Герман Фальк
Третий Шанс
– А Шацкий возьмёт и улетит на пинге с охраной, – спокойно заметил Стенька.
– Об этом варианте мы не подумали, – сообщил Фролов. – Отменяем шествие.
Пекарский проигнорировал неудачную шутку молодого человека, правда, из вежливости отметив её лёгкой усмешкой, и продолжил:
– На этот случай, во-первых, у активистов народной милиции будут средства поражения «земля-воздух». А во-вторых, как я упоминал, толпа должна быть подготовлена к панике. Если что-то идёт не так, бросаем отряды на полицию, провоцируем вооружённое столкновение. И паника. Пусть народ побежит… Кстати, мне понравилась идея с медведями. На Большой Морской в это время окажется путешествующий цирк с дикими зверями. И ещё… а если другие группы вести в обход, направляя к Невскому вдоль Мойки? Тогда в случае паники несколько людских потоков столкнутся, точно будет давка. Активисты пусть устроят провокацию на Дворцовом мосту. Тогда люди побегут на Дворцовую набережную. Там неизбежно столкновение с полицией, многие будут падать в воду. Напомню, в начале января.
– План понятен, – подытожил Ходырев, – хотя, как я вижу, многие детали нуждаются в проработке. Времени у нас мало, так что, Богдан Петрович, попрошу вас подготовить детальный оперативный план через неделю и для Москвы, и для Петербурга. Фролов. Вы со Стенькой поработайте с социологами и психологами – у нас должны быть инструменты для направления толпы на штурм Зимнего и для быстрого возникновения паники. Средства координации – основные и резервные. И, Фролов, журналисты.
– Занятно… – Стенька, возбудившийся было от плана столь драматичных действий (а то как будто мало ему драмы было за последнее время), вдруг обмяк в кресле, лишь покачивал ногой. – А дальше что?
– А дальше отставка президента и переход власти к вице-президенту.
И всё же кое о чём Стеньке не говорили. Существовал и «план Б». Его обсуждали, когда священник покинул Покровское.
Привести Федоренко на пост и.о. президента требовалось любой ценой, это было ключевой частью плана. Точнее, не сама фигура Федоренко, а перестановки в правительстве, которые и.о. президента должен будет утвердить, а предварительно он их уже согласовал. Поэтому, если Шацкий не уйдёт в отставку добровольно, его убьют.
Многие военные, в том числе высокие чины, сочувствовали идеям «Чистоты и Чести». И значительное число – далеко не из православных убеждений. Где-то работали деньги, где-то усталость от слабого президента и желание «сильной руки», символом которой выступал Федоренко. Были среди военных и такие, кто придерживался радикальных взглядов. Один из них, генерал Звягинцев, как раз недавно принял под своё командование орбитальную установку залпового огня «Громовержец». За несколько дней Звягинцев переформировал команду установки, и офицеры, находящиеся на орбите, были готовы выполнить любой приказ генерала, вплоть до уничтожения президента страны.
От залпа «Громовержца» защиты не существовало. Система приводилась в полную боевую готовность за пятнадцать минут, в течение пяти минут после залпа наземная цель уничтожалась со стопроцентной вероятностью.
– Меня ничего в этом плане смущать не должно, Богдан Петрович? Зная Сканера… Если до него дойдет информация…
– Рано или поздно обо всём этом станет известно и ФСБ, и «Альфе», и «Дельте», и ещё много кому. Только вот в чём дело. Скоро командир «Громовержца» получит приказ: нанести удар по месту нахождения президента, если будет предпринята попытка захвата установки. Операция по захвату занимает, как минимум, сорок пять минут, включая вывод истребителей в атаку и саму атаку. Невозможно незаметно подвести к «Громовержцу» такое количество боевых машин, которые могли бы захватить или повредить его. И из нашей утечки будет следовать, что «Громовержец» адепты экстремистского культа взяли под контроль только для того, чтобы он не попал в руки властей. То есть, вы нас не трогайте, и никакого удара не будет. Захватили только, чтобы вы Стеньку орбитальной бомбардировкой не угробили. Но если попробуете нас захватить, то шантаж – мы сами нанесём очень болезненный залп. Ну, и к тому же, все правоохранительные органы находятся если не под нашим контролем, то, по крайней мере, под влиянием. В общем, сюрпризов быть не должно.
