Наг Стернин
Из рассказов капитана Паба. Червивое яблоко 4
5
Догги был неспокоен. Шеф выразился с полной определенностью. Шеф сказал:
– Догги, друг мой, мальчик мой, сегодня я выхожу из тени и раскрываюсь. Дальше все будет проще, я снова при нужде смогу нырнуть в подполье. Но сейчас они сделают все, чтобы покончить со мной и ввергнуть галактику в хаос и анархию. Мы не знаем их конечной цели, но это и неважно. Ясно одно – ты стоишь на направлении главного удара. Перекрой вездеходами все ходы с поверхности, а центральный путепровод порта заткни танком, это генеральное стратегическое направление, минуя его проникнуть в столицу нельзя. Ты и только ты решаешь судьбу Империи. Вы, четыре твоих танкиста и ты, Догги, есть единственная надежда успешно-прогрессивного человечества с нулями на идентификационных номерах… да и любого другого тоже, даже непрогрессивного и без нулей. Вы и только вы способны обеспечить всем людям как доброго, так и любого другого безволия, счастливое будущее и гарантировать окончательную победу над коварным и злобным незнамо кем.
– Но… почему Вы назвали моих парней четыре танкиста? – ошеломленно спросил Догги.
– Потому, – сказал шеф веско, – что танк при вас. Ты ведь тоже с ними, Догги, правильно?
И потом, когда все уже было кончено, Догги терзался мыслью, что шеф, вероятно, предвидел подобный поворот событий и не выказал его только не желая унижать преданного подчиненного и верного друга.
– Ты должен быть туп, как настоящий полицейский из ДПС, и даже еще гораздо тупее, – ставил задачу шеф, – поскольку никаких поблажек никому ты давать не будешь ни в коем случае. Не принимай во внимание никакие факторы: ни должность, ни чины, ни имя, ни даже сами наличные не принимай. Для дэпээсника это необычно, я понимаю… ну так ты и не дэпээсник, в конце концов. Обыскивай, придирайся, возвращай. Терзай их зубами. И твои танкисты пусть стоят насмерть и расшибают от усердия лбы… желательно чужие.
Инструкции были выданы. Относительно наличных все были предупреждены особо. И еще Догги отдал один приказ. От себя, инспектор подобного приказа не отдал бы ни в коем случае. А вот Догги распорядился применять оружие без колебаний. Уж если горячо любимому хозяину – да-да, именно хозяину, он не мог и не хотел воспринимать дорогого начальника иначе! – так вот, если ему грозит опасность, к чертям собачьим всякое миндальничание вместе со всеми этими самыми идиотскими человечьими правами. Инспектор – самый человеческий человек. А он, Догги, его лучший друг со всеми вытекающими.
И они горели на работе. Старались, как говорится, именно расшибая от усердия лбы. Что же касается миндальничания и человечничания, то чего шеф не видит, то его и не нервирует. Ко всякому такому демократическому идиотизму, по глубочайшему убеждению Догги, любимый хозяин всегда проявлял чрезмерную склонность даже вопреки… и все такое. А напрасно. Ибо один из самых почитаемых всеми истинными народолюбивцами исторических деятелей прошлого по имени Стоулыблин оставил чрезвычайный и великий завет, к сожалению, не выбитый золотыми буквами на скрижалях или, хотя бы, на мемориале, что поставила ему на Земле благодарная демократически-державная общественность. А именно: закон должен помалкивать в тряпочку, если этого требуют интересы государства! То есть нации… То есть, власти… То есть… словом, понятно чьи. Еще один древний властитель по имени Луй, черт его помнит, который по номеру, сказал, выражая общее мнение всякого верховного властьимущего народолюбивца: Государство – это я!
Вот так вот.
