Егор Викторович Ивойлов
Глаза их полны заката, Сердца их полны рассвета
Доктор опустил простыню.
– Не хотите продолжить переговоры? Заложников у него нет. Выкурим, никуда не денется.
Сестра весело посмотрела на врача. Глеб тоже улыбнулся.
– Милый, ты завтракал?
– Да.
Почему то, Глебу было не комфортно наблюдать за родами. Казалось, Алиса прочитала его мысли.
– Милый, можешь не смотреть на меня сейчас?
– Да, дорогая, пожду с наружи.
Они приехали в роддом около пяти, или шести часов утра. Когда Глеб, в очередной раз, посмотрел на часы было пятнадцать двадцать три. Иногда, из родильного отделения выходил доктор, очевидно, чтобы покурить. Потом дверь закрывалась, и Глеб оставался в пустынном коридоре наедине с мигающими галогеновыми лампами. Он казался бесконечным навесным мостом между прошедшим часом, и еще не наступившим. Глеб переступал с дощечки на дощечку, но противоположенный берег вяз в тумане и не приближался. Ровно в шестнадцать часов Глеб поднялся и постучал в кабинет:
– Можно войти?
– Входите – доктор больше не шутил.
– Глебушка, ты пришел… Я так устала, Господи, как же я устала – ее голова бессильно лежала, чуть на боку. Волосы были убраны в медицинскую шапочку, из-под который стекали струйки крупного пота.
– Потерпи еще немного, дорогая – Глебу хотелось как-то помочь, но он не мог ничего сказать, кроме банальностей.
– Ничего не получается, милый. Как же обидно, я думала, что создана, что бы рожать тебе детей…
– Мамаша, держи себя в руках. Первые роды всегда тяжело проходят – вмешался доктор.
– Я должен немного отдохнуть и поесть, посидите здесь, вместо меня? – обратился доктор к Глебу.
– Конечно.
– Звоните, если что – сказал врач и вышел.
Алиса все больше уставала. Глеб почти ненавидел ребенка.
– Не думаю, что у меня получится, прости меня, я подвела тебя – почти простонала Алиса.
– Все получится. В любом деле, тяжелее всего у самого финиша. Тебе еще немного нужно постараться.
– Давай, у нас будет только один ребенок. Думаю, одного достаточно.
– Да, дорогая, одного вполне достаточно. Сам хотел предложить.
Прошло около сорока минут. Вернулся доктор.
– Теперь, Ваша очередь перекусить. – обратился врач к Глебу.
Глеб, вернулся в кафе, в котором завтракал. За окном было темно. Почерневшие силуэты домов плавно выплывали из тяжелой, сырой мглы. Город поражал своей молчаливой, мрачной красотой. Гигантские каменные исполины и изуродованные осенью деревья, с выкрученными черными ветвями, создавали мистическую, немного гнетущую атмосферу. Гранитные ступени и припаркованные автомобили отбрасывали длинные тени, которые оживали в свете проносящихся мимо фар. Огромная лужа на тротуаре чернела вязкой, неподвижной водой. Она казалась вратами в преисподнюю и отраженные блики светящихся окон казались немигающими глазами демонов.
– Готовы сделать заказ? – очередная стандартная фраза вернула Глеба к реальности.
– Булгур с курицей, греческий салат и кофе Американа.
За соседним столиком сидела женщина и четверо ее детей. Глеб пытался понять, как ей удалось столько нарожать. Наверное, работа в урановой шахте меньше бы отразилась на ее внешности. Мать-героиня выглядела почти старухой, с изуродованным, перекорёженным телом и огромными бесформенными грудями. Она озиралась надменным, самодовольным, но каким-то пустым взглядом. Громко поучала своих детей, совершенно примитивными, шаблонными фразами. Было очевидно, что она не обдумывает сказанное, а просто реагирует, почти на уровне рефлексов. Казалось, что малолетние вампиры высосали из нее не только молодость и молоко, но и разум. Превратили в пустую скорлупу, зомби, раба бесхитростных команд: «Мама, какать», «Мама, принеси», «Мама, унеси». Почему то, Глеб представил, как дети надевают на свою мать ошейник с намордником и смеясь, в припрыжку ведут ее домой, запуская по дороге мыльные пузыри.