– «Дельта», – коротко заметил Фролов.
– А что «Дельта»? – Пекарский пожал плечами. – Тридцать истребителей, которые не смогут повредить «Громовержец», даже если всеми своими пушечками и лазерами будут её расстреливать в упор? А в упор им палить никто не даст. Абордаж? Совсем смешно. Они, конечно, будут в курсе возможности упреждающего удара и пятнадцатиминутной готовности к залпу. У «Дельты» был бы шанс, если бы у неё имелись адекватные средства поражения и устройство телепортации.
Ходырев скептически поморщился, но ничего не сказал.
– Вот ещё, – вдруг продолжил Пекарский. – Афанасьев. У него есть престарелая дочь и правнук девяти или десяти лет. Если что-то пойдёт не так, мы сможем это использовать.
– Как? – Ходырев вскинул брови.
– Не знаю, – Пекарский вздохнул. – Наша задача – не мешать Афанасьеву выполнить его план почти до конца и снять это на видео. Но мало ли…
Ходырев задумчиво покивал, размышляя уже о чём-то своём. А потом так же задумчиво проговорил:
– Беспокоит меня Калинкин. Я знаю его. Он боец. У меня иногда возникает ощущение, что он всей этой ситуации специально позволил до кризиса дойти. Вполне в его стиле дать противнику разыграть партию, а потом взять, да и перевернуть всё с ног на голову. А сейчас он подозрительно затих…
– Понимаю, о чём вы говорите, Игнат Рафаэлевич. Но мы просчитали ситуацию вдоль и поперёк, ну негде ему переворачивать!
* * *
Ну вот и сбылась мечта идиота. Интервью, известность, срубил бабла. Только на пару лет пораньше бы это всё – в тему было бы! Жизнь удалась!
А сейчас никакого удовольствия. Ну вот, Коля Афанасьев, стал ты другим человеком. Возмужал и повзрослел. Вот удивительно, ведь только характер поменялся, а мир уже совсем другой. Не приобрёл новых знаний и навыков, ну, почти. Просто через многое прошёл. И ещё прочитал массу книг. И главное – встретил настоящих людей. А мир совсем другими красками заиграл. Что ж раньше-то так не мог? То есть мог, конечно, просто не знал про это. Не верил.
Вспомнился разговор с Василисой и ещё раньше с Миленой. Ведь тогда, в две тысячи седьмом, мог взять и всё поменять в жизни. Через труд, через сложности, но всё было реально. Изменить жизнь и свою, и близких. Детям дать больше. Только самому надо было стать другим.
– О чём задумались, Николай Алексеевич?
Ходырев остановился, посмотрел на Колю со сдержанной доброй улыбкой, а потом медленно двинулся дальше, вороша палкой пожухлые, давно опавшие листья.
Они гуляли в небольшой рощице в Покровском. Было уже довольно прохладно, небо заволоклось серыми тучами, моросил противненький дождичек. Они были в плащах и резиновых сапогах. Просто бродили по имению и беседовали. О разном, не только о двадцатом веке, конец которого Коля застал в сознательном возрасте.
А Игнат Рафаэлевич живо интересовался. Искренне. И про быт, и про менталитет, и про культуру, про всё. С азартом набрасывался на самые малозначительные детали. Запереть «кнопочкой» каждую дверцу у машины вручную и закрыть все окна «крутилкой», если дотянешься через салон! Не «горячее» блюдо» а «второе»! Ездить в автобусе «зайцем». Ёршик в туалете. «Прописаться» на работе после первой получки. Да много всего…
– О жизни задумался, – честно ответил Коля и двинулся вслед за хозяином поместья. – Вот тут много всего разного увидел. В смысле, не чудеса техники, а других людей, жизнь с другой стороны…
– И подумали, что раньше могли жить по-другому?
Игнат Рафаэлевич умный человек, отметил про себя Коля, и беседовать с ним интересно и приятно. В самом деле располагает к себе, причём искренне. Злодей, конечно, но человек хороший. Если можно так выразиться.
