Степан Витальевич Кирнос
Под ласковым солнцем: Империя камня и веры
Глава двенадцатая. «Во имя великой цели»
В это же время. Рим.
Над вечным городом нависла прекрасная тёплая погода, которая тут бывает довольно редко. На светло-голубом небесном полотне сияет яркое слепящее солнце. Слабый ветерок дует лицо, освежая воздух и делая времяпровождение на улице более приятным. Помимо ветерка, несущего ароматы надвигающейся осени, воздух был переполнен запахами уличной кулинарии, постепенно вытесняющей смердящий запах благовоний.
Рим днём всегда наполнен звуками города и цивилизации, доказывая, что это одна из самых больших агломераций и мегалополисов в мире, где установился центр великой державы. Где-то голоса переговаривающихся людей стремятся стать громким хоралом, где-то звуки машин, выводящих к огромным магистралям, ну а так же город сотрясается гот производственных шумов – мелкие заводы и небольшие фабрики продолжают усердную работу. Ни сколько наперекор удушающему режиму Рим был жив, сколько благодаря ему одному.
Теренций, сбежав от Канцлера, размашисто идёт по улице Вечного Города, стараясь держаться тени. Рим сегодня переполнен людьми, каждая его улица подобна бурной реке с людским потоком – некоторые граждане идут в ресторан, кто–то просто гуляет, наслаждаясь своей жизнью, несмотря на везде снующих комиссаров и представителей министерства Повседневного Мнения, которое опрашивало людей, стараясь выяснить, как люди относятся к Рейху, а тех, чьи ответы не нравились, отмечали, как «идейно нестабильных» с пометкой на установление более строгого надзора.
Теренций пробирался через каменные леса, минуя потоки из людской мешанины, проходя переулки, пробегая через улицы. Он не решил воспользоваться автобусом, Верховный Мортиарий ценил прогулки на своих двоих, да и к тому же билет на транспортное средство оплачивался через специальный государственный терминал, так, что можно было отследить поездку любого человека, а это сейчас ему не нужно. Он шагал довольно быстро, преодолевая значительные расстояния за короткий срок, оттого в ногах начинает чувствоваться напряжение и усталость.
Так улица за улицей, юркая через переулки, уходя переплетениями дворов, он вышел к старому, почти заброшенному району, который вот–вот должны были ликвидировать и построить на нём объединённую систему храмов, церквей Империал Экклесиас и Культа Государства, посвящённую славе и благу Рейха, потратив на это миллионы империалов.
Это место не было заполнено символикой и пропагандой государства и сюда не смотрело всевидящее и неустанное око Рейха, ибо для этого нет нужды – район вымерший, а если кто и соберётся, так это не нанесёт существенного урона Империи. Тут нет ни одного комиссара или священника, несущего слово Рейха, только потому что его тут нести банально некому, разве что мёртвым постройкам. Здесь даже не было представителей министерства Надзора за Заброшенными Объектами, что без устали и отдыху обязаны были следить за каждым заброшенным зданием в Рейхе, потому что они отсюда умелой рукой отважены
Теренций вышел на небольшой убитый и разнесённый дворик, посреди которого стоит почти обвалившаяся часовня, построенная во времена заката Итальянской Республики. На него смотрят разбитые пятиэтажные здания, с покосившимися стенами и выбитыми окнами, сжимающие пространство. Двор был замусорен кусками камня и строительным материалом, повсюду гулял и пел свои песни сухой, и едва слышимый ветер, который гоняет рой пыли и небольшой мусор, поднимая его с земли и закручивая в вихре.
Эту область должны сравнять с землёй, примерено через месяц. Она остаётся одним из самых старых и заброшенных районов, символизирующих долгое и неспокойное прошлое великой столицы – анахронизм старого мира, напоминавший о тех временах, когда государства Европы, в своём падении, сравнивали с древней империей золотого орла. Сей район стал живым воплощением мёртвой эпохи, когда Европу называли оплотом свободы и права, ставя её в пример всему миру… и чтобы ждало северное побережье Средиземного моря, не появись Рейх.