Покончив с ужином, Глеб вернулся в больницу. Ветер мел по улицам гнилые листья и окурки. В низком, московском небе клубились огромные, черные тучи, освещенные призрачным, городским заревом. Они отбрасывали жуткие тени на мокрые стены серых домов.
Глеб надел белый халат и пошёл по гулкому коридору к родильному отделению. Странно, каким привычным все казалось. Глеб постучал. Никто не ответил. Вошел. Доктор все так же сидел спиной ко входу. Сестры не было. Алиса не шевелилась, она казалась тенью самой себя, почти незаметной среди простыней и медицинских приборов.
– Хорошо, что Вы пришли – обратился доктор к Глебу – надо делать кесарево сечение.
– Это опасно?
– Нет, совершенно рядовая операция.
-Тогда чего же мы ждем?
-Уже готовят операционную – ответил доктор – пойду проверю.
Он вышел, оставив после себя звенящую тишину и потрескивание ламп. Глеб сел. Огляделся. Встал. Походил. На Алису смотреть не мог.
– Глебушка, ты здесь?
– Да, Алиса… – он склонился над Алисой.
Она заплакала. Почти беззвучно. Только гримаса отчаянья исказила ее лицо, не давала дышать. Слезы катились как-то неправильно. Не вниз по щекам, а к вискам, затекая в уши и волосы.
– Какая же я никчемная. Все из-за меня мучаются. Наверное, ты уже пожалел, что связался с такой дурой, как я. Но, милый, я больше не могу, я больше не могу терпеть. Прости меня, пожалуйста. Я такая плохая женщина. Пусть это уже закончится. Я больше не могу. Ни одной секунды больше не могу.
Глеб держал ее за щеки, стирая слезы большими пальцами.
– Дорогая, прошу тебя, потерпи еще не много. Скоро все закончится. Если ты не справишься, то никто не сможет.
– Глебушка, я больше не могу. Все сломалось во мне. Я отдала все силы, которые были.
Глеб гладил ее голову. Больше он ничего не мог.
Потом Алису увезли.
Глеб прикрыл глаза. Странные мысли пришли в голову. Показалось, что вспомнил, как зародился в чреве матери. Парил в безмятежной невесомости и темноте. Вокруг космос и тишина. Глеб шевелился, но не ощущал своих движений. Казалось, что тела просто нет. Есть только чистое сознание бесконечной вселенной. Только без внутреннего монолога. Космос осознавший сам себя. Наверное, бог, если бы он существовал, был бы нерождённым ребенком в животе своей матери. Повелитель мира, но и сам мир. Это была вечность? Нет. Вокруг никаких изменений. Времени не существовало. Это нечто, что нельзя описать словами. Быть может, медитация, или даже нирвана? Тогда получается, что вся буддистская и индуистская философия построена на подсознательной тоске по жизни до рождения?
Но вот луч слепящего света, высветил руку Глеба. Как? Оказывается, есть «Я» а есть мир вокруг. Разве «Я» не «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец»231? Потом схватил кто-то. Глеб сопротивлялся, но его вырвали в слепящий свет. Холодно, вопли вокруг. Глеб тоже закричал. Потому что испугался, а еще потому, что понял, что умер. Это было рождение, но это была и смерть. Получается, все уже однажды умирали?
Часто, пережившие клиническую смерть рассказывают об увиденном ими тоннеле и ослепительном свете в конце. Глупцы думают, что видели потусторонний мир. Что же у Глеба была плохая новость для них. Это был не рай, а воспоминая их собственном о рождении, или о первой смерти. Нет, мать не дарует жизнь, она убивает. Быть может, убийство – это дар? Все спуталось в голове.
Глава 22. Новая жизнь?
Бывают, конечно, кислые яблоки: их удел – ждать последнего дня осени; и тогда делаются они одновременно зрелыми, желтыми и морщинистыми.232
Ночь. Алиса много раз представляла себе этот момент. Она ощущала безмятежность, легкость, усталость и облегчение. За окном шел дождь. Капли барабанили по стеклу, стекали вниз медленно, вспыхивали в свете проезжающих машин.
