Дмитрий Николаевич Таганов
Лотерея смерти
Следующее, что я услыхал – как Валя выскочил из-под козырька ступенек у дома и с грохотом бросился по проходу в мою сторону – больше ему бежать оттуда было некуда. Он бежал ко мне, и на каждом его шагу, когда приближался, меня больно подбрасывало на досках, которые были подо мной. Но я не мог подняться и заслонить собой выход из этого прохода, левая рука меня не слушалась, в плече разливалась боль. Но, валяясь так на спине, я успел еще поднять и отвести в сторону правую руку с револьвером.
Но Валя этого не видел в полной темноте, или не успел среагировать. На бегу через узкий проход он перепрыгнул через меня, и в прыжке дважды, не глядя, выстрелил вбок и вниз – в меня, лежащего под ним на спине. Обе пули ударили в дощатый пол – в сантиметрах от моего сердца и перебитого плеча. От этого доски тряхнуло, и сломанные мои кости снова отозвались болью.
Но правая моя рука с револьвером была откинута вбок и лежала наготове. Когда его кроссовки мелькнули над моим лицом, я согнул ее в локте и дважды выстрелил, не глядя, просто вверх, в ночное небо. Через три секунды за моим затылком я услыхал удар и падение на землю тела. После этого наступила полная тишина. Я понял тогда, что попал.
Много позже я узнал, что первая моя пуля вошла ему под пупок, прошила наискось живот до сердца и остановилась в нем. Вторая, которая на полшага опоздала, попала в спину у поясницы, скользнула под кожей вдоль позвоночника до лопатки, и там вышла. Эти детали судебной криминалистики, расположение ран, каналов обеих пуль, входных и выходных отверстий, оказались скоро очень важными, чтобы мне избежать суда и не попасть за решетку за убийство. Полковник Смольников постарался сделать все, чтобы так произошло.
Что касается меня, то первая его пуля попала мне в ключицу, переломила ее, срикошетила, но, слава богу, не в шею, а в плечо, и выскочила наружу. Вторая сломала мне руку ниже плеча, и осталась там.
Что было потом, я плохо помню. Меня скоро нашли, делали инъекции, чтобы поднять артериальное давление и вывести из болевого шока, однако потеря крови после обоих ранений, в плечо и руку, была, на мою удачу, совсем небольшой. Тем не менее, в той же темной щели между гаражами я надолго потерял сознание.
18. В больнице
Когда я очнулся, я не сразу понял, где нахожусь. Сначала было такое состояние или, вернее, видение, как будто я опускаюсь из-под облаков на землю, очень медленно, как на парашюте, потом начал слышать звуки и голоса людей, но они были где-то очень далеко подо мной. Когда я окончательно отошел от наркоза, то все вспомнил – темный двор, выстрелы. Ноющая боль в плече окончательно пояснила, почему я тут оказался, и что со мной случилось.
Плечо, рука и весь верх груди оказались в гипсе, значит, уже оперировали – это хорошо, одним мучением стало меньше. Подвигал ногами и правой рукой – все, как будто, работает. Я оглядел палату – четыре койки, и только на одной кто-то спал. Затем я взглянул на яркие окна и увидал на них решетки. Я не удержался и выругался от изумления. Сосед пробудился и молча обернулся на меня.
– Извини, друг, что разбудил… Решетку на окне увидал. Где это я?
– Больница имени доктора Гааза. Тюремная.
– Зачем мне тюремная?
– Заслужил, значит. Просто так сюда не попадают. Повезло. За что тебя?
– Убил одного. Или не убил, не знаю. Вчера, кажется… Или уже не вчера…
– Позавчера тебя привезли из реанимации – вот и считай, когда убил. Больно?
– Не знаю еще.
Вошла медсестра.
– Как самочувствие, больной?
– Живой.
– Вас в туалет проводить?
– Сам.
– Завтрак сейчас вам принесу. Что-нибудь еще нужно?
– Юрист мне нужен. Как у вас с этим?
– Я передам майору.
– И еще мой телефон.
– Телефоны тут запрещены.
Минут через пятнадцать в палату вошли уже трое, в белых халатах, – двое мужчин начальственного вида и та же медсестра.
– Соколов, как вы себя чувствуете?
– Отвратительно.
– Что болит?
– Ничего. Я просил юриста. Кто из вас юрист?
– Я начальник отделения. А это лечащий врач. Вы под арестом.
– Какого лешего! Я депутат!