– Ага, – Коля кивнул. – Вот бы раньше знать, как жизнь устроена.
– А как она устроена, на ваш взгляд? – Ходырев спросил по-доброму, но с явной иронией.
– Да нормально. Гарантий, конечно, в жизни нет никаких. Но вот фраза: «А вдруг я постараюсь и что-то там сделаю, а у меня не получится» – явно не в тему. Или: «Ой, да это всё бесполезно».
– Ну, а вот сейчас вы в другом времени, в другом обществе. Вы же умный человек, Николай Алексеевич, понимаете, что нынешний ваш этап скоро закончится. Ещё немного – и журналистам станете неинтересны, любителям двадцатого века, вроде меня, тоже наскучите. Что делать-то будете? В прошлой жизни у вас хотя бы профессия была.
– Ну уж точно не потеряюсь, придумаю что-нибудь. Просто не успел ещё сориентироваться. Сами же знаете, сначала на даче у профессора Филатова жил, потом на Уране. Так сказать, каждый раз в ограниченном периметре. А так – мир посмотрю и определюсь. Социальный минимум мне уже положен, а деньги от интервью пока тратить не буду вообще. Может, пригодятся вложить во что. Не знаю пока.
– Вы же понимаете, что эксплуатировать навыки столетней давности вам здесь негде?
– Понимаю, – кивнул Коля. – Думал уже об этом. Это как мастера по телегам из девятнадцатого века в двадцатый перенести – кому он нужен был бы? Понимаю, Игнат Рафаэлевич. Вы это всё не к тому, чтобы какое-то предложение мне сделать?
– Нет, – ответил Ходырев коротко, но всё так же дружелюбно. – Конечно, мог бы предложить вам должность механика, мой гараж автомобилей столетней давности вы видели…
– … но сами понимаете, что я вряд ли соглашусь, потому что острой необходимости нет, а надо пристраиваться как-то самому и основательно.
– Точно! – Ходырев засмеялся. – Но имейте в виду такую возможность.
– Спасибо, Игнат Рафаэлевич.
А ведь отключилась эта давящая тревога. Мысль о том, что нужно убить человека или даже двух, занимала весь мозг и все чувства в последние дни. Простите, крайние. Особенно после тех тренировок, где «нарисованный», но почти настоящий Ходырев корчился от боли после первого попадания и, стоя на коленях, зажимая окровавленной рукой простреленный бок, молящими глазами просил не добивать. Поэтому и интервью скомканные получались, хотя Коля старался держаться, понимал, что надо. И вот вдруг раз – и ничего. Переступил порог Покровского, и как рукой всё сняло. Просто как будто такая работа.
Ещё немного прошли молча.
– Знаете, Николай Алексеевич… – задумчиво проговорил Ходырев. – Вот думаю. В чём люди меняются, а в чём нет.
– Знаете, Игнат Рафаэлевич, я на Уране много чего прочитал, там времени вагон был…
– Вагон? – Ходырев рассмеялся, ему понравилось выражение.
– Вагон, – повторил Коля. – Так вот, люди не меняются. Вообще. Почитать Достоевского, Булгакова…
– Общество меняется, а с ним и люди. Средневековье, Ренессанс… Почитайте-ка, что тогда писали. Осмелюсь предположить, что литература – это отклик на запрос общества.
– Да ну, общество туда-сюда…
– … в зависимости от царящей в обществе идеологии.
Коля помолчал.
– Считаете, у общества всегда есть идеология?
Ходырев пожал плечами.
– Ваше время. Советский Союз с коммунистической идеологией, и ох как сильна она была. Соединённые Штаты со своей исключительностью. Европа со своей толерантностью. Китайцы, которые всё время что-то строят на свой манер.
– Ну так после развала СССР…
– … не было идеологии? Не было, потому и пошло, как пошло. А запрос на идеологию, на национальную идею всегда есть.
– Ой, вы сейчас про «Чистоту и Честь» скажете! Все так и носятся с этим Стенькой. Я тут без году неделя, а и то из каждого утюга: «Стенька-Стенька»!
– Из каждого утюга! – Ходырев рассмеялся, вспомнил анекдот столетней давности, который когда-то читал. – Была бы нормальная государственная идеология, не были бы никакого Стеньки. А с вялотекущим развратом последнего времени Стенька не мог не появиться. Люди устали от того, что предоставлены сами себе. Соскучились по нравственности.
– Только вот через насилие…
– Ну так они и по жёсткой руке соскучились. Как дети. У вас ведь есть дети… то есть, были?.. Простите. Так вот, ребёнка если самому себе предоставить, он и в лужу полезет и простудится, и съест что-нибудь не то. А овцам нужен пастух. У общества сложнее, и мне бы не хотелось делить людей на ведущих и ведомых, коих большинство. Но суть та же. Можете подобрать более деликатные слова. Христианская религия – то, что нужно современному обществу. Если сами не веруете, то отнеситесь к этому прагматически. Высокая мораль, что бы вы об этом ни думали, в природе человека. Пусть когда-то, тысячи лет назад, её не было, но она с развитием общества сформировалась. Если угодно, эволюционировало не только тело, но и сознание. Похабство, мещанство, до определённых пределов вседозволенность – человек на это с радостью набрасывается, когда это долго было под запретом, но потом быстро остывает, и возникает потребность в высокоморальном. Вспомните викторианскую эпоху в Англии, и что ей предшествовало.
– Не поспоришь. – Коля вздохнул. – Правы вы, Игнат Рафаэлевич. Только вот Стенька всё-таки перегибает. Не специалист я в христианстве, но что-то про непротивление злу насилием слышал.
– Это вы от графа Толстого слышали. А понятие «священная война» вам не встречалось? Почитайте-ка Библию. И любимый Стенькин пример Содома и Гоморры – Бог же тогда уничтожил целые города. Сам, даже без помощников. А потоп, в результате которого, кроме Ноя с семейством, никто из людей не выжил? Думаете, только грешников Господь к себе прибрал? – Ходырев посмотрел Коле в глаза и поймал его удивлённый взгляд. – Да не смотрите вы на меня так, Николай Алексеевич. Я сейчас не о своих взглядах, а, так сказать, в порядке полемики. Я сам часто со Стенькой спорю…
– Вы знакомы?! – Коля постарался удивиться как мог искренне.
– Знакомы, конечно. Стенька бывает здесь, в Покровском. Мы много дискутируем. Верите или нет, мне судьба России не безразлична. Ведь мог бы куда-то уехать со своими деньгами, где покомфортнее, а я живу здесь. До власти бы достучаться, но так ведь не слушают. Плати, говорят, налоги да занимайся своим делом.
– И что бы вы предложили?
– Не знаю, – Ходырев растерянно развёл руками. – Недостаточно у меня знаний и мудрости, чтобы точно сказать, что и как надо. Не в общем, а конкретно что делать. Но хотя бы умные вопросы задавать умею, а это, согласитесь, немало. Но слушать не хотят. Говорят, заявляй о своей позиции через демократические выборы.
– Ой, а вы и в демократию не верите?
– В демократию? – Ходырев усмехнулся. – Угнетение меньшинства большинством тех самых ведомых?
– Передёргиваете.
– Согласен. А помните, как Черчилль сказал? «Демократия —наихудшая форма правления, за исключением всех остальных, которые пробовались время от времени». А о том, что русский народ скучает по сильной руке, не хотите высказаться? Вспомните-ка популярность сильных русских лидеров! Вот то-то и оно. Кстати, Стенька завтра в Покровском будет. Если ещё задержитесь, погостите у меня, то познакомлю вас, сможем втроём подискутировать. Будете интересно.
– Ой, – Коля воодушевился. – Правда? Вы серьёзно?
– Ну, – Ходырев усмехнулся, – пока вы на пике своей популярности – пользуйтесь. Завтра в два часа дня в моём кабинете, если это вам удобно. До этого часа вряд ли смогу уделить вам время, однако все радости моего скромного имения в вашем распоряжении. Наслаждайтесь.
Коля вошёл в отведённую ему комнату, скинул плащ и сапоги и прямо в одежде повалился на диван. Комната называлась «Колониальная». Песочного цвета обои, камин, комод, а на нём пробковый шлем и подзорная труба, уголок с газовой плиткой и медным чайником и баночки с чаем, рядом две чайные пары тончайшего фарфора. В общем, всё в таком духе.
Коля покосился на валявшуюся в кресле сумку. Пистолет в разобранном виде на территорию поместья охрана ему пронести разрешила. Патроны, спрятанные в металлические ручки сумки, не нашли. От Ходырева пообещали хранить в секрете, чтобы получился сюрприз.
Завтра здесь будет Стенька, в два часа дня они встретятся втроём. Зная пунктуальность Ходырева, к нему в кабинет он должен войти в четырнадцать ноль-ноль. А до этого полно времени, чтобы изучить дом, сопоставить с планами, которые он проштудировал досконально. Проверить путь отхода, прогуляться до точки эвакуации. Начать смотреть на окна, на любом из которых в любое время может высветиться инструкция, корректирующая план.
И никаких сигналов наружу. «Волки» сами узнают, когда будет покушение и когда эвакуировать. Ох, страшно-то!
И опять накатило. Убить двоих людей. Хладнокровно расстрелять почти в упор. Насмерть, навсегда. И потом самому остаться в живых. Потому что он нужен дочке и правнуку. Всё это сначала медленно стало прокручиваться в голове, а потом заняло всё сознание. И затягивало всё сильнее и сильнее. Коля уткнулся в подушку и беззвучно зарыдал.
* * *
Василиса умерла этим вечером в больнице. Утром она почувствовала себя плохо, «скорая» доставила её в клинику, а вечером ее не стало.
Алёша всё время был с ней, и лишь когда она почувствовала, что конец уже совсем скоро, она попросила врачей увести мальчика. Точнее, попросила, чтобы Алёша ушёл вместе с бабушкиной молодой подругой Алисой Иваненко (позывной «Винтер»), которая неожиданно оказалась поблизости.
Днём в больницу примчалась Настя, Машина дочь. Двоюродные внук и внучка Инга и Влад обещали заехать вечером, но уже не успели. А с Настей Василиса успела попрощаться. И, конечно, с Алёшей.
– Лёшенька, – бабушка взяла внука за руку. – Я тебе сейчас кое-что скажу, а ты запомни. Просто запомни, даже если сразу не поймёшь. Поймёшь потом, когда время придёт.
Там, в шкатулке моей… ты сбереги эту шкатулку. Там самое ценное. И от меня, и от папы с мамой. И от моих папы с мамой. Немного всего, но самое важное. Или напоминание о самом важном. О близких людях. И, главное, о том, каким человек должен быть. Запомни слова, сказанные очень давно: «Хочу прожить жизнь так, чтобы мне не было стыдно за своих детей, а им не было стыдно за меня». И когда-нибудь тебе захочется… наступит время… может быть… и тебе будет всё равно, какой ты и что о тебе думают. Или померещится, что этот мир не для тебя. Преодолей это. И помни, что мы все всегда с тобой. Мы всегда будем в твоём сердце. Даже если начнет казаться, что не так, заставь себя поверить. Вспомни то, что чувствуешь сейчас. Ты уже взрослый и можешь верить своим чувствам.
А ещё… ты же знаешь историю моего папы. Только не всю историю. Там, в шкатулке, есть письмо, прочитай его. И выучи. Только осторожно, оно старое, ему почти сто лет.
И позволь моему папе стать твоим. Пожалуйста, позволь ему стать твоим папой. Это нужно вам обоим. Даже если сейчас ты этого не понимаешь.
И ещё держись родни. Твои дядя и тётя, двоюродные браться и сёстры…
Василисе стало тяжело говорить, и она замолчала. А Алёша плакал, сидя на пуфике у больничной кровати и уткнувшись бабушке в бок.
А потом его увели из палаты, и больше он бабушку не видел до дня похорон. Шкатулку он сохранил на всю жизнь. А к письму, о котором говорила бабушка, вскоре добавилось ещё одно, написанное тогда же, только адресованное папе.
* * *
Стенька вошёл в кабинет, и Игнат Рафаэлевич поднялся из-за рабочего стола ему навстречу.
– Здравствуйте, Степан Иваныч, рад вас видеть! – хозяин кабинета поприветствовал гостя с радушной улыбкой и протянул раскрытую ладонь для рукопожатия.
– Доброго дня, мил человек! – Стенька хитро прищурился и пожал протянутую руку.
– Всё из роли не выйдешь? – Ходырев похлопал священника по плечу и рассмеялся.
В это же время в комнате руководителя службы безопасности, на большой видеоконсоли прямо в центре кабинета, было выведено изображение. Несколько камер, установленных в разных местах, создавали полноценное объёмное изображение. Уменьшенное в достаточном масштабе, так, что люди были размером с мизинец. На трёхмерном экране высвечивались холл с уходящей вниз винтовой лестницей и дверями, ведущими в различные комнаты, приёмная Ходырева и, собственно, его огромный рабочий кабинет. Непрозрачными по понятным причинам оставались лишь стены туалетов, да и там, если что, камеры включить можно. Камеры в приёмной Ходырева пока не работали, но скоро и их придётся задействовать.
Пекарский задумчиво расхаживал вокруг голограммы. Кроме него, в комнате находились два личных помощника, тоже на сто процентов доверенные лица, от которых не было секретов. Иначе нельзя, они должны не только видеть, но и слышать всё происходящее. Один из помощников сейчас исполнял роль оператора обзора.
– Покажи все этажи, – напряжённо проговорил Пекарский, и оператор еще уменьшил масштаб, выведя на экран объёмную, с полупрозрачными стенами, модель всего дома, так, что можно было видеть всех, кто сейчас в доме находился. – Когда «стрелок» поднимается на третий этаж, укрупни до этажа. Когда войдёт в кабинет – до кабинета. После первого выстрела – в обратном порядке. Нужно контролировать перемещение.
Все трое всматривались в модель.
Вот «стрелок», нервно прохаживающийся взад-вперёд по своей комнате. Вот бойцы, тут и там, расставленные по маршруту предполагаемой эвакуации «стрелка». И другие бойцы по всему периметру, мало ли куда ему в башку шмякнет бежать… Ну, и «Дефендер» на парковке. Всё на месте.
В это же самое время в центре управления операциями «Дельты» Сканер, Закат и Кельт смотрели на свою видеоконсоль, но изображения на ней не было.
– Закат, – Кельт похлопал по плечу сослуживца, замершего у видеоконсоли. Специалист по тактике был в напряжении, у него на лбу проступило несколько капелек пота. – Когда Коля вернётся, попроси, чтобы курить тебя научил. Говорит, помогает. А вообще нервничать на работе вредно. Сканер не любит.
– Не люблю… – машинально проговорил Сканер.
Он, как и двое его сослуживцев, смотрел в пустоту.
А Коля в это время перемещался по Колониальной комнате взад-вперёд всё быстрее, а потом махнул рукой сам себе и раскрыл сумку. Вставить колодку ударно-спускового механизма, затем ствол, направляющую втулку в кожух, вставить возвратную пружину, затвор со стволом на рамку, вставить затворную задержку, надвинуть пружину затворной задержки, вставить магазин. Передёрнуть затвор. Пистолет в сумку. Вперед. Он вышел в холл, огляделся и, стараясь не выдавать напряжения, пошёл к лестнице.
И в кабинете Пекарского закипела работа.
– Есть сигнал, – спокойно сообщил оператор. – Перехвачена система управления дронами. Дроны отключены. Объект движется по лестнице со второго на третий этаж.
Пекарский и двое помощников напряжённо, почти не моргая, смотрели на консоль, стараясь уловить малейшее движение киллера. А тот медленно, как будто на нём висела тяжёлая гиря, переставлял ноги по лестничным ступеням и всё время озирался. «На воре и шапка горит», – машинально подумал Пекарский.
Оператор продолжал комментировать каждый шаг объекта, сообщая бойцам службы безопасности, которые замерли на боевых постах:
– Завершил подъём на третий этаж. Встал, осматривается по сторонам.
Изображение на объёмном экране увеличилось, высветив лишь холл, приёмную и кабинет, немного зацепив соседние комнаты.
– Ожидание – десять минут до выстрела, – спокойно сообщил оператор.
– Пусть понервничает, – добавил ранее молчавший второй помощник руководителя Службы безопасности. – Седьмой и восьмой, – обратился он к охранникам у двери кабинета, – не пускайте его ровно до четырнадцати-ноль-ноль.
Оба едва заметно кивнули.
Но Коля и не торопился в кабинет. Он улыбнулся охранникам и растерянно побрёл по коридору. Потом вернулся к кабинету.
– Ребята, – обратился он к восьмому. – Можно, я у вас тут сумку пока положу?
– Можно, – тут же подсказал Пекарский охраннику в наушник, и тот, едва кивнув в ответ на команду, с готовностью принял из Колиных рук сумку и положил на пол у стены недалеко от себя.
– В туалет схожу, – сообщил Коля откровенно дрожащим голосом.
Коля скрылся в туалете, и взгляды Пекарского и помощников, за неимением другого интересного объекта наблюдения, устремились на кабинет Игната Рафаэлевича.
А тот всё беседовал со священником, посматривая на часы. До появления Коли оставалось минут пять-семь.
Ходырев продолжал вышагивать по кабинету, однако не отходил далеко от спасительной «позиции-1». Стенька же, как встал на «позицию-2», так и с места не двигался.
– Вот так, ёксель-моксель, – проговорил хозяин кабинета. – Повторюсь, ситуация сильно усложнилась, но…
– Ну да, – Стенька кивнул, соглашаясь, – два платежа из десяти нам не поступили. А на одной идеологии далеко, сами знаете, что. Нет, быдла эти продолжают за веру и честь и прочую лабуду, но вот поводырям их я платить должен. А иначе быдла как из-под контроля выйдут, так и нам с вами мало не покажется. Опять же оружие, обмундирование…
– Мы уже придумали, как перевести вам деньги, – спокойно сообщил Ходырев. Он продолжал нервно посматривать на хронометр. До назначенного Коле времени оставалось пять минут. А всё-таки страшно… Немного. – Не знаю, сколько просуществует этот канал, но его должно хватить до наших мероприятий в Новосибирске и Хабаровске. А потом новый придумаем. Да там и…
– Да-а, – довольно протянул Стенька, – там, думаю, ситуация поменяется. Ежели получится…
– Что это за «ежели»? – Ходырев удивлённо вскинул брови.
– Ну, – Стенька пожал плечами. – По-разному может пойти. Но тысячи по две жертв точно будет. Может, и поболе. А там, глядишь, и у других волосёнки затрясутся.
Пекарский, глядя на изображение, вздохнул. А ведь так хорошо всё начиналось. Как вспомнить, что ещё год назад…
– Капсула «скорой помощи», – сообщил оператор. – Приближается к Покровскому… Расчётное время прибытия одна минута. Детекторы идентифицировали стандартную модель КНП-12. Биологические организмы на борту отсутствуют. Вес стандартный… Богдан Петрович, – оператор обернулся к начальнику, – вроде обычная «скорая помощь». Может, правда плохо кому… или сбивать?
– Сбить капсулу «скорой помощи» – это уж чересчур, – задумчиво, как будто беседуя сам с собой, проговорил Пекарский. – Пятерых бойцов к точке приземления.
В этот момент микрофоны уловили звук смыва в туалете, а потом шелест бегущей струи умывальника.
А консоль «Дельты» ожила, и на ней уже несколько минут транслировалось изображение.
– Не верю своим глазам, – спокойно сообщил Сканер со своей обычной монотонной интонацией. Поэтому было понятно, что говорит он неправду и глазам своим вполне верит. – Закат, тебе нравится в «Дельте»? Или обратно в ГРУ хочешь?
– Что? – Закат удивлённо захлопал глазами.
– А то, Закат. В ЭФИР! НЕМЕДЛЕННО!
На часах было 13:57, когда запыхавшийся Фролов подбежал к кабинету Ходырева, но седьмой и восьмой едва заметными движениями преградили ему путь.
– Пустите! – закричал Фролов. – Мне срочно! Шеф на вызов не отвечает! – Он попытался прорваться в кабинет, но охранники деликатно его отстранили.
– Что такое? – прозвучал из динамиков голос Пекарского. – Фролов, что случилось?
– Новости! – выпалил Фролов, и у него перехватило дыхание.
– Новости на вторую консоль! – Скомандовал начальник Службы безопасности, и оператор вывел сразу десять новостных каналов. На двух – все трое присутствующих не поверили своим глазам – транслировалась запись из рабочего кабинета Ходырева.
Пекарский посмотрел на одежду хозяина поместья на изображении, на пейзаж за окном кабинета. И моментально сообразил, что это… это сейчас. Это прямая трансляция!
– Вот так, ёксель-моксель, – Ходырев на изображении в выпуске новостей продолжал вышагивать по кабинету, однако не отходил далеко от спасительной «позиции-1».
Стенька же, как встал на «позицию-2», так и с места не двигался.
– Вот так, – проговорил хозяин кабинета. – Повторюсь, ситуация сильно усложнилась, но…
– Похоже, с наших камер… – ошарашенно проговорил оператор.
– Отключить все камеры, – быстро скомандовал Пекарский.
– Камеры отключены, – отрапортовал оператор, и изображение на первой консоли погасло.
– Взять…
– РЭБ-атака! – воскликнул оператор.
Переговоры на внутренней частоте Службы безопасности стихли, и на секунду наступила тишина. А потом в наушниках охранников послышался голос Коли:
– А сейчас, дорогие друзья, для вас прозвучит моя любимая песня.
И по ушам ударили резкие гитарные рифы и скрипучий голос: «Группа крови на рукаве…».
– Взять «стрелка»! – прокричал Пекарский, но, ещё до рапорта оператора сообразил, что бойцы его не слышат.
Он прыжком рванул к выходу, хватая на ходу «орушку». За несколько секунд он преодолел четыре лестничных пролёта, десять метров по коридору, ударом ноги распахнул дверь туалета и тут же сместился вправо, машинально уходя с предполагаемой линии огня. В туалете было пусто. Только окно разбито. Пекарский подбежал к окну и увидел далеко в небе быстро уменьшающийся силуэт капсулы «скорой помощи».
* * *
– Вот так, ёксель-моксель, – Ходырев на изображении в выпуске новостей продолжал вышагивать по кабинету, однако не отходил далеко от спасительной «позиции-1».
Стенька же, как встал на «позицию-2», так и с места не двинулся.
– Вот так, – проговорил хозяин кабинета. – Повторюсь, ситуация сильно усложнилась, но…
Внизу строка субтитров сообщала: «Трансляция из кабинета Игната Рафаэлевича Ходырева. Задержка две минуты».
Дмитрий Смирнов сидел в углу, обхватив руками голову.
– Вот вы дел навертели, – говорил он тихо, обречённо. – Вы хоть представляете, какие иски о вмешательстве в личную жизнь каналам предъявят?
– Дмитрий, мы все читали твой юридический анализ, – привычно монотонно за всех ответил Сканер. – Риск, имея в виду его предполагаемую цену и вероятность возникновения, мы признали приемлемым.
– Ох… – Адвокат в очередной раз тяжело вздохнул. – Да сам понимаю. Ясно, что так гораздо больший эффект, чем в сеть выпускать.
Третий, присутствовавший при разговоре, Тихон Цветков, руководитель Администрации Президента, хлопнул в ладоши, как бы завершая дискуссию.
– Что сделано, то сделано. И сделано безупречно. С последствиями будем разбираться по мере поступления оных. Думаю, мы создали маленькую проблему, решив большую.
– Бриз на подходе, – сообщил Сканер, и все трое встали, готовясь поприветствовать героя дня.
Коля шёл по коридору, расправив плечи и высоко подняв голову. Рядом с ним, широко улыбаясь, вышагивал Кельт.
– Коля, – как мог заговорщицки (а мог, с его-то голосом, не очень) проговорил офицер, – ты чего какой молчаливый? Ну-ка подпевай! We are the champions, my friend…
Коля не выдержал и рассмеялся.
– И где только понахватался!
– Готовился, – серьёзно сообщил Кельт.
Они подошли к двери кабинета Сканера, створки разъехались в стороны, приглашая гостей войти.