Теренций бросил взгляд на часовню. Облезлая краска, прохудившаяся крыша, разбитые ступени, посыпавшаяся мозаика, где–то побитые стены, а так же паутина из трещин: всё это было её неизменным атрибутом, которые она с гордостью носила. Верховный Мортиарий, тяжело выдохнул, посмотрел на неё и начал свой ход к ней – он аккуратно поднялся по ветхим и разбитым ступеням и преступил порог разрушенной часовни.
Внутри её нет, какой-либо красоты, присущей гротескной отделке церквей Империал Экклесиас: разбитые до кирпича стены, пустующие места под иконы, каменная крошка на полу и несколько зажженных свеч, стоящих на выступах и немногочисленных канделябрах. В воздухе витал запах сырости, грибка и плесени, смешенный с плотным ароматом зажжённых благовоний. Посередине стоит небольшой круглый стол, который дотягивался до пояса взрослого мужчины, а на шершавой поверхности лежит карта Европы, возле которой собралось несколько человек. Теренций узнал кардинала Римской Епархии, несколько священников Империал Экклесиас, одного из генералов армии Рейха, пару других офицеров и чиновников из Имперор Магистратос. Они встали, образовав некоторый полукруг, синхронно повернув голову на вошедшего Теренция. У каждого из них была своя одежда, соответствовавшая их статусу и Департаменту Власти, но поверх неё их фигуры покрывал объемный чёрный балахон с капюшоном практически до носа.
– Верховный Мортиарий, ваш балахон, – сказал один из присутствующих и протянул тряпьё.
Теренций взял его, быстро развернул и поспешно на себя натянул, стараясь как можно быстрее присоединиться к собранию.
Главу гвардии Канцлера не переполняет чувство соучастия в сопротивлении имперскому режиму, как больного революционера… он просто видит в этом спасение родины от больного рассудка, который с каждым днём становится всё опаснее. Он не хотел видеть у власти, человека, который болен психическим расстройством, что по одному позыву собственной паранойи готов утопить в крови тысячи людей. Но всё же, несмотря на своё участие в негласной оппозиции он испытывает к своему правителю не более чем жалость, ибо считал, что Канцлер не заслуживает ненависти, которую к нему испытывают мятежники.
– Почему вы опоздали, Верховный Мортиарий? – внезапно послышался вопрос, прервавший густую тишину. – Небось, потеряли уважение к нашему великому делу?
Теренций осмотрелся в поисках хозяина вопроса и обратил внимание на кардинала Римской Епархии. Его лица не было видно, из–под капюшона показывался только овальный двойной подбородок и пухлые блестящие губы.
– Почему вы опоздали, Мортиарий? – строго спросил генерал, среднего роста и полного телосложения.
Теренций недовольно помял губы и сморщил скулы, но всё же ответил вполне спокойно и интеллигентно:
– Господин генерал, я…
Даже, та часть подбородка, которая была видна у генерала, поморщилась, а голос выдал громкий недовольный бас:
– Здесь нет господ! Мы все здесь равны. Не стоит забывать об этом.
Верховный Мортиарий недовольно сложил руки на груди и продолжил:
– Простите, генерал, позвольте продолжить, – я часовне наступила тишина, и, осмотревшись на присутствующих, Теренций продолжил. – Спасибо. Вы спрашивали, где я был? Отвечаю: я был у нашего Канцлера.
Одна из фигур, немного, самую толику, подалась торсом вперёд, как бы немного наклоняясь. Из чёрного балахона подалась ряса. Это был худой священник, заговоривший надменным голосом:
– Ну, и как там этот шизик?
Теренций недовольно кротко помотал головой, недовольно цокая, но умело скрыв недовольство, ответил:
– Как он? Временами спокойней, временами этот человек неуправляем. Если его накручивать, то он дойдёт до… нужной кондиции.
Кардинал жадно потёр пухлые ручонки и заговорил:
– Отлично, пусть всё идёт по нашему плану, придуманным нашим великим предводителем. Теренций, изводи его как можно дольше и насколько это возможно сильней, ты должен будешь довести его до полного сумасшествия. И только потом, когда он перед народом предстанет полным безумцем, мы сможем выйти из тени и привести к исполнению последнюю стадию нашего великого плана.
Тот же надменный священник спросил:
– А почему нам этого червя сейчас ни убить?