– Возможно. Но вы убили человека. Нам передали только это.
– Убил? Слава богу. Как вы меня обрадовали! А то я сомневался. Вы уже сообщили обо мне в Законодательное собрание города? Повторяю вам, я – питерский депутат.
– Нет. У нас другая работа.
– Тогда посадить в изолятор надо вас, вы уже нарушили закон – неприкосновенность народного депутата!
– Спокойнее, пожалуйста, Соколов. Судя по бумагам, там стоит подпись полковника Смольникова. Если бы вы не были депутатом, то начальник полиции города вряд ли стал вами заниматься.
– Опять Смольников… Послушайте, я думаю, лично вы ни в чем не виноваты. Вам меня принесли – и вы лечите. За это спасибо. Извините за резкость. Все у меня теперь, кажется, работает, кроме руки. Но мне нужен, прежде всего, мой телефон. Если вы лично соблюдаете законы нашей страны, то, пожалуйста, организуйте это. А ваш Смольников скоро окажется на моем месте, за такими же решетками.
Телефон мне принесли только через день. Но до этого приходил прикрепленный ко мне юрист, недавний студент, очень «зеленый». Он впервые встретился с народным депутатом в тюремной больнице, поэтому ничего толкового сказать или сделать не мог, и ушел разбираться и читать законы. Еще приходил вчерашний майор в белом халате, и мы с ним на этот раз мирно и приятно побеседовали.
Об освобождении меня из этой «тюряги» распоряжения ему не поступало, поэтому я этот вопрос даже не поднимал, да я уже не очень и торопился. Все равно, будет полезнее с моими зашитыми ранами, пластиной с винтами, да под гипсом на четверть груди, еще где-нибудь неделю поваляться под присмотром, а тут мне даже нравилось. Ходил я в назначенное время в столовую, ни о чем плохом не думал, общался с больными зеками – они тут казались обычными людьми, тихими и вежливыми, все одинаково напуганные своими болезнями и болями. И вообще эти дни меня не покидало радостное чувство, как от выполненного трудного, но очень полезного дела. На волю я даже не торопился, представляя, как придется одному, и без руки, хозяйничать в пустой квартире.
Когда мне вернули мой телефон, я был уже полностью уверен в своей правоте и в том, что закон будет на моей стороне. Со мной случилось то, что зовется необходимой обороной, и это было мое полное конституционное право. Я не стрелял первым, хотя очень этого хотел и так бы, наверное, поступил в других обстоятельствах. Я только защищался от выстрелов, от которых две пули из четырех перебили мне плечо и бросили на доски. Поэтому я даже не стал названивать знакомым адвокатам и просить их о помощи. На суде я был готов защищать себя сам, безо всякой юридической помощи. Я даже не позвонил в секретариат Заксобрания. Пусть узнают обо всем как-нибудь сами, заодно и поймем, как в нашем городе закон защищает депутатов. Наши «комиссары» действительно пришли первыми, через несколько дней, когда по состоянию здоровья мне разрешили свидания. Но их впустили ко мне тоже по спецпропускам, как и положено для зоны лишения свободы.
Это были двое знакомых мне в лицо депутатов из нашей комиссии. Забавно было наблюдать, как они с опаской на все вокруг поглядывали – в нашей больничной, но самой настоящей «зоне», – а разговаривали тихо и осторожно. Принесли они апельсины и персики, передавали привет от депутатов комиссии, но о моих выстрелах говорили как-то неопределенно, и без своей оценки. Я понял, что в комиссии мнения разделились, или у них еще не было информации, или, скорее всего, уже была, но слишком однобокая, из кабинета Смольникова. Вероятно, меня представили, как превысившего полномочия, которых у меня, на самом деле, и не было. Я не имел право участвовать в подобных оперативных действиях. И револьвер был мною получен только для самообороны, а я погнался за тем человеком, выследил и застрелил его. Тем более, на этого убитого мной человека не было заведено уголовного дела, он не был в розыске, даже не значился еще подозреваемым. Кроме того, он был иностранным гражданином, и теперь наверняка начнется трудное разбирательство с их посольством. Поэтому, поскольку народный депутат – то есть, я – был задержан на месте преступления с оружием в руках, а причина и виновник смерти иностранного гражданина несомненны, то арест на месте преступления вполне правомерен по тому же закону о депутатской неприкосновенности. ЧОП, который выдал мне револьвер, заключив со мной трудовое соглашение, сразу его расторгнул, сославшись на пункт в договоре о ненадлежащем обращении с оружием, а револьвер потребовал немедленно вернуть после окончания следствия.