Девочка лежала у нее на животе. Казалась маленькой и хрупкой, почти игрушечной. Она была прекрасна. Осматривала мир вокруг, сжимая материнский палец всей свой пятерней. Алисе казалось, что они были знакомы всегда. Любили друг друга вечно. Алиса любила ее как саму себя. У девочки были глаза Глеба. Так казалось Алисе. Слеза скатилась у нее по щеке. Частички счастья переполняли тело.
Потом девочку унесли. Алиса почувствовала пустоту, одиночество, почти ужас. Захотелось рыдать от тоски, но сил не было. Прошедшее виделось ураганом, который стих. Теперь тишина, штиль и разруха, течение уносило Алису. Она не сопротивлялась. Закрыла глаза, уснула.
***
Глеб был в палате. Он бы никогда не произнес этого вслух, но ребенок показался ему уродливым.
Иногда по коридору разносилось гулкое эхо шагов, которые волной приближались к палате Алисы, нарастая, становясь отчетливее, громче. Потом, плавно стихая, убывая, удаляясь, превращаясь в звенящую тишину. Глеб встал и тихонько приоткрыл дверь. В пустом коридоре мерцал яркий, немного синеватый свет галогеновых ламп, которые потрескивали в гулкой тишине. После полумрака палаты, он несколько мгновений не мог ни на чем сфокусировать взгляд. «Везде только пустота…» – Глеб вернулся на свое место возле кровати, чтобы продолжить бесцельно рассматривать керамическую плитку на полу. Алиса толи спала, толи находилась в беспокойном забвении, вызванном лекарствами.
Потом Глеб видел сестру, сосредоточенно изучавшую показания приборов, которые стояли возле изголовья Алисы. Он хотел что-то спросить, но сестра прервала его, приложив палец к своим губам и указав на дверь. Они вышли:
– Ну как она? – спросил Глеб.
– Все под контролем – ответила сестра – Думаю, вам следует поехать домой. Все закончилось. Нет смысла сейчас тут сидеть.
Уходя, Глеб осторожно приоткрыл дверь, впустив в палату полоску света. Он упал на белые губы Алисы и тенями увяз в ее спутанных волосах. Потом Глеб пошел по коридору, спустился по лестнице и оказался под дождем, который мерно стучал по крышам домов и черному асфальту. Спать не хотелось, и Глеб поехал в ресторан.
Это было одно из многочисленных московских заведений, предлагающих японскую кухню. На входе дежурили две хостес, одетые в кимоно:
– Добрый вечер! Вы будите один?
Глеб кивнул, и девушка повела его мимо столиков из темного дерева. Посетителей было не много. Играла какая-то музыка и слышались шипящие звуки, доносящиеся с кухни. Глеб выбрал место у окна, хотя через плотные жалюзи, почти не было видно улицы – лишь отблески фар, от проезжающих мимо машин. Иногда, полоски света пробегали темной поверхности стола.
Подошла девушка-официант:
– Готовы сделать заказ?
– Пицца есть?
-У нас же японская кухня! – девушка сделала вид, что сердится. Казалось, что она была не против поболтать.
– Странно, обычно, пицца везде есть. Что посоветуете, тогда?
– А вы сильно голодны?
– Пожалуй.
– Тогда можете взять рис с угрем и какой-нибудь суп.
– Хорошо, несите. И еще ролы.
– Какой, суп и какие ролы?
– На ваш вкус.
– А пить, что будете?
– Облепиховый чай, пожалуй.
Девушка записала заказ и еще раз улыбнулась, перед тем как уйти.
Через некоторое время, официантка принесла тяжелую, чугунную тарелку на деревянном подносе:
-Это мой любимый суп. Я попросила повара, что бы он положил побольше мяса для вас – девушка подмигнула и быстро ушла улыбаясь.
Глеб быстро съел первое блюдо. В густом бульоне плавали крупные куски мяса и картофель. Блюдо было горячим и пришлось очень постараться, чтобы проглотить первую ложку. Глеб очень проголодался и даже не заметил, как принесли второе и ролы. Насытившись, он, не спеша пил чай. Старался ни о чем не думать и бесцельно копался в фотографиях телефона. Воспоминания захватили его.