Кардинал мотнул головой в сторону священника. Через капюшон кардинала прям, чувствовался недовольный взгляд, проедавший человека, задавшего вопрос:
– Мы не можем исполнить последнюю стадию сейчас! – прикрикнул иерарх. – Если мы свергнем его в этот период, то народ, подчинённый любовью к нему, просто нас растерзает, а наши жалкие душонки будет проклинать вечность, заклиная наше движение как тех, кто поверг «справедливость». Сначала нам надо его представить безумцем, Диавола-во-плоти. Показать его демоном перед толпой, что б народ сам возненавидел его и возжелал свержения безумного тирана.
Теренций почувствовал, что слова кардинала были переполнены жуткой ненавистью и самым ярым презрению к Канцлеру, которое он изливал подобно желчи. Верховный посмотрел на хозяина вопроса. Священник, получив ответ в такой форме, выпрямился и встал, не проронив больше ни слова.
Главу охраны правителя переполняет ещё чувство презрения к самому кардиналу – жадному убогому мерзавцу, затеявшему передел власти, чтобы получить ещё больше привилегий и влияния и даже возможно стремится занять пост Великого Отца. В ряду всех оппозиционеров выделялся своими «особыми» вкусами, о которых если узнает Империал Экклесиас, то церковного иерарха могли сжечь как еретика. Кардинал стремился не к здоровой власти, как большинство участников тайного сопротивления – им двигают потайные и очень скрытые желания, находящиеся за гранью морали Рейха. Всей деятельностью в сопротивлении кардиналом управляли похоть и развращённость, что гнездились в душе отступника.
– У меня есть один очень интересный вопрос, можно задать, брат?
Кардинал повернул голову в сторону Теренция, которым одолевала жажда поставить иерарха церкви в неудобное положение.
– Ну, давай, – с вызовом бросил «священник».
– Брат Кардинал, а почему мы собираемся в этой старой и полуразрушенной часовне? Почему не в Великом Храме Империал Экклесиас? Почему не вашей квартире в Риме, спрятанной от министерства Надзора за Имуществом? Почему не вашей загородной резиденции, что вы так тщательно скрываете от Трибунала Рейха?
Кардинал повернулся, отчего его капюшон немного одернуло, и на вид предстали заплывшие жиром глаза, к заржавевшей железной статуэтке Богородицы, стоявшей на выступе, образованный тем, что кусок стены был отломлен. В это же время взгляд церковного иерарха переполнился недовольством. Его голос стал полыхать революционной ностальгией, в попытках сойти с неудобной темы:
– Брат мой, этот район, эта часовня… это символы. Здесь наше додиктаторское прошлое. Этот район отражает времена, когда этой землёй правила свобода, когда люди не были обременены тяглом тирании и всему устремлениями покажем революционную святость и обратимся к духам прошлого. Мы те призраки старых времён, которые придут из тьмы давно забытой свободы, поднимемся из праха и низвергнем тиранию.
Теренций сложил руки на поясе. Его голос наполнился легчайшим весельем и он саркастично задал вопрос:
– Странные слова для священника?
Служитель церкви возмущённо спросил:
– Что ты этим хочешь сказать?
– Вы учите смирению людей и покорности, а сами готовите переворот, называя себя праведниками, стремитесь скинуть покорность Рейху. Как это называть?
Кардинал развернулся, однако оставил руки за спиной. На его губы налезла улыбка, а голос стал противно приторным:
– Брат мой, если приходит тирания, которая стремиться подчинить сами человеческие души, то это богопротивное правление, которое необходимо уничтожить. И нам выпала, без сомнения, божественная миссия – свергнуть тирана, и установить справедливое правление.
Верховный Мортиарий с презрением посмотрел на Кардинала, ряса которого на пузе жутко выпирает вперёд, а живот готов был вылезти наружу, подобно тому, как разбухшее тесто вылезает из кастрюли. Он не стал спрашивать ещё что–либо. Ему абсолютно понятна истинная цель свержения Канцлера…. любой червь стремится к власти, и удовлетворить свои самые тёмные желания.
