Евгений Николаевич Курской
Логово бессмертных
Предчувствие меня не обмануло. Отец был причастен, хотя до конца и не ясно, как именно.
– Ты потерял интерес. А она?
– Что, она? – с каким-то диким блеском в глазах переспросил отец.
– Может все куда проще? Не кто-то параллельно занимался похожим экспериментом, а продолжил ваш старый?
Какое-то время мы сверлили друг друга взглядами, пытаясь угадать мысли, а потом отец скороговоркой выпалил:
– Ты зачем приехал? Только не юли! Она подослала? Решила через тебя работать?
– Она? В смысле?! Моя бывшая? – Я искренне засмеялся, чем несколько смутил отца. – Ну уж нет! Не приписывай мне своих тараканов. Это у вас давние теплые отношения и совместные патенты с многолетней работой. Приехать к тебе было моей идеей.
– Нет уже никаких теплых отношений, – буркнул он, отвернувшись.
– Никто не знает о нашей встрече, – продолжил я. – Разве что среди тех солдатиков был соглядатай или ты сам сообщил кому-нибудь.
Отец захлопнул крышку саркофага, а потом яростно сорвал забрало и респиратор, швырнул их на пол. Признаюсь, мне стало значительно легче, вся эта амуниция изрядно действовала мне на нервы, к тому же не позволяла как следует разглядывать мимику и улавливать оттенки в голосе.
Стянув перчатки, он достал носовой платок и долго, с раздражающей тщательностью принялся вытирать руки. Его мысли метались в беспорядке, отражаясь на лице пугающими оттенками.
– Нет, не сообщил, – сказал он наконец. – И о солдатиках плохо не думай. Трусы и предатели давно разбежались, остались верные.
Отец изящным аристократическим жестом холеной руки извлек из внутреннего кармана пиджака тонкую пачку сигарет, отточенным движением вытряс одну, однако закуривать не стал, принявшись ее с хрустом мять.
– Извини, сын. Тут такое творится, что невольно всех будешь подозревать. Когда ты позвонил, я первым делом плохое подумал. Решил, что ты заодно со своей бывшей. Она уже давно ко мне клинья подбивает, предлагает возобновить работу. Уже все методы перепробовала. И вот накануне звонит и заводит про тебя разговор, намекает на какой-то гостинец, сюрприз, который мне что-то должен будет продемонстрировать. А потом уже ты звонишь и сам заявляешься. Тут невольно призадумаешься и начнешь подозревать.
Когда человек слышит подтверждение своим догадкам, он обычно испытывает чувство глубокой удовлетворенности. Уж так устроены мы на уроне сидящей где-то там глубоко внутри каждого из нас дикой эгоистичной обезьяны и это ее устами мы восклицаем что-то вроде: «Ну я же говорил!». Я не исключение, но в тот момент, услышав от него чуть ли не слово в слово собственные предположения, мне стало гадко на душе. Как ни крути, а приходилось признать, что Ленка таки играла мною, как кукольник марионеткой. Даже я сам пару дней назад еще не знал, что приеду к отцу и, спроси меня кто, наверняка отрицал бы саму возможность подобного визита, а моя бывшая уже была уверена в этом. Конечно, при желании себя можно было оправдать и объяснить случившееся тем, что раз она создала эту шахматную доску и расставила на ней фигуры, то кому, как не ей с легкостью предугадывать ходы пешек, однако это не отменяло самого факта. Пришлось признать себя облапошенным. Но был в этом и плюс. Разгадать секрет вращения шестеренок механизма – это практически получить доступ к нему. Если моя бывшая так любит играть в шахматы, то придется ее удивить и начать играть не по правилам, а еще лучше – шахматы превратить в шашки. Но это чуть позже, пока же мне предстояло разобраться с ролью отца в этой мерзкой истории.
– Сейчас-то я вижу, что тобой движет ненависть и чуть ли не желание убивать, – он вскользь глянул на меня и тут же отвел глаза. – Извини, но от тебя разит кровью.
– Я знаю.