… Рано утром подошвы ботинок привычно вступили на тропу. Деревянные домики поселка постепенно скрылись за густой, летней растительностью. Едва различимая в лесных дебрях дорожка упрямо карабкалась вверх, на скрытый за деревьями перевал. Они молча шли вдоль ложбины, образованной небольшим ручьем. Вода искрилась в лучах мерцающего, через кроны деревьев, солнца. Влажная земля наполнила воздух душным и сырым жаром. Насекомые липли к распаренным лицам. Иногда казалось, что подъем будет продолжаться вечно.
Потом, лесная чаща стала редеть. Лиственные деревья уступили место могучим, раскидистым соснам. Сырая трава сменилась пожелтевшей хвоей. Она приятно похрустывала под ногами.
Неожиданно тропа обрушилась в отвесный, скалистый берег. Царственная гладь Байкала предстала перед глазами. Прохладный ветер создавал мерцающую рябь на бирюзовой поверхности воды. Озеро казалось миражом, который навеян палящим солнцем, настолько нереальными были цвета его изумрудных вод. Дальше тропа вела вдоль обрыва. Иногда, на поверхности воды, появлялись и исчезали черные точки – это знаменитые Байкальские нерпы патрулировали свою территорию в поисках пищи. Тропа, словно терпеливый проводник вела на берег, двигаясь немного впереди, до тех пор, пока Глеб с товарищами не оказался на живописном, каменистом пляже. Там они остановились на ночь.
Обыденный закат обращал яркий свет, в синие тени, а сама жизнь, казалась и реальной, и выдуманной одновременно. На краю дня и ночи, суши и бездны каждое дуновение ветра приносило ароматы сосновой хвои и полевых трав. Вдыхая этот воздух, Глеб завороженно созерцал последние мгновения жизни солнца, пожираемого оскаленной пастью чёрных скал. Забыв о бренности и скоротечности собственной жизни, он становился свидетелем вечности. Думал о том, как сходятся люди и, секунду побыв вместе, теряются в толпе, чтобы снова оказаться в чьих-то объятиях. О смертных, которые вели спор с богами и духами, противопоставляя суету своих страстей вечности, подобно угасающему жару солнца, который противостоит ледяному дыханию ночи. В миг, когда последние лучи света отразились кровавым блеском в глазах, боги завистливо отвернулись, словно сварливые старухи, пропахшие плесенью прогнивших церквей, при виде юной девы, пахнущей как любовь.
Хотя, Глеб точно не помнил, быть может, он просто поел и лег спать…
***
Глеб попросил счет, расплатился и вышел на улицу. Под продолжающимся дождем, он поехал домой, чтобы немного поспать.
Глеб лег в постель, уснул кажется.
В квартире была тишина. Она наползала как туман усыпляющей, парализующей силой. Вязкими парами поднималась из-под кровати, ползла к подушке Алисы, клубилась вокруг ее одежды и вещей. Казалось, тишина стремилась заместить собой все, что напоминало о ней.
Глеба разбудил телефонный звонок:
– Вам нужно приехать в больницу.
– Что случилось?
– У Алисы было кровотечение.
– Как она?
– Стабильно.
– Что значит стабильно?
– Приезжайте…
Глеб быстро оделся, поминутно смотря на часы, был рассеян. Выбежал из подъезда, оказался возле машины. Рядом пьянчуги помирали со смеху, почему-то. Дорога была продолжительная, пробки и светофоры страшно нервировали. Вырвался на какую-то мрачную площадь. Мерцали едва заметные точки огней, светящиеся в окнах жалких московских домов. С трудом нашел парковочное место возле больницы. У самого входа, какая-то мерзкая старуха раздраженно толкнула Глеба. Она выглядела как смерть.
Вновь шел по белому коридору, видел тени людей, вдоль светлых стен. Все казалось сном. Перед дверью в кабинет доктора, сел на одну из низких, больничных скамеек, обтянутых зеленой, синтетической тканью. Неужели и она умрет? Теперь и Алиса умрет. Все имеет начало и конец. Вот все и заканчивается. Рано или поздно жизнь убьет и тебя. Сиди и жди.
Вышел доктор, мрачно кивнул. Пошли к палате Алисы. Молчали. Отрыли дверь. Сели по обеим сторонам кровати.
– Кто там? – Глеб услышал тихий голос Алисы.
Жива! Теперь все будет хорошо!
