Их в природе не существует. Все Олеги– пацаны что надо…– Отец замолчал и искоса поглядел на Рыжую. Та не придала значения словам Отца, погруженная в смакование Глеба.
–Ну и что? Олег даже не звучит. Какое-то жесткое имя. Его даже ласкательно не назовешь.
–Как так. Олежек, Олеженька. Да мало ли.
–Ну это все не то.– Рыжая недовольно дернула за руку Отца.
–Давай сыночка заведем.– Отец вопросительно повел плечами, чуть касаясь Рыжей.
Рыжая резко остановилась и жадно впилась в губы Отца. Время остановилось.
Производство наследника– это очень важное решение. Рождение новой жизни не значит в похоти позволить слиться двум безумным клеткам. Отнюдь. Рождение сына– дозволение вселенной быть рядом с нами. Это значит позволить всемирным законам продолжать вершить мироздание. Это значит разрешить светилам светить, а планетам пресмыкаться. Только потому, что родился малыш.
Рыжая тихонько уткнулась носом в плечо Отцу и тихонько заплакала. Она плакала долго, плач ее переходил в легкий смех, который заканчивался всхлипами. Слезы текли по ее лицу. Отец целовал ее в промозглые щеки, однако Рыжая начинала всхлипывать еще громче и чаще. Они целовались и тонули в слезах.
Итак, решено. Быть новой жизни.
–А если родится девочка?– Сквозь слезы пробулькала соплями Рыжая.
–Забудь такое слово. Я составлю генеральный проект, чтобы все недостающие части тела у моего малыша были. Все. Чтобы он был красивым как мама и умен как папа.– С гордостью декларировал Отец.
–Ух ты какой.– Рыжая снова поцеловала Отца в губы.
–И назовем Олежеком.
–Ну вот тут ты не угадал. Не угадал. Глебушкой.– Рыжая нежно провела рукой по щеке Отца.
–Это мы еще обсудим. Знаешь модифицированный закон Архимеда?– Спросил Отец.
–Оригинал знаю.– Рыжая тыльной стороной ладони вытерла слезы, и немедленно стала похожа на картину импрессиониста. Черные потеки туши обозначили на ее челе путь ладони.
–Жидкость, опущенная в тело, через семь лет в школу пойдет.– Кивком констатировал Отец.
Рыжая хмыкнула, но спорить не стала. Они двинулись дальше по черным улочкам, в которых тонули недоверие и нелепости. Рыжий локон упрямо падал на ее лицо, чуть прикрывая черные кляксы остатков ее макияжа. Нос припух, губы раздуло от слез и всхлипываний. Но она даже так была мила желанна и привлекательна. Отец представил ее с животиком. Это будет так здорово, когда такая женщина будет носить под сердцем его малыша, маленького сорванца, которому будут служить звезды.
–Мама.– В пустоту сказал Отец.
–Что мама?– Не поняла Рыжая.
–Ты– мама. Классно.
Рыжая смутилась, ночная темень поглотила ее покрасневшие щеки.
–Мама.– Тихо повторила Рыжая.
Оба погрузились в сладостные мечты. Отец в своих мечтах играл с Олегом в песочнице, учил его выбирать материал для рогатки из ветвей сирени. У нее самая правильная вилка. Он вместе с малышом возил по мягкому ковру машинки, они втроем прогуливались по детской площадке, вымощенной серой тротуарной плиткой взявшись за руки. Он, Рыжая и Олежек. Отец уже возил маленького сына на спине. Олеженька заливался звонким чистым смехом, даря отцу свою чистую детскую любовь. Отец строил песчаные замки с Олеженькой на лазурном берегу озера, затем, набрав воды в ведерко, смывал его с лица земли под улюлюканье маленького сынишки.
Рыжая же наряжала Глебушку в синенький костюмчик, пошитый бархатом на манер пажеского камзола, она поправляла складочки на мальчишеском костюме, чтобы лучше сидел, купала в теплой ванне с пеной, обильно поливая спинку водой. Рыжая расчесывала мягкой массажной щеткой светлые соломенного цвета волосики Глебушки. Она целовала его в пухлые розовые щечки, от чего мальчишка нехотя кривился. Она водила его в детский сад, наполненный серебряными колокольчиками голосами детей. Она надевала на головку Глебушки очаровательную соломенную шляпку.
Влюбленные вышли к парку, озаренному белой луной. Парк под старину был выложен серыми пластиковыми плитами, на стыке которых поросла травка. В центре парка развалился фонтан, нехотя обмахивая себя жиденькими струйками прохладной влаги. Маленькие ручейки скатывались по неровным ребрам огромного камня, стоявшего в центре фонтана, словно могильная плита. Фонтан отмахивался от редких мух и комаров плевками воды, и чуть отводя дыхание, вздыхал свежим ветерком. Парк с боков порос тяжелыми высокими ивами и тополями, разлапистые ветви которых нехотя мели зеленую травку у своих ног. Старые деревья согнулись в немом поклоне венценосному каменному водолею, который нет-нет одарял деревья мириадой маленьких брызг, искрившихся в лунном свете серебром. Старые ивы, поросшие густыми косами, собой закрывали от всего мира своего господина, который даже не всех знал в лицо. Они были готовы ради него на все: готовы стоять в смиренном поклоне в темноте, взирая на своего повелителя из-за спин своих старых подруг, любоваться его самодовольством и непостоянством, очаровываться его формами, поросшими зеленой слизью и удобренными старой листвой. Они готовы были мириться со стайками пугливых воробьев, засыпавших на их ветвях, чуть только ночь возьмет свои права. Готовы были мириться и с зимой, которая закрывала белым саваном уснувшего господина, только бы всегда быть рядом с ним, только бы хоть мельком сквозь морозную вуаль посматривать на спящий фонтан. Фонари тоже были. Но как водится на Руси добрая половина не светила, другая половина, словно сквозь хмельной туман, мутно осматривала скромный пятачок земли у себя под ногами.
Рыжая опустилась на корточки перед струйкой воды, несмело бьющей из потайной трубки, зачерпнула ладошкой влагу и отерла свое заплаканное, но довольное лицо. Пугливо фыркнув, она утерлась носовым платком.
–Я посчитала тут. Критический срок у меня будет через три дня.– Она развернулась на каблучках к Отцу.
–Вот это хорошая новость!– Воскликнул Отец.– Да хоть бы и сегодня.
Отец поднял свою рыжую подругу за руки, обнял ее за талию и подарил глубокий, как Марианская впадина, поцелуй.
Ночь сгустила краски. Пьяные фонари, засиженные мухами и ночными мотыльками, уныло качали хмельными головами поскрипывая в такт бесстыжему ночному дуновению. Желтые мутные пятна света на траве неторопливо и печально дарили парку какое-то неуловимое очарование.
Влюбленные прошли и парк, и фонтан и статую с изображением бронзового грузинского мужика, героя революции, оставшуюся с давних времен. Прошли мимо дворца культуры, взиравшего на парк и на бронзового грузина уже много лет, пошли по набережной великой реки, делившей огромный материк на Европу и Азию. Набережная, которая вместе с Отцом пила пиво с коньяком, сопереживая горестям странника, в эту минуту ликовала, любуясь торжеством любви и нежности. Она тихим шорохом травы отвечала на грузную поступь Отца и легкий шелест ножек любимой. Все здорово. Идите дальше, перед вами вся жизнь впереди, идите и не оглядывайтесь, идите и никого не слушайте, идите и будете счастливы. И они шли.
Ветерок, закованный в берега реки и направляемый длинными песчаными косами, усилился и забрался под легкую одежду. Рыжая, словно синяя птица, покрылась гусиной кожей, и подрагивала при каждом дуновении ночного бриза. Она поеживалась и крепче вдавливалась в Отца.
–Сашка, пошли домой что-ли. Замерзла я совсем, прохладно стало.
Отец пожал плечами:
–Пошли. Уже поздно. Сегодня устроим генеральную репетицию большого выстрела.– Улыбнулся он и Рыжая несмело кивнула.
Через пару тройку дней Отец вконец измотанный вернулся в общагу. Рыжая нехотя отпустила его проведать скотину да виртуального Басмача.
–О, какую собаку злую к нам занесло?– Участливо спросил Басмач.– Каким ветром?
–Басмач, железка бестолковая, ты как маман разговариваешь.
–В мозгах твоих порылся.
–Ты лучше бы в своих мозгах ковырялся. Мое мнение– там у тебя словно на свалке– куда не посмотришь, всюду печаль и серость. Как поживаешь, человече?– Отец пожал руку своему другу и они обнялись.
–Здорово, здорово. Рад тебя видеть. Ты надолго к нам али так, пошалить?
–Соскучился по вам, лоботрясам. Где Пиначет?
–Там вон, на берегу рыбу твою поедает.– Басмач кивком указал на рододендрон, или на то, что, по мнению Отца, могло бы им быть.