Отец с явным трудом унял дрожь и поспешил продолжить, обходя пугающую его тему:
– А тогда мне ситуация виделась иначе. Думал, что ты явился своеобразным гонцом от имени этой мерзавки.
– Мерзавки? Совсем недавно ты о ней говорил другое.
– Я же не знал, с какой целью ты приехал, – выкрутился отец. – Вот и пришлось прощупывать почву.
– Так есть у вас отношения или нет?
– Никаких отношений, причем давно. Иногда действительно созваниваемся по праздникам, обмениваемся дежурными поздравлениями, но не более.
– Это называется приятельством. Нет отношений, это когда ты о человеке забыл настолько, что с трудом вспоминаешь его фамилию. Вот как у нас с тобой.
– Не говори ерунды! Я слежу за тобой, как и ты за мной. Я знаю, мне общие знакомые и родные рассказывали, что ты всегда спрашиваешь обо мне. Мой телефон же как-то оказался у тебя, хотя мы не обменивались номерами. И твой телефон у меня тоже есть, кстати.
– Ну, отец, раздобыть номер телефона сейчас не труднее, чем чайник вскипятить, – попытался отшутиться я, однако вынужден был признать, что попытка уколоть отца не удалась, более того, я в ответ получил укол куда болезненнее.
– Мы же интеллигентные люди, в конце концов. Хоть она меня в свое время и предавала, но не буду же я опускаться до скотства. Тем более, Лена не последний человек в нашей области и знакомство с нею очень полезно. Увы, но в нашей трудной жизни приходится крутиться.
– Спасибо за откровенность, – сказал я. На сей раз в моем голосе не было даже намека на издевку. Зная отца, я прекрасно понимал, чего ему стоила эта честность.
– Правда, теперь отношения вряд ли будут прежними. Особенно после этого, – он кивнул на папку с документами. – Я многое могу простить, но только не воровство. Если бы она просто меня уведомила, намекнула…
– Что ты имел в виду, когда говорил «тут такое творится»? – снова перебил я, боясь еще на полчаса утонуть в словоохотливости отца.
– Чертовщина. Буквально. На кафедре стало невозможно работать. Исчезают видные ученые, особенно молодежь. Да что там! Не осталось ни одного толкового лаборанта. Куда не зайдешь, везде под ногами путаются скользкие типы, что-то типа вербовщиков. Переманивают лучших специалистов. Под чистую выбрали всех, не осталось даже аспирантов. Ситуация аховая, ветераны говорят, такого дефицита кадров не было даже после Великой Отечественной.
– И тебя вербуют?
– Пытались. Да и пытаются. В какой кабинет не зайдешь – везде они. Даже в уборную уже нельзя сходить, чтобы не столкнуться с сальной мордой в дорогом костюме.
– И что предлагают?
– В том-то и дело, что не говорят. Лишь обещают сплошное и безальтернативное благополучие. Собственная новейшая лаборатория, оборудование из любого каталога, баснословные гонорары. Мечта, а не работа. Вот только эти типы мертвечиной смердят. Полгода за мной бегали с каким-то контрактом, пока я не осатанел и не стал посылать их открытым текстом.
– А как же охрана? У вас же, вроде бы, режимный объект, оборонка.
– Поначалу я тоже так думал, ректору жаловался и даже на ученом совете вопрос поднимал. Оказалось, что они представляют какую-то солидную фирму, которая уже давно спонсирует академию. Настолько давно и настолько хорошо спонсирует, что они везде ногами двери открывают. Но меня им охмурить не удалось! – с обреченностью воскликнул отец. – И когда я уже успокоился и решил, что выработал иммунитет к этой напасти, позвонила Лена. Вот тогда и стало понятно, откуда дует этот ветер перемен. А потом появился ты.
Отец развел руками, намекая на конец истории.
– Твоя очередь, сын. Откровенность в обмен на откровенность. Рассказывай.
– У меня все проще и короче. Взялся за расследование и по уши вляпался в самое вонючее дерьмо, какое только мне доводилось встречать. В Ростове нашли тело одного важного человека, который потом внезапно оказался живехонек. Труп обнаружился в филиале крупной медицинской организации. Они уже по всей стране расползлись, сейчас, наверное, в каждом городе уже есть подразделение. Скорее всего их представители и вербуют твоих лаборантов.
– Те самые?
– Те самые.
– Да нет, глупость какая-то! – запротестовал отец. – Они ведь ученые, занимаются наукой, серьезным делом. На кой черт им сдалось сидеть в этих офисах? Когда все это только началось, я в попытке расставить точки над «i» даже побывал в одном. На Аптекарской набережной. Такой концентрации отборных идиотов, как там, я еще нигде не видел, даже районная администрация или какой-нибудь ЖЭК проигрывают. Я так и не смог им объяснить, чего хочу. Кстати, ни одного своего бывшего сотрудника я там не встретил.
– Твоя наивность с легкостью даст фору твоим талантам, – сокрушенно сказал я. – Это же обычная контора для первичной работы с клиентами, они просто принимают и обрабатывают заказы. Там сидят хорошенькие дурочки и дурачки под охраной мордоворотов. У всех вместе взятых мозгов наберется едва ли на половину от имеющихся у вахтера на твоей кафедре. Ученые вкалывают в других местах. Я знаю о минимум двух таких. Это крупные производства. С цехами, складами, лабораториями. И производят они вот это.
Я слегка хлопнул ладонью по саркофагу.
– В промышленных масштабах производят.
– Не понял, – пролепетал он. – Так это не единственный экземпляр?
– Увы, отец. Я его выкрал с подобной фабрики. Я проник туда и побывал всего лишь на одном уровне в одном, так сказать, цеху. Только там лежат сотни таких тел. Но, скорее всего, я видел лишь малую часть.
– Бог ты мой!
– Вот там и работают твои лаборанты и аспиранты. И тебе предлагали там работать. И ты правильно сделал, что отказался. Согласиться участвовать в этой мерзости легко – всего лишь подпись под контрактом, а выбраться из этой кровавой ямы уже невозможно, разве что в таком вот контейнере.
– И ты хочешь это остановить?
– У меня выбора нет. Уже нет.
– Так, так, так… И что же Лена? Какая ее роль?
– Одна из ведущих. Вряд ли она на самом верху, но очень близко.
– Погоди! – отец всплеснул руками, бледнея. – Ты рассказал ужасные вещи. И эта несчастная женщина тому подтверждение. Но… Я не понимаю! Зачем им это? Что они делают с этими несчастными?
– Вот ты мне и расскажешь, – уверенно сказал я, глядя ему в глаза.
– Но я не понимаю, – пролепетал он и осекся. – Даже не знаю, сын. Если это то, о чем я думаю… Нет, невозможно! Я же сам и доказал, что это невозможно!
– Что именно невозможно?
– Тот наш эксперимент с крысами…
– Который продолжила моя бывшая и в результате получила вот это, – уже без всяких вопросов, утвердительно сказал я, постукивая по крышке саркофага. – Рассказывай! Что это был за эксперимент? Во что и, самое главное, зачем превратили эту девушку?
– Чтобы сделать из нее сосуд, вместилище. Она сейчас представляет собой особь биологического вида хомо сапиенс сапиенс, но с полностью разрушенной наследственностью и, следовательно, биологической идентичностью. Если взять фрагмент ткани, то в нем, скорее всего, не обнаружится ни одной целой хромосомы. Все цепочки разорваны. Но если определенным образом к этому искалеченному организму подсоединить другой организм, с неизмененной наследственной информацией, то они объединятся в некий симбиоз. Но это только теоретически.
– И для чего нужен такой симбиоз? – спросил я, догадываясь об ответе.
– Чтобы один организм начал довлеть над другим. Чтобы один стал донором, а другой – акцептором. Давно замечено, что долго живущие рядом люди даже внешне становятся похожи, у них появляется совместный иммунитет, при разлуке они начинают болеть. Чаще всего это супруги, много лет прожившие одним браком, но известны и редкие случаи с коллегами по работе и даже друзьями. Но это движение в одну сторону, то есть в паре меняется кто-то один себе в ущерб и подстраивается под другого. Еще в институте, будучи зеленым студентом, я в английском журнале прочитал статью о подобном и загорелся идеей создать такую связь искусственно. Возможности открывались широчайшие. Обретение чужого опыта, избавление от болезней.
– Избавление? – уточнил я. – Как это?
– Это когда с тяжелым заболеванием борется не один организм, а уже два или даже три.
– То есть, грубо говоря, вот такое тело в таком саркофаге просто перетягивает на себя болячки подключенного к нему человека?
– Это очень примитивно, но… – отец замялся, а потом удрученно кивнул. – Да. Это так.
– Но тела нужно соединить?
– Конечно. Во все эти ментальные связи и прочую изотерическую чушь я не верю.
– Ты же сам говорил о статье в журнале.
– Это всего лишь некий намек, – отмахнулся отец, – соблазнительная теория, предположение. Фактов нет. Научных исследований нет. Больше того, есть серьезное противоречие в виде миллионов супружеских пар, которые не обладают такой связью. Но даже если предположить, что подобная связь между мужем и женой существует, то на ее установление и закрепление уходят годы, десятилетия. У нас нет этого времени, требуется ускорить процесс. Вот тогда мне и пришла в голову идея эксперимента с крысами. Я предложил Лене, она поддержала. Так и началась долгая многолетняя работа.
– Что за эксперимент?
– Мы соединяли подопытных животных.
– Соединяли?
– Буквально. Объединением кровеносных систем. Бралась здоровая крыса и вводилась в искусственную кому, затем ее кровеносная система соединялась с кровеносной системой другой крысы, страдающей хроническим заболеванием. Это ни к чему не привело, обе крысы гибли от реактивного сепсиса, буквально в течение нескольких часов. Организм здоровой крысы даже в анабиозе агрессивно отторгал инородную кровь. Вот тогда я и рискнул перед соединением кровеносных систем колоть крысам препарат, разрушающий хромосомы. И сразу же были получены прекрасные результаты! Мы опубликовали их в паре научных журналов, удалось даже определенный резонанс вызвать.
– А потом?
– Я же говорил, что потерял интерес к этому направлению. Да и эксперимент себя исчерпал. А чуть позже наши научные пути разошлись.
– И ты не интересовался успехами Лены?
– Интересовался, конечно же. Никаких успехов не было, – сказал отец, но перехватив мой взгляд на саркофаг, тут же поправился: – Легальных успехов. Я знал, что она работает с одним известным ученым, но так как не было никаких публикаций, докладов и заявок на гранты, я это уравнял с фиаско. Теперь-то я понимаю, что ошибался, но тогда…
– А как ты понял, что эксперимент себя исчерпал?
– Это же было очевидно из отчетов. Больше того, даже до его начала мне было понятно, что практического применения эксперимент не имел. Несмотря на явные, но абсолютно узко-научные успехи, он очень скоро зашел в тупик. Я получил промежуточные результаты и свернул эксперимент.
– То есть, ты судил по отчетам, которые тебе слала Лена?
– Да.
– Ты не допускаешь мысли, что она водила тебя за нос?
– Но зачем?
Я едва сдержал себя, чтобы не вспылить. Настолько быть слепым и не видеть очевидного – это нужно было постараться, что и делал мой отец. Хотя не исключен вариант с валянием дурака в неумелой попытке сохранить лицо.
– Затем, что она явно нащупала в этом эксперименте нечто отнюдь не бесперспективное, что захотела присвоить себе. А тебе она просто морочила голову.
Отец замолчал, бессмысленным осоловевшим взглядом уставившись в покатый бок саркофага. То ли он о чем-то напряженно думал, то ли пытался смириться с явным поражением.
– Нет, нечего там было нащупывать, – решительно сказал он. – Иначе как объяснить попытки твоей бывшей снова заманить меня? Она явно хочет, но без меня не может продолжить тот эксперимент.
От его самонадеянной наивности мне захотелось чуть ли не рыдать навзрыд. Бедолага не понимал очевидного. Лене было плевать на меня, на него, на всех в этом мире. Она любила только себя и себе пыталась доказать собственную значимость или состоятельность и важность. Я уже не раз встречал подобное, в менее агрессивной форме, конечно, но очень похоже. Богатые люди, получившие в этой жизни все, из-за предельной пресыщенности вдруг задумываются над получением чего-то, что нельзя купить ни за какие деньги. Иногда это искренние порывы, подстегнутые совестью, но чаще всего это обычная блажь. Вот так и Лена, обретя невероятные деньги и власть, наверняка в один прекрасный момент почувствовала себя одинокой в окружении лишь подобострастных холуев, в тайне ненавидящих свою хозяйку. А где-то там в прошлом остались муж, наставник, друзья, родственники и прочие люди, которые были с нею рядом в радости и печали, в болезни и здравии. Чувства людей, их признание, их одобрение нельзя купить. Но хочется, демонстрируя им свой невероятный успех.
– Не знаю, зачем ей это нужно, но… – отец замялся, не в состоянии вразумительно продолжить свою мысль.
Его было даже жаль, немного. Я видел перед собой талантливого, гордого, несломленного, но бесконечно упрямого Альфонса Бертильона, навсегда отставшего от локомотива прогресса и отказывающегося это признать. Громада саркофага с изуродованным телом внутри демонстрировала триумф Лены, а отец видел в ней всю ту же беспомощную щуплую студенточку в белом лабораторном халате не по размеру.
– Ты упомянул известного ученого, с которым начала работать моя бывшая. Кто он?
– Да так, – отец отмахнулся, – проходимец один. Жулик. Известный, это я с иронией сказал.
– Лавренюк?
Отец буквально окаменел.
– Откуда ты знаешь? Ах да! Расследование это твое.
– Расскажи про него.
– Да ты и без меня наверняка знаешь. А скорее всего и больше моего.
– Я его знаю понаслышке. Пару раз в документах и разговорах мелькала эта фамилия. Все сходится на том, что это и есть главный человек в КУБе.
– Как ты сказал? Куб?
Я кивнул.
– Аббревиатура. Название одного прибора. Клиенты знают эту контору как «Lorica Occulta».
– Как-как?!
– «Lorica Occulta». Пафосная дичь для простофиль. Звучит загадочно. Но вернемся к Лавренюку. Кто это? Откуда взялся?
– Если тебе нужны его координаты или что-то подобное, то ничем не могу помочь. Мы с ним пару раз пересекались на научных конференциях и даже шапочно знакомы, но не более. Полезной для тебя конкретики у меня нет.
– Сгодится все. Любая мелочь. Рассказывай, что знаешь. Вполне вероятно, что даже ты сам не подозреваешь, насколько ценной информацией владеешь.
Мне захотелось подбодрить его внутреннего обиженного эгоиста. Позволить отцу блеснуть красноречием было немного опрометчиво и грозило нам всем просидеть в той лаборатории до вечера, но риск был вынужденным.
– Зовут его Михаил Лаврентьевич Лавренюк…
Я перебил отца, чтобы уточнить:
– Молодой?
– Молодой? – переспросил он, сбитый с толку. – Почему, молодой? Да нет, когда я его впервые увидел, ему было ощутимо за сорок. Сейчас уже наверняка шестой десяток разменял.
– Просто я знаю одного типа с похожей фамилией. Молодого. В Ростове работает, вроде как вместе с моей бывшей.
– Может быть, сын?
– Наверняка. Извини, что перебил. Продолжай.
– О Лавренюке я впервые услышал лет десять назад, увидев его фамилию в списке докладчиков секции фармакогенетики психических заболеваний на конференции в Новосибирске. И это странно. Имена всех ученых на слуху, мы если не лично знакомы, то знаем друг о друге по научным публикациям и заявкам на гранты. А этот возник ниоткуда. Обычно подобное объясняется как раз тем, что к науке такие типы не имеют отношения. Лжеученые с харизмой и подвешенным языком. Они трутся везде, где пахнет деньгами и царит невежество. Всегда в окружении каждого влиятельного политика есть такой обаятельный шарлатан, который легко пообещает что угодно – от эликсиров молодости до чудодейственных лекарств. Лавренюк производил именно такое впечатление. Он появился с солидной свитой из местных чиновников, каждый шаг этой компашки снимал персональный видеооператор. Лавренюк вальяжно улыбался, покровительственно кивал, к нему как детишек на утреннике к Деду Морозу подводили ученых и знакомили. Как только он появился, то мгновенно переключил внимание на себя. Что ни говори, а харизма у этого человека просто термоядерная. Больше всего он напоминал мецената, явившегося на пять минут за получением награды или почетного звания. Если бы при этом не значился докладчиком. Это интриговало. Все лжеученые избегают прямого контакта с настоящими учеными из естественного страха быть разоблаченными.
Отец наконец-то закурил порядком искалеченную кривую сигарету.
– Тема доклада? – он наморщил лоб. – Нет, не помню. Что-то вроде рассуждений о тупиковости нынешних эволюционных представлений, которые требуют скорейшего пересмотра. Другого бы подняли на смех, но Лавренюка почтительно слушали, боялись его свиты. Однако и положенного обсуждения не случилось, ни одного вопроса никто не задал. Покровители Лавренюка ничего не заметили, они наверняка это восприняли как успех, но сам докладчик-то все понял. Я видел его лицо и его взгляд. Он явно рассчитывал на иной прием. Но тогда все дежурно похлопали и был приглашен следующий докладчик. Глумиться над ним цели не было, просто этот доклад был воспринят как блажь. Лавренюк какое-то время сидел мрачнее тучи, а потом вдруг швырнул рукопись своего доклада и вышел из зала. Пока все приходили в себя после этого спектакля, я украдкой собрал разлетевшиеся листки доклада и припрятал.
– Зачем? – искренне удивился я. Скажи мне кто-то другой, что отец может заниматься подобным, я бы клеветника поднял на смех. Просто невозможно было представить его ползающим под столами и собирающим мятую бумагу.
– Я понимаю, насколько глупо выглядел в тот момент, но это было что-то вроде состояния аффекта после услышанного, – сказал отец. – Мне даже показалось, что я ослышался и хотел убедиться в этом. Но нет, не ослышался. Теоретическая часть доклада интереса не представляла, но вот доказательная меня шокировала. Там описывались мои опыты с крысами. Причем на совершенно ином уровне, с другими животными и с иным результатом, но это были они.
Отец говорил с жаром, голос утончился до визгливого полукрика, глаза его начали слезиться, кончики пальцев подрагивали. Все это никак не вязалось с его недавними заявлениями о тупиковости и ненужности экспериментов с крысами. Он говорил с болью в голосе, с обидой, даже спустя столько лет не в силах пережить унижения от осознания чужого успеха. Было очевидно, что он не добровольно отказался от продолжения экспериментов, а вынужденно.
– В науке не редкость, когда два или даже больше ученых независимо друг от друга работают над одной темой. Поэтому я не особо удивился. Удивительны были результаты работы. Но был в зале еще один человек, кто удивился не меньше.
– Лена? – догадался я.
– Она самая. Когда Лавренюк выскочил из зала, а я собирал его разлетевшийся доклад, она побежала за ним. После той конференции, кстати, наши пути и разошлись. А встретились мы через год или полтора, на Международном генетическом конгрессе в Москве. Она была в компании с Лавренюком.
– И снова со свитой?
– Да, какие-то люди его сопровождали, но мне это было неинтересно, – отмахнулся отец. – Лена нас и познакомила. Получилось случайно, мы столкнулись в коридоре. Судя по реакции твоей бывшей, она не рассчитывала на встречу, а потому постаралась скорее увести Лавренюка. Хотя мне показалось, что при упоминании моей фамилии его глаза загорелись интересом и он даже попытался что-то спросить, но Лена не позволила. Сославшись на график встреч, она его увела. Я тоже был не прочь задать ему парочку вопросов, хотя планировал сделать это в ходе дискуссии после доклада.
– Он снова читал доклад? Прошлый горький опыт не учел?
– О нет, что ты! На сей раз это был триумф. И читал он уже не собственное сочинение, написанное на коленке, а настоящий доклад. Чувствовалась рука Лены. Текст сопровождала шикарная презентация на большом экране. Но главное – содержание! Он снова поднял прошлую тему и прошелся по сторонникам синтетической теории эволюции. Я все ждал доказательств, как в прошлом году, и надеялся увидеть либо уже упомянутый старый эксперимент, либо его развитие. Однако Лавренюк выкатил артиллерию совсем иного калибра. После графиков, таблиц и пары формул на экране за его спиной вдруг появились фотографии шестиногих поросят.
– Каких поросят? – не понял я.
– Шестиногих. По рядам сразу поползли сдавленные смешки, кое-кто демонстративно вышел из зала. Это уже не попахивало, а откровенно выглядело фальсификацией. Но вот когда появилось видео с этими же поросятами, зал притих. Лавренюк мог бы начать с этого видео и тогда его покорно слушали бы, прикусив языки, но он словно издевался, глумился над слушателями, медленно приоткрывая завесу. После видео все, и я в том числе, жадно ловили каждое слово этого мерзавца, боясь пропустить что-то важное. Хотя ничего важного он так и не сказал, разве что снова бездоказательно заявил, что нашел механизм изменения и передачи потомкам измененной наследственной информации.
– Бездоказательно? – усмехнулся я. – А как же те поросята-многоножки?
Отец вздохнул, вынужденный согласиться.
– Поросята были его козырем, да. Но это лишь некий факт из неизвестного источника, тем не менее требующий подтверждения при всей явной очевидности. Лавренюк же просто заявил, что управляющий генами орган находится в диэнцефалоне, промежуточном мозгу. По сути, предложил поверить на слово.
Он снова тяжело вздохнул.
– Лавренюк играл на поле противоречий современной науки. Давно открыты ДНК и РНК, посчитаны пары азотистых оснований, измерена толщина слоев дезоксирибозы и прочее. Однако мы доподлинно не знаем, а лишь предполагаем, как меняется наследственная информация и как она передается от предка к потомку. Нам известно, что она передается, это один из столпов теории эволюции, но как она передается – это остается загадкой. Прогрессивные дарвинисты давно одолели ретроградов ламаркистов. Но ни те, ни другие не могут объяснить эволюционный механизм передачи измененных генов. Наша наследственная информация очень консервативна, при малейшем отклонении от заданной нормы на свет появляются нежизнеспособные уроды. Благодаря этой консервативности в утробе матери у плода формируется нужное количество конечностей и внутренних органов. Однако в то же время люди не рождаются идентичными родителям и даже у однояйцовых близнецов есть морфологические различия. Это попытались объяснить, разделив гены на структурные и регуляторные, первые отвечают, собственно, за структуру, а вторые – за адаптивность. Но это всего лишь преумножило и без того огромное количество предположений. Доказательств как не было, так и нет.
– Пока не появился Лавренюк.
– Пока не появился Лавренюк, – кивнул отец. – Все сказанное им можно спокойно делить надвое или даже натрое, однако это не отменяет продемонстрированного им. Поросята родились от хряка, которому были приживлены две дополнительные конечности. И уже от него родились те самые шестиногие поросята. То есть Лавренюк произвел с организмом хряка некие манипуляции, в результате которых была кардинально изменена, закреплена и передана потомкам наследственная информация. Это одновременно и горизонтальный, и вертикальный перенос генов.
– Какой перенос?
