Дмитрий Николаевич Таганов
Лотерея смерти
25. Бегство
Ураев спал на даче, как всегда после шоу, крепко и долго. Его разбудил телефонный звонок Любы. Голос у нее был возбужденный и испуганный:
– Мне Галя сейчас позвонила, – наша официантка, – говорит, с утра в клубе обыск. Полиции полно. Сказали, ищут наркотики – ну, следы их всякие, даже обертки нашли от них после шоу, и еще что-то. Перевернули весь мусор в баках. Потом всех, кто тут был, стали расспрашивать о той женщине, которую я видела в зале. Где она? Говорила тебе – не надо было ее трогать!
– Кто-нибудь ее вспомнил?
– Не знаю. Еще она сказала, что один тип, который раньше всех приехал, буйный какой-то, с рукой на перевязи, твой адрес у всех требовал.
– Сказали?
– Никто не знал. Ужас какой-то… Что нам делать? – голос в телефоне сорвался на плач.
– Не реви. И ни с кем не разговаривай!
– Ты где?
– Ты знаешь – где.
– Девочка в подвале? А другая?
– Молчи об этом! Слушай меня. Я к тебе сейчас еду. Подниматься наверх не буду, спустись во двор. Возьми с собой загранпаспорт и банковские карты. Ничего другого не нужно.
– Зачем?
– Догадайся сама. Все поняла?
– Нет. Отпусти их, пожалуйста!
– Я выезжаю к тебе! Встретимся внизу через час. Бери только паспорт и деньги!
Он быстро оделся, подошел к люку под надвинутым на него столом, и прислушался. Там было тихо, и он негромко позвал:
– Ау-у. Как вы там?
Не было ни звука. Он огляделся, похлопал по карманам, проверяя, все ли взял, и вышел. Возвращаться на эту дачу он не собирался, теперь она станет его прошлым, как и этот город. Но туда ему придется еще последний раз заехать. Если же сегодня возникнут проблемы, тогда эти двое несчастных в подвале превратятся в заложники и полезные аргументы.
Когда он через час приехал к Любе, она уже ждала его во дворе.
– Ты взяла загранпаспорт?
– Нет. Зачем?
– Дура! Я же тебе сказал! Мы с тобой уезжаем. Будем работать в Финляндии, это близко, три часа пути, мы зимой там танцевали.
– Тогда мне нужна одежда.
– Ничего тебе не нужно, нет времени! У тебя пять минут. Бери только паспорт, банковские карты, что-нибудь теплое, и сразу вниз! Поняла?
– Мы больше не вернемся?
– Нет! Пожалуйста, скорее!
– А квартира, дача? Ты сам сказал, что в подвале… Они же умрут!
– Беги за вещами, дура! Или я сейчас уеду без тебя!
Любино лицо перекосила жалкая гримаса, из сжатых глаз брызнули слезы, грудь дернулась от рыданий, и она прижалась лицом к Ураеву. Тот ее обнял, а лицо поднял вверх в немой досаде.
– Потом ты вернешься на свою дачу. Вернешься! О тебе они ничего не знают.
– Тогда я останусь! Я не хочу никуда ехать.
– Нет, ты поедешь! Они будут всех в клубе трясти. Покажут на тебя, на мою подружку. Ты обязательно что-нибудь ляпнешь, и они обыщут твою дачу. Ты это поняла?
Уткнувшись Ураеву в грудь, она молча покивала головой.
– Теперь, пожалуйста, скорее! Будет поздно, я не успею забрать из дома свой паспорт – они начинают нас искать. Беги наверх! Я люблю тебя.
В квартиру Ураеву было ехать далеко, с Охты на Приморское шоссе, через весь город. Сначала закрапал дождь, потом загрохотала гроза и хлынул ливень. Выстаивая в пробках и нервничая, он готовился к самому худшему, что могло случиться в его квартире. Но иного выхода не было – пробиться, во что бы то ни стало, к своему паспорту и банковским картам, лежавшим в спальне. «Все будет хорошо, у них нет еще повода меня ловить и устраивать в квартире засаду. Нет еще оснований! Так быстро это не делается! Одних лишь подозрений мало! Адрес наверняка уже знают, но я успею! Или я умру! Нет, я успею!» – успокаивал он себя.
Когда они подъехали к его дому, дождь лил стеной, и в тучах мелькали молнии. Машину Ураев остановил далеко от подъезда, свободного места ближе не нашлось.