Для вящей надежности Догги решил пригнать из первого попавшегося недостроенного тоннеля проходческий комбайн и настроить его реакцию на большие массы металла. Задача была, в общем-то, совсем не такая сложная. Тоннелей этих вокруг прокладывалась тьма-тьмущая. Народ пачками переселялся под землю, поскольку поверхность с каждым годом все больше и больше становилась похожа на мусорную свалку, а уж какими стали там воздух и вода! На поверхности великолепные небоскребы на глазах пустели, ветшали и разрушались, поскольку поддержание их в порядке не оправдывало затрат… Комбайн оказался, правда, слегка неисправным, его андроид плохо фокусировал луч. Однако это была сущая ерунда, это даже лучше, наводить не надо, только кнопку нажать – всему туннелю мало не покажется. Впрочем, на массы его все-таки подрегулировать удалось – враги поедут обязательно на чем-нибудь массивном и защищенном.
Проверка была в самом разгаре, когда со стороны корабельных причалов выскочил роскошный представительский лизембах и, не снижая скорости, помчался прямо на пост.
Догги приказал включить стоп-мигалку, однако машина на сигнал не реагировала. На обочине трассы грузно зашевелился андроид, вышаривая лизембах раструбом разрядника… рехнулся, что ли? Впрочем, и самому Догги приближающаяся машина чем-то смутно не нравилась.
С лизембахом творилось что-то неладное. Он вдруг вильнул влево, закрутился, чуть ли не вылетая с магнитной дорожки, пошел юзом и остановился, ткнувшись боком в шлагбаум. Дверца распахнулась, и из машины вылетела всклокоченная девица с перекошенным от ужаса лицом. Она вцепилась в куртку одного из танкистов и заорала визгливым голосом, себя не помня от ужаса: "Что это он? Да посмотрите же вы! Что это с ним?"
Водитель лизембаха, шатаясь как пьяный, с трудом выбрался из машины и сделал два неверных шага по направлению к своей спутнице.
– Ты… – прохрипел он, пытаясь вцепиться в ее одежду, но изо рта и носа мужчины вдруг хлынула шипящая красная пена, он грохнулся на дорогу и глаза его остекленели.
Пена выплескивалась из его рта толчками. Пузыри вздувались и лопались, разбрызгивая по сторонам мелкие красные капли, которые в свою очередь начинали шипеть и пузыриться, увеличиваясь в объеме и вздуваясь обильными красными шапками.
Догги не мог оторвать взгляда от трупа, уже почти скрытого красной шапкой шевелящейся пены. На него напало странное оцепенение. Огромный пузырь, вздувшийся на месте головы водителя, лопнув, выбросил длинный, красный, уже на лету пенящийся протуберанец, протуберанец развернулся длинным фонтаном красных капель, и Догги увидел, как у самых его сапог, пенясь, вздуваются красные шевелящиеся шары. Он попятился, и в этот миг оторопелую тишину КПП взорвал дикий, истошный женский визг.
Оцепенение слетело с полицейских в мгновенье ока. Танкист, на шее которого висела девица, отбросив ее в сторону, лихорадочно сдирал с себя комбинезон. Девица, колотя кулачками по покрытию путепровода, истошно вопила что-то смыслонеразличимое.
– Стой, дурак! – заорал Догги танкисту, – немедленно в вездеход… не трогай комбинезон, кретин, в вездеход, тебе говорят… а-а, чтоб тебя!
Развернув разрядник раструбом вниз, он пустил под ноги танкисту и девице длинный импульс. Истерика прекратилась как по волшебству. И полицейский, и красотка заворожено смотрели на вздувшиеся у их ног пузыри расплавленного металла.
– В вездеход, идиоты! – ревел Догги, размахивая разрядником, – в вездеход и в инфекционный госпиталь. Не медлить, если жить хотите!
Полицейский, вроде бы, несколько оклемался, но явно не до конца, поскольку вместо того, чтобы бежать к полицейскому вездеходу, принялся натягивать полуснятый комбинезон, а девица продолжала стоять на месте и хлопать глазами.