В общем, от визита своих коллег я ожидал большей поддержки. Хотя я понимал, что только мы, работники следственной группы Кашина, знали, что это был второй серийный убийца, худший даже, чем первый «лотерейщик»: тот был лишь исполнитель, а этот – несомненный организатор всех убийств. Но нашим депутатам он подавался подчиненными Смольникова чуть ли, не как турист иностранец, случайно подвернувшимся на моем пути.
Тем не менее, все необходимые обращения к прокурору города были уже направлены, и ожидалось, по крайней мере, освобождение меня из-под ареста в тюремной больнице, и в самые ближайшие дни. После этого на общем депутатском собрании будет решаться вопрос о лишении меня неприкосновенности, выдача разрешения прокуратуре для возбуждения уголовного дела и избрания меры пресечения. Мне «вырисовывалось», по меньшей мере, полгода в следственном изоляторе – в лучшем случае, в тех же «Новых крестах», куда мы недавно ездили с Седовым. А если питерский суд под давлением начальника полиции города Смольникова, все-таки признает меня виновным, то еще долгие месяцы апелляций в вышестоящие суды, вплоть до Конституционного. Я все равно выйду на свободу и буду оправдан, но очень нескоро. Все решало, насколько Смольников сумел уже коррумпировать судебную систему в Питере.
В общем, слишком рано я радовался окончанию этого дела. Похоже, оно для меня только начиналось. Теперь вместо радости в груди у меня стала нарастать злость. Поэтому первый звонок, который я сделал по возвращенному мне телефону, был полковнику Смольникову.
– Это депутат Соколов. Я тут лежу на больничной койке в очень хорошей больнице, куда вы меня устроили. Спасибо, отлично меня лечат. Вы не хотите, заодно, поздравить меня с пресечением преступной «лотереи смерти» в нашем городе?
– Разве это ваша заслуга? Если убитый вами иностранец даже и был организатором серийных убийств, то он был нужен нам живым, чтобы предстать на суде, хотя бы во избежание новых неприятностей в международном плане. А то, что вы сделали – это называется самосудом, даже при лучшем для вас исходе этого уголовного дела. Думаю, предстоящий суд оценит ваш поступок по достоинству, и точно так же, как я.
– Вы уверены, что я надолго задержусь за решетками и не успею объяснить причины, по которым вы хотите меня изолировать? Полагаю, что в зоне под вашим присмотром я долго не проживу, поэтому пока я депутат, сделаю все, чтобы посадить вас первым. Вы прослушали привет, что я привез вам из вологодской колонии?
– Полная ерунда. Бессильная злоба осужденного преступника. Никто не будет эти сказки слушать. И я уверен, он никогда не подпишется под этим. Это – лишь злобная болтовня, такое можно услыхать в зоне от любого зека.
– Скоро будут другие доказательства. Вы не только сядете в тюрьму, вы еще и возвратите свой особняк на Крестовском острове. Это Федеральная собственность. Как вы сумели ее приватизировать? Вы вернете особняк, передадите его детскому садику.
– Ты меня смешишь, Соколов. Я уже старый, где мы будем с женой жить?
– У сына большая квартира, и еще несколько, которые сдает. Если он откажет старикам, передайте, я займусь им следующим – откуда деньги на четыре новых квартиры у майора полиции?
На этом Смольников разорвал со мной связь, и после этого у меня осталось очень неприятное тревожное чувство.
На третий день мне разрешили посещения. Первым оформил спецпропуск и пришел ко мне Кашин, и тоже принес разные фрукты. Наверное, я в больнице похудел, или как-то изменился, потому что заметил, как он странно на меня поглядывал. Но меня больше интересовало, что произошло на веранде ресторана, рядом на улице, и все прочее. Хотя я и находился под стражей, но имел право это знать. Я оставался депутатом, и не мог быть так быстро исключен из следственной группы и лишен в ней своих полномочий. Это понимал и Кашин.
Поэтому он рассказал мне обо всем кратко, но достаточно, и с важными подробностями. На веранде ресторана произошло тогда следующее. Рассаживал всех Кашин. С арестованного «лотерейщика» сняли наручники, усадили за столик между Седовым и ряженым «сталиным». Женщин-конвоиров посадили за соседний столик. Всем заказали прохладительные напитки и мороженое. Один из оперативников был одет во все белое с фартуком, он разносил между столиками, как официант, и оставался все время на виду. Второй сидел сзади, в проходе на кухню.
