Евгений Николаевич Курской
Логово бессмертных
– Надеюсь, когда-нибудь мы познакомимся по-настоящему.
– Обещаешь?
– Нет, – резко сказал я и полез на водительское место. – Поехали. Подброшу тебя до города.
Когда я высадил Киру на стоянке круглосуточного гипермаркета и помог ей вынести из машины вещи, она вдруг прильнула ко мне и поцеловала. Кира меня целовала много раз, я ее – еще больше, мне были знакомы вкус ее губ и ее запах, все давно превратилось во что-то привычное на тонкой грани банального, но в тот раз поцелуй был иным. И лишь спустя несколько дней, бесконечно вспоминая тот момент, я понял, что он был прощальным. Она не верила, что увидит меня снова.
Один против всех
Не чувствуя усталости, я гнал всю ночь, изредка останавливаясь на заправках. Я понимал, что это неправильно и перевозбужденный организм мне рано или поздно предъявит солидный счет, но ничего поделать не мог, мне хотелось как можно скорее и дальше уехать от Москвы. Утром, где-то в Новгородской области, я буквально заставил себя остановиться возле первого попавшегося мотеля с возможностью почасовой оплаты номера и наличием охраняемой парковки. Можно было поспать и в машине где-нибудь в лесу, но я не хотел рисковать ценным грузом, да и прятаться от потенциальной слежки пока не было нужды. По легенде, я направлялся в Питер, так что у потенциальных наблюдателей вопросов возникнуть не должно было, разве что кого-то могло насторожить отсутствие Киры.
Оставалось только позаботиться об энергоснабжении саркофага, который наверняка за пару минут «высосет» аккумулятор фургона и поставит меня перед фактом необходимости покупки нового. Этот вопрос решился быстрее, чем я думал, и обошелся в пару лишних купюр и три минуты общения с веселым охранником с парковки. Он мне быстро нашел удлинитель, переходник и показал свободную розетку. Я опасался ненужных вопросов и попыток заглянуть в фургон, но оказалось, что это уже давно стандартная услуга, которой пользуются обладатели прожорливых домов на колесах и электромобилей.
Перед тем, как забыться сном, я изучил сопроводительные документы на саркофаг. Медицинский талмуд сразу отложил в сторону, погрузившись в изучение накладных и пропуска, о котором говорила Ирина. Даже поверхностно просмотрев документы, я понял ошибки, которые мы допустили с Экстази в заявке на груз и которые исправила моя бывшая. Этот самонадеянный жирный умник, видимо, вытащил из архива покрытые вековой пылью накладные и просто поменял на них даты на актуальные. Оказалось, что КУБ уже давно не маскирует перевозку саркофагов под доставку мяса или что-то еще. В лежавших передо мной документа черным по белому указывались поставщик с отправителем, не скрывались адреса, груз был обозначен как биоматериал класса «Б», прилагалась копия нескольких лицензий Минздрава. Но самым интересным был пропуск, оказавшийся подписанным одним из замов министра внутренних дел приказом о нечинении препятствий на пути следования из Москвы в Санкт-Петербург по федеральной трассе М-11. Чуть ниже, видимо для сомневающихся в подлинности, были указаны реквизиты приемной этого чиновника для связи и даже личный мобильный телефон. Причем, судя по съехавшим вбок от подписи и печати строчкам, приказ небрежно распечатали на уже подписанном бланке. Если кого подобное диво и могло поразить, то на меня оно нагнало тоску. КУБ словно выходящий из тени колосс демонстрировал мне одну за другой свои некогда скрытые части могучего тела. По наивности или самонадеянности я был уверен, что это маленькая и плохо организованная конторка, одолеть которую не так уж и трудно. В реальности же оказалось, что я не представлял и тысячной доли размаха этой чудовищной корпорации. Я оказался насекомым, бросившим вызов мизинцу великана и не подозревавшим о существовании остального тела со всеми его лапами, когтями, пастью с зубами и головой с мозгами. От насекомых в лучшем случае отмахиваются, в худшем – их давят, не глядя. Мне оставалось тешиться мыслью, что иногда насекомые оказываются ядовитыми. Вот только окажется ли мой яд достаточно токсичным для этого чудовища?
