Никита Владимирович Чирков
Вектор: Послесловие
56
На него давят стены, словно гигантская рука пытается смять все косточки, превратив тело в комок никому не нужного мяса. Борьба идет с трудом, приходится кидаться из стороны в сторону, порой натыкаясь на преграду из твердого материала и получая в ответ лишь усугубление состояния. Тело болит так сильно, что хочется уже наконец-то отдаться в полную власть мучителя и закончить этот ужас. Ибо сама смерть с каждой секундой вступает в симбиоз со спасением от страданий, а значит, подойдет не меньше любого исхода. Кожа словно горит, хочется содрать ее с себя, сделав хотя бы один приятный глоток воздуха. Он старается стоять на ногах прямо, но это немыслимо трудно из-за невозможности держать оказываемое невидимыми силами давление. А ведь так, кажется, легко просто упасть на колени и… проиграть, сдаться, затеряться в пустоте. В этом состоит главное упрямство – не исчезнуть окончательно, хотя мир и так настолько огромный, что в соотношении он имеет самое малое значение. Но все же именно борьба доказывает его существование.
С немыслимым усилием он пытается вспомнить тот упущенный момент его прибытия сюда, в это одинокое место. Дается подобное с трудом – не только из-за незнания контекста, но и попросту из-за непонимания главного: эти знания забыты специально – или их отнял мучитель. Но вскоре даже этот вопрос отпадает: все-таки, раз наступил необъяснимый спад внимания к истязаниям, необходимо в этот промежуток перед следующей волной понять, можно ли как-то все прекратить. Раньше преграды были вокруг – ныне он вдруг не уперся в одну из стен, а пробрался дальше, сразу же упав на пол от неожиданности. В глазах все плыло, осознать, точно ли ему довелось покинуть стены, а не повестись на игру разума, было невозможно, но что-то необъяснимое и неуловимое дало понять смену декораций. Чувствуя всем телом все еще распаленный жар, ему хочется выбить из самого себя… что же… Злость? Обиду, может быть, отчаяние от безысходности? Он не находит ориентиров, но точно знает: надзиратель черпает силы изнутри него, превращая мир вокруг в настоящий пресс. Как же прекратить это, как избавиться от демона?..
Блуждая в пространстве, надеясь заодно найти некое место, где влияние на него будет оказываться меньшее, уже предчувствуя надвигающийся повторный процесс уничтожения его разума и тела, он вдруг увидел преграду, за которой находился. Понять было трудно, но то создание являлось либо частью мучителя, либо же его соратником, может быть, смотрителем, докладывающим о местоположении сбежавшего от пыток… Пробираясь сквозь паутину болезненных мыслей, попутно отбиваясь от волн физической боли, ему все же удается связать это существо с причиной своих мучений. Оно, чьего лица он не видит, виновато… в чем-то очень плохом и непростительном даже, но виновато точно! Он цепляется за это чувство и мысль, как за вытягивающий его из бездны канат.
Не находя себе места, глаза так и ищут, будто бы вот-вот все было, но куда-то запропастилось, оставив его одного в этом ужасном мире. А ведь только что, вот секунду назад, он видел ее… Она… она… это его любимая, единственная. Это возродившаяся истина пронзила его насквозь самыми странными чувствами в жизни, дав все силы окончательно оттолкнуть от себя влияние разгневанного от утраты действующей плетки мучителя. Но только теперь, получив свободу от одного, ему придется разобраться с другим. Монстр перед ним, в темноте, одинокий, но опасный не менее предыдущего противника, которому было слишком много проигрышей. Так что более он не позволит дать слабину, не даст кому-то властвовать над ним, особенно безнаказанно.
Но победит ли он монстра так, как желает? Получив в награду то, что тот не дает ему по праву, – жизнь. Путь к ней, его любимой, таится за плечами противника – или же все обстоит несколько иначе? Ему трудно формировать мысль, страх невозможности вновь обрести те самые чувства вынуждает мешкать и сомневаться… Возможно, она сейчас также одна, нуждается в спасении от тех же злых и безжалостных рук, ранее не дающих ему никакого послабления, кроме уничтожения самой его сущности. Он вновь плачет, представляя, как она страдает не меньше его, моля о помощи, мечтая о спасении. А он здесь, даже не знает, в каком направлении следовать, не говоря уже о том, чтобы пробраться к ней минуя… ВОТ ОНО!
Все раскрывается перед глазами, ведь он смог выбраться за декорации той безумной игры, где у него толком не было шанса на милость, лишь исполнение всех безумных желаний этого маньяка. Теперь он видит всю изнанку того ненавистного мира, ибо встал в один ряд со всеми, только в отличие от них смог сохранить человечность. Ведь наконец-то открылась главная тайна: что же то было за слово – любовь. Или он уже знал его? А, не важно, решает он, видя перед собой того, кто во всем виноват. Пора освободить ее, где бы она ни была, но он сделает это – и тогда, лишь после победы, сможет обрести с ней единство, спасши от худшего. Потому что иначе он не может: такова уж любовь, не его ли дальнейшие действия служат доказательством искренности?
Наконец-то он перестал чувствовать себя жертвой, наконец-то он сможет сделать то, что эти создания делали с ним и ныне делают с его любимой, лишая его возможности быть с ней. Именно из-за этого получается подобраться со спины, совершенно незаметно для любых глаз и ушей, так, будто бы он и есть один из этих истязателей. Только он не такой, нет, нет, нет, не такой! Его цель – спасать, а не наслаждаться болью. Хотя та боль, что приходит от чувств к ней и дает наслаждение… Нет, нет, нет, эти чувства приятны лишь потому, что тесно связаны с прекрасным, и ради чистоты этого прекрасного он убьет этого монстра. Даже не просто убьет, а уничтожит, чтобы никому и никогда более это создание не принесло вреда. «Никому и никогда, – повторяет он себе вновь, начав наносить удары кулаками, – никому и никогда!»
У него получилось обрести силу, взять контроль над собой и отомстить за то, что ему не дают встретить любимую. Никаких более преград, никакой слабости. Процесс этот был долгим: необходимо полностью уничтожить его, дабы возрождения не произошло и зло не продолжилось в адрес других, подобных ему и его любимой, существ. Все делалось наверняка, каждым движением он обрушивал на него весь мир, не оставляя никаких путей для бегства.
Но вдруг на него хлынули острые мысли со стороны всего мира, кричавшего попутно гневные тирады, за которыми крылось злорадство от увиденного ужаса, частью которого он стал вопреки воле врага. Веря в свою уникальность, где правила нарушились лишь из-под его уст, он не заметил, как занял место мучителя, приняв его личину со всеми вытекающими инструментами для доказательства своей силы и власти. Никакого покоя не будет, никакой справедливости – лишь цикл, где нет слабого или сильного звена, потому что все это едино.
Истина была в том, что он хотел не вернуть ее, а вернуться к ней, ради нее. Проделать такой путь, вырваться из лап самой смерти – и все напрасно… Даже, более того, он и есть причина ее гибели. Сняв свой шлем, он оголил изуродованную правую сторону лица: кожа сплавлена почти до самого носа, волосы кусками обуглены на передней части головы. Правый глаз получил повреждения и более не видит. Сев на то место, где ранее лежал Наваро, Хью просто остался ждать, смиренно и покорно.
57
Хью сидит на том самом месте, где Наваро некогда лежал под успокоительными и, скорее всего, видел самый прекрасный сон, во всяком случае, на это хочется надеяться, – то было его последним чувством в жизни. Сейчас его тело разорвано на валяющиеся во всех сторонах куски: внутренние органы разбросаны по полу, ноги с тазом – у стены слева, голова перемолота с черепом и мозгом в единую отвратную на вид кашу, верхняя часть тела – справа, между кроватью и умывальником, точнее тем, что от него осталось, ибо под руку гнева и ярости попал и он. Вокруг все залито кровью, меньше всего ее на потолке, все остальное словно из ведра поливали. Как и сам Хью, а точнее, весь его костюм измазан кровью, а перчатки помяты по самые предплечья, тряску которых видно невооруженным взглядом, особенно под оставшейся в рабочем состоянии всего парочкой ламп в потолке, одна из которых периодически мигала прямо перед ним. Сложно было поверить в то, что виновен в этом тошнотворном ужасе всего лишь один человек, – но так оно и было. Необходимые для свершения подобного ярость и физическая сила пугают уже одним лишь своим наличием, все-таки любой наблюдатель места преступления в последнюю очередь подумал бы на человека. Дикий зверь, на крайний случай, стая – еще может быть, но чтобы один индивидуум сделал это… Принять этот факт дается Стасу куда труднее, нежели открытие истиной личины того, кто надел скафандр Горди и все это время играл его роль.
Сам же он смог выбраться подручными средствами, не веря до последнего в умышленность его изолирования на складе. Вернулся в некотором негодовании – и все вопросы исчезли без следа. Видя перед глазами настоящий кровавый кошмар, Стас даже не уверен был, что все происходящее – правда. Он был шокирован, почти парализован, не мог ни одного слова подобрать, не мог даже позвать на помощь – лишь стоять на месте и изучать глазами окружение, впервые за всю его жизнь провоцирующее на тошноту, а ведь он был известным крепышом. И вот его глаза впервые пересеклись с глазами… глазом Хью. Тот все так же сидел, лицо выражало полное ничего, но стоило ему произнести первое слово, как мимика заиграла странными и неоднозначными красками.
– Я слышал его голос… мы… мы слышали его голос, там, за момент перед взрывом, когда умирали. Сначала я не понимал… почему я выжил? зачем? а может быть, я все-таки умер? Такая она – смерть? Почему должно быть иначе? Один, в темноте, я отбивался от набежавших на шум созданий. Они хотели есть. Мне повезло, рядом валялись куски того монстра, и это отвлекло их от меня. Я снял остатки костюма… помню, как боялся шевелиться не из-за того, что могут заметить, а из-за того, что любое движение убьет меня, потому что тело болело так сильно, как мне и не снилось, казалось, такой боли не существует вовсе. Я думал, что это все, что мне осталось, – лежать и умирать, видя в паре метров от себя еле работающий фонарик с оружия, в бликах которого монстры поедали все, что осталось после взрыва. Я оплакивал Клима. Оплакивал всю свою упущенную отныне жизнь. Нас предали. Заслали в это гиблое место и отдали на растерзание монстру! Почему так поступили? У нас было время уйти, мы должны были выбраться! Вот я и выбрался… пришлось проделать долгий путь, чтобы придумать, как вернуться сюда и не попасться под наблюдение. Очень долгий и очень трудный путь. Когда я добрался до садов, то уже успел забыть, зачем я вообще начал свой поход. Еле живому, мне казалось, что я иду не к спасению, а, наоборот, навстречу смерти. Поход был слишком долгим – без сна, без помощи, без нормальной еды, без оружия… В один момент я решил не возвращаться – какая меня ждет жизнь? Понятие нормальности исчезло незаметно, став призраком. Но в самый ужасный момент силы вновь вернулись, и я осознал почему. Я не мстить хотел, пусть и не мог выкинуть из головы это. Я хотел жить… хотел любить. Что мне оставалось? Умереть! Нет, каждый на моем месте сделал бы все для выживания. И я сделал. Я хотел вернуться к ней, потому что любил ее. Чем больше я думал, тем более понимал, что, несмотря ни на что, те возникшие чувства оказались так сильны… Именно они дали мне возможность драться за жизнь. Да и разве ей не грозила опасность? Наваро обрек меня и Клима на смерть… Я не мог допустить, чтобы и она стала жертвой его решений. Взрыв в садах должен был привлечь их, дав мне прикрытие, заодно и отвлекая Улей. Они пришли, стали устранять повреждения и…
Не закончив, Хью стал надрывисто плакать, боль пронзила его насквозь немыслимым мучением, от которого он пару раз ударил рукой по своему лицу, явно не просто стыдясь, а именно ненавидя себя. Хью был уже совсем другим человеком, прошедшим бойню, где его словно разорвали на куски, а потом кое-как собрали, уничтожив старую личность. Нечто близкое к этому чувствовал и Стас, с трудом стоявший на месте всю речь Хью. Переполнявший сгусток эмоций, вплотную следовавший за открытием всей правды о судьбе его друзей, вводил его в страшнейшее смятение и безысходность, где не представлялась возможность даже сделать какие-то выводы. Стас никогда с таким не сталкивался, все произошло слишком неожиданно, жестоко и обескураживающе.
– Это из-за меня Сфера не активировала нейтрализацию того, что я выпустил внутрь. Да… я… я был так зол, так отчаян и лишен всего смысла жить дальше, что решил отомстить всем так, как мог. Думал, что это принесет больше вреда… Я был так убит горем, ты даже не представляешь, каково это – пережить тот поход, что я прошел, а в итоге на моих руках умерла та, ради которой я выжил… Она считала меня монстром, чудовищем – и она оказалась права! Я убил Горди… Мне пришлось, хоть и не хотел, но пришлось… чтобы попасть вовнутрь блока, чтобы начать жить… А в итоге – Атия умерла у меня на руках…
Злость внутри Стаса медленно проросла из чувства вины за то, что именно он привел сюда Хью, вследствие чего Наваро был убит. Если бы не желание помочь, то сейчас хороший человек был бы жив, а сам Хью, скорее всего, уже помер бы или получил заслуженный исход, превратившись в немыслимое создание, коим он и являлся внутри. Стас подошел ближе, адреналин позволяло почти без преград сделать так, чтобы Хью более никому не навредил, – убить его. Он может ввести внутри камеры газ – и тот отключится, а после этого Стас просто введет в его организм убойную дозу адреналина, вынудив того пережить страшнейшее состояние, прежде чем сердце откажет. И все, никто даже не докопается… Он знает, как сделать это, да и обвинить во всем влияние иноземной Жизни будет проще простого. Это нарушит все его принципы, как рабочие, так и жизненные, но разве может он поступить иначе при всех открывшихся истинах? Он не хочет так поступать, но доводов оставаться профессионалом в этот момент он не находит. Этот человек – настоящий убийца и психоопат, и благодаря Стасу у него на руках еще больше крови, как буквально, так и фигурально. Голова раскалывается, весь мир вокруг словно исчез, оставив его наедине с самим истинным злом, результат встречи с которым будто бы должен определить всю дальнейшую судьбу не только Стаса, но и мира. Он машинально тянется к таблеткам, но в последний момент останавливается, уже поднеся парочку ко рту, успев понять, что если и пихать в себя лекарства, то только успокоительные – а они были на складе… Склад! Точно, начинает он наконец-то ловить правильные по ощущениям мысли. Дверь же была заперта, иначе он вернулся бы сюда раньше и застал тот момент, как Хью убивает Наваро… может быть, даже помешал бы ему, предупредил остальных… Наваро мог бы остаться в живых, если бы Стас не оказался изолирован по воле Хью, больше подобное некому делать, да и незачем. Но если бы дверь не была заперта, то Стас мог бы разделить судьбу Наваро.
– Зря ты привел меня сюда, – медленно и плача говорил Хью. – Лучше бы ты оставил меня там умирать! – Хью вспылил, впервые встав и не находя себе места, в истерике стал чуть ли не биться о стены. – Я ведь думал, что, убив Наваро, смогу отомстить, смогу заставить его заплатить за все, – и тогда… тогда… Я никому не хотел зла, только ему, да и то… Я ненавижу себя за то, что сделал и кем стал в итоге!
Внезапно Хью опять сел на кровать, прилично лучше держа себя в руках, он брал и мысли под контроль, дергая головой и ярко жестикулируя, словно дирижер на концерте.
– Голоса прошли. Они ведь прошли – значит, лекарство работает. – Он посмотрел неожиданно воодушевленно на все еще осмысливающего его слова Стаса. – Неужели оно работает? Мне ведь лучше. Голоса ведь просили меня убить, очень просили, чтобы я отомстил… И я убил, я это признаю. Но я не хочу умирать вот так. Не хочу остаться монстром. Пожалуйста, Стас, не дай мне закончить жизнь так. Пусть я буду лабораторной крысой – так хотя бы какую-то пользу принесу. Ты же не хочешь, чтобы гибель Горди, Атии и Наваро оказалась напрасной?
58
Ничего не получается. Счет времени пропал, силы иссякают, а вместе с надеждой угасает и само желание жить. Пробраться через гущу растительности за створками невозможно. Каждая из попыток оборачивалась новыми ранениями, капитуляцией и разочарованием в собственных силах под радостные возгласы владельцев джунглей. Приплюсовать к этому еще чувство вины, мучающее так сильно и так долго, что без него уже, кажется, и невозможно засыпать, как и просыпаться. Многие часы глаза рассматривали картину с людьми, пытаясь то ли представить, то ли вспомнить причину такой тяги к этому элементу жизни, где есть другие люди, ради которых хочется жить. Но пусть всплески воспоминаний порой и пробуждаются, но почему-то все как-то расплывчато, хотя, с другой стороны, сам образ этаких личных людей – уже огромное счастье. Что же еще остается, кроме как жить ныне в цикличном круге одних и тех же действий, где любая попытка вырваться из заточения приводит к разочарованию, грусти и одинокому существованию в чуждом мире? Вода стала набираться медленнее, еды уже почти и нет нигде, а попытки поймать одного из уродцев зарослей проваливались одна за другой. Сил уже почти не остается, что провоцирует дополнительный анализ окружения на поиск хоть какого-то выхода, лазейки, может быть, инструмента или же простой подсказки. Но лучшее, что получилось выцепить в этом ограниченном пространстве, – это вонючая жидкость из канистры, немного расплескав которую в джунглях получилось чуть отпугнуть жителей, безустанно пытавшихся одно время пробраться сюда сквозь створки. Да, там еще были разные непонятные инструменты, но ничего огнестрельного или же существенно пугающего, если простыми словами, да некоторые громоздкие штуки размером с человека, применение которым пока не найдено. Но все же больше всего по состоянию бьют разочарование и стыд перед теми, кто где-то там, кого так хочется обнять и защитить, любить и не отпускать. Они есть – этот факт закреплен крепче некуда, отчего и боль невыносима. Невыносима настолько, насколько порой сны приятнее реальности, где все они, те, к кому чувства так приятны и теплы, недосягаемы почти так же, как и в промежутках между сном. Это почти немыслимо, приходилось даже начать рисовать найденным маркером на стене… лица? или лицо? но чье? Попытки были неудачны, все превращалось в ужасные образы, точно не имеющие ничего общего с истинными людьми. Под натиском всех ужасных и местами невозможных чувств хотелось пробиться сквозь живую преграду, пусть рискуя жизнью и здоровьем, но найти выход из несправедливого заточения. Но противник умело отстаивает свой статус и территорию, очень умело. И вот это все тогда зародило злую и жестокую мысль, бороться с которой, думалось, будет куда проще, чем вышло на самом деле. Что если безвыходность вызвана надобностью обезопасить их? Может быть, все правильно – и эта тюрьма должна сдерживать зло от внешнего мира? Есть ли смысл продолжать дальше? Может быть, будет проще остановиться и поддаться тому, что именуется смертью? Какой смысл продолжать, если все бессмысленно и даже глупо, словно злая шутка в отместку за нечто немыслимое, отвратное, даже бесчеловечное, – а почему нет? Разве есть довод или аргумент в обратный вывод? Если учесть, что так образы будут в безопасности окончательно, а раскаяние все же имеет роль большую, чем просто ложь, то все куда проще, чем кажется, и больше не надо пытаться пробиться сквозь заросли. Как и не надо что-то делать, потому что делать-то нечего – все бессмысленно и не нужно. Может, все-таки пора остановиться и согласиться с тем, что лучший способ выиграть в игре – это не играть вовсе? Делать этого не хочется, да и не будь образов, вряд ли бы такая мысль родилась. Может быть, они не где-то там, за стенами и дверьми, а в голове? В снах, что так приятны и продолжительны, уютны и лишены недостатков? Вот она, мука – не знать, где быть. Жизнь тут ужасна, выхода нет, а те, ради кого стоит жить, где-то не тут, да и неизвестно, живы ли они вообще в этом страшном и злом мире. Все-таки не просто так во сне есть образы – почти руку протянуть. С другой стороны, а почему бы и не сделать это? Что терять-то?