С приближением десяти часов напряжение у всех нарастало. И вдруг за минуту или две до этого часа арестованный закричал на всю улицу – «Валя!». Все на веранде вскинули головы в том направлении, и в этот момент он перевернул столик, оттолкнул в стороны Седова и «сталина», рванулся к барьеру и перепрыгнул через цветочные горшки на тротуар. Женский конвой за соседними столиками не успел даже привстать, они только вскрикнули.
Кашин усмехнулся:
– Девочки с пистолетами и моргнуть не успели. Я тогда крикнул в рацию для тех, кто оставался в машинах, – сбежал, давай все за ним! Те из оперативников, что оставались на веранде, уже были не нужны, я их тоже за ним бросил… Но усадил обратно Седова и «сталина», потому что на улице все утихло, как будто ничего не случилось. Валя вполне мог еще придти. И он же пришел, верно? Ведь он вам еще раз звонил?
– Трижды звонил. Первый раз хотел узнать, где его дружок, почему за столиком только двое. Потом во второй раз – почему я не привстал из-за стола, когда он это попросил для проверки.
– Хитрый мерзавец! Он и потом звонил?
– Потом передал всем извинения, что не появился. И пожурил Шато за то, что с ментами связался.
– Правильно вы с ним поступили, комиссар. Туда ему и дорога.
– Однако Смольников теперь хочет судить и посадить меня за это. Решетки заметили на окнах?
– Через несколько дней я вас отсюда вытащу.
– Лучше мне скажите, вы поймали «лотерейщика»?
– На следующее утро, на вокзале. Все окончилось хорошо. Даже лучше, чем я ожидал. Не считая, конечно, ваших ран. Вы меня извините. В этом я, наверное, тоже виноват, не все предусмотрел.
– Я вам так и не рассказал, зачем ездил в вологодскую колонию строгого режима.
– Я догадываюсь, и даже в курсе. Мне сам Смольников немного рассказал об этом. Приказал мне следить за вами.
– Ваш Смольников – преступник, и бывший «оборотень», чудом избежавший наказания.
– Возможно, но было это очень давно. А теперь он – исполняющий обязанности начальника полиции этого города и мой непосредственный начальник.
– Вы предлагаете забыть все прошлые его преступления?
– Я ничего не предлагаю, уважаемый Николай Иванович. Но я полагаю, вам надо быть с ним очень и очень осторожным. Особенно, оказавшись на койке, под этим окном с решеткой.
– Спасибо за совет, майор, обязательно им воспользуюсь. Но для меня часы уже пошли, и чтобы остаться на свободе я должен успеть первым.
– Ваше дело. На всякий случай, и это строго между нами – телефон он ваш поставил на «прослушку».
– Разве это законно?
– Нет.
На этом, после пожеланий скорейшего выздоровления, визит Кашина, завершился.
На другой день меня навестил следователь Седов, и я был очень рад нашей встрече. Мне с ним было всегда легко и интересно, и мы сразу перешли здесь на «ты». После обычных вопросов о здоровье, я дождался, наконец, возможности задать свои вопросы.
– Расскажи мне, как поймали «лотерейщика»?
– В электричке. С раннего утра на вокзалах проверяли по ориентировке все отходящие составы. На Московском вокзале увидали в вагоне похожего на него типа: дремал у окна, рядом с ним девочка-подросток, напротив женщина. Разбудили, попросили предъявить документы, тот сначала замялся спросонья, но, когда увидал наряд, выхватил из своего полиэтиленового мешка отбитое горлышко стеклянной бутылки и – к горлу соседней девчонки. В общем, наряд сразу вызвал подкрепление, поезд задержали, начали с ним разговаривать. Но какой-то дурной тот был с утра, – ночь не спал или успел где-то дури курнуть – ничего не понимал и не требовал, только одной рукой прижимал девчонку к себе, а другой водил стеклом по ее горлу, и уже кровь немного из нее потекла. Короче, когда подошли сзади еще сотрудники, ничего другого не оставалось, как на поражение. Стреляли ему в затылок наискось, чтобы не задеть никого. Не задели, все нормально.
– Мертвый?
– Нет, живой еще был, в больницу повезли.
– Не в эту?
– Возможно, в эту самую, она лучшая. Может, еще встретишь его за столиком в столовой, если тут задержишься, – и мы с Седовым немного похохотали.