– Через пять минут я к тебе вернусь. Если я не вернусь и через пятнадцать, значит, вообще не вернусь. Бросай тогда все, и сразу – на Финляндский вокзал. Уезжай – виза у тебя есть, еще не поздно, о тебе никто ничего не знает. Если вдруг станут допрашивать – ничего не знаешь и ничего не видела.
Люба смотрела на него расширенными от ужаса глазами и медленно поворачивала головой из стороны в сторону, будто отказываясь даже понимать, что он ей говорил. Ураев прижал к своим волосам полиэтиленовый мешок, и под ливнем, в грохоте молний побежал к своему подъезду.
Готовый к любой встрече в квартире, он уже в лифте вынул свой нож. К двери подошел на носках, и, зная все ее скрипы, беззвучно открыл, и сразу сделал два шага вперед, в прихожую, выставив перед собой нож.
В прихожей, перед дверью его спальни, спиной нему стоял мужчина в балаклаве и к чему-то прислушивался. Ураев замер, как хищная дикая кошка, оценивающая ситуацию и свою жертву. За окнами квартиры гремело, дождь со звоном молотил в подоконники. Но мужчина в балаклаве его все-таки услыхал, медленно обернулся, и Ураев, готовый к этому, ударил его дважды ножом в живот. И сразу подхватил со спины за поясницу и беззвучно опустил на пол.
Ураеву были нужны в спальне только паспорт и банковские карты, поэтому, ощутив струю удачи после первого удара, он почувствовал, что все у него получится. Теперь, когда одним полицейским в балалаве стало меньше, он так же внезапно и тихо положит на пол второго, если тот окажется в его спальне, схватит свой паспорт, карты и выскочит к машине. Ураев был сильным и очень ловким мужчиной – когда он танцевал, из него всегда проступало это звериное и дикое, недаром он так нравился многим женщинам.
Ураев медленно нажал на ручку двери в спальню и замер: он помнил, что эта дверь может скрипнуть. Чуть выждав, он медленно ее приоткрыл чуть шире и посмотрел в узкую щель – у кровати и секретера никого видно не было. Но кто-то мог ждать его за дверью. Он приготовил нож и резко, со всей силой толкнул вперед дверь. Она сразу наткнулась на что-то тяжелое и упругое – за дверью стоял человек и держал ее. С трудом продавливая плечом дверь дальше, Ураев просунул в щель руку по локоть с ножом, и колющими, рубящими ударами начал искать там незваного гостя – нож обязательно его найдет, кто бы это ни пожаловал в его спальню.
Но даже ему, гордому своими мускулами мужчине, не хватило сил и веса, всего нескольких граммов. Дверь начала оттягиваться обратно к нему, медленно, как на весах, при одинаковых грузах с обеих сторон, и вдруг рывок, и дверь ударила ему в лицо, когда правая рука еще оставалась за дверью. И сразу – удар острым торцом двери под локоть, зажатым между дверным косяком, и сильная боль. Чтобы удержаться и не упасть набок, он прижался щекой к двери и отставил правую ногу назад – только так он еще удержался на ногах. Но это было только началом.
Через несколько секунд, прижатый щекой к двери, он вдруг услыхал глухой удар и хруст, и в ужасе осознал, что это ломались кости его руки. Но боль из-за шока еще не успела прийти. И сразу, почти без паузы, такой же удар по запястью. Хруст костей ладони он не услыхал, только глухой звон упавшего за дверью ножа. Тогда-то боль и хлынула ему по руке из-за двери.
Сначала ему показалось, что это не он, такого он никогда не чувствовал, такого не бывает, это невозможно, это кто-то другой, или это кошмарный сон! Страшная боль, и даже не только боль, а выкручивание всех нервов от руки до мозга. Он застонал и еще теснее прижался лицом к двери. Как будто его мозг сейчас перестал работать – только боль, боль, невыносимая, за гранью понимания, из какого-то другого мира, и ничего кроме нее… Он замер, и несколько секунд его мозг ощущал только эту нечеловеческую пытку, ничего другого, ни одной мысли.