Перед сном я оставил Экстази короткое сообщение и наконец позволил слипающимся глазам закрыться, чтобы в следующее мгновение провалиться в сон.
***
На отдых я себе отвел привычные шесть часов, однако впервые просыпался непривычно долго и тяжело – сказывались бессонные передряги прошлых дней. Но я таки переборол собственное желание чуть продлить удовольствие пребывания в царстве Морфея и, не оставляя себе даже малейшего шанса передумать, после третьего сигнала будильника полез под ледяной душ.
Я будто предчувствовал неприятные известия от Экстази и не прикасался к телефону, а когда все же включил его, то обнаружил ожидаемо пустую область уведомлений, хотя до последнего надеялся увидеть там иконку нового сообщения. Экстази не ответил накануне вечером, Экстази не ответил ночью, Экстази не ответил утром. Полчаса спустя, выселяясь из мотеля, я уже наверняка знал, что Экстази пропал без вести.
Моя душа была слишком опустошена, чтобы в ней что-то дрогнуло, да и друзьями мы не были, но все же мысли о нем не отпускали меня очень долго. Экстази хоть и был жадной сволочью, однако он не заслуживал участи стать жертвой КУБа. Впрочем, больше всего меня заботила не утрата человека, а потеря ценного специалиста, замену которому едва ли удастся найти.
Пару раз даже писал ему снова, разумом понимая глупость этого, но сердцем надеясь на чудо. Чуда не случилось. Последним отчаянным шагом был звонок соседям по даче Экстази, которые лишь подтвердили, что тот не появлялся больше недели, хотя должен был «прятаться» там безвылазно.
Ближе к обеду пришло и подтверждение моих худших предположений. Телефон наконец-то тренькнул уведомлением о новом письме, автором которого был Экстази. Радостно забившееся сердце тут же упало и затихло, когда я увидел в заголовке сообщение об автоматической отправке. Почтовый робот всего лишь выполнил установленное много лет назад задание и прислал мне короткое письмо: «Если ты читаешь это, то меня нет в живых. Наш уговор в силе. Задание почти выполнено. Над ним работает человек с ником Butler с известного тебе форума. Напиши ему в личку с предложением обсудить проблемы глобального потепления, это условный знак. Денег платить не надо, все оплачено. Прощай. С тобой было весело работать. Не поминай лихом. Отомсти за меня».
Экстази как-то обмолвился в ответ на мою претензию о невозможности стабильной связи с ним, что если он не хочет, то и не свяжется, а если не сможет, то я узнаю это первым. И только в тот момент я понял, что он имел в виду. Как и предложение поставить небольшое расширение в мой рабочий почтовый ящик, которое бы разослало по нужным адресам определенные сообщения в случае форс-мажорных обстоятельств, например – если не пользоваться ящиком определенное время. Оказалось, очень дельный совет был, зря я не послушался. Если со мной что-то случится, то никто и не узнает.
Когда до цели оставалось полторы сотни километров и день начал клониться к исходу, я резко сбавил скорость и свернул с федеральной трассы сначала на сельскую второстепенную, а потом и вовсе на грунтовую дорогу. На исходе был период белых ночей и говорить о наступлении вечера можно было с большой оговоркой, потому как за окном машины подступающая ночь едва напоминала изрядно рассеянные сумерки. Первое время я по царству чудовищных колдобин и возникающих на пути самых неожиданных препятствий передвигался без света, чтобы ненароком не привлечь лишнее внимание случайных свидетелей, но потом все же пришлось включить фары. Судя по всему, я заехал на территорию заброшенного колхоза, потому что свет выхватывал из мрака ржавые остовы брошенных комбайнов, сожженный трактор, обглоданный скелет бывшей фермы, торчащие из земли толстые искореженные трубы. Мало верилось, что всего пару минут назад моя «скорая» с ветерком катила по ровной, прекрасно освещенной дороге в компании красивых автомобилей, мимо ярких рекламных огней придорожных кафе и мотелей, призывно манивших скидками многочисленных заправок и прочих признаков развитой цивилизации. Отъехав же всего пару километров вглубь от этого праздника жизни, я попал в мрачное небытие.
Убедившись, что забрался в самую что ни на есть беспросветную глушь, я остановился, потушил фары, включил освещение в салоне «скорой» и перебрался назад. Глядя на черный матовый, мигающий цветными огнями саркофаг, я долго собирался с духом, прежде чем отважился открыть его. Он занимал почти все свободное пространство, выглядел неприступно и от него веяло жутью настолько, что не хотелось даже прикасаться.
Саркофаг был братом-близнецом виденных мною в вагоне. Хоть те и оказались обманками, однако открывались они наверняка одинаково. Нащупав в изголовье три клавиши замка, я поочередно нажал их и приготовился к удару по обонянию. Но саркофаг лишь вздрогнул, в его утробе что-то зашипело-зажужжало, послышался легкий свист всасываемого воздуха и он просто раскрылся двумя створками гигантского моллюска. Никакой сероводородной вони не было, ноздрей едва коснулся похожий на карболку запах, который скоро смешался с воздухом внутри «скорой» и я его перестал воспринимать. Значит, Кира не соврала, в поезде действительно были муляжи, предназначенные для отпугивания.
Передо мной в мягком люминесцентном свете под несколькими слоями ткани лежала девушка. Но это я знал, что она была девушкой. Понять же это даже после откидывания тряпок и тщательного осмотра тела было практически невозможно. Ни первичных, ни вторичных половых признаков – это был не человек, а покрытый бледно-фиолетовой сеткой венозных сосудов сизый студень, в очертаниях которого лишь угадывались ноги, руки, голова. И при этом студень жил, дышал – приглядевшись, можно было заметить, как чуть поднимается и тут же резко опадает грудная клетка в судорожном дыхательном ритме, как едва пульсируют под прозрачной кожей сосуды, как подрагивают толстые водянистые веки.
Я закрыл саркофаг, а потом повторил все, но уже под зорким оком камеры, снимающей видео в высоком разрешении и в сопровождении моих дилетантских комментариев.
***
Выбираясь обратно на трассу, я пытался набросать дальнейший план действий. Вообще-то, он у меня уже давно зрел в голове, еще до знакомства с Кирой, и его реализация была лишь вопросом времени. Но сколько бы я не откладывал его на потом, сколько бы не искал обходные пути в надежде обнаружить намек на альтернативу, но увы. План этот был безальтернативным с того самого момента, когда в деле огромным вонючим пузырем всплыли на поверхность биология и посвятившая ей жизнь моя бывшая жена. Среди населяющих планету восьми миллиардов людей единственным человеком, кто мог бы меня хоть как-то сориентировать в этом лабиринте, был отец. И из всех людей на планете Земля мне меньше всего хотелось звонить именно ему, я бы с большим удовольствием поговорил даже с бывшей женой или той же Ириной из Трехсосенки.
Мы настолько давно общались последний раз, что я даже при большом желании не вспомнил бы, когда именно. Развод с Леной уже начал покрываться патиной забытья в моей памяти, а это было еще раньше. Собственно, тот телефонный разговор, когда я ему сообщил о принятом решении расстаться с некогда любимой женщиной, и был последним в нашей жизни. И, судя по отсутствию хоть каких попыток связаться со мной, отец испытывал от нашего общения едва ли меньший дискомфорт, нежели я сам. Однако телефонный номер этого человека я всегда хранил в списке контактов и, порой, даже интересовался у общих знакомых судьбой родителя. А когда он менял номер телефона или адрес, я неизменно узнавал новый, будто чувствовал, что рано или поздно нам предстоит встреча.
Я остервенело вдавил в пол педали сцепления и тормоза, «скорая» клюнула носом и покорно остановилась. Саркофаг при этом угрожающе скрипнул и навалился на спинку сиденья, которая хоть и выдержала, но это было грозным намеком. Вспомнив предостережение упыря из Трехсосенки о необходимости закрепить саркофаг, я достал телефон и набрал номер отца.
– Да, – практически мгновенно отозвался в трубке отдаленно знакомый голос, не давая мне даже малейшего шанса пойти на попятную.
– Здравствуй. Это я.
В эфире на мучительно долгие секунды воцарилась гнетущая тишина.
– Ну, здравствуй, – наконец ответил он. И по высокомерной интонации с нотками разочарования, с какой он произнес это «Ну», я понял, что за прошедшие годы ничего не изменилось. – Обстоятельства заставили или ты нарочно выбрал глубокую ночь, чтобы потревожить сон пожилого человека?
– С каких это пор ночь ты используешь для сна? – съязвил я в ответ, хотя вынужден был признать его правоту. Про неурочный час я не подумал. Правда и отец ответил сразу же, у проснувшихся людей реакция иная. Оставалось только гадать, что лишило его сна или чьего звонка он ждал на самом деле.
– Ближе к делу, сын. Сейчас я действительно занят. Итак?
– Мне нужен совет.
– Совет отца?! – искренне опешил он. – С каких пор…
– Нет. Мне нужен совет авторитетного ученого, биолога. Да и стал бы я звонить по пустякам? Ты же меня знаешь.
– В том-то и дело, что не знаю, – тихо сказал он. – Хорошо. По телефону или подъедешь?
– Подъеду. Хочу тебе показать кое-что. Я сейчас в пути, рассчитываю прибыть утром. Нужна надежная электророзетка и пара переходников с автомобильным разъемом.
– Договорились. Жду в лаборатории. Пятый корпус.
– Я бы не хотел…
– Езжай через «помойку», – отец понял с полуслова. – Там охраны нет, там давно уже ничего нет.
Продолжая держать телефон у уха, я несколько раз прокрутил в голове наш разговор в безуспешном поиске подводных камней. Иной человек наверняка заподозрил бы неладное в столь скором получении желанного результата, но меня-то как раз привычная прагматичность отца успокоила. Я бы куда больше насторожился, начни он тянуть резину и что-то выспрашивать. На ловушку это мало походило, особенно с учетом железобетонной принципиальности моего отца. Он быстрее даст себя убить, чем позволит использовать. Хотя, где-то на периферии сознания, предательским маячком маячил неприятный факт, что Кира тоже была из Питера и явно направлялась туда же. Снова эти лукавые совпадения. Но с другой стороны, даже если мой родитель и был очередной подсадной уткой, это мне не мешало и даже было на руку. Я пока играл по правилам моей бывшей жены и даже встреча с отцом не нарушала их. Более того, было очевидно, что мне понадобится консультационная помощь, а срочно найти лучший источник информации, нежели мой отец, невозможно. Правда, была опасность, что мой визит может как-то навредить родителю, но меня это, если честно, мало заботило.
Детская память сохранила хоть и редкие, но очень четкие воспоминания о работе отца. О нашей семье у меня вообще мало воспоминаний, да и семьей-то мы были лишь когда была жива мама. С уходом единственного человека, который меня по-настоящему любил, отец быстро охладел ко мне и если бы не дед, то я наверняка оказался бы в каком-нибудь детдоме. Отец неделями не показывался дома, а каждое редкое появление сопровождалось бурями и штормами. Когда отец женился второй раз, он попросту исчез из моей жизни на годы. Мы мельком встретились на моем школьном выпускном вечере, на который отец прикатил на шикарной дорогой машине, в компании с очередной красоткой. Он громче всех хлопал на вручении мне аттестата и медали, произносил самые вычурные и красивые тосты на банкете, лучше всех танцевал и привычно был звездой вечера. А после он традиционно исчез на годы, чтобы чертиком из табакерки выскочить на моей свадьбе, произвести фурор и снова кануть в безвестность. После этого мы пересекались на редких семейных торжествах да пару раз вместе встречали Новый год, мучительным для нас обоих встречам отдавая предпочтение коротким телефонным разговорам, но и они прекратились после моего развода с Леной. Да и вообще, у меня сложилось впечатление, что если бы не моя жена, которая по какому-то дикому стечению обстоятельств оказалась его ученицей и, в последующем, коллегой, мы вряд ли общались бы. Но может быть это и к лучшему, что мы так редко виделись и каждая встреча буквально врезалась мне в память. Не будь этого, я бы вряд ли запомнил рабочий кабинет отца во всех подробностях, коридоры мрачного лабораторного комплекса и что такое «помойка», через которую можно прокрасться на некогда охраняемую территорию незамеченным.
Обрубленные корни
В Питер въехал за пару часов до условного рассвета. Но это тысячей километров южнее солнце только готовилось показаться из-за горизонта и разогнать ночную мглу, в окрестностях же Петербурга разгонять было нечего, там властвовали белые ночи. С удивлением крутя головой, словно турист из далекой африканской страны, я безуспешно пытался увиденное соотнести с ощущениями. Глядя на часы и пустые спящие улицы, сознание хоть и со скрипом, но признавало фактическую ночь за окном, а неразумное подсознание сопротивлялось. В пригороде этот диссонанс не так ощущался, а вот полупустые городские проспекты с редкими, в основном служебными, автомобилями вызывали оторопь и невольную ассоциацию с каким-нибудь карантином или военным положением. Я и не подозревал, что настолько отвык от странностей родного города. Особых сантиментов я не испытывал, но и чувствовать себя непрошенным гостем не хотелось.
Немного поплутав по изменившимся до неузнаваемости улицам и с удивлением читая знакомые дорожные указатели с незнакомыми свечками жилых высоток и кварталами торговых центров, я только лишь под утро добрался до бывшего научного городка. С Питером мне пришлось распрощаться в начале далеких девяностых прошлого столетия, и он мне запомнился депрессивно умирающим, как и вся страна в те лихие времена. Увидев ровные дороги и красивые новые дома рядом с отреставрированными старыми, я невольно испытал гордость за малую родину. Но все стало на свои места, когда моя «скорая», по окраинам проскочив город, снова оказалась в пригороде, где по-прежнему царили те самые девяностые с разбитыми дорогами и запустением. Некогда здесь жизнь била ключом, на осушенных болотах ухоженными поселками раскинулись профессорские дачи, за ними под надежной защитой вековых сосен и елей укрылись многочисленные биостанции, и совсем вдалеке от ненужных глаз, за неприступными кирпичными стенами с опушкой из колючей проволоки, расположились секретные лаборатории. И если на бывших профессорских дачах жизнь все еще не угасала, а кое-где демонстрировала явный прогресс в виде крепких особняков и даже дворцов, то на месте биостанций царил регресс. Запущенная и местами проросшая молодыми деревьями дорога уныло тянулась мимо брошенных корпусов с выбитыми окнами и прохудившимися шиферными крышами. Пару раз встречались аборигены, больше похожие на бездомных, да небольшие стаи бродячих псов. И и те, и другие словно по команде останавливались и провожали мою машину свирепыми голодными взглядами, вынуждая прибавлять скорость.