– Нет, с пулей в голове долго не живут. Что у тебя-то было?
– Да, ничего особенного, но только я никак не рассчитывал, что у Вали мог быть с собой пистолет. Промашку я выдал основательную. Откуда он у него, Сережа?
– «Макаров» с нехорошей историей, снят был с убитого сотрудника год назад. Успел твой клиент забежать к кому-то перед нашей встречей, разбираемся с этим. Машину его тоже нашли, взял ее в Эстонии напрокат в аэропорту. Все теперь установили, новую его польскую фамилию и прочее. Пригодится, особенно на суде, когда тебя судить начнут, – и мы с ним опять хохотнули, на этот раз невесело. – Не вешай голову, прорвемся, Коля! А ту сим-карту я уже вынул из телефона, сам верну ее на место, об этом и не думай. Никто не знает и никогда не узнает.
Больше всех я ждал к себе Алену, и она пришла, принесла мне букетик цветов и апельсины.
– Какой вы молодец, Николай! – сказала она мне вместо приветствия, и мне впервые стало легче на душе. Она была первой, кто мне это так просто сказал. Все-таки в глубине души у меня было неспокойно после убийства того человека, хотя и не совсем человека. А когда такое говорит женщина, все сомнения уходят.
– Вы похудели. И стали еще мужественнее.
– Мне нужно сказать спасибо?
– Как хотите.
– Спасибо.
– Вам тут хорошо? – она с сомнением взглянула на черные решетки на окнах.
– Очень хорошо. Я даже хочу тут подольше остаться. Нет, я серьезно. Дома меня никто не ждет, а тут регулярное питание, уход, компания опять же любопытная… Правда, потом могут отсюда больше не выпустить. Вы будете мне тогда приносить передачи?
– Обязательно. Какая-то ерунда с этим произошла… У вас же была необходимая оборона, безо всякого превышения! Любой юрист докажет! Просто какая-то глупость! Нет, лучше давайте говорить о чем-нибудь хорошем.
– Давайте. Можно о любви?
– Не знаю. Нет, не надо о любви.
– Остается только о плохом. Наш незнакомец больше никого не выпотрошил за это время?
– Нет. Или еще не нашли.
– Тогда будем ждать, делать нечего. Ну, и тема у нас для разговора, ничего другого не можем найти. Точно, как в прошлый раз на похоронах, опять не получается.
– Николай, мы должны обязательно его поймать. Я все время думаю об этом, все время жду, просто мучаюсь по ночам. Мне их так жалко! Женщин всех этих…
– Мне тоже жалко. А у вас еще и женская солидарность. Не надо вам представлять себя на их месте. С ума от этого можно сойти. Вы же никогда не будете на их месте, забудьте это, тут вероятность одна на миллион, или на десять миллионов, – опасней улицу переходить. Я его поймаю, обещаю, специально для вас поймаю.
– Я вовсе не за себя боюсь, я вообще боюсь. Но, знаете, я вам верю. Вы и психолог, наверно, лучше меня.
Так мы перекидывались с ней шуточками еще минут десять, пока не пришла медсестра с уколами антибиотиков. Алена встала и начала прощаться. Я очень хотел сказать ей на прощание что-нибудь нежное, но при медсестре это было уже неудобно.
В конце второй недели в мою палату вошли двое местных начальников в белых халатах, с ними мой «зеленый» юрист, и объявили, что мое содержание у них под стражей заканчивается, мной теперь займутся другие правоохранители, и я свободен. Но я как-то уже привык к своей койке и палате, кроме того, мне больно было трясти свое сломанные кости и переезжать куда-то в другую больницу. Я чувствовал, что мне нужен какой-то уход и бытовая помощь, поэтому попросил оставить меня тут еще на несколько дней. Необычная для них была эта просьба, совсем не по правилам, сразу они не ответили, но, в конечном счете, я тут задержался еще на неделю.
Когда я выходил из больницы, мое плечо было свинчено на пластине, рука держалась выше локтя на стальной спице, оба моих перелома укрывал гипсовый панцирь, прижатый к груди ременным фиксатором. Тем не менее, я чувствовал себя неплохо. Хотя каждую ночь ныли и болели переломанные кости, и пальцы на руке нормально не сгибались, но общая вялость, обычная при болезнях, уже проходила. Поэтому как-то утром я оделся, собрался, подписал нужные бумаги, получил пропуск на выход за тюремную охрану, вызвал из проходной такси и вернулся к себе домой.