– Вот и славно! – воскликнул Кардинал, прихлопнув в ладоши, и помпезно продолжил. – Братья, у нас всё идёт по плану. Если Бог будет благоволить нам в нашей праведной цели, то мо…, простите, наш Рейх, станет первой Теократо–Милитаристской республикой. Братья военные обеспечат порядок после нашего прихода к власти, а священническое слово укажет праведный путь для людей, а так же раскроет им свет истины. Мы будем править верой и правдой, а так же стальной справедливостью. Мы даруем людям свет истинной свободы. Мы низвергнем безумного тирана. Мы воскресим из праха то, что некогда звалось свободой! Ave новой республике! – безумно и с революционным рвением в голосе говорил Кардинал.
И в часовне раздалось, не столь громогласное, но всеобщее «Ave». Члены собрания повторили его единогласно, а кто–то даже руку, с ладонью, сжатой в кулак, вздёрнул вверх. Но только Теренций стоял, опустив голову и глубоко задумавшись.
«Безумный тиран» – провертел у себя в голове Теренций. И на него сразу волной нахлынули воспоминания, он хотел в них уйти, но тут его оборвал голос:
– Брат Мортиарий, а что ты так странно задумался, уж слишком ты стал пассивен к тому, что здесь происходит. – Въедливо спросил Кардинал.
– Ох, простите, я просто ушёл в воспоминания, – наигранно оправдался Теренций.
– А какие это воспоминания? Или у тебя тайны от нашего братства? – Язвительно спросил кардинал. – Лучше расскажите, как ошизел Канцлер… как он так долго болтался на подсосе у Лордов? И каким он был убогим.
– Хотите знать, что ж, я расскажу, – грубо и с упрёком в голосе начал Верховный Мортиарий. – Это было около года назад. Тогда шёл лёгкий и прохладный дождь, и был жуткой порывистый завывающий ветер. Небо было занавешено тяжелыми, свинцовыми облаками, а земля у нас под ногами превратилась в жижу.
– Вот про погоду нам тут не надо, – ввязался в рассказ кардинал. – Ради Господа… по делу.
– Мы тогда стояли, в какой–то лесной глуши, посреди которой, в самых непроходимых местах, почти у дороги, стояло старое обветшалое здание, с жёлтыми стенами. Нас было пять человек, стройно выстроившихся у фургона в ожидании Канцлера… минут восемь что-ли мы стояли. Мы получили приказ от одного из Высших Лордов, живых ещё тогда.
– По делу.
– И когда пошла девятая минута, то к нам на встречу вышли два здоровых человека, самые настоящие шкафы, тащащих какого-то парня.
– Ты нам лучше опиши… его.
– Да… те откормыши под руки вели одного человека, которого к нам подвели, что б мы смогли его забрать. Боже, я никогда в жизни не видел таких иссохших и обиженных жизнью людей, – снизошёл до жалости Теренций. – Безжизненное, белое как у трупа лицо, отёкшие и синюшные веки, а в глазах бездонная, самая глубокая, бездна, от взгляда в его, лишившиеся души, чёрные глаза, мне стало просто тошно. Руки были костлявыми, а сам костюм свисал с него. Он не шёл, его несли – тот мужчина всего лишь беспомощно дёргал ногами по земле и мотал головой из стороны в сторону.
– И как же он таким стал? – вопрошает надменный церковник. – Божья кара?
Но Мортиарий не обратил внимания на священника, продолжив:
– Мне это удалось узнать каким–то чудом… я выудил это среди бесконечного бреда про предательство, любовь и какую–то Калью. И по приезду на виллу этого Лорда, я и узнал правду про полк–орден от владельца дома… кто им мог подсказать про необычайные способности Теневиков полк–ордена. Так ведь, брат Кардинал, – кинув явный упрёк в сторону служителя, Империал Экклесиас, закончил Теренций, уйдя от остальных вопросов. – Почему вы так яро хотите уничтожить полк–орден через руки Канцлера?
Во время рассказа Верховного Мортиария, лицо Кардинала менялось, от язвительно–весёлого до угрюмо–осуждающего, но только когда был дан упрёк, церковник заерепенился:
– Это всё было во имя великой цели! Отрепье из полк–ордена это плод диктаторского греха, а посему они должны будут предаться Божественной каре! Всё во имя справедливости! Во имя великой цели!
Теренций понимал, к чему уничтожение полк–ордена. Кто могут рассказать истину, во все времена были не угодны тем, кто пытался её скрыть, а те, кто могли отстоять истину силой, пользовались всегда отборной ненавистью у тех, кто старался её укрыть и сделать всё так, чтобы о ней не узнали.
– Брат Кардинал, я вот, что хочу спросить.
– А может уже хватит на сегодня вопросов? – Недовольно попытался избежать вопроса Кардинал.
– Ну, позвольте…
– Ладно, задавай свой вопрос
Мортиарий выдержал небольшую паузу, понимая, что все присутствующие сильно заинтересовались этим не объявленным противостоянием, и только потом спросил:
– Если вы чаете идеи республики, то какую систему правления хотите ввести?
Вопрос ввёл кардинала в ступор. Он стоял и молчал секунда за секундой.
– Я… ну…мы…
– Позвольте мне сказать? – пронзив суматошные звуки, издаваемые кардиналом, вопросил один из присутствующих.
Подался вперёд молодой офицер, сказав это сильным энергичным голосом. Теренцию захотелось сплюнуть. Он знал этого офицера, а знал и его прилежность, верность делу, и глупую доверчивость. Кардинал сильно выдохнул, радуясь этому офицеру, который спас его от провала.
– Конечно, мой милый брат, – сказал кардинал со слащавой улыбкой на лице.
– Спасибо. Так как мы будем республикой, причём первой теократо–милитаристской, то и будет у нас самый настоящий парламент, – с детской гордостью в голосе заявил Капитан. – В нём будут заседать двести человек. Сто военных и сто служителей новой церкви, а так же у нас будет президент. И их всех будут выбирать всенародным голосованием, так же в Рейхе появиться разделение властей, но это всего лишь ещё проект. Подробнее всё изложено в нашей новой, самой настоящей конституции. Там описаны многие изменения, и их комментирование может просто длиться часами. Так что её лучше будет изучить дома вам.
Молодой капитан энергично договорил и вынул из–за пазухи большую тетрадку, около сотни листов.
– Спасибо вам, брат Капитан, – не снимая улыбки, поблагодарил кардинал.
– Всегда, пожалуйста.
– Хватит. Нам пора обсудить следующее действие. Помощь, обращение в безумие, привязка к доверию, лорды… все эти этапы мы прошли успешно, теперь на повестке уничтожение полк–ордена. Есть предложения? – спросил сухим голосом генерал.
– Да, есть. Так как на Иберии идут военные действия, то предлагаю отнести уничтожение полк–ордена на короткий срок, я аргументирую это тем, что: план их истребления ещё полностью не продуман и на Иберии они сослужат нам хорошую службу, в миссии подавления сепаратистов. Свои рекомендации я уже дал Канцлеру, – Предложил Теренций.
– Есть другие предложения или же критика этого? – ожидая того, кто сможет опровергнуть предложение данное Теренцием.
На вопрос генерала все стояли, молча, склонив головы.
– Ну, тогда решено. Мы будем рассматривать план по ликвидации полк–ордена тщательней, и разбирать его до долей секунды. Это понятно? – так же сухо отчеканил свой вопрос генерал.
Все ответили только монотонным согласием. Кардинал взглянул на часы и, искривив губы в кривой улыбке проговорил:
– Пора совершить нашу молитву, перед тем как мы разойдёмся. Давайте, собирайтесь ближе к столу, – по–отечески попросил служитель церкви.
Все подошли к столу, кладя на него руки и готовясь к молитве. Все кроме Теренция.
– Простите, что не могу присоединиться к вам в вашей пречистой молитве, но у меня есть множество дел, которые необходимо решать.
Все ответили молчаливым согласием, а напоследок его пронзил недовольный и полный ненавистью взгляд Кардинала, который был виден даже из–под капюшона.
В часовне спокойно горел тусклый свет, а её помещение стало постепенно заполняться молитвенным гудением. Теренций, сняв балахон, спешно покинул часовню, желая поскорее уйти от места фантасмагории похотливого кардинала. И среди каменных великанов осталась стоять гордо старая часовня, в месте, куда не может заглянуть даже око Канцлера. Как гласила цитата из одной проповеди одного «монаха» Культа Государства: «Ведь гады забиваются именно в те места, где царствует тьма и где их не может застигнуть свет нашего Бога и Канцлера. Они пытаются скрыться от их праведного взора и теплоты, предавая себя развращению и тьме».