– Вертикальный перенос подразумевает передачу генов от предка к потомку. При горизонтальном переносе гены передаются организму не потомку. Грубо говоря, это объясняет появление человека-паука из глупого детского фильма. Паук кусает подростка и наделяет его своими генами. Горизонтальный перенос лежит в основе генной инженерии будущего.
– Или настоящего? – осторожно поправил я.
– Или настоящего, – нехотя согласился отец, поняв намек. – Лавренюк показал видео с поросятами, которые резво бегали вокруг своего шестиногого папаши и обычной четырехногой мамаши, дрались, сосали молоко и вели себя как обычные, если бы не по паре лишних ног у каждого. Они уродливыми отростками свешивались с животов и мешали им, но они существовали.
– А это не могло быть муляжом? В кино и не такое показывают.
– Нет, – покачал головой он. – Многие ведь так же подумали. Особенно в начале доклада. Лавренюк предполагал подобное, поэтому был еще один ролик, со вскрытием поросенка. Вивисекция. Дополнительные ноги были родными, из плоти и крови, продолжением тела. Я лично видел сосуды, суставы, мышечную ткань с фасциями, жировую клетчатку. Другое дело, что эти конечности были не функциональны и скорее мешали организму, входя в противоречие с законами эволюции. Но самое главное! За скобками остался вопрос, как Лавренюку удалось произвести приживление дополнительных конечностей их родителю. Одно это уже стоило заявки на Нобелевку. Я собственными глазами видел невозможное, у хряка не было даже намека на реакцию отторжения. Словно в насмешку, Лавренюк поместил это кошмарное семейство в антисанитарные условия обычного свинарника, доказывая наличие сильного иммунитета. То есть иммуносупрессии не было, перед приживлением дополнительных конечностей иммунная система не угнеталась, что в трансплантологии является обязательным для предотвращения отторжения донорских органов. Но Лавренюку было мало этого. Финальным аккордом стало появление твоей бывшей жены, которая на поводке вывела одного из тех поросят. Это была уже взрослая свинья, но действительно с шестью конечностями. Поросенок не просто выжил, но и вырос, хотя в прошлом на гарантированную смерть был обречен даже его родитель, тот самый хряк. Ученые всегда баловались с приживлением лишних конечностей или даже голов, но подопытные долго не жили и уж тем более не плодились.
– И что было потом?
– Потом? Под общий смех свинья нагадила на сцене, что было очень символично. Зал аплодировал. Затем Лавренюка завалили вопросами, седовласые маститые ученые чуть ли не дрались за микрофон, кто-то кричал с места, там творился хаос. Однако Лавренюк, похоже, и не думал отвечать ни на какие вопросы. Он какое-то время с кривой ухмылкой наблюдал за произведенным им и его шестиногими свиньями эффектом, а потом потребовал тишины и заявил, что эксперименты с животными остались в прошлом. Отныне он будет работать только с первичным материалом. И ушел.
– Первичным?
– С человеком. В настоящей науке считается неэтичным ставить опыты на людях. Наука должна быть для человека, а не за счет человека. Лавренюк же явно обозначил приоритеты. Плевать он хотел на этику.
– А дальше?
– Ничего, – отец развел руками. – Лавренюка я больше не видел. Узнавал у коллег, конечно, но никто о нем ничего не слышал. Скоро он сам и его шестиногие свиньи стали чем-то вроде нашего местечкового фольклора.
– Не понимаю. Выскочил как чертик из табакерки, а потом спрятался обратно. Зачем ему вообще нужно было выступать и что-то демонстрировать?
Отец пожал плечами, раскуривая еще одну сигарету.
– Если мы видим нарушение логической цепи, то скорее всего были утрачены какие-то ее звенья. Только сам Лавренюк может ответить на твой вопрос. С моей же колокольни все видится демонстрацией силы. И первый раз в Новосибирске, и потом в Москве все делалось с претензией на что-то, с вызовом. Ведь после конференции ко всем более-менее видным ученым подходили вежливые люди в строгих костюмах и за очень хорошие деньги предлагали работать вместе с Лавренюком. Насколько знаю, многие согласились. Может это и было главной целью.