– Алиса, это я. Прости, что оставил тебя, больше я ни на шаг не отойду, только выздоравливай, пожалуйста – ком в горле сделал голос Глеба глухим и непривычным для него самого.
– Дай попить…
Глеб взял на прикроватной тумбочке пластиковую бутылку с водой и поднес ее к губам Алисы. Он чувствовал, как горячие губы коснулись его руки, ища горлышко.
– Не получается… – прошептала Алиса
Глеб приподнял ее голову свободной рукой. Алиса пила долго, частыми, мелкими глотками, иногда останавливаясь, словно отдыхая. Держать голову было не удобно, рука немела, но Глеб терпел.
Наконец, Алиса отняла губы от бутылки и повернула голову к Глебу. Он почувствовал ее жаркое дыхание. Осторожно высвободил свою кисть, укладывая голову Алисы на подушку. Наволочка была немного влажной.
Доктор говорил что-то, обещал сделать все возможное. Ушел. В палате было тихо. Глеб много передумал, сидя у изголовья кровати. Что-то ныло, дышать было тяжело, мысли путались. Он видел, знал, что Алиса умирает, его охватывала паника, хотелось, что-то делать, просить, умолять.
«Бог! я сделаю все, что хочешь. Я буду верить во что хочешь, я буду стучать головой так, как ты хочешь и говорить любые слова, какие хочешь. Забери все, только оставь мне ее»
Какая-то тень промелькнула на стене, но мир остался прежним. Да, он остался прежним: лживым, вечным, пустым, бесконечным, безразличным, выдуманным и бездушным. Где-то, по-прежнему, сходили лавины, вздымались рассветы, обрушивались закаты, взрывались кометы и гасли звезды и некому было всем этим любоваться…
– Глебушка…
– Я здесь, с тобой – он сжимал ее ладонь, словно боялся, что Алиса исчезнет.
– Нет, Глебушка, ты больше не со мной. Умираешь всегда в одиночестве…
– Не говори так! Все будет хорошо, я знаю, что все будет хорошо. Ты обязательно поправишься, мы объездим весь мир, у нас будет еще много детей… – он говорил и говорил, словно слова, что-то значили.
– Я не боюсь. Жаль, что в это раз так рано, но я не боюсь. Позаботься о нашей девочке. Наверное, теперь тебе придется придумывать для нее имя…
– У нее может быть только одно имя…
– Глебушка, ты же не будешь никого любить так, как меня? – сказала она. Видно было как тяжело ей произносить слова.
– Никогда, я больше никогда не буду любить – он рыдал.
– Нет, Глебушка, ты должен любить, пусть у тебя будут девушки.
– Мне они не нужны…
– Хорошо, тогда я буду приходить к тебе до тех пор, пока ты не забудешь. Не забывай меня. Не забудешь?
– Не забуду.
Глеб часами сидел у кровати Алисы. Стемнело. Стало тяжело бороться со сном. Кажется, Глеб спал. Все немело, но он боялся пошевелиться, напрягал слух, было темно, тихо, уныло. По коридору проходили люди, были сдержаны, эмоциональны, равнодушны, счастливы. Шли, ждали, разговаривали, спешили, приходили, уходили, жили. В палате появились врачи. Кто-то вытолкнул Глеба в коридор. Он ждал. Из палаты вышел врач.
– Все плохо…
– Она умерла?
– Без сознания.
Вновь открылось кровотечение. Остановить не получилось. Алиса больше не приходила в сознание. Глеб находился в палате, пока все не кончилось. Он вышел на улицу. Рядом был парк. Старик кормил голубей. Гуляла толстая, неопрятная женщина с таким же раскормленным ребенком. На площадке играли дети и их мамы тихо болтали, чуть в стороне. Мир не заметил. Глеб сел на скамью и посмотрел вверх. Кроны деревьев плавно двигались на ветру, в просветах мерцало серое, московское небо.
Достал телефон из кармана, на экране уведомление. Открыл мессенджер, там голосовое сообщение от Алисы. Странно, что не увидел раньше. Грудь сдавило. Включил, приложил смартфон к уху. Голос тихий, хриплый, словно из бесконечной дали:
«Прощай, позабудь и не обессудь.
А письма сожги, как мост.