Однако надо было спасаться из этого ада, бежать от этой боли. Он попробовал потянуть руку на себя, и черные круги с блестками мелькнули в его глазах. Он глухо застонал, и чтобы не упасть, и не повиснуть на этой ужасной беспомощной руке, прижался к двери грудью. Только эта дверь спасала его от еще худшего, от того человека, который был за ней, и который уже переломал ему кости. Но надо было бежать, спасться, любой ценой вернуть себе свободу. Со звериным криком, чтобы перекричать боль, он снова и резче потянул свою руку из дверного капкана. Будто в ответ кость в его руке вдруг щелкнула во второй раз, еще ужаснее, и Ураев опять повис на двери. Дико закричав, он потянул руку в третий раз – чтобы оторвать ее, к черту, с мясом, раз целой кости в ней больше не осталось. От этого на миг он как будто потерял даже сознание. Тогда-то человек за дверью, и крикнул ему «Где Алена?». В голове у Ураева мелькнуло «Какая Алена! Ничего мне больше не нужно, – только бы унять эту боль! Эту нечеловеческую страшную боль! Мне легче умереть…». Но он крикнул в ответ в бессильной злобе совсем другое – «У меня!».
И вдруг с той стороны двери новый удар, опять по руке. Он закричал, и стал с ужасом ждать новых ударов. Сейчас он действительно захотел умереть, только этого, тогда не будет этой ужасной боли, ничего больше не будет… Но ведь мучитель вот-вот ударит снова, боже мой, что со мной, только бы он не бил по руке. Я ему все расскажу, все, что он хочет,– забирай свою Алену, только не бей меня по руке…
Ураев прижимался к двери, корчился, молил ее, просил у бога и всех людей прощение. И вдруг эта дверь распахнулась и сильно ударила его в голову. Он с трудом удержался на ногах, едва не потерял сознание, но все-таки остался со своей ужасной болью. Дверь открылась настежь и уже больше не закрылась перед ним. Путь в спальню и к паспорту был открыт. Но в дверях стоял человек с одной рукой в гипсе и смотрел ему в лицо. Ураев, увидал свой нож, валявшийся у порога, и у него мелькнула мысль нагнуться, но, взглянув тому человеку в глаза, все понял, повернулся и побежал. Но сразу споткнулся о мертвое тело на полу у двери, качнулся в сторону, ударился рукой о стену и опять взвыл от нестерпимой боли.
26. Гроза
За полчаса до этого в Петербурге еще только начиналась гроза. В квартире, которую открыл отмычками депутат Соколов, стало тогда сразу шумно из-за хлынувшего за окнами ливня. Следователь Седов, страхуясь, дождался, пока Соколов не вошел в соседнюю спальню и не закрыл за собой дверь, затем осторожно под шум ливня отворил дверь в другую комнату. Он успел увидеть в полуоткрытую дверь, что в комнате никого не было, сделал шаг вперед, и из-за двери на него бросился человек в балаклаве. Седов схватился рукой за пистолет, но вынуть его не успел, и его тряхнули три сильных удара в живот. Он еще был несколько секунд в сознании, и, упав на спину, чувствовал, как чужие руки грубо вытаскивали пистолет из кобуры.
Несколько дней назад этот человек в балаклаве, убивший ножом следователя Седова, немолодой и небритый, сидел перед телевизором и дремал. На столе перед ним стояла пустая бутылка дешевого портвейна. Когда раздался звонок мобильника, он вздрогнул и проснулся, Звонили ему очень редко, поэтому он от неожиданности вздрогнул.
– Привет. Как жив-здоров? – голос был давно и хорошо знаком.
– А-а, командир? Давненько…
– Мне кое-что нужно. То же самое. Сможешь?
– Деньги те же?
– К тебе сейчас подъедет человек и все объяснит. Деньги хорошие, но потом, а то пропьешь.
– Обижаете, командир!
Через полчаса к нему во двор заехал на машине незнакомый молодой человек. Устроились на лавочке у детской площадки. Разговор был очень коротким, и закончился следующим:
– Возьми эти два фото. Я тебе на днях позвоню и скажу где его встретить. Работать будешь тихо, ножом.
Когда-то очень давно этот Паша Карпов был оперативником полиции. Но пришлось уйти, и не по своему желанию, работал потом в частной охране, а в последние годы дотягивал до пенсии, подрабатывая, чем придется, на Кузнечном рынке. Но иногда ему перепадали деньги и крупнее. Бывшему своему «командиру», который позвонил тем вечером, он тоже оказывал услуги. Последняя – разрядил «ТТ» со спиленным номером в незнакомого человека в толпе на улице, узнав его по фото.