– Брысь отсюда! В госпиталь! Туда, в левый туннель! И окна в машине задрайте, вы, мусор утилизаторный!
Девица сдавленно пискнула, сбросила с ног туфельки и вприпрыжку помчалась к полицейскому вездеходу. За нею, путаясь в комбинезоне, устремился бедолага полицейский.
– Вездеход в аннигилятор, – вопил Догги им вслед, но вездеход уже рванулся с места, заложил вираж сумасшедшей крутизны и с противоестественной скоростью помчался по шоссе.
– Во, дает! – нервно сказал ближний танкист и оглянулся на Догги за поддержкой. – Отродясь не знал за ним такой прыти. Нет, вы только поглядите, воистину – припрет, асом станешь.
– Не болтать! – рявкнул Догги, да так, что сам присел от акустического удара. Передай по цепочке всем постам, чтобы их пропускали без задержки. А то у каких-нибудь идиотов хватит ума в припадке усердия документы проверять. Скажите спасибо, что вокруг хоть и грязный, но металл, – орал он, пятясь от наступающей пены, – будь тут органика… Эй, вы, двое, выжечь все межсекционное полотно, а не только пену. Смотрите у меня, чтобы ни одного пятнышка! Это вам не чума какая-нибудь. Это красная смерть. Что она на Терре натворила, видели, небось, в хронике? Ты, – он ткнул кулаком в шею разговорчивого танкиста, – патрульным сообщил? Ну, тогда вызывай санинспекцию, а я пойду сожгу лизембах. Ай, какая машина, и – жечь…
Не приближаясь, он выпустил в борт лизембаха сразу три импульса и с недоумением уставился на него, хлопая глазами… да-да, именно так – машина стояла на прежнем месте без малейших видимых повреждений, только нагревшиеся стекла отливали розовым.
– Это что за… – пробормотал он и тут же, мерзко ругаясь, рванулся к шоссе, по которому умчался вездеход.
С его глаз будто свалилась застилавшая их пелена. Нет, четыре танкиста вместе с ним, Догги, не сумели выиграть кампании. Он понял, почему с самого начала ему так не нравилась эта машина, и откуда у рохли водителя вдруг прорезался талант аса-гонщика. Он, Догги, собственными руками открыл врагу зеленую улицу к самому сердцу операции – дорогому, обожаемому шефу.
Догги задрал голову к голубому своду тоннеля, туда, где за этим мерзким лунообразным желтым светильником на высших административных уровнях, как он знал, находился сейчас совершенно беззащитный хозяин. Умнейшее, добрейшее, совершеннейшее существо во всей вселенной. Ему угрожает опасность. Ему угрожает скверная опасность. Ему угрожает неминучая опасность, которую Догги не в силах предотвратить.
Высшее существо полагалось на тебя, а ты… ты не оправдал оказанного тебе высокого доверия, вот так вот,– сказал он себе с отвращением и вдруг завыл от переполнявших его нечеловеческих чувств.
Глава третья
1
В огромном предбаннике служебных апартаментов Коммерческого президент-директора, облюбованных Киллой, были собраны все уцелевшие пассажиры злополучного корабля. Экипаж тоже находился тут, что вызывало, по крайней мере, у некоторых из пассажиров дополнительную нервную реакцию. На долгие томительные часы ожидания люди совершенно различного социального положения – с разных палуб, по меткому замечанию капитана шипа – оказались соединенными вместе к взаимному неудовольствию и неловкости.
Перед столом секретаря – настоящий живой человек, с ума сойти! – раздражённо подпрыгивал и размахивал руками какой-то промышленник, по видимости, может быть, даже и довольно крупненький. Подчеркнуто игнорируя всех присутствующих, он требовал, чтобы его немедленно провели в гостиницу, причем не в какую-нибудь пошлую ячейку, а в номер, и немедленно предоставили в его полное и единоличное распоряжение канал экстренной космической связи.
– Я вас!.. Я вам!.. Вы еще пожалеете, что устроили весь этот к-кавардак! Вы еще пожалеете, что родились на свет! К-какой болван посмел швырять меня с места на место?! К-какой к-кретин превратил звездолет в этот возмутительный мик-ксер?! К-как-кой негодяй навел на к-корабль этих омерзительных нападантов?!
Вульгарные вопли действовали крайне раздражающе на других пассажиров – не всех, упаси боже, только некоторых, изо всех сил позиционирующих себя представителями имперского экономического эксклюзива. И уж ничего странного, сури мои! Как известно, на безрыбье за рыбу сойдет и пережаренная протеиновая котлета, а что приличествует быку, уж никак не по рылу козлу какому-нибудь… Оные раздражанты всячески демонстрировали, что не менее крикливого промышленника скандализованы происшедшим, но стараются держаться в приличествующих рамках, ибо бомонд и элита они тут вам, или кто? И вообще? Хотя, разумеется, приглашение к следователю в первую очередь капитана, то есть представителя класса грязнопузой обслуги, казалось бы, вполне могло настроить и их тоже на праведную гневливость.
Несколько в стороне от остальных представителей социальных верхов, но и на подчеркнуто значительном расстоянии от низших, с видом человека, хорошо знающего свое место в обществе, сидел профессор ПТУ – политехнического университета, правда, не престижного, а с маленькой провинциальной планеты. Выражение лица его отнюдь не было искательным. Скорее, оно было задумчиво и полно достоинства… в меру. При особенно резких пассажах промышленника он бросал на него взгляд – нет-нет, отнюдь не осуждающий или, опять же боже упаси, гневный, а страдальческий. Как уже было сказано, высоколобый сэр хорошо знал свое место. А вот о его ученике, лучшем ученике, так сказать, гордости и надежде, выразиться подобным образом было никак нельзя.
Гордость, самой заметной деталью внешнего облика которой был огромный улыбчивый рот, бегал по приемной что твоя крыса по лабиринту, заглядывая во все углы с бессмысленным любопытством подопытного животного. При особенно заковыристых пассажах промышленника надежда подбегал к нему и с интересом смотрел прямо в рот. Бизнесмен старался изо всех сил игнорировать поведение яйцеголового придурка, но удавалось ему это плохо.
Сам допрос или, если хотите, собеседование, проводилось – видимо для обеспечения сугубой тайны следствия! – не в каком-нибудь кабинете или зале заседаний, а в обставленном с умопомрачительной роскошью и запредельным бархатным гламуром просторном лично президентдиректорском отдых-руме, отделенном от предбанника двойной дверью и постом секретаря.
Капитан злосчастного шипа выглядел не просто усталым, он был измотан до предела человеческих возможностей. Впрочем, полицейский инспектор, сидевший за столом напротив него, выглядел не лучше. Не надо было быть тончайшим знатоком человеческой натуры – а каждый, кому довелось покапитанствовать, поневоле становился психологом – так вот, любому человеку с первого взгляда было видно, что полицейский этот не только не спал, но и не отдыхал толком уже несколько суток.
Однако! – сказал себе капитан. – Нелегок хлеб офицера полиции в нашем веселом мире. Я-то после допроса завалюсь спать, а он еще всего лишь к работе только приступант.
Полицейский, неуверенно поглядел на капитана и, слегка поколебавшись, спросил:
– Может быть, по глоточку виски?.. Для дух перевести?.. Да?.. Устал, признаться, чертовски. Да и Вы, я вижу, свеженький огурчик совсем не напоминаете.
– Джин, – снисходя до вполне простительной в этих обстоятельствах человеческой слабости, согласился капитан. – Джин с тоником, если у Вас найдется.
– Отчего же не найтись? – удивился полицейский. – Это в покоях коммерции директора и главы таможни столичного-то космопорта? Найдется, естественно. А я уж, с Вашего снисходительного согласия, дерну виски. Стаканом. И к черту всяческую содовую. Натурального свекольного вискаря, по-русски, залпом.
Полицейский одним движением ловко забросил виски в рот и с силой потер лицо сразу обеими ладонями. Капитан не без почтительного интереса поглядел на пустой стакан – пойло было явно земным – и перевел глаза на усталое лицо своего визави.
– Лихо это Вы. Даже у Ивана Азерски так вряд ли получится, хотя он коренной русак. Разве что у старины Паба, капитана Пабмейкера, я имею в виду. Но этот по части выпивки личность знаменитая, легендарная, можно сказать.
– У меня, знаете ли, тоже русские корни. Вот, кстати, скажите мне, как это они оба оказались у Вас на борту? В бортовом журнале среди пассажиров их фамилии не значатся.
– Я тоже когда-то служил у Коваля в Патруле, – пояснил капитан безо всякого смущения. – Правда, тогда каперанга Коваля. Адмиралом и Советником он стал позже, когда я уже вышел в отставку. Но и Паб, и Азерски пришли в Патруль еще при мне. Так что служили вместе несколько лет, да и, вообще, патрульный бывшим не бывает. Ну, а поскольку в моем маршруте значился заход на Крайенгу… не платить же мужикам прорву денег за билет, если уж подфартил им отдых на этой самой Крайенге? В космофлоте на подобные вольности смотрят сквозь пальцы. Пусть уж лучше мужики потратят свои отпускные на дринк и девочек. Говорю же Вам, если бы не они, всем на корабле пришел бы качественный кердык, и пассажирам, и экипажу.
– Как же вам удалось сохранять управление кораблем, если все люди на нем против собственного желания кувыркались из отсека в отсек?
– Мы и не сохранили. Какое там! Просто когда кого-нибудь из нас троих забрасывало в рубку, он пытался успеть хоть чуточку вмешаться в это безобразие. Управление кораблем было утеряно, как только начался кавардак. Пиратская группа захвата была среди пассажиров. И первое, что они сделали, это сняли охрану у грузового стыковочного узла и пристыковали челнок с остальными своими оглоедами. Ткнули мне в лицо и спину пушками, перехватили управление и пошли шерстить пассажиров. Вот тут-то и началось черт знает, что. Мы будто оказались в каком-то хреновском миксере. Нас швыряло из отсека в отсек… нет, швыряло – это не то слово. Не знаю, как объяснить. Просто – щелк, и ты в камбузе. Щелк – в кают-компании. Щелк – в гальюне люкса. А там еще расположилась с поднятыми юбками какая-то вальяжная дама средних лет. Черт знает, что! Единственное, что нам троим на счастье удалось сохранить, так это присутствие духа. Опыт патрульной службы сказался, я полагаю. Корабль попал в сферу притяжения столицы и валился на нее по параболе, но на всеобщее счастье кто-нибудь из нас то и дело оказывался в рубке и успевал ткнуть пальцем в нужную кнопку или крутнуть верньер. Ну, и при встречах с пиратами мы принимали соответствующие меры. Энергичные. Им-то, по счастью, сохранить присутствие духа не удалось.
– Значит, не нападающие устроили на судне кавардак?
– Какое там! Говорю же, кавардак застал их врасплох, как и всех нас… Впрочем, не поручусь, что Азерски с Пабом к нему совершенно непричастны. Как и яйцеголовые. И Азерски, и Паб были хладнокровны, как крокодилы, и ни капли у них не было удивления, а вот это как раз удивительно, согласитесь. Я, знаете ли, тоже с патрульной закалкой, но мне все же потребовалось какое-никакое время… чтобы освоиться, я имею в виду. А эти защелкали зубами с первых же секунд. Щелк – и у бандита башки нету… но они ладно, а вот почему оба яйцеголовых освоились чуть ли не быстрее меня? Молоденький даже графином размахивал, нашел кастет, придурок, графин же из натурального стекла!
– Разбил?
– Естественно, о первую же голову.
– Однако когда мои люди поднялись на корабль, ни Азерски, ни Пабмейкера, ни пристыкованного челнока они там не обнаружили. Только экипаж, пассажиры, пленники и трупы… и никакого тебе кавардака. Тишь и полная благодать. Непонятка какая-то, необъяснимая… Да?
– Что ж тут непонятного? – удивился капитан. – Как только бандиты кончились, и этот миксер перестал хулиганить, Иван с Пабом тут же сели в челнок и рванули когти. В пределах досягаемости трюхало еще одно корыто, правда, грузовое, но капитан на нем тоже из бывших наших. Конечно, в его маршруте Крайенга не значится, но небольшой крюк его не разорит. Останься парни на моем корыте – плакал отдых, сидели бы сейчас здесь перед Вами и долго-долго, нудно-нудно доказывали бы, что они, как говорили предки, не верблюды и в кавардаке этом не виновны ни на цент. А если кому-то захочется их допросить сейчас, – капитан взглянул на инспектора и философски пожал плечами, – уж извините, но милости просим на Крайенгу. Там парни на все вопросы ответят с предельной, так сказать, плежей и всей возможной искренностью и обстоятельностью.
– Понятно, – вздохнул полицейский. – Ну, и кто же, по-Вашему, устроил на корабле весь этот миксер, и каким образом?
– Представления не имею. Сам голову сломал. Говорю же, мгновение – и ты в рубке. Мгновение – и в жаркой сауне. Мгновение – сидишь верхом на каком-нибудь пирате, и надо еще успеть до следующего мгновенья свернуть скотине шею. Нет. Не знаю, расспросить никого не успел, здесь я Вам не помощник.
2
– Прошу Вас, профессор, – сказал, наконец, секретарь, взглянув на экран дисплея, и это заявление подвигло промышленника на очередную, пусть и невразумительную, но очень-очень гневную тираду.
Профессор, громко мекая, хекая и откашливаясь, проследовал в указанную ему дверь, тщетно пытаясь удержать на побледневшем лице выражение спокойного и скромного достоинства.
– Позвольте представиться, – сказал профессор с порога, протягивая в пустоту перед собой визитную карточку, в которой среди прихотливых завитушек различалось все-таки, с трудом, но различалось: Н.У.М.Гитик, профессор, действительный член и почетный доктор, заведующий кафедрой Глокой Куздры Туфтианского ПТУ.
–Ну, что Вы, сэр, – сбоку у журнального столика обнаружилось отнюдь не наглое полицейское мурло, а высокий представительный человек, с благожелательной улыбкой прижимавший руку к сердцу. Мгновенье – и оказалось, что человек уже находится не только рядом с профессором, но и, ухватив под руку, увлекает его к удобному мягкому креслу.
Подождав, пока профессор утвердится и освоится своим седалищем на предложенном месте, человек присел напротив и продолжил с предельной благожелательностью.
– Вам абсолютно не нужно представляться. Кто из культурных "мэн"ов… тем более, если они "джентль…" сэр… не знает, кто таков есть профессор Гитик, выдающееся светило нашей выдающейся всегалактической научной мысли? Я, разумеется, возьму Вашу карточку. Но лишь как ценный раритет. В память о встрече… Да?..
Профессор был ошеломлен. И очарован.
Он ожидал встречи с тупой и грубой скотиной, подозрительных взглядов, заявлений вроде: "А вас, Гитик, я попрошу задержаться!.. " или: "Ну, признавайся, мерзавец, что вы все тут такое и почему?" Он приготовился к соответствующему поведению, приличествующим протестам и всяческому отмежеванию, но!
В контакте с ним находилась полная доброжелательства и приятной вальяжности, быть может, несколько чрезмерно усталая, но вполне себе яйцеголо… тьфу ты, э-э… высоколобая личность.
– Кофе?.. Коньяк?.. – заботливо вопрошало это высоколобое чудо полицейской природы, – или Вы предпочитаете что-нибудь другое?
– Э-э… а-а… может быть, чаю? Если у Вас есть, конечно.
Брови полицейского полезли вверх. Он покрутил головой и с удивлением, возможно, даже с восхищением произнес:
– Очччень приятно иметь дело с человеком столь здоровых вкусов. Я и сам, признаться, предпочитаю чай. Так что в Вашем случае мне повезло, и я тоже могу побаловать себя чашечкой натурального чаю, под большим секретом признаюсь – из запасов контрабандного земного(!) конфиската, личная коллекция суря коммерции президент-директора. Даже не переработанная природная нефть, а самый настоящий элитный Чайный Лист из земного Краснодара!
Вызывать прислугу даже и не потребовалось. Как только шеф повернул свою красивую крупную голову с импозантной проседью в волосах к внутренней двери, на пороге возникла секретарша – снова настоящая, живая, с приятным… э-э… политкорректным оттенком кожи, а не какой-нибудь там робот.
– Суря Килла, дарлинг, – сказал полицейский, потирая тонкими нервными пальцами переносицу, – будьте добры, заварите нам с профессором чаю и подайте к нему гриль-рогалики, сахарин, сливки и кувшинчик с холодной озонированной водой… – он подсунулся к самому уху профессора, – сливки в фольгированных таблидоках, для бомонда, они максимально идентичны натуральным… Да?
Ошеломительно! Заметьте, кстати – не госпожа, не миссис, даже не леди, а суря! Это к политкорректной-то! Во всей Империи так обращаются только к весьма высокопоставленным дамам. Вежливость этого человека была просто запредельной, невольно хотелось соответствовать. А тут еще эти… сливки… в жизни ни разу не пробовал.
Секретарша – следует еще раз отметить, не какая-нибудь грудастая вертихвостка, пусть по цвету кожи и политкорректная, но о-очень приличная, скромно и со вкусом одетая женщина средних лет, сделала настоящий книксен – как в сериале каком-нибудь натуральном земном латиноамериканском, с ума сойти! – и молча вышла. Полицейский же заговорил, царапнув лицо профессора мимолетным внимательным и острым взглядом.
– Извините, профессор, что заставил Вас ждать. Я поступил, может быть, несколько эгоистично, как человек, приберегающий вкусненькое на десерт, как гурман, если хотите…
Профессор великодушно махнул рукой и шумно отхлебнул глоток чая… да-а, это вам не нефть, пусть и земная. Не синтетическая… э-э… сивуха или опилки хоть бы и чайного дерева какие-нибудь. Настоящий чай! Так сказать, а ля лист натурель.
– Итак, чем бы я мог оказаться полезным… э-э… Вашему ведомству?
– Прежде всего, дорогой профессор, осмелюсь рекомендовать Вам пить этот чай несколько иначе. Там,– инспектор поднял очи горе и ткнул чайной ложечкой в потолок, – пьют его следующим образом: глоток чая – глоток воды… да-да, именно так… Это и вкуснее, и здоровее. Не так велика нагрузка на почки, знаете ли… Да?..
Спустя несколько минут Инптуду стало абсолютно ясно, что за кем бы преступники ни охотились, это ни в коем случае не мог быть почтенный сэр профессор… да и к кавардаку на шипе никакого отношения он иметь не мог. Гипотеза трещала по швам. Правда, оставалась одна неясность. Люди подобного сорта не разбиваются в лепешку ради своих учеников. Итак, вопрос: с чего бы сэру профессору опекать своего юного протеже столь плотно? Ему и самому-то пришлось – это же очевидно – очень и очень постараться, чтобы обеспечить себе запредельно престижный отдых на планете санитарной зоны не какого-нибудь двадцатого, а аж четвертого уровня.
– Скажите, профессор, что представляет собой Ваш ученик?
Профессор взволновался.
Профессор вскочил с кресла.
Профессор разразился длиннейшим монологом, из коего следовало, что если его ученик и достиг некоторых успехов, то только благодаря его, профессора, неустанным усилиям и идеям, что бы ни говорили по этому поводу завистники и злопыхатели! Чарли Чилдрхен, разумеется, способный мальчик. Но, между нами говоря, эта нынешняя молодежь!.. Никакого полета мысли, полная беспомощность в охвате, так сказать, аспектов. А уж об ответственности речь вообще не идет. Если бы не он, профессор, мальчишка до сих пор переправлял бы мокриц в интимные места смазливых профурсеток, – профессор в ужасе закатывал глаза. – Ах, какой скандал! Еле удалось замять… да что Вы, какое-такое за шиворот, если бы! Он отправлял этих мокриц им… прямо туда… ну, туда… понимаете?
Профессор снова плюхнулся в кресло. Глаза его поверх очков метали молнии. Глядеть на него инспектору было увлекательно.
– Поймите, сэр, только человек с моим кругозором и знаниями мог увидеть за эффектным трюком овеществленную возможность функцуализации и элоквизма минимизирующихся квазивокалюбативных под – и надпространств, – снова вдруг возбудился профессор. – Лишь я рассмотрел в дискретности элоквонов возможность овеществления мокрицы… тьфу, черт, какой мокрицы, материального тела, конечно же… в черт знает где от исходного места. Я, я и только я!
– Это что-то вроде тысячу раз осмеянной телепортации?
– Какая, к черту, телепортация, что Вы говорите такое? Это даже не элоквация в чистом виде, это конвертирование элоквации! Конвертирование! Конвертирование, черт побери! Кто говорит о революции в контаминировании пространства, революции отдыхают. Сколько лет эффект торчал у всех под самым носом, и ни одному гению в голову не пришло, – профессор вдруг запнулся на полуслове, глаза его с подозрением прищурились. – Простите, а с чего бы полицейскому инспектору вдруг так заинтересоваться моим учеником?..
Инптуд с предельной вежливостью отвечал в том смысле, что все касающееся прославленного ученого не может не заинтересовать любую мыслящую, как бы сказать, особь… хоть бы и полицейскую… в смысле мозгвяной кооперации личностей. Да?.. Не каждый же день полицейским доводится вкушать наслаждение беседой с высоколобой элитой Империи. Сами понимаете, сурь профессор, все больше с отребьем всяческим приходится вкушаться. Так что общение с самим великим сурем Гитиком для него, Инптуда Персидского, скромного полицейского инспектора, есть именины сердца и сладостное умягчение печени. Ну, а во-вторых, не прояснит ли сурь профессор, каким образом этот кавардак конвертирований на борту был, так сказать, овеществлен при этом весьма прискорбном, как Вы выражаетесь, элоквировании под-, над- и всяческих разных… э-э… пространств?
– Я так и знал! Я так и думал! – в ужасе вздевая кверху руки, возопил профессор. – Я знал и чувствовал, что все это аукнется и станет мне боком! Когда этот придурок намылился с помощью верзилы и суперменистого волосатика, которые тоже, оказывается, капитаны, откуда только они свалились на наши головы… так вот, когда они с хулиганским аппаратиком на элоквацию, да еще через генератор случайных чисел, я так и заявил, что умываю руки. А управление? А предписания? Ужас, ужас! К миксеру, в который превратился корабль, я не имею ни малейшего…
– Никто и не думает ставить что-нибудь Вам в вину, уважаемый профессор, – замахал руками Инптуд. – Напротив того, по моему личному разумению Вы заслуживаете всяческих наград, причем уж никак не ниже уровнем, чем личная благодарность сэра Имперского координатора от проблем Пространства и Связи.
Профессор мгновенно воспрял духом, развалился в кресле и снова стал вальяжен, раздумчив, а беседа вдруг как-то стремительно и вполне себе неожиданно для него тут же подошла к концу. Впрочем, собеседники расстались вполне удовлетворенные друг другом.