Да будет мужественным твой путь,
да будет он прям и прост.
Да будет во мгле для тебя гореть
звёздная мишура,
да будет надежда ладони греть
у твоего костра.
Да будут метели, снега, дожди
и бешеный рёв огня,
да будет удач у тебя впереди
больше, чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен бой,
гремящий в твоей груди.
Я счастлива за тех, которым с тобой,
может быть, по пути.»233
Глава 23. Эпилог или предисловие?
Но там, в безлюдной пустыне, свершается второе превращение: там львом становится дух, добыть себе свободу желает он и сделаться господином пустыни своей.234
Глеб всегда любил аэропорты. Есть особая романтика в том, чтобы сидеть на стандартном пластиковом сиденье и рассматривать скользящие по рулежным дорожкам самолеты, или пассажиров, дремлющих среди своих чемоданов. Разве существует место, где бы человек мог себя чувствовать столь же умиротворенным и свободным? Где еще можно просто ждать, понимая, что заботы и проблемы остались далеко позади, в тумане другого измерения, почти в прошлой жизни. Кажется, что если в руке зажат паспорт с вложенным в него билетом, то нет никакого прошлого, или, по крайней мере, оно утрачивает значение. Есть только сейчас и есть будущее, в котором могут случится любые приключения.
Мимо проходили какие-то люди. Кто-то ждал неподвижно, кто-то бежал, увлекая за собой гремящий колесиками чемодан. В дальнем конце зала крупный, поджарый и высокий мужчина прощался со стройной, молчаливой девушкой. Почему-то, на его кулаках были засохшие ссадины, как после драки. Она стянула с плеч синее флисовое одеяло и хотела отдать его своему спутнику, но тот не взял.
– Посмотри, пап, какая красивая пара.
– Да, Алиса, красивая – Глеб не смотрел, думая о своем.
– Мужчина, кстати, похож на тебя в молодости.
Красивая незнакомка поднялась со своего сидения. Она потянулась, разгоняя кровь после длительного ожидания. На мгновение, ее взгляд встретился со взглядом Алисы. На лице незнакомки мелькнула загадочная улыбка.
– Ты видел, пап? Ну и глупый же тот мужик! Точно на тебя похож, лучше бы не в облаках витал, а обнял ее, сказал, что будет скучать. Нет, сидит, как истукан.
Незнакомка достала из своего рюкзака потрепанную книгу и протянула ее мужчине, перед тем как уйти.
Аэропорт. Это место пересечения времени и пространства. Мост, соединяющий реальности. Когда-то давно, путешествие становилось делом жизни. Предприятием для отчаянных смельчаков, готовых рискнуть всем, чтобы раздвинуть границы известного мира. Васко да Гама потерял две трети команды, во время первого плавания в Индию. Зато, сегодня тысячи людей пересекают континенты и океаны, даже не замечая их невообразимых масштабов, не чувствуя смертельного холода горных пиков и не замирая при ударах штормовых волн о скорлупу корабля. Мир стал меньше…Голос дочери отвлек Глеба от размышлений.
– Пап, нам пора идти на регистрацию.
– Да, дорогая, пошли.
Алиса посмотрела на то место, где прощалась парочка, захватившая ее внимание. Там уже никого не было, только забытая книга лежала на сидении.
– Я сейчас.
Она быстрым шагом пересекла зал ожидания и подняла зачитанный томик «Жизнь взаймы», затем вернулась к отцу.
– Смотри, пап. Читал?
Глеб посмотрел на старую книгу в руках дочери.
– Конечно, я читал Ремарка.
– Это тот мужик забыл, который был с красивой девушкой. Я тебе показывала. Она подарила, перед тем как уйти, а он оставил.
– Ну и дурак.
Глеб надел свой рюкзак, взял в руку сумку Алисы, и они пошли к стойке регистрации. После всех процедур и досмотра, отец и дочь оказались в зоне вылета. За окном горел закат, самолеты один за другим взмывали в небо.
Глеб поднял голову провожая взлетающий лайнер. Огромная, серебристая птица набирала разбег, чтобы взмыть в черное, ночное небо. Воздух был совершенно прозрачным, казалось, что атмосферы нет и Земля несется в открытом космосе, который мерцает холодными звездами. Глеб думал о том, почему полет так манит и завораживает. Ведь, есть же странная магия в том, как многотонная, металлическая конструкция отрывается от земли, словно насмехаясь над законом всемирного тяготения.