Все следующие дни Карпов не пил, подзаряжал и всюду носил с собой мобильник. Через несколько дней ему позвонил тот же молодой человек, что приезжал к нему.
– Надо ехать, сейчас же, это срочно. Можешь?
– Оденусь, и готов.
Тот приехал через десять минут и махнул ему рукой из машины. Сразу тронулись. По дороге молчали, и только в конце:
– В квартире сейчас пусто, я тебе ее открою, дальше сам. Он должен скоро придти – не знаю когда, но обязательно придет. Запомнил фото? Спрячешься где-нибудь, а войдет, сразу бей и уходи. Если кто еще зайдет – и его вали, нам это безразлично.
В пустой квартире Карпов оценил положение комнат, выбрал ту, что была ближе к входу, сел на стул за дверью этой комнаты и прижал к ней ухо. За окном начинался дождь, капли уже стучали о жестяной подоконник и били в стекло. Из-за этого звонкого стука он пропустил очень тихие шаги – это так осторожно, на носках вошли депутат Соколов и следователь Седов. Но нож у Карпова был давно наготове, и когда дверь неожиданно открылась, он вскочил со стула, и, не рассматривая лицо человека перед собой, три раза ударил ему ножом в живот. Хотел сразу бежать, но вспомнил про фотографии в кармане, вытащил и приложил их к лицу упавшего человека. Это оказался не тот человек, и Карпов матерно выругался вполголоса. На поясе убитого он заметил пистолет в кобуре, вытащил его и заткнул себе сбоку за ремень. Под шум дождя он тихо открыл дверь и подкрался к другой комнате. Задание надо было выполнять, или хотя бы удостовериться, что в квартире никого больше не было, – чтобы «командир» не «возник», и все ему заплатил. За окнами грохотала гроза, но он все-таки услыхал какой-то шорох за спиной, повернулся, и сразу получил два удара в живот. Боли он не ощутил, только слабость.
Чужие руки бережно и тихо опустили Карпова на пол. Если бы рука его убийцы – Ураева – подхватила его не спереди, а немного сбоку, то пальцы обязательно бы почувствовали пистолет за ремнем и вынули его. Тогда бы все сложилось для Ураева иначе, и не только в этот день. Он сумел бы себя защитить в этой квартире, остался бы здоров, на свободе, и танцевал бы на сцене еще долгие годы. Но пальцы Ураева схватили мокнущий кровью живот человека в балаклаве спереди, и не почувствовали пистолет сбоку за поясом. Это решило его судьбу.
Случай, деньги, страх и любовь – у каждого свое – свели четверых в этом месте, в одно и то же время. Гроза и ливень все им напутали, и за них решили, кому жить, а кому умереть в этой квартире.
27. Погоня
Выскочив из своей квартиры, Ураев бросился к лифту. Лифта, как всегда, тут не оказалось, но он скрипел внизу и поднимался. Ураев решил ждать, он просто не мог сейчас бежать вниз по ступенькам лестницы, встряхивая руку на каждой и корчась от боли. Стоя у лифта, он прикрыл от боли глаза и думал – «Боже, только бы это закончилось, как угодно, только бы перестало так болеть…». Если бы тогда дверь его квартиры за спиной распахнулась, и из нее выскочил тот, который его мучил – он бы без слов ему сдался, только бы больше никуда не бежать, не трясти эту руку. Но тот не появился, а лифт уже подходил. Ураев успел еще в ту минуту осмотреть свою руку. Он даже сумел удивиться и испугаться – его рука была кривой, согнутой пополам, как будто с коленкой, и за этой коленкой боль, от самых кончиков пальцев. Под рукавом рубашки, на переломанном запястье, набухала багровая опухоль величиной с яблоко. Лифт подошел, а человек, который его мучил, так и не успел догнать его. Боль теперь поедет вместе с ним, и до конца. Но какого конца, и где это окажется?
Под ливнем, в грозовых сумерках Ураев бросился к своей машине и заскочил внутрь. Люба молчала и глядела на него полными слез глазами.
– Я боялась, что ты не вернешься…
– Я тоже боялся. Помоги. Включи скорость, я не могу.
– Где это?
Тогда он сам, согнувшись, протянул под рулем левую руку и включил скорость. Другую руку он так и оставил навесу, согнутую жутким коленом.
– Что у тебя с рукой?
– Помолчи!
Он уже трогался, когда перед машиной выскочил тот, который только что стоял за дверью его спальни. Ураеву вдруг захотелось лишь одного – убить его, сбить с ног, проехать колесами по нему несколько раз, переломать ему все кости… Мучитель загораживал машине путь, а когда Ураев рванул вперед, поднял руку и выстрелил дважды вверх. Но Ураев этого даже не заметил – только бы сбить его, переломать кости, чтобы знал, что это такое, и только потом убить…
Но тот сумел отпрыгнуть в проход между машинами. Однако, забегая туда, еще оставался открытым сбоку, и Ураев левой рукой резко свернул руль на него. Заскрежетало сминаемое крыло, зазвенела разбитая фара, мучитель мелькнул в окне, и сразу спереди еще удар и звон, о следующую машину. Ураев вывернул руль обратно, и его лицо перекосила гримаса отчаянной досады.
Машины на улице едва двигались из-за дождя, и четверть часа Ураев полз в общей пробке, очень медленно, но зато не надо было думать и решать, переключать скорости, и так его руке было покойнее и лучше.
– Куда мы едем?
– Не знаю. Куда-нибудь.
– Ты взял паспорт?
– Нет.
– Почему он стрелял?
– Хотел меня убить.
– Тебе надо в больницу.
– Надо.
– Остановись. Узнаем, где она тут.
– Нельзя мне в больницу. Надо обезболивающее. Смотри аптеку! Купи сразу много!
Они остановились, и она сбегала за таблетками. Он проглотил сразу четыре.
– Нельзя столько. Не сразу действует, терпи, – она чуть не плакала от жалости к нему.
– Терплю. Больше не могу.
– Куда мы едем?
– Не знаю. От них.
Впереди начиналось Приморское шоссе, до которого они хотели добраться с самого начала. Граница была впереди, совсем недалеко, но теперь уже им не нужна.
– Мне так тебя жалко, я люблю тебя. … – она стала тихо плакать. Ей хотелось прижаться к нему, или чтобы он ее обнял, но она боялась дотронуться до его страшной сломанной пополам руки.
Разогнавшиеся уже на выезде из города, машины снова медленно поползли. Впереди Ураев заметил синие проблески маячков полицейских машин, и на обочине в боковом окне мелькнул белый мотоцикл с полицейским в шлеме.
Ураев понял, что если впереди перехват, то его уже ищут, и ему, с одной горящей фарой и битым крылом, никуда уже не спрятаться, нигде не проехать, и он начал заранее прикидывать, что мог еще сделать. Когда у заслона из машин полицейский показал ему жезлом в лицо, и сразу махнул им вниз, к себе, Ураев вжал педель газа в пол, рванул влево, и, сминая со скрежетом свое левое крыло и дверь о полицейскую машину, выскочил на встречную полосу.
Сначала тут было почти пусто, и он выжал скорость за полторы сотни. Сильный дождь еще продолжался, фары встречных машин мелькали мимо него, как трассирующие пули. Несколько раз обе встречные полосы были заняты, и он метался на обочину, чтобы не столкнуться в лоб. Во второй раз его занесло на мокрой глине, и ему чудом удалось одной левой рукой раскрутить руль и остаться на дороге.
– Ты что делаешь! Мы разобьемся! – закричала Люба в ухо.
– Пусть.
– Ты хочешь умереть, я знаю!
– Все хотят.
– Я не хочу!
– Кого я из петли вчера вынул?
– Не хочу, не хочу! Выпусти меня! Куда мы несемся?
– Не знаю.
Впереди встречный поток стал гуще, Ураев вернулся на свою полосу, и почти сразу сзади коротко взвыла полицейская сирена. Он снова начал обгонять машины перед собой, опять захватывая встречную полосу, но с одной рукой это получалось теперь плохо и опасно, приходилось резко тормозить и едва удерживать машину в заносе на мокром асфальте. Сирена «гавкала» все ближе, и Ураев начал искать, куда бы ему свернуть с шоссе – в поле, в лес, куда угодно. Если это не получится у него сейчас, то уже никогда не получится.
Справа, за глубоким кюветом, темнел мокрый лес. Как только между елок мелькнул просвет, и что-то похожее на просеку, Ураев резко затормозил, выскочил на глинистую обочину, и почти наугад, закрыв глаза и ожидая удара о дно кювета, закрутил руль вправо. Ему повезло, его занесло, почти положило набок, но не перевернуло. «Ауди», как кошка, упала обратно на четыре колеса, и поскребла брюхом глину по тракторной лесной дороге, которая шла по просеке. Но машина с трудом двигалась, вязла в глубокой колее и через несколько минут окончательно села на брюхо и встала.
Ураев выключил мотор и все свои огни. В машине стало сразу тихо и покойно, только капли дождя барабанили в крышу. В заднем зеркале виден был лишь мокрый темный лес. Никто за ними еще не гнался.
– Достань из бардачка нож. Складной, – сказал Ураев. Она порылась там и вытащила нож. – Открой. Держи пока у себя. Когда скажу, подашь его мне в левую руку.
– Они нас догонят?
– Уже догнали, – ответил Ураев, глядя в зеркальце. Там уже плясали по размытой тракторной дороге четыре огонька фар.
– Зачем тебе нож! Не надо больше этого … Прошу тебя. Мы расскажем им о тех, кто в подвале, нам скостят сроки.
– Дурочка… хуже будет, если они уже мертвые. Первая, маленькая, уже.
– Не убивай никого! – и ее стали трясти рыдания.
– Я не дамся! Бежим в лес. Пусть стреляют.
Как только они ступили в лес, на них обрушились с листьев потоки воды. Вымокшие сразу до нитки, под не перестающим дождем они пробирались минут пять между деревьев, царапая в темноте лица о ветки.
– Я не могу больше, я упаду… Куда мы идем?
Ураев взял ее за руку и повел дальше. Но через несколько шагов остановился под большой елкой. Под ней было суше, и тут могли их не заметить. Он выбрал место, отбросил упавшие сухие ветки, и опустился вниз первый. На коленях он осторожно уложил больную руку на мокрый мох, лег на бок и положил голову на здоровую руку.
– Ложись рядом. Отдохнем.
Она опасливо легла на мокрый, набухший от воды мох, и прижалась к нему. Он обнял ее левой рукой.
– Нож не потеряла? Приготовь.
– Не надо тебе нож, прошу тебя.
– Я не дамся. Пусть убивают…
– Обними меня. Еще крепче! Крепче, да, так… Очень больно? Я тебя люблю. Я никого не любила так раньше, ты мой самый первый… Любимый, прости меня, прости… Но, ты этого хочешь, я знаю. Прощай, мой любимый, прощай… И прости!
Она продолжала плакать, но лицо было таким мокрым, что слез не было видно. Она медленно высвободила свою правую руку с ножом, отвела ее за спину и со всей силы ударила ножом Ураева в живот. Вытащила нож, и снова ударила, под сердце.
– Прости меня, прости, любимый!
Где-то сзади уже хрустели ветки, слышались голоса. Но она еще крепче прижимала к себе вздрагивающее в конвульсиях тело Ураева. Она еще долго не выпускала его из рук, прижималась к нему, целовала его холодеющее мокрое лицо, снова и снова просила у него прощения и говорила ему о своей любви.
Прошло, наверное, четверть часа, когда голоса послышались совсем рядом, тогда она отдвинулась от Ураева, приподнялась и слабым голосом позвала:
– Помогите, помогите мне…
Услыхав этот голос, полицейские осторожно обошли елку с разных сторон, с фонарями и оружием в руках. Когда же они рассмотрели этих двоих под ветками, – женщину, насквозь мокрую от дождя и слез, несчастную, и второго, неподвижного мужчину, уже не опасного ни для кого, – то сразу повели ее прочь, к своей машине, и на ходу вызвали по рации медиков. Они приняли ее за похищенную маньяком жертву или заложницу, о которой их предупредили, поэтому потом даже бережно подняли ее на руки и понесли через лес к своим машинам. Оставшиеся полицейские перевернули найденное под деревом мертвое тело мужчины, нашли под ним нож, свежую кровь, потрогали мокрое лицо – и оно показалось им еще теплым. Тогда по рации они передали тем, кто только что увел женщину – мол, похоже, не так все просто было под елкой: эта женщина только что убила человека.
Расспросами не стали заниматься в дороге, оформлением бумаг, тем более. Но все уже понимали, что везут женщину, которая при них убила человека. Однако через час, уже в отделении полиции, никто не решился после похищения маньяком, и в таком состоянии задерживать эту женщину. Все это было похоже на необходимую оборону, несмотря на трагическую развязку, а подробностями будут заниматься следствие и суд. В отделении полицейские оставили у себя оба размокших паспорта, найденные у женщины, оформили ее, для начала, как потерпевшую, и отвезли домой.
