Степан Витальевич Кирнос
Под ласковым солнцем: Империя камня и веры
– Ох, Габриель, мы тебя ждали, – с явным испугом проговорил Верн.
Парень молча, ни проронив, ни слова, подошёл к столу и занял среди всех своё место.
Он посмотрел на своих друзей. Все выглядели испуганными, и на лице каждого читалось недоумение. И только на лице Алехандро пылала ярость и злоба. Он явно был недоволен, что его оторвали от великой цели созидания революции.
– Что мы здесь делаем? – с испугом в глазах вопросил Артий.
Человек, согнувшийся над картой, что была на столе, выпрямился. Габриель в нём узнал своего вечного опекуна.
Эстебан сложил руки на груди и ответил перепуганному парню.
– Всё в порядке. Можете не пугаться.
– Откуда нам знать, что вы не гончие Канцлера? – недовольно вопросил Алехандро.
– Потому что вы всё ещё живы, – сурово кинул Эстебан, желая как можно быстрее успокоить оппозиционера.
Тут Командор вспомнил, как они пришли к такому плану. Сначала с помощью Антония они смогли выяснить, где сейчас Габриель. Тогда Эстебан решил его забрать с собой и спрятать за стеной от переворота Лорд–Магистрариуса, который постарается добраться до любого свидетеля его отступничества. Но когда они вышли на его путь, то оказалось, что юноша был не один, а в сопровождении своих друзей. И тогда было решено брать всех. Солдаты полк–ордена мастерски, с помощью дротиков усыпили, а затем и перетащили ребят в бывший аванпост. И сейчас Эстебан собрал здесь всех, кого можно было увести, но не каждому он был рад.
– Да кто вы все такие! – Взревел Алехандро, вырвав Командора из своих мыслей. – Вы чёртовы рабы Рейха?!
– Рейха? – с недоумением спросил Антоний и тут же продолжил. – Рейха уже нет. Канцлер бессилен. Страной никто не правит.
Разгорячённый парень несколько был обескуражен таким ответом.
– Как? Что случилось? – уже более спокойно спросил Алехандро.
– Что произошло, ты спрашиваешь? – с негодованием начал Теневик. В помещении повисла вуаль напряженности, и Антоний это поняв, спокойно продолжил. – Около получаса назад закончилась кровопролитная битва за Рим.
– Это невозможно. Наша революция бескровна, – протестовал Алехандро.
Эстебан выпрямился во весь рост, издавая характерный кожаный скрип от куртки. Он кинул свой удивлённый взгляд на парня и с еле заметной улыбкой начал парировать ему:
– Пока ещё гражданские агенты полк–ордена сообщают, что около пятидесяти пяти минут в городе, у Дворца Канцлера шёл ожесточённый бой между оставшимися верными правителю войсками и мятежными силами Лорд–Магистрариуса. После своей победы, гегемон революции приказал спрятать все тела и скрыть следы боя. – Внезапно Командор стих, заглянув прямо в глаза Алехандро, и когда во взгляде парня хоть немного рассеялся бездонный пламень фанатизма, он продолжил. – Теперь ты веришь своему кумиру, который так нагло вас обманул? Он, наверное, не говорил, что мятежи в Великой Пустоши и Иберии это не порывы свободы, а им оплаченные восстания? И после этого вы ему верите?! – почти прокричав этот вопрос, Эстебан обратился уже ко всем.
Возле стола в основном собрались ребята, которые тут же поникли от этого вопроса. Ротмайр и Малик стояли почти в тени, бесстрастно наблюдая за происходящим.
– Зачем тогда ему это? – Вопросил Алехандро, в котором уже медленно гас огонь фанатизма. – Он ведь просто, хочет, что бы мы жили при справедливости.
– О какой справедливости ты говоришь? – Поинтересовался Эстебан.
– Да хотя бы чтобы все ветви власти были разделены. – Как–то неумело, явно стараясь просто оправдаться, кинул парень, стараясь продемонстрировать своё знание в политике.
– А они разделены. Все Департаменты Власти строго отрезаны друг от друга. Они разве, что могут посылать прошения с просьбами друг другу, но не более того, – просто пояснил Эстебан, после чего на мгновение умолк, все на него подняли взгляд, а он более глубоким голосом с улыбкой стал говорить. – Такой опытный человек как Лорд–Магистрариус должен понимать, что в нашем государстве всё завязано на одном человеке. Что все силы государства, линии политики и потоки власти проходят через одного человека. Что в нашей стране уже на ментальном уровне повязано на одной личности. Убери эту особенность и всё государство рассыплется. Он так любит свою страну, что скорее установит новую тиранию, нежели позволит ей распасться.
– А где гарантии этому? Где доказательства, – уже цепляясь за все, что можно пытался оправдать гегемона революции Алехандро.
– Доказательства? – неожиданно заговорил Цирус и эта внезапность вызвала всеобщее внимание на комиссара. – Я был там, когда Лорд–Магистрариус собирал первый парламент. Его лицо будет сложно теперь мне забыть. Вся его мимика выражало отчаяние и глубокое разочарование, а действия после заседания просто поражали. Он на некоторое время он просто заперся в кабинете.
– Всего лишь мимика, – отчаянно отбивается Алехандро.
– Ох, ты не представляешь, сколько может о человеке сказать выражение его лица, то, как показал себя твой гегемон революции, говорит лишь о том, что он впал не в восторг от тех идей, что недавно лелеял, а значит, этот человек становится непредсказуемым, – парировал выпад парня Эстебан.
В кабинете повисла тишина. Все поняли, что в Риме они не появятся, но само их желание бежать подальше от этого города, уразумели, что может теперь случиться с Рейхом в будущем и от этой мысли им становилось дурно. Никто не хотел оставаться в этой стране.
– И что же мы теперь будем делать? Куда нам идти? – Внезапно спросил Верн.
– Куда идти, – тихо сказал Эстебан и склонился над картой, став указывать пальцем и пояснять. – В некоторых местах нет охраны, в большей своей степени стена вышли из–под управления министерств. Я думаю уходить через стену. На той стороне есть скрытое убежище. Там мы сможем переждать некоторое время, пока не придумаем, что делать дальше.
Этот план вызвал бурю эмоций. С одной стороны взывало старое чувство приключения и неизведанности, ведь за стеной лежало царство свободы. Но по другую сторону друзья и семьи. Никто не хотел покидать родной и тёплый дом. Но если то, о чём говорили Эстебан с Цирусом правда, то их даже родной дом не спасёт. А если они ошиблись, то можно будет вернуться в обновленный Рейх. Сердце сжималось, но время требовало решения.
– Кто согласен пусть поднимет свою лапу! – из тени предложил Ротмайр.
Все быстро или медленно подняли свои руки, как бы не болела душа по утерянному дому.
– Что ж, единогласно, – сухо констатировал Эстебан.
Но внезапно, на удивление всем к карте подошёл Давиан.
Глава сорок вторая. Революционный карнавал
Спустя три часа после боя за Рим.
Дело постепенно шло к глубокой и чёрной ночи. Ветер на улице перестал быть порывистым и промораживающим, сменившись на более спокойное и просто прохладное поветрие, слегка трепещущее одеяния марширующих демонстрантов. Снег с дождём больше не шёл как из ведра, переросши в обычный размеренный снегопад. С неба теперь медленно падали, кружась в спокойном танце, холодные снежинки.
В городе были поставлены огромные ароматизаторы и зажжены тысячи чашей с благовониями, отчего практически все улицы заполнились приятными, но в тоже время резкими ароматами, дурманом бьющих в голову. Всё это было сделано, чтобы скрыть запах пороха, гари и плавленого металла, говорящие о недавнем ожесточённом бое за город.
Рим постепенно уходил от страсти войны за Рейх, медленно скатываясь к обычным прелестям переворота и демонстраций, говорящих о том, что весь город и небольшая часть его окрестностей перешли в руки мятежников, но не более того.
Всё действие, политическая увертюра проходила на главной улице вечного города, по которой некогда прошёл сам первый канцлер и провёл лордов на казнь и по этому случаю ей дали достойное название – «Милость Посланника Господнего». По главной улице Рима радостно, предвкушая наступления нового мира, гордо шагали демонстранты, а во главе их, в сопровождении своих грозных «Стражей», с развивающимся фиолетовым пальто шёл сам гегемон революции.
Это была огромная колонна, которая растянулась на несколько километров. Позади неё ехала военная техника, а по бокам шли солдаты мятежного корпуса и армии. Они строго следили за тем, чтобы никто не откалывался от колонны и любую попытку выйти из грандиозного строя они строго и молниеносно пресекали. Но никто и не хотел покинуть шествие, ибо, как многие сами думали, сегодня случится самое важное событие в их жизни. Все хотели увидеть, как Канцлер отречётся от власти. И мало кто замечал, что у многих военных были множественные ссадины, царапины, скрытые повязки, которые вылезали из–под одежды и плохо отмытая чёрная от сажи кожа. Но даже если и замечали эти явные подчерки недавнего боя, то не решался задавать лишних вопросов, ибо не хотел своими сплетнями и россказнями, посеяв смущения в строю собратьев по воззрениям, погубить тем самым самый важный момент в жизни.
Лорд–Магистрариус всеми силами пытался скрыть от гостей следы недавнего боя. Ведь он уверял, что его революция бескровна, что никто правителя–тирана не поддержит. И гегемон революции очень не хотел, чтобы его слова для многих оказались ошибкой.
После техники сразу шла небольшая прослойка людей, которые были просто за революцию. Они не имели политических взглядов, не придерживались определённой идеологии и не чаяли перекроить Рейх по определенному лекалу. Именно эти люди приняли участие в битве за Рим, волнами накатывая на мостовые баррикады. Их осталось очень мало, ибо большинство полегло в бою за мосты и если бы не поддержка «Стражей Шпиля», то никто бы их них не выжил, а революция переворот провалился. И сейчас они просто шли своим меньшинством, ожидая скорого падения тирании и восхода нового солнца свободы. А посредине, сразу перед немногочисленной безыдейной прослойкой шагали те, кто и сделал этот митинг самым настоящим карнавалом. Эти люди в основном были с городов, которые стояли ближе всего к Риму. Их привезли сюда на автомобилях, скоростных поездах, тех, кто из Милана. Все эти люди были ярыми приверженцами своих идеи, которыми ни много ни мало – жили. В этой огромной части всего шествия пестрел самый настоящий политический и идейный карнавал. Люди на свои души и лица примеряли различные идеологические маски, которые только могли. Над улицами Рима развивались самые разные флаги, которые можно было только вообразить больной фантазией. Там развивались и светло–жёлтые знамёна людей чающих свободы и всех её аспектов. Выделялись и багровые знамёна тех, кто считал тоталитарное равенство главной целью в жизни и неистово стремился приблизить эпоху, когда государство как таковое канет во тьму. Среди них были заметны и синие хоругви, считавшие, что все люди без исключения должны принимать участие в управлении своим государством.
Помимо всех этих «масок на душу» были ещё десятки самых разных стягов и знамён, отличавшихся нисколько по яркой цветовой гамме, сколько по идеологическому содержанию, временами даже противореча друг другу. Но сегодня это никого не волновало, ибо в эту ночь все становились участниками единого революционного карнавала, чьим стремлением было уничтожение деспотии Канцлера. Именно демонстранты этой прослойки шли и кричали, вопили и буквально верещали свои политические лозунги, выкрикивали все, что можно только представить. Возле этих людей звук становился настолько громким, что можно было едва ли услышать своего собеседника. Это была самая многочисленная часть всей колонны, от которой постоянно исходил дикий рёв, свойственный только самым ярым фанатикам. Вопли и крики демонстрантов заполонили весь город и стояли над ним диким хоралом, раскалывающим саму суть Рейха. В их глазах горел пламень, который жарче огня во взгляде сторонника Культа Государства.
Среди этой ревущей толпы идёт и Мицелий. Он оказался единственным, кто смог повести всю Партию на переворот в Риме. Мицелий не смог дождаться ни Алехандро, ни Давиана и решил идти без них. Машины Лорд–Магистрариуса, что должны были их доставить к вокзалу, уже подъехали к их зданию, но Мицелий не стал этому расстраиваться, ибо обрадовался тому, что именно он теперь возглавит всю Партию, независимо от принадлежности к какому–нибудь идейному движению. Парень не стал их ожидать, ибо «дело революции не ждёт никого» – как он сам выразился и вся Партия, сгорая от нежелания, буквально мчалась в столицу великого государства, шествуя за теми, кто возглавляет этот марш.
Впереди всех, прямо перед мятежным Лорд–Магистрариусом, шагали предводители наиболее крупных оппозиционных и религиозных движений, которые могли быть только в Рейхе. Там, упиваясь и потирая свои пухлые руки, шёл толстый кардинал новой церкви «Свет Веры». В длинной белоснежной рясе шагал имам мусульманской общины «Свет Пророка», которые по всему Рейху исповедовали запрещённую религию – Ислам. Наряду с ним, гордо взирая на всё происходящие и мня себя освободителями Рейха, шли главы движений «Народный Выбор», «Свобода и право», «Народ и Воля», «Левая Фаланга» и «Алый Рассвет», но посреди них были и несколько представителей фанатично настроенных либералов. Они держат в руках странные разноцветные флаги. Сами эти фанатики разодеты в странные и несвойственные для Рейха вещи: розовые джинсы со стразами с мотнёй почти до колен, коротенькие облегающие курточки и ещё множество вещей, которые были дикими для этого государства и за которые без малого могли прилюдно расстрелять. Некоторые на них смотрели как на больных, но большинство митингующих их ликующе приветствовало, желая узнать, что они думают и чем живут, постепенно проникаясь идеями свободной морали.
И самым первом гордо шагая по городу шествовал Лорд–Магистрариус, прозванный гегемоном революции. Его гордая походка, идеальная и гордая осанка, красивое пальто и никому не видное лицо скрывали смятение, что сейчас бушевало в душе великого мятежника. Он уже определился, каков будет исход и что всем закончится, но он не способен это был принять. Сегодня, в этот славный день рухнула его самая великая мечта. Издавна он жил этой мечтой, лелеял её всю свою жизнь. Он сгорал от своего, как ему казалось праведного, желания сделать Рейх свободным. Лорд–Магистрариус был по–детски рад, когда узнал, что он не единственный, кто так же думал. Что не он единственный, кто желает свободы для людей. И его радость увеличилась во сто крат, когда он узнал, что ему желают помочь соседи из–за стены. Но его разочарование было столь великим и грандиозным, что все его мечты рассыпались в одночасье, без возможности на их исполнение. Он был в шоке от жадности представителей соседней Республики. И ещё больше впал в шоковое состояние, когда увидел не новенькие танки, а разваливающиеся груды металла давно минувшей эпохи. Жадность «друзей» из–за стены нанесла мощный удар по мечте гегемона революции.
Он чаял идеи свободы, но осознал, что свобода это ложь. Что дай её людям, и они себя развратят настолько, что станут рабами своей похоти и попрут эту самую свободу. Вся свобода оказалась для гегемона революции всего лишь несбыточной мечтой.
И это осознание нанесло решающий и сокрушающий удар по мечте Лорд–Магистрариуса, заставив её рассыпаться в прах.
Всё, что он делал ради свободы, оказалось просто напрасным. Мятеж в Иберии, поддержка Аристократов в Венеции, закрытие глаз на распространяющуюся ересь в Великой Пустоши, финансирование «Марсельской Диархической Меритократии», которая только зрела и готовилась проявить своё лицо, и вся его деятельность по тотальной поддержке, как он считал «истинной свободы», оказалось не более чем прахом. Вся его грандиозная цепочка от мелкого саботажа, до компаний по остановке целых предприятий оказались не во имя свободы. Он, подобно грандиозному комбинатору судеб и великому кукловоду, сбрасывал свою вину на других, обвиняя их перед Канцлером в предательстве, и просто убирал их со своего пути к свободе. Но всё, что он делал, было не ради неё.
И теперь он понял и прозрел. Сторонник свободы узрел, что истина совершенно в ином. Гегемон революции познал через своё разочарование, что истина в первом канцлере. Он понял, что система, построенная первым, великим правителем Рейха была настолько идеальной, что могла просуществовать более тысячи лет. Она, во имя стабильности выжигала сепаратистов и мятежников, ибо только единое государство нерушимо и не падёт под сокрушительными ветрами перемен. А управление всей Империей одним человеком служило для того, что бы множественные органы власти не противоречили друг с другом, а гармонично работали, ведомые словом своего государственного пастыря, ибо только когда вся страна идёт за одним, она в единстве своего пути и будет процветать. Эта система, дабы люди в ней не смотрели друг на друга как на врагов, вырезала всякое отступничество и любую ересь, ибо только народ, думающий как один непобедим. Всё это консервативное устройство, пускай и запрещало использование совершенных технологий в некоторых областях труда и жизни, и сжигала представителей свободных нравов, но она удерживала страну от падения во мраке похоти, лени и развращённости, ибо только когда страна едина в своих идеалах и нравах простоит больше чем сотню лет. Она будет вечна.
Только сейчас Лорд–Магистрариус понял эту мысль. Только сейчас до него дошла вся идеальность того мира, который он хотел разрушить, ибо тем Рейхом, который построил первый Канцлер он был готов дышать. Но его мысли постоянно разрывались улюлюканьем и визжанием сзади идущих людей. Гегемон революции в своих размышлениях сравнил их с назойливыми комарами, сам ставший для них главным персонажем этого карнавала в политических масках, где каждый был прикрыт личиной своей идеи.
Внезапно на его глаза вышли два моста, которые напрямую вели к Дворцу Канцлера. И за ними уже показались высокие и мрачные стены «Канцлер Цидалис» – территории бывшего Ватикана, где остались лишь величественный дворец и Базилика Святого Петра. Этот район абсолютно изменился с поры Римского Престола, став воплощением всего величия Рейха.
На этом месте недавно шёл ожесточённый бой, но большинство следов сражения были тщательно скрыты. Всё что можно было скинуть в реку, уже плавало на дне Тибра. Трупам просто привязали грузы к шее и пустили на дно, таков был приказ гегемона революции, стремящегося скрыть следы бойни. Вода в древней реки окрасилась в багровый цвет, но ночью этого было не видно, да и к тому же, множество фонарей на этом участке было выключено, дабы ещё сильнее скрыть следы боя.
Шествие медленно подошло к мосту. Наступила неожиданная тишина. Все с непонятным заворожением смотрели на Дворец Канцлера. Пускай множество его считало рассадником и оплотом тирании, но все восхитились его великолепием и грандиозностью. Даже в таком состоянии, когда не работала не одна лампочка, отсутствовало освещение, и вся постройка пребывала во мраке, он всё равно производил неизгладимое впечатление такой роскошью и грандиозностью. Он был подобен древнему символу могущества и величия Рейха.
– Ну что! За этими стенами наша свобода! Так пойдём и возьмём её! Заберём, что наше по праву! – прокричал Лорд–Магистрариус, призывая всех на штурм.
Толпа за ним по-дикарски взревела, сотрясая пространство от жуткого ора. Они кричали, корчились и плясали подобно одержимым, которые были во власти некого беса, что гнал их на стены.
Лорд–Магистрариус посреди этого безумия одержимых ложной свободы посмотрел на выживших «Стражей Шпиля».
Больше двух метров чистого металла и спокойствия. Они, закованные в самые продвинутые и лучшие доспехи, были воплощением нового времени, что вот–вот наступит. Они просто шли, пылая верностью, за своим предводителем и безукоризненно выполняли его приказы. Эти воины были воплощением железной верности своему господину. И эти гротескные бойцы двинулись приказу своего повелителя к дворцу. Все буквально ломились увидеть тот момент, когда Канцлер отречётся от своей, чрезмерно огромной власти. Никто не хотел пропустить этого момента, а поэтому просто давили своих сподвижником, буквально поваливая их на землю и затаптывая.
Мятежники прошли за огромные ворота стен «Канцлер Цидалис» и оказались прямо у невообразимо больших дверей Дворца Канцлера. Они были сделаны из дуба и отделаны самыми различными фресками и роскошнейшей резьбой.
Ступени дворца были сделаны из чистого мрамора, который был отделан золотой отделкой.
Но это грандиозное великолепие уже не волновало толпу, которая постепенно заполняла всё пространство перед дворцом, ибо они всего лишь ждали выхода главного антагониста этого карнавала.
И, пока ещё не собрались все, громоздкая дверь грандиозного Дворца отворилась.
Сердца у людей забились сильней, ибо развязка этого апофеозного бала становилась всё ближе. Дверь открылась, и оттуда вышел правитель огромного необъятного Рейха, великой Империи, объявленной наследницей державы золотого орла. Взгляд Канцлера был одновременно и холоден, и печален. Его чёрное кожаное пальто, что немного растрёпывалось на прохладном ветру, было слегка потёрто, а сапоги не начищены до привычного блеска. Сегодня он вышел к людям бес перчаток, предоставив к обозрению руки в мозолях и ссадинах.
Ветер буквально усилился, и флаги неистово затрепетали, будто в унисон этому волнительному и случайному порыву воздушных масс.
Канцлер просто смотрел на собравшихся людей. Он не был в шоке от прибывавшего идейного многообразия, что готово было его растерзать. Ему не рябили глаза сотни разноцветных флагов и тысячи лозунгов, что были противны самому устройству государства в Рейхе. Великий правитель смотрел на свой народ, подобно тому, как строгий, но заботливый смотрит отец на своих мятежных и непокорных детей, которые ведомые своей гордыней стремились доказать, что они выше своего отца. У Канцлера в глазах не было ненависти к собравшимся людям или страха к их гневу, лишь бездонная печаль от столь гнусного предательства и разочарование от того, что они сотворили, которому просто не было предела.
Сердце правителя сжалось до жуткой и терзающей боли в груди, отчего Канцлер чуть не рухнул на ступени. К его горлу подошёл ком, от которого дышать было просто невозможно, но по белоснежной щеке не потекла медленно горячая слеза, обжигающая искалеченную душу несчастного правителя, однако само сердце взывало к тому, чтобы он пролил её. Правитель смог удержаться.
Никто так и не увидел слёз Канцлера, но если бы даже он и прослезился, ни один из нескольких тысяч собравшихся не смог бы увидеть влаги на лице правителя. Все настолько были одержимы идей переворота, что некий странный багровый туман застлал им взор, не позволяя увидеть реальность, которая готовила к свершению неистового рока.
В безумной круговерти этого революционного карнавала все потеряли то, что было важнее любого лозунга или идеи. Собравшиеся демонстранты упустили нечто, что ценнее всех прав и свобод, что могли существовать в этом мире. Люди перестали быть людьми, упустив своё главное сокровище – человечность.
Все те, кто стоял перед огромным дворцом стали просто шестерёнками огромного революционного механизма или бездушными куклами на этом балу оппозиционной фантасмагории.
С жарко пылающим огнём в глазах и льдом скованными душами мешанина у дворца с невообразимым душевным голодом ждала от Канцлера всего лишь одного действия.
В своё время Канцлер смотрел на них как на своих «детей», ради которых был готов на всё, что способен глубоко любящий «отец», он готов прямо сейчас пасть на колени и со слезами молить о прощении за всё, что сотворил против людей, которых в вихрях своей паранойи и безумия приговорил к смерти. Правитель Рейха мог сейчас взмолиться перед толпой, лишь бы они не довели до неисправимых событий, за которыми последует лишь крах. В Канцлере не было желания остаться у власти, ибо он не ставил себя вровень с древними диктаторами, что даже беззубые, облысевшие и выжившие из ума цеплялись за крупицы власти, но его упавшее знамя правления подхватили бы те, кто и так всем владеет – Церковь и Культ Государства. Канцлер способен к покаянию, ибо его настигло недавнее просветление.
Император, смотря в глаза голодной толпе, вспомнил, как недавно во сне к нему пришла Калья. Хоть и во сне, но эти эфемерные моменты были преисполнены такой радостью, какой он больше года не испытывал и таким ярким светом, что согревал израненную душу бедного человека. Этот сон стал тем, что подобно великому порыву, развеяло гнетущее безумие в душе Канцлера. Всё, то кровавое и жестокое безумие, что царило в правителе, было рассеяно, подобно тому как ночная мгла разгоняется светом лучей яркого утреннего солнца. Этот сон, Калья привели Канцлера к просветлению, развеяв в его душе серые тучи. И сейчас, после столь грандиозной радости долгожданного освобождению от безумия, наступает бездонное разочарование, ввергнувшее правителя в пучину мрака.
Хоть Канцлер и соблюдал строгость во взгляде, но всё, же до конца держаться правитель не смог и вот по его щекам уже потекли пламенные слёзы покаяния, но и даже такого плача никто из толпы не увидел, ибо одержимость своими безумными просто не позволяла увидеть ничего человеческого.
Тут по мраморным ступеням стал взбираться гегемон революции. Все восторженные и переполненные больным ликованием взгляды были направлены прямиком на этого человека. С явной напыщенностью и гордыней Главный Лорд шагал по ступеням, приближая наступление нового мира и подводя к развязке этом фестивале революционного безумия.
Канцлер с болью увидел, что это был Лорд–Магистрариус. От того, что «мятежных детей» вёл его любимый, и можно сказать, единственный друг, ближе которого не было никого, у Канцлера настолько сильно кольнуло сердце, что в глазах правителя потемнело в глазах, и он чуть не свалился с ног на холодный и усыпанный лёгкой вуалью снега белый мрамор.
В своих руках Лорд–Магистрариус нёс какую–то бумагу, которую готовился предоставить «отцу». Эта так называемое «прошение свободных». В ней вся оппозиция убедительно просит Канцлера оставить свой пост и передать всю власть временному правительству, которое и решит судьбу всего Рейха.
Сердца у всех демонстрантов забилось с бешеной силой, ибо развязка этого карнавала была уже близка.
Гегемон революции сначала встал на один уровень с Канцлером, а потом сделал ещё один шаг, вверх, стараясь обозначить, что он выше того, кого пришёл свергнуть и обернулся на тех, кого вёл за собой. В глазах Лорд–Магистрариуса болью отдались тысячи цветов и десятки самых разных флагов, которые только могли быть придуманы, для революции. Гегемон революции не был готов к такому разнообразию, которое пестрило за ним. Каждый собравшийся старался примереть на себя идеологическую маску, не желая показывать истинное лицо.
Лорд–Магистрариус отвернул своё лицо от толпы и обратил его на Канцлера.
– Рафаэль, за что? – дрожащим голосом и слезами обратился правитель к гегемону.
Лорд–Магистрариус посмотрел на него с нескрываемым презрением и в сторону толпы наигранно выпалил:
– За что? Он ещё смеет это спрашивать? За нашу попранную свободу и кровь, пролитую тобой!
– Прошу тебя, не нужно этого театра, –с жалостью выговаривал Канцлер. – Просто ответь, зачем всё это?
– Казимир, – с бешеной улыбкой начал Лорд–Магистрариус. – Это всего лишь обычный порядок вещей. Так должно было случиться.
– Порядок вещей, – еле слышимо, опустив голову, сказал Канцлер. – А я не поверил полк–ордену.
– Твоя вина, – выпалил гегемон революции. – Ты, даже будучи кровавым палачом, не способен был увидеть истинную угрозу. Не так ли?
– Я не палач, – слабо, практически не слышимо для толпы воспротивился Канцлер. – Я всего лишь твой цепной бешеный пёс, которого ты спускал на тех, кто казался тебе угрозой всей этой увертюре. – Подавленно и подняв руку ладонью вверх, в сторону толпы ответил правитель.
– Послушай, – сменив презрение, на сдерживаемую ярость обратился Лорд–Магистрариус. – Я всего лишь стремлюсь сохранить наш Рейх. – И со зловещей улыбкой, не слышимо для толпы, добавил. – Таким, каким его создал наш первый правитель. И я его сохраню.
– Ах, Рафаэль, – сквозь безумную боль, исказив лицо в безумной маске начал «отец». – Так вот что ты задумал.
Канцлер понял, какое противное и мерзкое чувство взыграло в его любимом друге. Банальная зависть, уязвлённая гордость и горячее желание ещё большей власти затмили рассудок, приведя его к столь гнусному отступничеству. Теперь он понял, зачем сюда пришёл его единственный друг, который в мрачный, практический последний момент его вытащил из сумрака. Всё это оказалось наглой и жестокой ложью, что любовь была фальшью и лицемерием, а бесконечная поддержка и помощь, не более чем ненавистной работой, которую необходимо было выполнять, чтобы приблизиться ещё на шаг к выполнению плана.
От осознания всего этого у Канцлера в груди разболелось до такой разрезающей душу и сердце жуткой и нетерпимой боли, что его ноги подкосились, а из горла вырвался громкий жалобный крик, не разжалобивший толпу не на йоту, и он упал на колено, схватившись за пальто.
– Помилуй хотя бы их, Рафаэль, – молил Канцлер, указывая на людей.
Лорд–Магистрариус понял, что его друг обо всём догадался и сейчас играет главную угрозу его великому плану. Он завёл руку за пазуху, под своё роскошное одеяние.
– Рафаэль, я тебя прощаю, и ты прости меня за всё, – с улыбкой через боль на лице и слезами на щеках твердил Канцлер.
– Прощай, Казимир! – Уже не слыша своего бывшего друга, крикнул Лорд–Магистрариус и вытащил старый, эпохальный, раритетный револьвер.
Главный Лорд ни секунды не колебался, он нажал на курок и за две секунды выпустил весь барабан в правителя. По пальто Канцлера потекли струйки крови, и через пару мгновений его тело обмякло окончательно, ослабло и, потеряв жизнь, стало катиться по ступеням, оставляя кровавый след. На его лице было чувство некого освобождения, будто он сбросил с себя тяжкий груз, который годами лежал на нём, не позволяя нормально жить, терзая его душу и постепенно её сжигая.
Рядом с его телом лежал небольшой медный кулон на цепочке, ранее зажатый в ладони Императора. Он был неброским и даже просто банален. Один из мятежников подобрал его и раскрыл, на одной стороне была красивая девушка, а на другой, тот, которого сейчас убили.
И этот кулон внезапно с силой вырвал Лорд–Магистрариус из рук мятежника и посмотрел в его глаза. Ничего там не усмотрев, он посмотрел на всю толпу. Практически никто не удивился этому убийству, только во взгляде некоторых читался ужас от увиденного.