Глеб и Алиса ждали рейс Москва-Гоа. Это было ее первое путешествие в Индию. Примерно через час объявили посадку.
Взревели реактивные двигатели, словно неудержимые кони, которые изготовились к бегу. Самолет сдвинулся с места, ускорился, завибрировал и плавно оторвался от взлетной полосы. Он казался легендарной птицей счастья и свободы, которая расправила могучие крылья, чтобы устремиться в прекрасное далеко. Внизу раскинулся ковер жилых домиков и дорог. Вереницы автомобилей горели желтыми и красными огнями фар.
Глеб, в очередной раз, отправился в полет, но это путешествие было для него особенным. Дочь сидела рядом, положив свою голову ему на плечо. Она была самым красивым созданием на свете.
Глеб вспомнил, как впервые увидел ее. Сморщенную, с отвратительной маленькой головой и выпученными глазами, бесцельно двигающую конечностями, как насекомое. Тогда она не пробудила в нем никаких чувств, кроме разочарования и отвращения. Неверное, отцовская любовь приходит не сразу. Зато мать полюбила Алису с первого взгляда. Жаль, что так мало было времени. Что же, теперь, это вряд ли имеет значение. Прошло девятнадцать лет. Теперь Глеб любил свою дочь больше всего на свете. Странно, но чем больше приносишь жертв, чем больше тратишь времени и сил, тем крепче любишь. Любовь казалась Глебу похожей на древнего, алчного бога, который требует, чтобы кровь никогда не высыхала не его алтаре. Что же, тогда и мы помолимся! Ведь без этого бога-демона жить станет не за чем?
Самолет плыл по облакам. Алиса спала. Глеб уснуть не мог. Ноги упирались в переднее сидение, спина ныла. Он взял ее за руку. У него на предплечье была татуировка «скелет марлина».
Самолет пронзал огромные клубы пара. В зареве восходящего солнца казалось, что они охвачены огнем. Несколько веков назад, такой пейзаж был бы мечтой для никчемных смертных, которые осмелились поднять взор к небу, чтобы на миг забыть о бренной земле и помечтать о белоснежных, воздушных замках. Громады облаков вызывали ассоциации с богами, ангелами и раем. Теперь же, никто даже не смотрит в иллюминатор, предпочитая пялиться в экран мобильного телефона. Все-таки, почему ощущение свободы и блаженства всегда ассоциировано именно с небом и полетом?
Алиса проснулась. Посмотрела в иллюминатор – она всегда сидела у окна. Где-то далеко внизу синело море. Волн не было видно. Только безграничная бирюзовая гладь с плывущими по ней тенями, которые отбрасывали облака. Из просветов струились солнечные лучи и море рассыпалось искрами в тех местах, где они касались воды.
– Спасибо тому, кто все это создал для нас… – тихо сказала Алиса.
– Да, согласен. Сам иногда удивляюсь как эти штуки взлетают, хотя изучал аэродинамику когда-то. – Глеб подумал почему-то, что дочь говорит о самолете.
– Пап я так рада, что лечу с тобой. Мы отличная команда!
– Да, дорогая. Я тоже рад.
Самолет приземлился. Душный воздух Гоа казался вязким. Нужно было немного времени, чтобы привыкнуть. Глеб сделал глубокий вдох. Почувствовал тот особый запах, которым пахнет только Индия.
Опять Аэропорт. Люди казались застывшими на своих местах, не живыми. Хотя, если всмотреться, то некоторые бежали, спешили, но эта суета тонула в общей безмятежности. Наверное, Глеб мог бы жить прямо в аэропорту, если бы была такая возможность.
Вышли на улицу. Сели в такси. Еще несколько часов назад они месили грязную снежную кашу, которая хлюпала под ногами. Теперь, вечно пасмурная Москва осталась в прошлом. Вокруг все залито светом. Почти как двадцать лет назад. Глеб приоткрыл окно. Да, это тот самый воздух: теплый, с пряностями и нотками марихуаны. Все казалось родным и знакомым, будто вернулся домой.
