Екатерина Индикова
Мои персонажи
– Хм, точно. – Кашлянул профессор. – Мне ты так душу не изливал.
– Помолчи, Герман. – Сверху послышался шум.
– Альберт, это ты?
– Ба, я есть хочу. Можно уже спуститься?
– Ох, конечно. Иди к нам. Надеюсь, ты не подслушивал?
– Ну что Вы, этот парень не способен на дурные поступки, верно?
– Верно… Наверно!
– Альберт, опять ты со своей игрой! Перестань дурачиться!
– Что за игра? – Спросил Данко.
– Ну… в слова. И в стишки.
– Научишь?
– А то!
* * *
– Гремлин Герман дремлет в дровнях… О, это нечто, сейчас лопну от смеха…
– Очень остроумно, Данко! Ну, как считаешь, все прошло… приемлемо?
– Приемлемо? Да просто отлично! Она не выгнала нас. Поверила, когда любой другой бы вызвал ДОЛОВЦов в ту же секунду, когда я начал рассказывать про наши странные опыты. Хотите мое мнение? Анна – удивительная женщина! И внук ее занятный парень. Зря она так сильно беспокоится. Максимум, что ему грозит – плохая успеваемость и проблемы с социализацией.
– А нам что похуже, если хоть одна душа узнает. Тьфу, как символично. Кстати, ты упомянул свою мать, впервые. Я читал твое личное дело, Данко.
– Да, необычные имена – конек моей семьи. Бабушка и дедушка боготворили греков. Такой вот каламбур. Да, ее правда звали Психея.
– Если не хочешь говорить об этом…
– Ничего. Может быть, это сгодится для дела. Ведь это у меня от нее. Эта способность. Только для нее она стала проклятьем. И погубила отца. Нашу семью. И ее саму. Она отреклась от всего. Я даже не знаю, где теперь моя мать. Я пытался искать, но все бес толку.
– Мне жаль, Данко.
– Прошлое нельзя переписать.
* * *
– Ничего не выйдет. Даже если ты не помнишь большую часть своего прошлого, как не прикидывайся чистым листочком, будешь Алексом, Игорем, Германом или как тебя там звали? Неважно, при этом останешься собой, той потерянной личностью, от которой сбежал. – Валерия нервно расхаживала по комнате.
– Почему ты назвала меня Германом?
– Да так просто, в голову пришло! Ты вообще слушаешь меня?
– Вэл, не кричи, твой темперамент иногда пугает.
– Ах, пугает? Наш нежный заморский цветок трепещет на суровом горном ветру.
– Очень похоже на наши с тобой отношения.
– То есть, ты все-таки признаешь, что у нас есть отношения? Чудесно. Я польщена.
– Вэл…
– Зачем я с тобой связалась? Мне нужно другое. Я взрослая. Я хочу детей. Семью. Нормальность.
– Так и ответь на вопрос. Зачем ты со мной связалась?
– Чертов психолингвист. Я люблю тебя!
– Хочешь, я над этим поработаю?
– Что???
– Не могу объяснить. Я могу сделать так, что ты не будешь любить меня.
– Ты это серьезно сейчас?
– Абсолютно. Я попробую.
– Псих!
Глава 12. Амур и Психея.
– Мам, скажи, обязательно выносить немыслимые страдания, чтобы обрести любовь?
– И с чего ты это взял, дорогой сын?
– Вот. Прочел. А ты случаем не…
– Что ты, милый. Бабушка и дедушка любили римлян, поэтому дали мне столь необычное имя. Я вижу, они тоже тебе нравятся. Я о римлянах, конечно.
– Очень. Я почти дочитал «Метаморфозы».
– И чему тебя научил миф об Амуре и Психее?
– Тому, что любовь побеждает! Всегда.
Психея, красавица с рыжеватыми волосами и тонкими чертами лица вздохнула, посмотрев куда-то в сторону. Потом медленно моргнула, за мгновение, превратившись из усталого человека, который день ото дня тяготиться тяжелыми мыслями, в хитрую нимфу. Такой ее знали прежде. До того, как ее черты ее приобрели жестокость, а выражение лица все чаще стало принимать не то обиженное, не то озлобленное выражение. Именно такой Данко обожал видеть мать. Именно ту, полную легкости и грации Психею, полюбил его отец, надеясь, что она не изменится, и время не поступит с ними так, как поступило. Человеку не обязательно винить внешние силы, но ведь так проще, особенно если теряешь Душу.
– Мне очень нравится твое имя, мам!
– А мне твое.
– Но раз ты не спускалась в подземное царство ради папы, то мне тоже не обязательно вырывать из груди сердце, чтобы показать людям путь.
На лицо Психеи снова набежала тень. Она бы спустилась и глубже, но удержать ее Артура можно было только одним способом.
– Я задумала один эксперимент. Поможешь мне? Хотя, тебе, конечно, еще рано заниматься литературой! – Психея снова лукаво посмотрела на сына. Все мужчины любят вызовы.
– Мама, мне уже десять! Я взрослый состоятельный человек.
– Да ну! – Психея рассмеялась.
– Ой, я хотел сказать, самостоятельный! И я мужчина! А значит, ты всегда можешь на меня положиться.
– Рыцарь. Надо было назвать тебя Айвенго!
– Ну неет! Лучше тогда Ричард Львиное сердце!
– Так слишком длинно. Твои учителя и без того считают меня сумасшедшей. К счастью, не всем знаком Горький. Когда ты успел одолеть шотландца?
– В прошлом месяце, когда был… с папой.
Данко внимательно следил за тем, как меняется лицо матери. Он хоть и прочитал намного больше, чем сверстники, но все не мог взять в толк, почему так вышло, что любовь его родителей куда-то исчезла, превратившись в отдельные любови. Отца к нему. И матери к нему. И огромную его, Данко, любовь к обоим. И как прекратить эту метаморфозу он не знал, но без колебаний бы отдал за ответ свое сердце.
– Мам, а правда твое имя – значит «душа»?
– Верно, где ты об этом прочел?
– Нигде. Узнал из одного разговора.
– И теперь не договариваешь?
– Не хочу тебя расстраивать.
– Едва ли. У меня отличное настроение.
– А его точно хватит?
– Если что, придется тебе его поднимать.
– Тяжело придется, потому что это папа.
– Что папа?
– Рассказывал про душу…
– Наверняка добавил, что у меня ее нет.
– Сказал, что ты продала ее за литературу.
Психея нехорошо усмехнулась.
– Ничего, Данко, мы над этим поработаем. Пойдем. Начнем сегодня же. Возьмем за основу прочитанный тобой недавно миф об Амуре и Психее.
* * *
– Алекс, ты только посмотри! Копалась в библиотечном старье и нашла душераздирающую историю! – Лола тормошила Алекса, который уснул, не дождавшись ее возвращения, хотя они договаривались провести вечер вместе.
– Это ты называешь, собирала материал для научной публикации? Вот и отпускай тебя одну.
– История Города кроме меня и еще пары таких же сумасшедших никого не интересует. И хорошо! Меньше будут лезть со своими социальными нравоучениями! Да ты взгляни на заметку! – Алексу пришлось отложить аргентинца, которого он последнее время везде таскал с собой, поскольку Лола улеглась на его плече и развернула старую газетную полосу, какие теперь можно было раздобыть разве что в познавательных лекториях и немногочисленных библиотеках, куда у Лолы, как у сотрудника исторического департамента доступ был. А то, что едва ли кто-то в ближайшие пару сотен лет откроет газетную подшивку, которую Лола выпотрошила, несколько успокаивало ее совесть.
– Читай же о, жрица Клео! Я внемлю!
– Вот ты смеешься, а тут одну даму любовь свела с ума. В прямом смысле слова. Пишут, будто бы Психея К., вот это имя, так вот, госпожа Психея К. совершала некие литературные эксперименты, а точнее писала рассказы, героями которых, согласно расследованию журналиста господина Колина И., становились ее родственники. Господин Колин И. обращает внимание на вариацию мифа об Амуре и Психее, в котором в роли главных действующих лиц писательница вывела себя и собственного мужа. Используя разработанные ею психологические методы, кои кажутся современной… – Современной, Алекс! – науке чуждыми и необыкновенными, она сумела повлиять на личность собственного мужа. Господин Колин И. также выяснил, что целью данного эксперимента являлось восстановление семьи писательницы. – Как романтично, Алекс! – Какими именно средствами пользовалась женщина-автор доподлинно неизвестно, но факт – у супруга госпожи К. диагностировали шизофрению, он был помещен в клинику для душевнобольных. Саму К. тоже постигла незавидная участь. Интервью господину К. удалось получить с разрешения главного врача госпиталя Святой Елены в Румынии. – Я проверила, там пару десятков лет тоже лечили умственные болезни, – Так вот, разговор с больной К. состоялся незадолго до того, как она погибла при загадочных обстоятельствах. Сына К. взяли на попечение родственники. – Бедный мальчик. Алекс ты выглядишь странно… Жуткая история, да? Жаль, так мало деталей. Вот бы раздобыть что-нибудь из материалов этого Колина И. А это лишь жалкая заметка. Алекс?
–Так значит, неизвестно, какими средствами пользовалась Психея?
– Ты что-нибудь знаешь?
– Нет. Хотя, подожди, ты можешь узнать, куда переводили пациентов госпиталя Святой Елены лет десять назад, тогда еще случились какие-то волнения?
– Протесты были вызваны ужесточением ограничений. Еще какая-то история неприятная случилась в литературной академии, ее, кстати, вскоре закрыли, а потом переформатировали. Хроник по этому поводу очень мало, но я попробую что-нибудь найти. А ты что-то помнишь?
– Нет. Мне рассказывали об этом. В Трансильвании. Ну же, Лола, не хмурься. У меня не так уж много прошлого. Осталось.
* * *
– Амур не помнил ничего из последних трех месяцев своей божественной жизни. Богом он был весьма посредственным, поскольку дальше своего распрекрасного носа не видел ничего. А между тем, каждая женщина, будь то на небе или на земле, не мешкая, отдала бы ему свою душу.
– Мам, извини, не хочу перебивать, но такое ощущение, что эти слова принадлежат даме, обиженной Амуром.
– Да? Так очевидно? Хорошо, начнем по-другому. Амур проснулся после очередного пиршества на Олимпе. В голове златокудрого бога звенело после дионисова пойла. Он протер свои сонные божественные очи и принялся разглядывать в зеркале слегка помятое лицо…
– Мам, Амур получается какой-то слишком… отталкивающий. Он же самый прекрасный бог. Он дарит людям любовь.
– О, мой наивный сын, как бы я хотела, чтобы ты продолжал так думать, когда вырастешь.
– Можно я начну?
– Прошу! Только есть одно условие. Амур не должен помнить ничего из последних двух, нет, давай трех месяцев своей жизни. – Данко кивнул.
– Амур проснулся после похода к оракулу, проспав несколько дней. Так было всегда, когда он сталкивался с высшей мудростью. Когда-то это предрекло ему встречу с прекрасной Психеей, любовью всей его вечной жизни. Он заранее узнал обо всех испытаниях, но научившись быть мудрым, не открыл их своей нареченной, не вмешивался в судьбу и позволил времени самому определять грядущее. – Данко вопросительно посмотрел на мать…
– Как красиво! Он не должен помнить… – шепнула Психея, боясь спугнуть вдохновение, с которым сын рассказывал историю. – Данко кивнул.
– Влетел Гермес, он быстрее всех почувствовал пробуждение Амура.
– Скажи-ка братец, сколько я проспал?
– Великий Зевс! Ты жив, бог любви, мы и не знали, что думать, даже Аид, даже Персефона не могли ничего сделать. Тебя не было ни там, ни там… Мы и не предполагали, что можно сотворить такое с богом.
– О, быстрокрылый брат, я не успеваю за полетом твоей мысли! Что же случилось со мной?
– Ты спал три месяца! Какие-то немыслимые чары. А сколько же людей страдают без твоего присмотра!
– Три месяца? Я ничего не помню! Последнее… Лишь она… Во тьме, потом свеча, и капля воска на плече. Я умираю от любви, Гермес. Смотри.
– О, эта рана. Мы видели ее, но думали, что колдовство не причинит тебе вреда. Ошибка стоила так дорого.
– Я уверен, лишь моя любимая сможет исцелить меня. Позовите же ее.
– Но ты сказал, что ненавидишь Психею… Подлой называл… Грозил изгнать…
– Это очаровательно, сынок! То, что нужно! Позволь, я продолжу… – Психея загадочно улыбнулась.
Глава 13. Во мраке
– Профессор! Профессор! Откройте! Ну же!
– Данко? Входи. Что случилось? За тобой кто-нибудь гонится?
– Ну… До этого пока не дошло, хотя, скоро…
– Так! Что ты еще задумал?
– Профессор, вы что пили?
– Так очевидно?
– Вижу, Вы переживаете из-за нашего визита к Анне… А я задумал новый эксперимент!
– И какой же? – В голове у Гесина звенело так, что впору было попросить Данко посетить один запретный адресок и взять на его имя что-нибудь покрепче, желательно шотландского производства, и плевать на деньги.
– Я хочу переписать Мрака! В смысле Марка!
– Что? Кого? Ты с ума сошел! О твоих способностях, твоем… даре не должна знать ни одна душа! О… моя голова…Но как в твою пришла столь глупая мысль?
– Профессор, если бы Вы не пили, то могли бы оценить все детали моего прекрасного плана. Я переписываю Мрака, никто ничего не замечает. Он перестает доставать реакционеров вроде меня. И не сдаст Вас на следующей неделе ДОЛОВцам!
– Откуда ты узнал?
– Георги случайно подслушал разговор его прихвостней. Он уже подготовил донос. Ждет удобного случая, чтобы передать его своему родственнику, Главному Ограничителю.
– Зачем этому недоноску…
– Извините, профессор. Личная неприязнь. Еще Мрак хочет выслужиться. На будущее. Он явно не намерен сочинять соцречевки.
– Это нужно обдумать. В любом случае, ты не станешь вмешиваться. И не смотри так. Я твой профессор. Будь послушным мальчиком.
– Вы это серьезно? Вы не просто профессор, Герман Гесин. Вы… мой друг. И я не останусь в стороне.
– Раз ты мой друг, останься, прошу тебя! Кто еще будет носить мне передачи и запрещенные книги в застенки ограничителей?
– Я сообщу Анне.
– Что? Не смей! Данко, обещай мне!
– Раз Вы сами не намерены действовать!
– Ты невыносим!
– И горжусь этим.
– Даже, если ты попробуешь воздействовать на Мрака, как ты заставишь прочесть его свой рассказ? И времени не хватит, раз уже на следующей неделе.
– Вот поэтому, не буду Вас задерживать. Прощайтесь со своими вредными привычками и преподаванием, а я сидеть не намерен!
– Данко! Данко, стой! Не нужно вырывать сердце из груди. Не ради меня.
– Позвольте мне решать, любитель Горького! Вот, кстати! Из наших с Георги запасов. Вам сразу станет легче.
Профессор Гесин откупорил бутылку. Лучше не станет, но раз ему осталось лишь несколько дней дышать относительно свободным воздухом, то сойдет. Главное, уберечь мальчишку, когда они придут. А в том, что придут, и обязательно во время занятий, так чтобы вся академия видела его позор, Герман не сомневался. Он отпил прямо из горлышка и сел писать план своей последней лекции.
* * *
– Гремлин Герман дремлет в дровнях. Гремлин. Герман. Дремлет. В дровнях.
– Алекс, с тобой все в порядке?
– А что, по мне не видно?
– Знаешь, детские стишки в исполнении взрослого мужчины можно списать либо на алкогольное опьянение, либо на проблемы с душевным равновесием.
– У меня второе. Я болен любовью. И это в наше непростое время.
– И это, между прочим, запрещено.
– Тебе это нравится, как я погляжу. Лола – плохая девочка?
– Не уходи от темы. Какой еще гремлин, то есть, Герман.
– Не знаю. Всплыло откуда-то. Из недр моей мятущейся души. Знаешь игру The world of words?18 – Лола покачала головой. – Вот и я не знаю, кто меня ей научил.
– А в чем она заключается?
– Ерунда. Напихаешь в предложение кучу омонимов. Всем смешно.
– На родине Густавовой башни это называется каламбур.
– А ты когда-нибудь бывала на родине Густавовой башни?
– Да, однажды. Еще с бабушкой. Она умерла несколько лет назад.
– Прости, я не знал. Глупо звучит в моем исполнении.
– Послушай, Алекс, а вдруг и ты ее видел?
– Твою бабушку?
– Нет же, Густавову башню?
– Понятия не имею.
– Так! Вот прямо сейчас не думая, отвечай на вопрос: откуда открывается лучший вид на Густавову башню?
– Шутишь! Конечно, со стороны Трокадеро.
– Откуда знаешь?
– Ума не приложу! Как ты это сделала?
– Не дала тебе опомниться!
– А сейчас я не дам.
– Алекс, перестань… Хотя, знаешь, продолжай.
Позже Алекс приподнялся на локте и внимательно посмотрел на Лолу.
– Ты удивительная, знаешь об этом?
– Серьезно? Настолько, что могу поразить такого серьезного интеллектуального господина писателя?
– Ты меня сразу поразила. Я даже подумать не успел.
– Вот! Мы нашли ключ к твоему восприятию. Размышления все портят.
– Дело не в размышлениях, а в тебе… Ах, как ты тогда парила по мосту…. Видишь, у меня есть воспоминания. Я держу их прямо здесь. – Алекс похлопал себя по грудной клетке. Лола накрыла его руку.
– Они не очень долгосрочные. Возможно, у тебя есть и более дорогие воспоминания, которые помещены сюда, просто они надежно заперты.
– А у кого-то, похоже, нашелся ключ. Не к ним, а ко мне.
– Алекс…
– Я не прошу тебя признаваться мне в любви.
– Знаешь, сложно признаться в том, чего официально нет.
– Но ты же в это не веришь?
– А ты?
– А я могу обойтись метафорами, но это не отменяет того, что я люблю тебя.
– Так… мы слишком неприлично себя ведем. Давай хотя бы вид создадим, что мы нормальные. Вот. Это мне выдали в департаменте. Благопристойный досуг. И прекрати хихикать. Я одна туда не пойду!
– Лола в цирке. С ватой и ведром сладкой кукурузы. Я бы такое ни за что не пропустил. Ты можешь пригласить меня, кстати, ради приличия!
– Уважаемый господин Алекс, согласишься ли ты составить мне компанию в столь чудном месте, полном привыкающих юных дев и их потенциальных партнеров… И нормальных семеек с детишками.
– Ну раз ты не хочешь признавать мне в любви, тогда идем. Когда?
– Вечером.
– О, тогда у нас еще куча времени, а я знаю, чем заняться!
– Поиграем в the world of words?
– Это только один из вариантов.
* * *
– Ты пригласишь меня?
– О чем ты?
– Ты знаешь.
– Валерия, ты стала невероятно загадочна, но, если настаиваешь, да, я тебя приглашу.
– Даже не спросишь куда?
– Разумеется, нет. Ведь ты ради этого затеяла бесполезный разговор.
– И все ты знаешь, любитель штампов.
Алекс ухмыльнулся. Весь последний месяц, 24 дня, если быть точным, Валерия вела себя невыносимо. Он мысленно пообещал дать ей 31. Не больше, не меньше. Тьфу. Опять штамп. Она невыносима.
– И не надейся уязвить меня, трансильванская роза! У меня в чемодане еще куча штампов. Ждут своего часа между связкой чеснока и парой неношеных клыков. Итак, ты примешь мое приглашение?
– А ты старательный. Или просто жалостливый. Куда идем?
– А куда бы ты хотела?
– В твою постель.
– Вэл… Как грубо. А как же душа?
– Хочешь поговорить о душе? Хорошо, я знаю подходящее место. Собирайся.
* * *
– Что, по Вашему мнению, есть Душа, господин И.?
– Смотря, какую мудрость применить… Философскую, религиозную, метафизическую? И зовите меня Николай или Колин. Я так подписываю статьи.
– Хорошо, Николай. Вы тоже можете обращаться ко мне по имени.
– Спасибо, Психея. Возвращаясь к Вашему вопросу… Я несколько месяцев добивался разрешения встретиться с Вами, надеясь, узнать, ответ на него.
– Лукавите. Вы пришли, чтобы выведать о моих литературных экспериментах.
– Но разве Душа не имеет к ним отношения?
– Что Вы! Душа в ведении понятий куда более высоких, чем мои скромные психолингвистические опыты. Я не в силах выдумать того, чего нет, могу лишь пробраться сквозь пелену личных драм, запретов, комплексов, и выудить нечто, о чем персонаж, вероятно, и не подозревал или позабыл. Это, как гипноз, если хотите.
– Гипноз? А подробнее?
– Вам журналистам, только факты подавай, подробности. Нет, нет, я не обиделась. Продолжим, но раз уж, Вы у меня в гостях, позвольте мне тоже задавать вопросы. Итак, Николай, из чего, Вы думаете, состоит литературный персонаж?
– Из авторской фантазии, полагаю.
– Вы сравниваете литератора исключительно с творцом…. Это лишь штамп, дорогой Колин. Ярлык. Когда Вы читаете книгу, перед Вами предстает образ, созданный писателем. С помощью чего?
– Мыслей, чувств…
– И да, и нет. Литературный герой состоит из слов, а также вытекающих из них действий, поступков, но одному лишь автору принадлежат эти слова? Пожалуй, если бы Вы или какие-нибудь ученые мужи, как следует, расспросили самих писателей, кое-кто, может быть, и поведал, что способность слышать, что говорят персонажи иногда куда ценнее, чем умение навязывать им свою волю. Я бы не рекомендовала этого делать, ведь они могут быть весьма своенравны, им даже может прийти в голову бороться за свои поступки и действия.
– А как же тогда…
– Отпустить. То, что так сложно сделать в действительности, то, чего мне не удалось.
– Это и привело Вас к опытам?
– Меня привели к ним наследственность и любопытство. А неспособность отпустить привела к трагедии.
– Вы имеете в виду болезнь Вашего мужа?
– Мне бы не хотелось, чтобы Вы где-то об этом упоминали. У меня есть сын. У нас есть сын. Я солгу, если скажу, что сделала это ради него. Единственная причина – мой эгоизм. Я поняла это здесь.
– Ваше рассуждение о том, что персонажи состоят из слов… Какое оно имеет отношение к опытам с реальными людьми и гипнозу?
– Косвенное. Я лишь хотела пояснить, что человек тоже в какой-то мере состоит из слов, мыслей, поступков. То, что Вы когда-то сказали и не сказали, отражается, в том числе, и на Вашей Душе, ведь верно? Мне же остается лишь внимательно слушать. Вы записываете?
– Да, у меня диктофон.
– Вы, может быть, и честный человек, но есть много других. Теперь я волнуюсь лишь за сына. Он гораздо талантливей меня.
– Он тоже это умеет?
– Да, только еще толком не понял, как. Еще поймет. Вы торопитесь? Не только журналисты обращают внимание на жесты. Если кто-то украдкой смотрит на часы, есть лишь два варианта – либо разговор скучен… либо…
– Простите, Психея. Они не хотят… утомлять своих пациентов. Я выпросил лишь сорок минут. Вы позволите еще прийти?
– Если выпросите хотя бы час. Здесь не очень-то весело. И совсем нечем заняться. Я не склонна к рукоделию, они считают это своего рода терапией, а я скукой. Вот если бы Вы, принесли мне бумагу и ручку…
– Они предупреждали… Сказали, Вам ни в коем случае нельзя…
– Ах, да, я же сумасшедшая ведьма. Начну влиять на врачей. Могу и на Вас.
– Я не боюсь. Напротив, был бы польщен. Попробую что-нибудь придумать.
– Тогда до встречи.
– До свидания, Психея.
* * *
– Герман?
– Анна, я…
– Ты один? Где тот приятный молодой человек, твой студент? Данко, кажется?
– Он не знает, я что отправился к тебе. На некоторые самостоятельные поступки я все же остался способен.
– Не обижайся, заходи.
– Анна, прости, что побеспокоил, но я не мог не прийти. Мне нужно… попрощаться с тобой. Хочу хоть раз в жизни сделать что-то правильно.
– Вот те раз. Только встретились после десятилетий разлуки и сразу прощаться. Герман! Что-то случилось. Что?
– Ты одна? Как у Вас в районе с ДОЛОВЦами?
– Герман, во что вы впутались? Пойдем в комнату Альберта. Он любит ни с того ни с сего читать стихи, поэтому нам с Марией пришлось разориться на глушилки.
– Ты всегда была бесстрашной, Анна. Это… твой муж? Он военный? – Герман указал на старую фотокарточку.
– Он был летчиком. Разбился в грозу.
– Прости, он наверняка очень смелый, как и ты.
– Он был хорошим человеком. Честным. Насколько я поняла из вашего с Данко фантастического объяснения, ты тоже стал исправляться. Так что же надумал прощаться? Уезжаешь?
– Нет. На этот раз найду в себе мужество остаться. Хотя Данко и другие некоторые мои студенты хотят, чтобы я бежал.
– Герман… Ты…
– Я, наверное, скоро отправлюсь в ограничительный Департамент. Я никому не говорил, только тебе.
– Но почему?
– Многим не нравятся мои методы преподавания. Я хочу, чтобы мои ученики любили литературу, понимали слово… Я не могу позволить, чтобы такие, как Данко, сочиняли соцречевки. Понимаешь?
– Ты не прав. Ты стал смелым еще до ваших опытов с твоей личностью.
– Одно из условий. Данко не может выдумывать…
Профессор Гесин во все глаза смотрел на Анну. Она лишь кивнула, с видом женщины, которой все давно известно.
– И что же, твой лучший ученик не намерен ничего предпринять теперь?
– Этого я и боюсь. Он может раскрыться. Я не позволю, чтобы он попал к ограничителям. Я пришел не только попрощаться, но и просить твоей помощи, Анна.
– Если такая старуха может на что-то сгодиться, то я готова, Герман.
– Ты прекрасна. Сам не верю, что способен говорить комплименты тебе. Я бы многое хотел сказать, у меня были годы, и я молчал, а теперь осталось лишь несколько дней. Я хочу, чтобы ты была там. Данко обязательно полезет меня защищать. А ты сможешь его забрать. Представишься его тетей. Никто не знает, как выглядят его родственники. Я больше никому не могу довериться. Его способности не станут оружием. У него будет нормальная жизнь.
– Твой ученик прав. Ничего нельзя выдумать. Я уже видела этот взгляд у тебя. В тот день. Так ты знаешь, когда они придут?
– Да. Теперь, когда все почти разрушено, точно знаю.
* * *
– Здесь почти все разрушено. Что это за здание? Похоже на больницу.
– Так и есть, наблюдательный ты мой. Когда в ваших краях начались волнения, связанные с ужесточением ограничений, многих пациентов переводили сюда.
– От чего здесь лечили? – Алекс пнул валявшийся на пути камень и настороженно посмотрел на Валерию.
– От умственных недугов. Жутковато? Расслабься. Мы же в Трансильвании.
– Почему сюда?
– Здесь никто не стал бы искать.
– Почему ты меня сюда привела?
– Потому что нашла пару листков о моей к тебе любви, а точнее нелюбви. Ты переписал нашу с тобой историю. Это так ты поработал над моими чувствами?
– Да. И я знаю, у меня получилось. Понятия не имею, откуда, но я уверен. Если бы ты не сопротивлялась, было бы еще эффективнее.
– Ты подонок, Алекс.
– Прости, Вэл, так будет лучше.
– Так, несомненно, будет лучше для тебя, мерзкий ты эгоист!
– Можешь оскорблять меня сколько угодно.
– Конечно, ведь ты этого заслуживаешь! Надел маску мученика! Так будет лучше для тебя, Вэл, ты меня не любишь, Вэл! Видимо твои шаманские методы дают побочный эффект. Я тебя и правда не люблю, я тебя ненавижу, Алекс.
– Весьма близкие чувства. Хватит, Вэл, пойдем отсюда. Ссориться на развалинах психушки – слишком даже для такого сумасшедшего, как я.
– Сейчас. У нас еще запланирован прощальный вечер. Да, забыла тебе сказать, чтобы надел что-нибудь соответствующее, но и так сойдет. Пойдем к Игорю. Как-никак место действия нашей с тобой теперь уже невстречи, да господин писатель?
– Вэл, мне жаль.
– Жаль? А я-то, дура, притащила его сюда. Хотела попытаться пролить свет на прошлое.
– У меня нет прошлого.
– У всех есть, с чего решил, что ты особенный?
– Что ты знаешь? Говори, раз привела.
– Да ничего почти. В газетах об этом было, еще дед рассказывал, что лет пятнадцать назад здесь покончила с собой одна женщина. Писательница. Местные считали ее ведьмой. У персонала, несмотря на тайны, тоже семьи и соседи. Наверное, от них в Брашове узнали, что здесь, в горном санатории проходила лечение дама, способная с помощью какого-то литературного гипноза переделывать людей. Ну, здесь она уже ни на кого повлиять не могла. А таблеток наглоталась, говорили, то ли от тоски, то ли от несчастной любви. Нашим, понятно, последняя версия больше нравилась. После первой моей вспышки ярости, связанной с твоими листками, я немного успокоилась. Эта история сама всплыла в голове. Имя у той женщины очень было запоминающееся. Сейчас… Психея. Может быть, вы были как-то связаны, Алекс. Хотя, я тебя все равно ненавижу.
Алекс выглядел усталым. Покидая Город, он надеялся сбежать и от вопросов, которые подкидывало забытое прошлое. Хотя само оно напоминало такую же груду развалин. Разве можно что-то отыскать под ними?
– Где ее похоронили?
– Да кто же знает. Наверное, неподалеку. С сумасшедшими самоубийцами едва ли кто-то стал бы возиться? Ее имя что-то говорит тебе?
– Нет. Пойдем к Игорю. Станцуешь для меня. На прощание.
– И не надейся.
* * *
– И не надейся, любимчик Гесина, я не стану читать твои глупые рассказики. – Марк скомкал исписанный листок и бросил Данко под ноги.
– Чего тебе стоит, Мрак, я хотел сказать, Марк, Марк. Извини, оговорился.
– С кем поведешься. Это полоумный профессор на тебя влияет. Но ничего, ему недолго осталось клевать наши головы, да Лука?
– Точно! Дядя Марка в курсе его вредных лекций и скоро с нашим профессором разберутся, как следует. А ты Данко, даже не думай его предупреждать. Ограничители работают четко. Смотри, как бы и тебя не приняли, как соучастника. Ну-ка, дай-ка я почитаю глупые рассказы наверняка Гесин тебя вдохновлял. – Парень поднял смятый листок.
– Мне плевать на твое мнение, Лука. Я хочу, чтобы Марк прочитал.
– С чего мне такая честь, а, господин писатель?
– Ну… Придумать такую комбинацию, чтобы избавиться от профессора – не для слабаков. Считай, я оценил.
– Дай сюда, Лука. Если уж наш умница Данко так думает…