Я в тех местах не был лет тридцать и ехал скорее по наитию, потому что местность изменилась слишком кардинально. Мне помнилась только эта дорога, по которой отец несколько раз возил меня с дачи в свою лабораторию. И вот спустя час осторожного продвижения по настоящему лесу с намеком на дорогу, которая уже давно напоминала скорее тропу, причем постоянно сужающуюся, бампер «скорой» неожиданно уперся в старые железные ворота с гнутой ржавой табличкой: «Охраняемая территория! Охрана стреляет без предупреждения!». Я даже испугаться не успел, да и на мое счастье скорость была практически нулевой, поэтому от небольшого удара ворота просто открылись. На их створках сквозь серую краску по центру едва проступали контуры красных звезд, в прошлом указывавших на армейскую принадлежность территории за ними. Звезды стыдливо закрасили, отрекаясь от пагубного влияния советской военщины, однако подобная демилитаризация с использованием дешевой китайской краски ожидаемо закончилась ничем, год за годом алые звезды избавлялись от серых струпьев и вскорости грозили снова явить себя миру. Правда, свидетелей этому вряд ли будет много, и в былые времена здесь редко кто проезжал, а уж в нынешние – только инкогнито, вроде меня. За этими воротами был пустырь, где сваливали списанное оборудование, спецтранспорт и прочий секретный лабораторный мусор, который нельзя было выбрасывать на общие мусорные полигоны. Лаборанты в шутку назвали это место «помойкой», а после название закрепилось. В годы былого советского могущества за воротами дежурил, но чаще просто спал солдат. Несмотря на предупреждающую грозную табличку, стрелять ему было нечем, самым грозным его оружием был трехэтажный мат и, на крайний случай, телефонный аппарат в сторожке для вызова подкрепления. Въехав в ворота, я ожидаемо не увидел ни охраны, ни шлагбаума, разве что на месте, где когда-то стояла будка сторожки, из травы снулой змеей торчал измочаленный телефонный кабель.
Лавируя между ржавыми остовами вросших в землю зеленых туш грузовиков и фургонов с выцветшими красными крестами на бортах, прогнившими пластиковыми коробами, горами покрышек и пытаясь объехать даже один вертолет без лопастей и хвостовой балки с поблекшей надписью на борте «Санавиация», я все дальше углублялся на территорию лабораторного комплекса. Скоро курганы мусора остались позади и даже появился намек на асфальт, мимо проплывали все такие же безжизненные, но не брошенные, а законсервированные ангары и напоминающие производственные корпуса здания с заколоченными фанерой окнами и дверями. А потом я впервые столкнулся с местной формой жизни – два молодых обалдуя в белых халатах поверх солдатской формы курили за углом низенького, но уже явно обитаемого дома. Увидев катящую мимо них «скорую» в направлении от «помойки», они даже про сигареты забыли и ошарашенно проводили меня глазами.
Отца я увидел издалека. Сухой и высокий, как всегда в идеально подогнанном сером костюме, с руками в карманах брюк и с надменно вскинутой, но уже лысой головой, он не шелохнувшись стоял посреди дороги и смотрел в мою сторону. Это был совсем не тот человек, каким я его помнил, но все же я сразу узнал его.
– Как доехал? – спросил он, не вынимая рук из карманов. «Скорая» и мое облачение его совсем не удивили.
– Нормально.
Вот так – без приветствий, рукопожатий и объятий после многих лет разлуки. Поначалу меня это резануло и захотелось двинуть надменному старику по спесивой роже, но через минуту я уже был благодарен за холодный прием. Статус-кво восстановлен.
– Что ты мне хотел показать?
Я распахнул задние двери фургона.
– Однако! – на каменном лице отца не отразилось никаких чувств, разве что чуть дрогнули уголки тонких белых губ. – Твоя бывшая намедни звонила и намекала, что ты можешь заявиться, но ничего не сказала про подобное.
– Вы общаетесь?
– Мы больше пятнадцати лет проработали вместе. Естественно, мы общаемся!
Меня особенно позабавило это «естественно». Очень хотелось съязвить что-нибудь на тему естественности родства сына и отца, но я сдержался.
– И что же она говорила?
– Ничего конкретного. Пыталась разузнать о тебе. В последнее время она часто о тебе спрашивает. Видимо, женская сентиментальность. – Он постучал кончиками пальцев по крышке саркофага. – Какой занятный контейнер. Ты знаешь, что внутри?
– Да.
– Садись за руль. Поехали.
Он молодецки легко запрыгнул на пассажирское сиденье и нетерпеливо похлопал по приборной панели, подгоняя меня.
– Прямо. Второй поворот налево.
Четко выполняя все указания отца, выступавшего в роли идеального навигатора, я немного покружил по научному городку между корпусами лабораторий и остановил машину возле неприметного крыльца, облицованного голубым кафелем.
– Посигналь!
На звук клаксона из дверей выглянул молодец в белом халате, кивнул отцу и исчез. Вскоре он появился в компании шести молодых ребят в солдатских комбинезонах с нашивками рядовых действующей армии. Вооружившись широкими ремнями, с помощью каких обычно буксируют автомобили, они выволокли саркофаг из «скорой» и понесли его в здание. Отец возглавлял процессию, я ее замыкал, придерживая волокущийся по земле шлейф кабелей от саркофага.
Внутри здание напоминало скорее заброшенную больницу, чем академическую лабораторию. Мы шли по темным пустым коридорам, под ногами хрустела старая битая плитка, выкрашенные темно-зеленой краской стены поглощали даже те крупицы света, которые проникали через редкие грязные окна.
Возле широких распашных дверей возникла заминка, одна створка заела и отец приказал ее сломать. За дверями оказалась совершенно круглая комната с несколькими хирургическими столами и панорамными окнами по периметру. Солдаты из последних сил водрузили саркофаг на один из столов и, получив разрешение быть свободными, поспешили ретироваться.
– Здесь знак биологической опасности, – сказал отец, в упор глядя на меня. – Что внутри?
– Для нас опасности нет. Для того, кто внутри, я не знаю, может это и чревато. Но этому человеку уже давно все равно. Поверь на слово.
– Там труп?
– Почти. Живой труп.
– Однако! – Отец обошел саркофаг, кончиками пальцев касаясь его гладкой поверхности. – Ну ладно. Поверю тебе на слово. Открывай!
Все еще держа кабель в руках, я закрутил головой, осматриваясь в поисках источника питания, пока не обнаружил у подножия одного из операционных столов моток кабеля с мощной армированной розеткой на конце. Там же лежали и автомобильные адаптеры. Как только на саркофаге ярко вспыхнули огни индикации, я откинул колпак.
Отец тем временем успел надеть толстые перчатки до локтя, плексигласовую маску-забрало и респиратор. Эта предусмотрительность меня даже успокоила. Я бы заподозрил неладное, если бы мой предельно циничный и расчетливый отец без защиты полез бы в контейнер с маркировкой биологической опасности.
– Бог ты мой! – непроизвольно вырвалось у некогда спокойного как скала старого ученого. Он рефлекторно отпрянул, но затем в нем проснулся профессионал, не знающий брезгливости и сгорающий от любопытства.
Отец осматривал, щупал, делал с телом девушки какие-то манипуляции в течение бесконечно долгой четверти часа.
– Невероятно! – его уста наконец издали членораздельные звуки вместо невразумительных междометий. – Ты мне позволишь исследовать это?
– Делай с телом что хочешь. Но потом. Сейчас мне нужно знать твое мнение.
– Я бы хотел сначала провести пару тестов…
Зная, что его переубедить невозможно, я развернулся и вылетел из операционной. На забег до «скорой» и возвращение у меня ушла от силы минута, но моего отсутствия, как я и предполагал, отец не заметил. Наверное поэтому он удивился, когда я протянул ему папку с сопроводительными документами на тело в саркофаге.
– О! – только лишь произнес он и надолго погрузился в чтение, с каждой минутой становясь все мрачнее. Когда он перевернул последнюю страницу и захлопнул папку, на нем лица не было.
– Что сделали с этой женщиной?
Отец зашел с противоположной стороны саркофага и, чуть ли не прильнув к телу, что-то тщательно рассматривал в районе грудной клетки.
– Как минимум, ей удалили участки головного мозга, которые отвечают за когнитивные функции. Попросту говоря, она уже не человек. Ты прав, это живой труп. Физиологически организм функционирует, но вот личности в нем нет. Судя по антропометрии, уже месяцев восемь-девять как.
У меня перехватило дыхание.
– Она находится в вегетативном состоянии, как цветок в горшке на подоконнике. Пока поливаешь и подкармливаешь удобрениями, будет существовать.
– Но почему она так выглядит? От удаления части мозга тело ведь не превращается в бесформенную массу?
– Не превращается, – кивнул отец. – Ей не только мозг секвестировали, но и провели довольно необычную генетическую модификацию. В ядрах ее клеток разрушены нуклеопротеидные структуры и заменены другими белками. Грубо говоря, здесь уже нет ни целостных ДНК, ни РНК.
– Это разве возможно?
– Ты же только что это услышал от меня, – с легким раздражением в голосе сказал отец.
Он снова открыл папку, резко и не щадя бумагу пролистнул с десяток листов, а потом долго смотрел на заинтересовавшую его страницу с перечнем препаратов. Чуть слышно и явно не замечая этого, он раз за разом прочитывал латинские названия.
– Что за черт! Дежавю какое-то, – тихо произнес он. – Скажи мне кто, не поверил бы. А тут черным по белому…
– Ты о чем?
– Об этом! – рявкнул он и швырнул папку на стол, взметнув облако пыли. – Это мои наработки. Им сто лет в обед и я давно забыл о них, но тем не менее! У меня даже патент есть! Нет, конечно, здесь применялись иные препараты и совсем другая метода, но сути это не меняет!
– Ты занимался подобным?
Я и сам не заметил, как мой голос стал шипяще хищным, а ладони сжались в кулаки. Впрочем, отец не обратил на это внимания.
– Все генетики занимались и будут заниматься подобным. С момента открытия и начала изучения молекулы ДНК. В этих экспериментах заключается суть генной инженерии. Изменение, замещение, разрушение с попыткой последующего восстановления и прочее.
Он повелительным жестом привлек меня к телу в саркофаге.
– Приглядись. Гипопигментация кожи, гладкие ладони, плоское лицо с застывшим счастливым выражением идиота. При желании здесь можно найти признаки большинства генетических отклонений, с которыми рождаются люди – от синдрома Ретта до синдрома Прадера-Вилли. Но что-то мне подсказывает, эта женщина была рождена без аномалий. Много лет назад мы экспериментировали с препаратами, разрушающими хромосомы для подавления иммунного ответа при аллотрансплантации. На крысах. Вот те крысы как-то так и выглядели.
Он на деревянных ногах отошел от тела и, не сводя с него глаз, присел на соседний операционный стол.
– Получается, что кто-то использовал твои старые наработки? – спросил я.
– Похоже на то, хотя… – отец пожал плечами. – Те крысы и эта несчастная женщина отличаются так же, как и костер в первобытной пещере от пламени в сопле реактивного двигателя. К тому же, наши эксперименты были скорее констатирующими, они проводились ради промежуточного результата. Мы получили патент, написали пару статей, а потом я потерял интерес к этой теме. При других обстоятельствах я бы предположил, что кто-то параллельно занимался похожими исследованиями и продвинулся намного дальше, нежели мы.
– Мы? – перебил я, не удержавшись.
– Я и твоя бывшая жена. Справедливости ради, это был ее эксперимент, я лишь придавал ему вес своим именем и выбивал финансирование. Лена работала в своей лаборатории сначала в Краснодаре, потом в Ростове. Она регулярно слала мне отчеты, я иногда наведывался.