Добрались до старого гест хауса. Он находился почти в первой линии от моря и возвышался немного над соседними домами и пальмами. Поэтому, можно было смотреть на море, наслаждаться ветром и запахом песка. При этом, пляж и люди на нем, были скрыты из вида. Пространство казалось прекрасно уединенным, уютным, и даже немного магическим. Хозяин вышел, чтобы встреть Глеба:
– Good to see you again my brother, and my God!235 – сказал старый индус Глебу. Он совсем не изменился с момента их знакомства двадцать лет назад.
– Me too.236
Они обнялись. Потом индус повернулся к Алисе. Он посмотрел на нее долго, немного задумчиво:
– You must be Alice? I'm very pleased to meet you. You look a lot like your mother.237
– Thanks.238 – Алиса улыбнулась смущенно.
Индус пожал руку Глебу, казался очень довольным.
– You must be tired. Get some rest, we'll talk later.239
Глеб помедлив вошел в номер. В простой гоанской комнате почти не было мебели. В углу стоял синий шкаф с перекосившимися дверцами и старая деревянная кровать, выкрашенная в зелёный.
Через пару дней, все помещение было завалено женскими тряпками, косметикой, книгами и обугленными палочками благовоний. Кровати были застелены пестрым постельным бельем, которое Алиса купила на местном рынке. Пахло какими-то духами и эфирными маслами, солью, песком, фруктами. Все стало как прежде.
По утрам они ходили к морю. Глеб сидел за столиком пляжного кафе завтракал, размышлял. Когда ветер дул из поселка, он приносил запахи дорожной пыли и еды. В тот день этого не было, потому что дуло с моря. Иногда, ветер стихал, иногда вновь возобновлялся. Доносился шум волн, было солнечно и приятно.
Алиса ходила вдоль линии прибоя. Она опускалась на корточки, чтобы рассмотреть маленьких крабов, зарывающихся в песок. Иногда заходила в воду, смотрела на застывшие на горизонте корабли.
Ностальгия – странное чувство. Наверное, признак старости? Хотя, Глебу казалось, что он всегда был склонен к этому. Он смотрел на старые фотографии, читал сообщения давно отправленные. Кому? Пытался понять свои ощущения: вроде, было грустно, но, одновременно, и безразлично.
«Он был слишком простодушен, чтобы задуматься о том, когда пришло к нему смирение. Но он знал, что смирение пришло, не принеся с собой ни позора, ни утраты человеческого достоинства.»240 – в тот момент, Глеб казался самому себе старым Сантьяго из «Старик и море».
Всё-таки, как относиться к тому, что происходило в жизни? Нужно ли дорожить воспоминаниями и тем, кем был когда-то? Ведь все клетки тела обновляются постепенно. За годы человек полностью меняется. Не сохраняет ни одной молекулы от себя прошлого. В таком случае, можно ли говорить о преемственности? Быть может, прошлые воспоминания не имеют никакого отношения в тебе настоящему и все происходило с кем-то другим. В таком случае, и в настоящем человек, лишь чье-то воспоминание из будущего…
За соседним от Глеба столиком сидела очень красивая, юная девушка и читала «Старик и море». Перевернув последнюю страницу, она закрыла книгу и молча подошла к нему, протягивая законченный роман, распухший от брызг морской воды и солнца. На мгновенье, их взгляды встретились. Глеб видел, как вспыхнули ее глаза. Глебу казалось, что этот взгляд знаком ему. Нет, не показалось, он был уверен.
«И долго сладостной картиной
Он любовался – и мечты
О прежнем счастье цепью длинной,
Как будто за звездой звезда,
Пред ним катилися тогда.
Прикованный незримой силой,
Он с новой грустью стал знаком;
В нем чувство вдруг заговорило
Родным когда-то языком.
То был ли признак возрожденья?
Он слов коварных искушенья
Найти в уме своем не мог…
Забыть? – забвенья не дал бог:
Да он и не взял бы забвенья!..»241
Почему то, Глебу вспомнился Лермонтов. Через мгновение, девушка отвернулась и пошла по горячему песку, вдоль бесконечного арамбольского пляжа. Глеб привстал со своего места и хотел сказать, что –то, но услышал веселый голос дочери, которая подбежала к нему от моря: