Степан Витальевич Кирнос
Под ласковым солнцем: Империя камня и веры
– Вот и подошёл карнавал к концу, – шепчет гегемон революций. – Как же я долго к этому шёл… как же долго…
Ещё раз, оглядев толпу, он решил приступить к конечному пункту своего плана:
– Капитан! – на его воззвание обратил внимание огромный золотой воин. – Исполняйте
указ.
Алебарда капитана затрещала электричеством, а солдаты, некогда бережно окружавшие толпу, угрожающе передёрнули затворы на автоматах и направили оружие на ошарашенных людей.
– За что? – Презираемо завопил распухший Кардинал.
Лорд–Магистрариус лишь расхохотался как безумец, развернулся и пошёл по ступеням во дворец, а на кардинала уже опустилась алебарда, издававшая гул и треск. Он настолько упился новой властью, что не слышал, как за его спиной вопят и кричат в предсмертной агонии люди, шедшее за ним. Он уже не увидел, что весь двор утопал в крови мятежников, заливая и окрашивая алым цветом белый снег. Рафаэль лишь знал, что его восхождение было окрашено в багровые тона, но, как он считал, это стало уплатой, единство возможной ценой за тысячелетнее спокойствие в Рейхе.
Как только он вошёл во дворец ворота за ним сомкнулись подобно алому занавесу, будто знаменуя конец этого революционного маскарада, омытым багровыми реками, предоставив страшную бойню саму себе.
Глава сорок третья. На неизведанной земле
К восьми утра. На территории Либеральной Капиталистической Республики.
Заснеженные кроны деревьев отливали чистым и блестящим серебром в свете только разгорающейся зари. Это был очень старый лес, расположенный на самой границе с Рейхом.
Здесь очень давно никого не было, отчего вся это местность приобретала образ запустевшей, безжизненной. Этот лес был на северо–востоке от старого разрушенного города Лугано, что стоял некогда на территории славной и сытой Швейцарии. Этот городок сначала пошатнулся в эпоху Континентального Раздора, а потом был окончательно разрушен во время длительных войн, и сейчас вся граница с Рейхом была заброшена. Никто из Либеральной Капиталистической Республики не следил за этой местностью, а поэтому она становилась идеальным укрытием от лишних глаз.
Посреди старого зимнего леса возвышался небольшой одноэтажный дом, сделанный из крепких деревянных досок и выкрашенный в белый цвет.
У старого пластикового окна стоял Эстебан. Он снова в своей любимой манере сложил руки за спиной и всматривался куда–то вдаль, в лесную гущу, будто выискивая некий тайный смысл в снежном пейзаже.
Мужчина много раздумывал о том, что будет дальше на их пути и вспоминал, как они сюда добрались через стену.
Эстебан вспомнил, как ещё в аванпосте разгорелся страшный спор, вновь из–за заядлого раскольника – Давиана, который настолько стал, одержим своей идей, что был готов рискнуть всем, что у него осталось.
Когда Командор указал, куда нужно идти, где можно спрятаться, к карте внезапно подошёл Давиан. Его неожиданное действие вызвало каскад пристальных и в тоже время взволнованных взглядов у всех. В кабинете повисла густая тишина, которую разбавляло лишь сопение Ротмайра.
Юноша долго рассматривал карту, исполосованную линиями, внимательно смотря на точку, что находилась где–то на востоке старой Италии, где граница сильнее всего выпячивала и буквально вклинивалась. Этот клин был нежно объят красным пунктиром.
Все сразу всё поняли, чего возжелал фанатичный коммунист, а Эстебан вспомнил этот клин. Его ещё называли «кровавым выступом», ибо он, был приобретён ценой огромных жертв солдат Рейха. Во время великой войны его первый канцлер отвоевал у Директории Коммун.
– Вы уходите без меня, – сухо отчеканил Давиан.
В кабинете тут же, без секундной задержки, послышались негодования, вздохи и цоканья, вызванные упрямством и фанатизмом Давиана.
– Парень, оставь свой идейный бред, – недовольно высказал ему Ротмайр.
– Сколько будут свободны границы? – всё так же холодно чеканил юноша, будто не замечая вспыхнувшего недовольства.
– Давиан, успокойся. Всё кончено. Партии больше нет. Пошли уже с нами, – отчаянно пыталась вразумить парня Элен.
– Сколько, свободны, границы? – отделяя слово от слова, не замечая ничьих замечаний, твердил Давиан.
– Ох, – выдохнул Эстебан. – Они наверняка будут свободны до самого утра, а может и до вечера. По крайней мере, пока работа министерств снова не будет возобновлена.
– Хорошо…
– Давиан! – недовольно вскрикнул Алехандро. – Оставь ты весь этот бред. Вразумись!
Но парень, будто не слышал ничьих слов, будто пребывая в неком подобии странного транса, затуманившего его рассудок.
– Вы не понимаете. – Вдруг неожиданно начал юноша. – Я не просто ношу эту идеологию, я живу этой идей, она стала всем для меня. Так же как вы живёте идеями свободы и бесконечных прав, так и я дышу равенством и справедливостью, – И с крайним сокрушением добавил. – Оставьте меня просто…
Весь кабинет умолк. Все стояли и молча, смотрели на обезумевшего от своей идеи Давиана, никто не проронил ни единого слова с минуту.
– Послушай, – Спокойно начал Эстебан. – В Милане, в сторону востока отправляется скоростной поезд. Конечная его станция – «Пришествие Чистоты». Оттуда до границы всего два часа.
Все всё поняли. Давиана было не остановить и единственное, что они могли сейчас сделать, это отпустить и помочь добраться до стены юноше.
Тут внезапно вышел Пауль. Все повернулись на него. Намерения этого парня тоже все поняли. Его лик был мрачен, а слова тяжелы:
– Ребят, я, наверное, пойду с Давианом.
– Ещё один, – недовольно высказался Артий.
У всех в душах кипело недовольство от столь глупого упрямства, сменившее шок и разочарование от ухода Давиана, но его внезапно разогнал Командор:
– У нас нет времени на всё это. Если хотите попасть в Директорию Коммун, то, пожалуйста, но знайте, там будет некому о вас позаботиться. Вы предоставлены сами себе.
Эстебану были безразличны эти два коммуниста, он был в ответе только за Габриеля и только он его волновал. И сейчас, слава Богу, Габриель не высказывал желания присоединиться к этим двум обезумевшим от идеи красного тотального уравнителя.
После того, как вопрос был решен, настало время покидать аванпост. Солдаты полк–ордена сразу после выполнения своей задачи присоединились к проекту «Новый Дом» и отбыли на место новой Цитадели. Давиан и Пауль мгновенно же двинулись в Милан, желая успеть на свой поезд и поскорее очутиться в «земле обетованной», которую никто никогда из Рейха не увидел. Эти двое были ведомы желанием увидеть царство несказанной справедливости и всеобъемлющего равенства, которое могло быть только рассказано в самых смелых сказках древних философов – Маркса и Энгельса. Они ушли в те земли, где ещё не было ни одной ноги обычного жителя Рейха.
Остальные же быстро сели на два автомобиля и на всех скоростях, которые только можно было выжать, погнали к границе. Но только один километр до самой стены им пришлось покинуть машины и бежать со всех ног, так как все дороги были усеяны покинутой военной техникой и колоннами разбитых машин министерства Надзора за Стеной.
Никто особо не обращал внимания на мрачные горы этого металлома, ибо все спешили к стене, которая была преградой на пути к новой жизни на неизвестной земле.
Через несколько минут интенсивного бега все настигли укрепление, называемое «стеной». И после того, как отдышка после бега пропала, а состояние нормализировалось, все смогли в полной мере лицезреть искусство возведения военных построек Рейха. Это было бесцветное огромное, десятиметровое возвышение и пять в ширину, отлитое из бетона и щедро обвитое сверху колючей проволокой, которая была больше похожа на кусты из металла.
Место выглядело абсолютно заброшенным. Только впереди виднелись огни ламп контрольно пропускного пункта, который уже давно покинул полк–орден. Как ни странно, но в воздухе витала зимняя прохлада, которой не могло быть в городе.
Дорогу на пути из Рейха преградили множественные металлические решётки, расставленные в огромном проходе. Ключи от них Эстебану было лень искать, а поэтому он установил пару зарядов, захваченные с собой. Металлические двери и решётки разлетались кусками железа в вихре мощного взрыва. Когда пыль осела, все продолжили свой путь в край свободы.
И только когда они миновали пыльный проход, в поле зрения попали многочисленные турели на той стороне стены. Это могучее вооружение должно было уничтожать любого нарушителя, что посмеет подойти к границам великого Рейха, но сейчас они стали безмолвными стражами, что безучастно наблюдали за актом страшнейшего нарушения.
Все как можно быстрее миновали огромную, серую и монолитную стену, оборудованную грозным вооружением для уничтожения всякого нарушителя. Это стена стала воплощением всей действительности Рейха. Монотонной и безликой действительности, но готовой обрушить шквал пламени на любого предателя.
– Ах, вот она новая действительность. Вот она – свобода, – Втянув в лёгкие воздуха, с восхищением и освобождением сказал Алехандро, въезжая в новый мир на вездеходном автомобиле.
И действительно, для многих ребят даже воздух за границей казался каким–то иным. Это был воздух неизведанной земли, что манила столь неискушённые души своей таинственностью и новизной. Но этот воздух не показался Командору новым и таинственным, ибо для него он отдавал старой гнильцой.
Альпы, которые раньше становились преградой между Италией и Швейцарией, но теперь они сокрушены шквалом бесчисленных воин…обмелели до жуткого состояния за столетие бесконечных воин и теперь горный хребет расступился несколькими огромными заснеженными провалами, внутри которых может целый город поместиться.
При приближении к границе с «Республикой» ребята неистово волновались, но когда они вместо огромной стены увидели обычный металлический заборчик, который только безногий не преодолеет, то все душевные роптания как рукой мгновенно сняло.
– Почему тут всего лишь этот садовый забор? – С усмешкой в голосе вопросил Верн.
– Потому что Либеральная Капиталистическая Республика взяла курс на полное открытие дверей во всех сферах и даже свои границы сделала незащищёнными, – Пояснил Эстебан.
– Вот это я понимаю, когда государство уважает твои права и свободы. Когда оно даёт даже не жителю страны право спокойно перейти границу. – Будто поучительно и с небывалой напыщенностью высказался Алехандро.
– Не будем о политике. Вот у меня сейчас ноги откажут, и кажись, меня подташнивает. – Внезапно высказался Ротмайр и тут же громко, схватившись за живот, добавил. – Веди нас Командор! Веди в укрытие, а то не дотерплю.
– Я же говорил тебе: «ну не пей ты эту бурду». Она там лежала ещё с тех времён, когда я с Великой Пустоши вернулся.
– Иди ты, – недовольно ответил ему Ротмайр. – Я не нуждаюсь в няньках.
– Правильно, тебе надзиратель нужен, как в тюрьме.
После этой слабой перепалки все двинулись к убежищу, но примерно через несколько минут наткнулись на старый разрушенный город. На обозрение предстали заснеженные развалины некогда процветающего города. Его почерневшие руины ласково укрыты снежным одеялом и скрыли практически все шрамы минувшей войны, в разрушенном городе не осталось ни одного целого здания. Всех поглотил огонь старой и кровавой войны. И этот городок стал монументом тех времён, когда над Европой властвовал огонь войны и железом решал, кто достоин, выжить, а кому необходимо уйти в забытье.
Алехандро несколько удивлён, увидев вместо прекрасных, чистых украшенных улочек, великолепных домов и свободных людей бесхозные руины, которые никому были не нужны, брошенных на терзание времени.
Посмотрев на «великолепие» некогда уютного городка все продолжили путь на северо–восток, в лес, который существовал ещё перед «Великим европейским раздором». Лес достаточно сильно разросся, превратившись в практически непроходимые дебри, занесённые снегом.
Все поскорее ринулись в эту снежную чащу, ибо на снежных бесконтрольных степях вне леса дул ледяной ветер, который проморозил практически каждого.
В лесу спокойно. Серебряные кроны уходили высоко ввысь и утыкались в ночное небо, которое начинало медленно светлеть, чьи облака щедро засыпали землю снежными массами. Командор точно ощущал своим дыханием, что тут воздух был переполнен странной и свободной свежестью, что не была присуща ни Рейху, ни «Республике».
И после получаса беспрестанной ходьбы по серебряному лесу все вышли к низкой одноэтажной постройке, которая сделана из дерева и покрыта высокотехнологичным покрытием, похожим на пластик. Всё было выкрашено в белый цвет: крыша, стены, ступени, дверь.
Изнутри дом оказался вполне практичным и уютным, будто ожидал прихода хозяев. Всё что необходимо для комфортного проживания в нём имеется. Это убежище полк–ордена, а значит им беспокоиться не о чем, ибо всем, что было необходимо, этот дом был обеспечен.
Так как все валились с ног, Антоний сразу нашёл матрасы и по указу Командора стал стелить их для ребят. Ротмайр тем временем нашёл где–то спирт, разбавил его с водой и стал смаковать его, будто это дорогое и редкое вино.
Тем временем у Эстебана раздался звонок по телефону, подключенному к сети полк–ордена, и так как в таких убежищах была антенна этой сети, то разговор прошёл без помех. Ему звонил инспектор Морс, получивший информацию от своих тайных свидетелей происшествия в городе на семи холмах. Он поведал, как в славном городе на самом деле произошёл «мирный» переворот. Как безумный Лорд–Магистрариус сначала перебил лоялистов, а потом и выкрасил в красный цвет улочки Рима кровью самих митингующих. Он рассказал, как ударившись во все глубины своего безумия, глава Имперор Магистратос пристрелил бедного Канцлера, который был готов раскаяться и после этого весь Рим стал местом дикой охоты за теми, кто поучаствовал в «перевороте».
Когда все услышали о происшествии в Риме, то в доме повисла абсолютная тишина, которая прервалась только звуком льющейся жидкости. Это невозмутимый Ротмайр снова себе в стакане спирт с водой разводил.
– Как это может быть? Это невозможно, – убеждённо и с крайним удивлением, не веря услышанному твердил Алехандро.
– Вот так вот. Мне он всегда казался шакалом, – С чувствующимися нотками гнева сказал Габриель. – А вы мне ещё не верили.
– Как же? Там были Мицелий, Бертолдо, Абеле. Там были все наши… которых я знал почти всю свою жизнь. Там были все мои друзья – Смотря куда–то в пустоту, с безжизненным взглядом, будто себе говорил Алехандро. – И я там мог оказаться. Мог быть убитым тем психом. Как так?
– Оплакивать мёртвых мы будем не сегодня. Сейчас нам нужно хорошенько отдохнуть, – положив свою руку на плечо юноше, постарался его успокоить Ротмайр и протянул ему, чуть ли не под нос стакан с бодягой. – На, это поможет.
Парень инстинктивно поморщился от резкого запаха алкоголя и мягко отвёл от себя стакан.
– Ох, я смотрю, тошнота у тебя прошла, – осуждающе вопросил Эстебан.
– А я дезинфицирую изнутри, – кинул в ответ Ротмайр и, поняв, что от него требует Эстебан, мгновенно демонстративно опрокинул стакан спирта и основной флакон убрал себе в пальто.
Командор несколько мгновений, приложив руку к подбородку, а другую на пояс стоял и вспоминал, что ещё ему смог сообщить Морс. Он рассказывал, что он теперь с Карамазовым, бывшим Верховным Отцом и Титом Флоренцием образовывают «Тайную Тетрархию», чьей единственной целью будет свержение безумца, захватившего власть. Теперь они тайная, потерянная во мраке Рейха оппозиция, что останется единственной надеждой на более светлое будущее той страны, которые они любят всей душой.
Командор мог им только пожелать удачи, ибо это единственное, чем он мог помочь новой оппозиции. Но и удача теперь для них не меньшее сокровище, чем оружие и деньги.
Эстебан решил никому, кроме Антония и Цируса не сообщать о новом движении, что образовал в Рейхе.
Командор уже собирался отойти ко сну, как к нему подошёл Габриель. Он был полон вопросов о своих родителях, которых не видел всю свою жизнь, хотя они были живы и даже своеобразно оберегали его от всяких невзгод. Юноша просто сгорал от желания хоть что–нибудь узнать о своём отце и матери. И Командор ответил ему на все вопросы.
Они сидели у окна и общались больше часа. Даже уже когда все легли спать они без умолку разговаривали о Сцилле и Марке, о родителях. Габриель неустанно расспрашивал буквально обо всём, стараясь как можно узнать больше и Эстебан ему сначала рассказал про разрушенный и утопающий в грязи Рим, который каким чудом удалось потом отстроить. Рассказал, как среди смердящих руин он и познакомился с его родителями. Поведал, как они потом его радушно приняли, когда он лишился всех друзей, отдал все деньги и получил ранение в живот. Командор долго рассказывал, как жил со Сциллой и Марком, получая от них всё необходимое и с завидной щедростью. Рассказал и Эстебан про тот день, когда их арестовали. Как в нём кипел гнев в тот день. И так слово за слово он дошёл до рассказа о бойне на мунуфакториатии, где сам чуть было, не лишился жизни.
Габриель всё это внимательно слушал и понимал, что претерпели его родители. Он был горд ими. Мало кто мог вынести за свою жизнь и правление Римского Престола, и адскую работу на мунуфакториатии, но он почувствовал чувство беспредельной защиты от человека, который сидел напротив него. Командор, стремясь выплатить неоплатный долг, был готов защищать Габриеля до своего последнего вздоха. И это впечатлило юношу.
Но время медленно подходило к рассвету, и уже юноша почувствовал непреодолимую тягу ко сну. Эстебан пожелал ему приятных сновидений, а сам остался стоять у окна.
В этом лесу что–то манило Командора. Это необычайное спокойствие, характерное только для окраин Либеральной Капиталистической Республике, всё остальное её пространство – это страны было иным… далеко иным. Оно кардинально отличалось от того, что можно было увидеть в Рейхе. Это были две противоположности одной монеты. Эстебан уже некогда был в этой стране, но только когда здесь всё начиналось, теперь же всё иначе. Для ребят, которых ему пришлось спасать от «идеалов» нового правителя это была неизвестная земля, где свято чтились права и тем более госпожа свобода. Для них это обетованная земля, где и было спасение человечества, но Командор знал этот край иным. Это мрачная и жестокая истина, прикрытая прекрасными и красивыми занавесками, что туманят рассудок, но готов на всё, чтобы оградить Габриеля от этой тлетворной истины. Он, Эстебан, Командор полк–ордена, давший клятву до смерти защищать юношу теперь обязан её чтить, пока парень не окажется в полной безопасности. И он ни за что не нарушит эту клятву. Таков теперь его долг на земле проклятой тоталитарной свободы.
Глава сорок четвёртая. Новый старый порядок
Небо было плотно затянуто серыми облаками, которые лишь слегка посыпали древнюю землю мелким сухим снегом. Лёгкий, практически не ощущаемый ветер гулял по пустынным улицам Рима, только чуть покручивая снег в воздухе.
Сначала серый рассвет озарил улочки мрачного города, заливая своим невзрачным светом все углы тихого города. Потом в свою силу стало входить мрачное и неброское утро, ознаменовавшее начало продолжения старой эпохи, но уже с новыми оттенками.
На Рим будто легла вуаль мрачного безмолвия, весь город пребывал в пугающем и угнетающем молчании, никто не совался на улицы города, даже если была сильная нужда. Всё что раньше работало в городе: магазины, лавки, заведения Корпоративной Палаты – всё бездействовало, пребывая в полном мраке и пустоте. Только бессчётные министерства выполняли свою нудную, но важную работу для города. Могли попасться немногочисленные, единичны чиновники, которые должны были выйти на улицу, чтобы поддерживать жизнь в Риме хоть на каком-то уровне. Ни один колокол не ознаменовал начало нового дня. Все церкви, храмы, часовни, соборы и даже Великая Молитвенная Крепость – сонм Империал Экклесиас сегодня ни пробил, ни в один свой чугунный колокол. Город пребывал в полнейшей тишине, прерываемым только немногочисленными гудками военных машин и гусеничным скрежетов танков, что мрачным эхом разносились по улицам умолкшего города.
Все мостовые и дороги были вычищены до блеска. Бывший Главный Лорд – глава правительства ревностно стремился скрыть все признаки вчерашней битвы за город, ибо не хотел быть уличённым повинным в той жуткой кровавой бойне, что ознаменовало наступление нового времени. Баррикады и препятствия были тщательно расчищены, а разрушенные здания вычищены и отстроены настолько, насколько это было возможным. Никто не должен был узнать, как перешёл Рим в руки бывшего Лорд–Магистрариуса.
Вся территория рядом с «Канцлер Цидалис» была вымыта от литров крови, а тела и останки были убраны в тёмные места Рима. Никто не должен был узнать, что стало с теми, кто покусился на святое и праведное устройства государства, установленное неимоверными усилиями первого канцлера.
Все дороги, улицы, скверы, парки и площади пребывали в полнейшем запустении, разве только мелкие контролирующие чиновники с запуганным видом, и солдаты уже «Чёрной гвардии Автократорства Рейх» шастали по городу. Первые старались поддерживать жизнь Рима, а вторые подобно охотничьим псам, в поисках тех митингующих, что могли уйти от праведного воздаяния прошлого Лорд–Магистрариуса. «Гвардейцами» стали солдаты личного корпуса главы Имперор Магистратос. Теперь они, то воинство, что должно сдерживать уже в самом городе тех, кто решит покуситься на праведную власть, установленную ещё первым Канцлером.
Большинство всех войск, которые только могли быть в Риме, теперь концентрировались возле двух объектов: Дворца Канцлера и Великого Капитолия. Теперь конечно они назывались по–разному: Дворец стал Цитаделью Власти, а Капитолий был переименован в «Железные Палаты».
Возле старого Капитолия было выстроено столько войск, что можно было подумать, будто это военный объект, под строжайшей обороной. Мешки с песком, километры колючей проволоки, укреплённые огневые точки и сотни солдат, держащих это место под нерушимым контролем.
У этого места роилось несколько человек не в военной форме. От собравшихся людей веяло страхом и ужасом, который зрел в их душах, они ожидали, пока солдаты проверят их документы и пропустят в «Железные Палаты». Тех, кто оказался им неугоден они просто отводили за угол и сразу расстреливал, но таких немного. Практически все проходили в тёмные и пугающие коридоры бывшего Капитолия, который стал мрачнее, чем когда–либо.
Внутри «железные палаты» были такими же неизменными, как и всегда. Такой же амфитеатр, разделённый на секции. Так же собирались все Департаменты Власти.
Однако, обстановка внутри была ещё мрачнее, чем на улице. Участников этого заседания стало намного меньше, ибо выжили те, кто заявил о своей лояльности новой власти. Расхаживает неимоверное количество охранников, которые контролировали буквально каждый сантиметр помещения, являясь грозным охранником нерушимого и железного порядка.
На местах висела полнейшая тишина, которой могли позавидовать самые тихие и мирные собрания, которые могли только быть в государстве.
Вместо трибуны, на которой обычно выступали люди, возвышался большой и роскошный деревянный резной трон, украшенный позолотой. А на самом престоле гордо сидел, смотря своим холодным взглядом, Архиканцлер. Теперь он не Лорд–Магистрариус, и даже не Канцлер. Новый правитель посчитал эти титулы для себя уничижительными, ибо теперь он стал единоличным руководителем всего государства. С сегодняшнего дня, он начнёт делать Рейх во истину великой империей, достойной чести первого Канцлера и чтобы ему это сделать он должен был стать не меньше чем деспотом во всех возможных сферах жизни.
Новый правитель с чувством пьянящей власти смотрел на собравшихся людей. Было их в десять раз меньше, чем обычно собирается. Архиканцлер посчитал, что может оставить в живых только тех, кто лично заявил ему о верности, произнеся клятву перед ним на коленях. Остальные были преданы праведному гневу и сами их имена были вычеркнуты из истории. В глазах нового правителя они были грешниками, жалкими приспешниками старой шаткой власти второго Канцлера, которая позволила себя рассыпать.
Рафаэль понимал, что оставить Империю в нынешнем состоянии, значит заставить её деградировать и взывать к старым, ветхим порядкам. Если произошёл переворот, значит должно и быть новое устройство, ибо так должно быть. И Архиканцлер уже начал необратимые изменения в устройстве государства. За ночь он выпустил несколько «Декретов мира». Сперва он начал с названия государства и теперь это не Рейх. Рафаэль его переименовал в «Автократорство Рейх». Именно это название выбрал новый правитель, ибо оно полностью соответствовало нынешней сути нового государства по старому лекалу. Государство, где всё имеет единое начало и беспрекословно подчиняется единому праведному правителю, не может называть иначе. Во–вторых, Архиканцлер решил менять главный орган управления своего государства. «Имперское буле» со всеми палатами упразднялось. Только «Региональный Совет» был переделан в «Территориальный Комитет», который действовал при Архиканцлере и состоял из представителей губернаторов. Остальные две палаты были упразднены за «своей непотребностью и нарушением праведности» – как выразился Рафаэль. Он считал, что простой народ не должен заниматься никакой деятельностью, связанной с властью, ибо она своими искушающими посылами способна извратить помысли обычного человека и заставить его пойти на революцию. Этого не должно произойти, ибо, как говорил ещё первый Канцлер: «То государство велико, что в своей статичности и неизменности вечно». И новый правитель теперь будет стремиться к выполнению этого постулата. Это теперь его личная заповедь, которой он живёт. А вторая палата была буквально вырезана, потому что Архиканцлер посчитал, что не один человек не вправе ему даже предлагать закон, не говоря о том, чтобы говорить об их принятии. Ибо, как выразился Рафаэль при составлении этого декрета: «Только праведный разум способен принимать закон. И этот разум единственный в этом государстве – мой».
Третьим декретом он решил «в мудрости своей» перекроить все департаменты власти по своему усмотрению. Но эти лекала оказались старыми.
Империал Экклесиас была переименована в «Христианскую Конгрегацию Праведной Веры». Должность Верховного Отца упразднялась, теперь всей церковью руководит только Архиканцлер. А сам прошлый представитель церковной должности «Верховный Отец» был объявлен в розыск за «свою предательскую приверженность старым порядкам». Внутреннее её устройство осталось неизменным. Между Архиканцлером и всем церковным составом кардиналов был заключён ряд тайных соглашений, которые своей важностью определяли судьбу государства. Они гласили о том, что церковь должна тесно переплестись со всеми сферами жизнями, которыми только можно. Она должна проникнуть везде: от немногочисленных нищих в канализациях до высших политических слоёв населения. Рафаэль объяснял это: «немедленным спасением всего народа от множества тлетворных идей и греховных помыслов, что могли разрушить основы великой империи». И Архиканцлер не хотел, чтобы его государство нисколько даже рухнуло, сколько получило бы царапину от новых диссидентов.
Следующим Департаментом Власти, который подвергся изменениям был Культ Государства. Теперь он именовался как «Великая Конгрегация Веры в Государство». Теперь в нём действовало два отделения: Духовно–Просветительские Войска, набираемые из преданных государству солдат армии. Эти войска должны были защищать сие Департамент и выполнять все функции по тому, чтобы народ наиболее ревностно воздавал похвалы новому правительству. Второй структурой стал Монашеский Корпус, который и занимался просветительской работой по всему государству. Рафаэль не стал менять Великого Патриаршия. Он просто стал соправителем в этом департаменте, объявив себя «старшим братом» Великого Патриаршия, который попал в полнейшую зависимость от нового правителя. Между ними так же были заключены соглашения, которые давали в руки этой Конгрегации полный карт–бланш по яростному насаждению веры в государство на всех уровнях и во всех сферах, которые можно было только представить.
Трибунал Рейха не подвергся практически никаким существенным изменениям. Сменилось лишь название на Великий Трибунал Автократорства, и теперь вместо троих Трибуналяриев Трибунал возглавлял только один Чёрный Архонт, который получил власть над всем Департаментом. Этот Архонт был лично Архиканцлер, подарившим себе ещё один красивый титул.
Самым радикальным и удивительным изменениям подвергся Имперор Магистратос. Рафаэль посчитал, что бессчетное количество министерств, контролирующих все сферы жизни – это хорошо, но рано или поздно приведёт к крушению порядка и торжеству хаоса, хотя ещё никогда, ни одна структура сбоя в своей работе не давала. Вместо всей этой министерской фантасмагории создавалось одно, всеобщее Все–Министерство, которое контролировал лично новый правитель. Теперь все министерства собирал в единый кулак, что своим ударом способен перемолоть не одну сотню тысячу судеб. Теперь все остальные министерства становились отделами, а некоторые, такие как бывшее министерство Идеологической Чистоты, становилось «подминистерством Контроля Мысли». Теперь не было всего этого разнообразия, оно переплавилось в единую монолитную систему.
Корпоративная Палата была вовсе упразднена. Архиканцлер посчитал: «что всякая торговля и большое количество денег способно развратить человеческую сущность и сподобить её на мятеж, где человек попытается удовлетворить свою торговую похоть». Теперь всё имущество этой палаты переходило в руки государства и создавался новый отдел: «Комитет торгово–сельско–промышленной деятельности». Теперь практически всю экономическую деятельность контролировало Автократорство Рейх. И людям, у которых отобрали их бизнес ни то что компенсации не выплатили, большинство отправили в Мунуфакториатии. Но по какому–то чуду новый правитель решил сохранить мелкую торговую деятельность, назвав её «недостаточной для развращения».
Перекроив на новый лад по весьма старым и знакомым лекалам Департаменты Власти, структуру и название государства новый правитель принялся писать новую истину.
С самого раннего утра по всем телеканалам было объявлено, что предыдущий правитель сошёл с ума и явился «самым гнилым руководителем государства». Были крупным планом показаны кадры, где ведущие врачи страны давали медицинское заключение, что второй Канцлер был психический болен всё время. Показали даже медицинское заключение и экспертизу. Потом по телевизору прогнали сюжет, что прошлый правитель нагло изменял идеалам империи и спал с десятью проститутками сразу. Даже показали интервью с некими девушками, которые рассказывали как второй Канцлер с ними забавлялся и какие извращения он предпочитал. Но по новому законодательству всех девушек повели на костёр, так как они занимаются духовно–развращающей деятельностью, ибо своими действиями попирают имя Бога и Архиканцлера. И после их интервью транслировалось сожжение девушек, что расплачивались за «нарушение и подрыв основ государства».
