Егор Викторович Ивойлов
Глаза их полны заката, Сердца их полны рассвета
Глава 7. Агра.
Когда я наверху, я нахожу себя всегда одиноким. Никто не говорит со мною, холод одиночества заставляет меня дрожать. Чего же хочу я на высоте?43
Их белая «Tata» ехала по пригородам Агры. Мимо проплывал огромный пустырь. Местная чумазая шпана гоняла мяч, поднимая снопы пыли, которая медленно стелилась по поверхности поля, словно туман. Вокруг, в тени редкой растительности жались друг к другу жалкие хижины из палок, полиэтилена и прочего мусора. Казалось, что произошла какая-то страшная катастрофа и это лагерь беженцев, ищущих хоть какое-то пристанище.
Постепенно, хижин становилось все больше и лагерь разросся в настоящие трущобы. Горы мусора буквально подпирали стены самодельных построек. Всюду стекали ручьи зловонной жидкости, которая собиралась в потоки на обочинах дороги.
Глебу было неприятно созерцать такую жизнь. Ему было стыдно за свои вещи, деньги и здоровье. Глебу казалось, что он столкнулся с миром отверженных, людское море, простирающееся до самого горизонта, шумело для него укором и каким-то мучительным обвинением.
Тощие дети карабкались по огромной свалке. Кто-то спешил по своим делам, шлепая босыми ногами по мутным лужам, в которых дрейфовали пустые бутылки, пакеты, цветные разводы бензина. Молодая женщина в запятнанном сари тащила ребенка, он верещал, упирался. Странно, но Глеб не замечал страдания, безразличия, отчаянья в проносящемся мимо хороводе лиц. Люди просто жили, спешили, отдыхали, казалось, что они срослись со своим отвратительным миром, приняв его, не замечая. Иногда, вездесущие дети замечали белое лицо Глеба, в проезжающем мимо автомобиле, тогда они бросали свои дела, кричали, размахивали руками и бежали какое-то время, теряясь в облаке пыли.
Трущобы расстилались на невообразимые пространства, становились целой вселенной. Они все тянулись и тянулись, как раковая опухоль на теле города. Иногда, прерываясь облезлыми многоквартирными домами, этажей в пять, или вполне респектабельными виллами, за глухими, высокими заборами. Они казались бастионами, которые из последних сил держат осаду безбрежной армии крыс.
Глеб немного задумался о хозяевах этих гордых «замков». Почему они строили свои дома в столь уродливых местах? Неужели приятно взирать, из окон своих спален, на пыльные муравейники, пропитанные зловонием тысяч нищих тел и гор, состоящих из отбросов? Ведь, наверняка, эти люди имели достаточно средств, чтобы обустроить свою жизнь намного более эстетичным и комфортным образом. Быть может, лавина трущоб наползла на эти дома уже после их постройки, или это бывшие обитатели все тех же лачуг, но сумевшие немного возвыситься над бренностью жизни, благодаря удаче, и упорному труду. Наверное, такие люди за годы, проведенные в ковырянии мусорных куч, перестают замечать их запах и не тоскуют больше по свежему воздуху и чистой воде.
Машина остановилась, уперевшись в дымящую и гудящую пробку. Совсем рядом, на тротуаре расположился навес из грязной, серой тряпки, под которым лежал невероятно худой человек. Его одежда состояла из грязной материи, обернутой вокруг бедер. Почему то, Глеб был уверен, что увидел все вещи, которыми обладал бродяга. Наверняка, он никогда не учился, не получал документов и не покидал этой улицы. Наверное, где-то в соседних кустах, он родился, живет, и вскоре, погибнет…
Бродяга показался Глебу сгустком пыли, которую вскоре развеет ветер, не оставив никаких следов и воспоминаний. Постепенно, вязкая, тягучая толпа предстала такой же пылью. Казалось, что все приходит в движение лишь силой ветра, без разума, вдохновения и жизни. Жаркий, пропахший Индией город, показался пустыней, с армиями жутких призраков и миражей. Машина тронулась, бродяга остался где-то позади, словно его никогда и не было.
«Так ли велика разница между мной и этим бродягой» – думал Глеб – «Мгновение, и меня тоже развеет ветер времен». Все фарс, или глупая игра. Притворство. Человек просто мечется от одной иллюзии к другой. Дом построил, новую машину купил, пообедал вкусно, любил. Как же трудно признаться самому себе в иллюзорности всего этого. Хочется назвать счастьем, но что это на самом деле? Это страх додумать мысль до конца. Осознать, что все лишь грим на лице мертвеца. Попытка сделать вид, что с покойником все в порядке. Человек всю жизнь пытается укрыть, укутать крупинку теплоты, которую называет жизнью в уюте, комфорте, благополучии, в надуманных смыслах. Но загляни в окно глупец! Молчание и холод космоса вокруг. Они бесконечны, безразличны, как пустота во взгляде бродяги. Обрушатся стены твоего дома, с такими трудами возведенные. Вместе с ними уйдут и иллюзии. Глеб вспомнил Державина:
«Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.»44
Город походил на пиратскую республику. Дома, построенные без какого-либо архитектурного замысла, давали приют гостиницам, пунктам обмена валют, торговцам сладостями, пестрыми тканями и специями. Среди беспорядочного нагромождения людей, животных и транспорта мелькали красочные ковры свежих овощей и фруктов, которые продавали чуть ли не с телег. Проносящиеся мимо машины, пронзали воздух замысловатой, индийской музыкой и непрекращающимися гудками. Иногда, складывалось обманчивое впечатление, что в городе никто не работает и все только толкаются на бесконечных, узких улицах.
Глеб немного свыкся в окружающей нищетой и стал замечать женщин, закутанных в яркие сари, огромное количество смеющихся детей, которые прыгали всюду, словно саранча и, лениво болтающих мужчин. Все в этом городе противоречило и спорило. Яркое и серое, нужда и изобилие, солнце и пыль. Глеб не понимал разворачивающегося перед ним действа, языков, музыки и одежд. Все казалось ему театральной постановкой, о содержании которой о не имел представления.
***
Снег смерзся за ночь. Теперь наст искрил на солнце вспышками миллионов льдинок. Глеб выровнял лыжи и согнувшись помчал вниз по склону. Все мысли ушли, осталось только ощущение скорости и легкой опасности. Спуск становился круче, Глеб несся все быстрей. Он почти сидел на лыжах, стараясь прижать центр тяжести ближе к земле. Снежная взвесь почти закрывала обзор. Глеб чувствовал, что летит слишком быстро, но не сбрасывал скорость. Впереди отвесные скалы образовывали узкий проход. Глеб мчал в него. Потом лыжи попали на рыхлый снег, нанесенный ветром в выемку между скалами. Не удержался и кубарем полетел вниз. Хорошо, что не разбился о камни, только в рукава набился снег.
Через несколько минут она подъехала к Глебу. Она никогда не каталась быстро, зато много фотографировалась.
– Дурак, что ли?
– Это ветер нанес рыхлый снег между скалами. Не заметил.
– Ты разбиться хочешь?
– Да ладно тебе, здесь нет ничего страшного, просто ветер нанес рыхлый снег между скалами.
– Я больше с тобой не буду катать. Поехали пообедаем – она сделала вид, что обиделась и собралась продолжить спуск одна.
– Подожди немного, съедем вместе – Глеб небрежно отряхнулся, но на его широких плечах еще оставалось немного снега.
Потом лыжи скользнули, и Глеб помчал вниз. Обернулся на миг. Она ехала следом, окутанная мерцающей на солнце снежной пылью. Она была очень красивая. Спустился на дорогу, подождал ее.
Они шли вдоль огромных елей. Глеб видел такие только на Кавказе. Сквозь деревья мерцали оштукатуренные стены отелей и ресторанов. Издали они казались красивыми и опрятными, но вблизи были покрыты трещинами, краска лупилась. Она и Глеб издали тоже казались красивыми и опрятными.
Дальше пришлось подниматься по крутой дорожке. Глеб нес ее и свои лыжи на плече. Сзади слышал ее дыхание и скрип снега под ногами. Подошли к отелю. Глеб прислонил лыжи к стене. Она стряхнула снег с его спины и штанин. Она все время смотрела в глаза Глебу.
Зашли в ресторан. Внутри было почти темно. В углу потрескивал камин. После улицы было жарко и немного пахло дымом.
– Закажем вина?
– Можно – ответил Глеб.
Принесли обед. Она попросила у официантки плед. Ей казалось, что от куда-то дует. На улице пошел снег. Солнце отражалось в ледяных узорах на окне. Оно проникало в помещение полосой света на полу и стене.
Она подвинула тарелку к Глебу.
– Мне не хочется – сказал он.
– Все равно поешь.
– Ладно.
Они ели молча. Глеб смотрел на огонь в камине. Она смотрела в окно.
– Сегодня будет полнолуние – сказал Глеб.
– Если будет ясное небо.
– Да. Если будет ясное небо.
– Перестань, Глеб! Не будь таким!
-Каким?
-Сам знаешь. Что не так, Глеб?
– «Тоска смотреть, как мается бедняк,
И как шутя живётся богачу,
И доверять, и попадать впросак,
И наблюдать, как наглость лезет в свет,
И честь девичья катится ко дну,
И знать, что ходу совершенствам нет,
И видеть мощь у немощи в плену…»45
– Опять ты за свое? От куда это, на этот раз?
– Гамлет.
– Ну, и к чему это?
– Ты задаешь главный вопрос всей жизни. «Зачем?». Зачем все это?
«Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук и тысячи лишений…»46
– Перестать немедленно! Говори прямо – она укуталась в плед. В ее руке был бокал вина. Она продолжала смотреть в окно.
– Не знаю.
– Нет, знаешь.
– Скучно.
Глеб тоже посмотрел в окно. Вершины гор скрылись за облаками. Ели укрылись пушистым снегом.
– Скучно. Все сало нестерпимо скучно.
Она молчала. Они смотрели в окно. Глеб продолжил.
– Что-то внутри меня сломалось, или всегда было сломано. Не знаю…
Он боялся смотреть на нее. Он посмотрел на нее. Она поднесла бокал к губам. Она была очень красивой.
– Со мной тоже скучно?
– Да.
– Я сегодня буду спать одна. Можешь снять себе номер в другом отеле?
– Хорошо…
Они вышли на улицу. Солнца не было. Стало очень холодно. Дорожка вела сквозь снежный туман, за которым нависали тени огромных елей. Глеб взял ее и свои лыжи. Они в последний раз шли вместе.
***
-Should I take you to the hotel, or you want to visit the Mehtab Bah Park?47 – Обратился к Глебу водитель.
-What are you saying?48 – погруженный в свои размышления Глеб не сразу понял вопрос.
Естественно, они поехали в парк.
Машина остановилась возле заполненной людьми обочины, которая отделяла дорогу от неухоженных кустарников.
– I'll wait for you here. Only, please, not too long49 – сказал водитель, широко улыбаясь своими белыми зубами.
Глеб кивнул и вышел. Ему пришлось протискиваться через толпу прохожих и попрошаек примерно двести метров, пока он не оказался перед линией касс и пропускного пункта в парк.
Парк выглядел тихим островком в бушующем океане города. В шелесте листвы, казалось, тонули гудки автомобилей и крики людей. После дорожной пыли, помоек и выхлопных газов Агры, Глеб не мог надышаться свежим ароматом травы и цветов. Куда-то исчезли назойливые попрошайки, бродяги и беспризорная шпана. Хорошо одетые люди, неспешно прогуливались по мощенным дорожкам. Группы молодых индусов, очевидно студентов, либо офисных служащих, сидели прямо на траве, или играли в незамысловатые игры с мячом.
Глеб шел мимо скамеек, выставленных вряд, вдоль аккуратно постриженных кустарников с мелкой, сочной листвой. На одной из них разместились три местных парня, с прическами по европейской моде. Они весело болтали и толкали друг друга в, какой-то шутливой, дружеской потасовке, которая моментально стихла, когда мимо прошла симпатичная туристка.
Шел навстречу прохладе, которая исходила от спокойных вод Ямуны, когда перед ним возник прекрасный Тадж Махал. Заходящее солнце уже окрасило белоснежные стены монумента в розовый. Глеб присел на полуразрушенные камни набережной и смотрел.
Он испытывал странные ощущения, находясь у подножья монумента, знакомого с самого детства по бесчисленным изображениям. В отблесках гибнущего солнца терялось чувство реальности: то, что мозг привык считать картинкой, громадой вырастало пред его взором. В этот миг, казалось, что плоский кадр старой кинопленки, мистическим образом проник в привычный материальный мир объемных вещей. Спустя мгновение, множество мелких деталей грандиозной постройки рассыпалось перед его глазами, подобно искрам, и мираж пропал. Ведь картинка лишена подробностей и масштаба, в отличии от реальности.
Тадж Махал был грандиозен и величественен, но изящен и воздушен. В нем чувствовалась настоящая роскошь без пошлости, хвастливости и вычурности. Поколения аристократов распоряжались невообразимым богатством, которое стало для них столь естественным, что утратило какое-либо значение и превратилось в чистое искусство. В искусство, которое не предназначено для посторонних глаз, скрытое от невежественной толпы за крепостной стеной и ставшее смыслом существования.
Тадж Махал называют символом чистой любви, но Глеб мог бы предложить другую метафору. Тадж Махал – это символ человечества, цивилизации и жизни. Нищие, необразованные и отупевшие от тяжелого труда миллионы бросают на алтарь избранных свои никчемные жизни. Благодаря этому, немногочисленные счастливчики срывают оковы повседневных проблем, обретая могущество и знания богов. Питаясь жизнями, которые, часто добровольно, приносятся в жертву, Властелины мира меняют реальность, превращают в камень идеи и абстракции.
Одно слово и тысячи тонн мрамора, сердолика, яшмы, бирюзы, агатов и сапфиров отделяется от скал, приходят в движение, соединятся в нескончаемые потоки, которые реками текут в столицу Великих Моголов – в Агру. Так, среди бесконечных, зловонных трущоб вырастает прекрасный Тадж Махал. В солнечный день он ослепительно белый, на рассвете и закате – нежно розовый, а в свете луны миллионы камней, которыми покрыт монумент, мерцают как звезды. И все это великолепие стоит на постаменте из мусора, крысиного помета и людей, даже не поднимающих глаз, что бы любоваться на несравненный Тадж Махал.
– Почему красота и уродство, любовь и ненависть, богатство и нищета всегда где-то рядом? – обратилась к Глебу немного полная, русская женщина, усаживающаяся рядом с ним. Она смотрела на алеющий силуэт Тадж Махала своими серыми, немного детскими глазами.
– Как странно, как раз сейчас об этом думал – ответил Глеб и улыбнулся.
– Меня зовут Света – женщина протянула свою пухленькую, белую руку.
– Глеб.
– Ты впервые тут? – спросила она и Глеб кивнул – Я даже завидую тебе немного. У тебя впереди еще много всего интересного. Куда дальше поедешь?
-Завтра хочу сесть на поезд до Варанаси.
-А где остановился?
– Пока не знаю – ответил Глеб
– А мы переночуем здесь, а утром поедем в Гвалиор. Можешь с нами, если хочешь. Там, кстати, тоже можно сесть на поезд до Варанаси.
– А ты с кем?
– С мужем – ответила женщина и, почему то, пожала плечами.
Глеб посмотрел в ее бесхитростные глаза. «Почему бы и нет?» – подумал он.
– А вы на чем поедите в Гвалиор?
– У нас машина.
– Меня тоже водитель ждет. Машина у входа в парк.
– Ну так, отпусти его и поехали с нами.
– Договорились.
– Пошли познакомлю тебя с мужем.
Дхавал оказался невысоким индусом с открытой улыбкой и аккуратно постриженной бородой. При встрече, он сразу обнял Глеба, как будто они были старыми приятелями:
– Hallo my brother!50
– Hi51
Втроем они прошли сквозь парк, который, словно покрывалом укрылся сумерками. Деревья появлялись из тьмы, словно солдаты, несущие бесконечный караул. Испарения, разогретой за день земли, мглой стелились над зеленой травой и лучи расходящихся тропинок терялись в тумане. Глеб оглянулся, что бы бросить еще один взгляд на Тадж Махал. Он величаво парил в тусклом облаке, подсвечиваемый редким фонарями. Монумент словно подпирал звездное небо, похожий на последнее надгробие человечества, затерянное в одиночестве и ночи.
Ворота парка оказались каким-то порталом, мгновенно переносящим в другую реальность. Прохлада сменилась влажной духотой, а тишина обернулась шумом многоголосого города. На Глеба навалилась усталость, мешающая думать и фокусировать взгляд. Рядом с собой он ощущал присутствие Иры и Анила, они шли молча и быстро, увлекая Глеба за собой, словно маленькие огоньки жизни. Света и Дхавал держали друг друга за руки и пробирались через толпу. Глеб ничего не знал о них и, быть может, поэтому тянулся к ним. Хотя, возможно, он просто начинал уставать от одиночества.
Глеб попрощался с водителем, с которым они проехали вместе примерно пятьсот километров и сразу забыл его имя. Потом он сел в машину к Ире и Анилу, которая помчала сквозь узкие улицы Агры.
Всюду сновали суетливые тук-туки, велосипеды, мотороллеры, автомобили и повозки, запряженные мулами. Казалось, что ночь разожгла уличный шабаш и потоки транспорта стали даже интенсивнее, чем днем. Сквозь открытое окно, сознание Глеба пронзали вой сирен, пряные запахи индийских улиц и экзотическая музыка, доносящаяся ото всюду. Иногда, они проносились мимо афиш и постеров, которые рекламировали болливудские фильмы. Их неестественно яркие краски, мелькали осколками стекла в калейдоскопе и смешивались с бликами фар, горящих окон и уличных фонарей.
Глеб обратил внимание на индуистский храм, выполненный в виде статуи обезьяноподобного бога. Исполинское создание пестрило всеми цветами, которые только могла предложить химическая промышленность и, к тому же, было освещено прожекторами, направленными снизу-вверх. Мистический колосс переливался и мерцал в ночи, теснимый совершенно непримечательными, серо-желтыми домами, которые, казалось, пытались выдавить его с грязной и шумной улицы.
Довольно схематично обозначенные, белые зрачки бога весело взирали на окрестности. Глебу он казался похожим на огромного ребенка, который нашел муравейник и воодушевленно тыкал в него веткой. Вообще, весь храм был каким-то несерьезным, несуразным и слишком ярким, словно он предполагался как аттракцион для детей и лишь потом был захвачен безумными брахманами.
«Воображаемый друг взрослых» – Глеб вспомнил избитую до пошлости фразу, описывающую идею бога.
«Что же, в данном контексте, довольно точное высказывание». Наверное, любому человеку тяжело смириться с унылостью, серостью и беспросветностью бытия, поэтому местные жители охотно верят в яркие и жизнерадостные образы, демонстрируемые подобной архитектурой.
– Ты не голоден? – спросила Ира.
– Еще как – устало ответил Глеб. Он действительно проголодался и начинал ощущать упадок сил.
***
Они поехали в ресторан. Он располагался на огороженном высоким забором дворе. Довольно подозрительное заведение, явно не предназначалось для случайных туристов. Пространство было окурено дымом и паром с кухни, который приносил густые запахи специй и неведомых блюд. Тяжелый, душный воздух создавал тягучую атмосферу. Казалось, что все находится под водой. Всюду сновали официанты, охотящиеся за чаевыми и танцоры, одетые в пестрые наряды. Зал битком набит индийскими нуворишами и довольно вульгарно разодетыми бабами.
Они заняли столик, который располагался чуть в стороне. Рядом стояла статуя какого-то бога. У ее основания дымились ароматические палочки. Идол тонул в клубах дыма.
– Странно видеть столько религиозных людей, не так ли?
– Ты атеист? – с плохо скрываемой иронией сказала Света – Но атеизм не путь к истине, а способ примирить себя с неспособностью ее постигнуть. Я так думаю, что это – просто усталость обычного человека. Не надо, ни награды, ни кары – дайте исчезнуть, просто оставьте в покое.
– Устал я, или нет не имеет значения – возразил Глеб – Просто нет оснований считать, что бог есть.
– Какие тебе нужны основания? Есть мы, есть вселенная. Само, что ли, это все появилось? Быть может, ты сам считаешь себя Богом? Из таких, как ты, выходят фашисты. Надо смирить гордыню. Нужно принять Бога!
Глебу совсем не хотелось говорить на эту тему. Света не казалась достаточно интересным собеседником для подобных дискуссий.
– Принять? Быть может, подчиниться? Неужели, для тебя не унизительна сама идея, что нужно играть по чужим правилам? Ведь эти правила придумали другие люди, в своих интересах. Хорошо, ты считаешь, что не люди, а бог. Это ничего не меняет. Пусть твой бог свою гордыню смирит. С чего это он господин, а я – раб? Я живу, стараюсь, как лучше, а он меня потом судит и карает. Кроме того, да, все могло появиться и само.
– Так, какой же это был бы Бог? Бог – господин, по определению. Твой Бог был бы просто не нужен.
– Дело вкуса. В любом случае, для творения идеальной сущности, наш мир слишком жесток и несправедлив. Не находишь? Хотя, быть может, мы неправильно понимаем значение слова «идеальный» – пожал плечами Глеб.
– А может, он специально посылает нам сомнения, чтобы мы через сомнения, через страдания пришли к нему? Чтобы мы поняли, что такое любовь. Ведь если бы в мире не было страданий, безразличия, ненависти, несправедливости, как бы мы поняли, что такое любовь? Как бы мы поняли, что Бог – есть любовь? Ведь все познается в сравнении. Сравнивать было бы не с чем.
– Какая глупость. Ты просто повторяешь за другими, не задумываясь. Бог всемогущ. Он в миг может сделать так, что все придут к нему. Да и, вообще, разве не унизительно клясться в любви из страха лишиться чего-то, или под угрозой вечных мук? Разве сама эта идея не унизительна и для тебя, и для твоего воображаемого «друга»? Любовь должна идти от силы, свободы, самодостаточности, а не от страха. То, что ты описываешь, это не любовь. Это отношения старого, жирного, женатого богача и молодой содержанки.
– А если бог просто так хочет? – с каким-то внутренним ослеплением, настойчиво добивалась своего Света – Понимаешь: хочет, и все!
– Он не может хотеть. Это же бог. У него нет желаний. У него есть воля, и по этой воле устроен весь мир. Малейшее движение его воли – и мир изменяется так, как ему угодно. Желания не успевают даже возникнуть. Именно поэтому у бога не может быть и цели. Да и, вообще, что ему надо больше: веры или страдания? Если страдания – то это не бог, а жалкий маньяк-извращенец. Бога нет.
– Все-таки ты фашист.
– Я с одной стороны фашист, с другой хиппи.
Света явно не понимала значение слова «фашист».
Потом говорили о другом. Дхавал и Света старались завести ребенка. Они познакомились пару лет назад в Индии, потом поженились в Москве. Несколько месяцев путешествовали по России. Получилось недорого, но денег осталось очень мало. Свете было тяжело постоянно переезжать и рано вставать. Глебу казалось, что она скорее выглядит не как жена, а как мать Дхавала. Все из-за того, что ей было около сорока. Дхавалу было не больше двадцать пяти.
Дхавал закончил какой-то хороший индийский университет. Должен был стать врачом, но уже второй год не работал. Он никогда не спал с женщиной до того, как женился на Свете. Он рассказывал, что хотел оставаться чистым и того же ожидал от своей будущей избранницы. Дхавала вводила в какой-то мистический ужас мысль о том, что можно предаваться разврату до брака. Однажды он даже пытался отговорить от замужества знакомую девушку. Потому, что ее жених хвастался своей насыщенной половой жизнью на весь университет.
Когда Дхавал сообщил Свете, что хранил невинность для нее, она расплакалась и обняла так, что он почти задохнулся.
«Kiss me again»52 – так сказала Света мужу после того, как они закончили эту часть своего рассказа. Света сказала, что тоже была невинна. Глеб, естественно, в это не поверил.
Ночь после свадьбы они провели в подмосковном отеле, который принадлежал отцу Светы. Дхавал очень нервничал и долго ходил по коридору. Когда он вернулся, Света спала. Ей уже было тяжело поздно ложиться.
На следующий день они отправились в круиз по Волге. Дни растягивались невыносимо. Иногда дул ветер, иногда нет, но всегда было низкое и серое небо. Теплоход останавливался в каких-то городах, но все время шел дождь. Они много говорили о ребенке. Они хотели ребенка больше всего на свете.
Потом они купили билет на поезд до Иркутска. Дхавал очень хотел посмотреть Байкал. Нужно было ехать несколько дней. Это было тяжело для Светы. В поезде был вагон-ресторан. Дхавал каждый день ходил туда пить пиво. Света плакала, когда оставалась одна.
Теперь они вернулись в Индию на несколько месяцев, наверное. Когда закончили ужин, Глеб заказал себе кофе. Они заказали вторую бутылку вина. Глеб размышлял о том, можно ли сказать, что они счастливы? Пожалуй, они были вполне счастливы.
– Ну так, что поедешь с нами в Гвалиор? Там можешь сесть на поезд до Варанаси.
– Поехали.