Дмитрий Николаевич Таганов
Лотерея смерти
21. Звонок Алены
Я узнал, что похитили маленькую девочку с детской площадки около газпромовского небоскреба от Алены. Она позвонила мне рано утром, очень взволнованная, и сбивчиво рассказала все, что ей было об этом известно. Единственная свидетельница на детской площадке видела, как девочку увела молодая женщина, они сели в поджидавшую их машину и сразу уехали. Девочка не противилась, и как будто, была знакома с той женщиной. Ничего подозрительного в этом никому на площадке не показалось. Попытались с той свидетельницей составить фоторобот той женщины, но ничего из этого не вышло.
Голос Алены в телефоне был беспокойный, почти взвинченный:
– Николай, я знаю, кто мог это сделать! Тот самый, который кликнул по педофильной рекламе на «лотерейном» сайте, которую мы вывесили. Он живет совсем рядом с той детской площадкой. Я уже узнала по нашим каналам его адрес и фамилию! Ваша гениальная идея взлома «лотерейного» сайта снова результаты.
– Кашин в курсе?
– Он говорит, для обыска нет оснований. Но я думаю – достаточно! А вы?
– Не знаю. Надо сначала понаблюдать за ним…
Я не был готов высказать свое мнение, я еще не вник новый оборот дел, и мало что знал. И вообще мы занимались маньяком, а не вероятным педофилом, кликнувшим по подставной рекламе. Но Алена еще более возбужденно крикнула мне в ухо:
– Мы опоздаем, эти нелюди не будут дожидаться! Позвоните Кашину, Николай, пожалуйста, вы – депутат. Надо срочно делать у него обыск!
– Хорошо, Алена, я позвоню ему, сейчас же. Только не делайте, пожалуйста, глупости.
– Разве я когда-нибудь делала глупости!
Я позвонил Кашину, и сразу почувствовал, что ему сейчас не до меня.
– Послушайте, Николай Иванович, у меня есть список более десятка подозреваемых педофилов, уже отсидевших даже по этой статье, из них половина – рецидивы. Никто мне ордер на обыск даже этих людей не даст, а вы хотите, чтобы дали из-за одного клика мышью по той провокационной рекламе, неизвестно еще законной ли! Так не работают в полиции, вы совсем новичок. Прошу меня понять, комиссар! Но я обязательно буду вас держать в курсе, не беспокойтесь, пожалуйста. Как ваши раны?
– Неплохо.
Алене я после этого не перезвонил, и теперь жалею об этом. Днем я ездил в больницу – ранее был назначен рентген моих переломов и прочее. После этого доктор сказал, что все хорошо, кости начали срастаться, показал мне рентгеновские снимки и все на них объяснил. Нужен был покой, но в дальнейшем придется снимать пластину, крепежи, в общем, восстановление займет не меньше года, а то и дольше. Вернулся я домой уже к вечеру, растревоженные за день переломы сильно болели, поэтому ко всем обычным своим лекарствам пришлось принять сильное обезболивающее. Голова у меня тоже раскалывалась. Незадолго до восьми часов вечера раздался телефонный звонок.
– Николай, добрый вечер, это Алена. Не помешала? Слушайте, такое дело… Это очень и очень важно, слушайте меня! Когда я утром узнала имя и фамилию этого педофила – будем так его пока называть, – я через нашу службу вышла на тех, кто занимается видеокамерами слежения за автотранспортом. Так вот, среди автомашин, которые попадали в поле видимости камер, установленных вблизи дома убитой женщины психиатра, в то время была и белая «Ауди», зарегистрированная на этого Ураева. Это тот самый человек. Это он! Я уже позвонила Кашину, и он начинает, наконец-то, раскачиваться, что-то уже делает. Но я не могу сидеть, сложа руки. Не могу, когда я чувствую, – да, я чувствую это! – он тот самый «потрошитель», которого мы ищем. Я извелась вся, думая обо всех тех невинных женщинах, которых он убил – я уже вам это говорила! Они мне по ночам сняться! В общем, так, Николай, я начинаю действовать, уже начала!
– Алена, так нельзя! Это очень опасно, это все испортит. Нельзя ничего делать в одиночку!
– Вы сами недавно это делали.
– И чудом остался жив. Нельзя, Алена! – ее возбужденный голос заражал меня нервозностью.
– Я ничего такого не делаю, и мой рабочий день давно закончился. Сейчас я вам расскажу, как хочу провести этот летний вечер. Никого я не собираюсь задерживать с пистолетом, как делали вы. Пожалуйста, не беспокойтесь. Но я еще не закончила, это далеко не все. Слушайте меня дальше, и очень внимательно.
– Я сейчас нахожусь на Невском проспекте, рабочий день мой закончился, поэтому не хочу звонить в отдел и предупреждать о том, что собралась делать. Это пустяк, и лучше я вам сейчас это расскажу, но только на всякий случай. Для проформы, так сказать.
Голос у нее был одновременно веселый, шутливый, и беспокойный. Но я приготовился услышать что-нибудь опять очень неприятное.
– Пару часов назад я не выдержала и поехала по тому адресу, к газпромовскому небоскребу. Там педофил этот живет, я утром вам об этом говорила. И, возможно, не только педофил, но одновременно и тот самый «потрошитель». Хотела просто осмотреться, поговорить с тетушками на лавочке, этак по-женски, и прочее. Но потом поднялась на его этаж, и тут он вдруг вышел из своей квартиры. Знаете, мы, наверное, несколько секунд глядели друг на друга. Страшный взгляд. Или мне стало это чудиться теперь повсюду. Потом он спустился вниз, а я за ним. Короче, я поехала за его машиной, и сюда приехала. У него та же самая белая «Ауди», которую зарегистрировали видеокамеры у дома убитой женщины-психиатра. Это он, это «потрошитель»! Короче, я припарковалась за его машиной перед клубом «Мачо-стрип», на Невском. Он туда сразу вошел, а я пока сижу в своей машине.
– Ничего больше не делайте, Алена! Вы инструкции своего ФСБ о технике безопасности читали?
– Все я читала. И я сейчас не на работе. Слушайте, Коля, я тут куплю где-нибудь вуальку на лицо, чтобы он случайно меня не узнал, и успею на начало шоу в этом клубе. Днем я пробила информацию о нем по нашей базе данных. Он – танцовщик, часто пересекает границу, выезжает с труппой. Это мне интересно, я хочу посмотреть, как он танцует на сцене.
– Зачем!
– Разве я не могу оторваться вечером в веселом месте! Не одними же трупами мне заниматься! Там же, наверное, очень забавно!
– Я к вам сейчас приеду! Я сам приглашаю вас в этот клуб, если вы так туда хотите. Ждите меня в машине, я живу рядом, я буду через четверть часа!
– Вы что! Это только для женщин. Там танцуют одни полуголые мужчины. Или вы гей?
– Я не гей. Я люблю вас, Алена.
– Я это знаю, поэтому вам и позвонила.
– Тогда по другому – я дико вас ревную к этим голым «мачо».
– Но мне нужен там только один, на других я и смотреть не буду.
– Тем более. А если это действительно тот же самый? Потом он вам распорет живот. Он вас запомнил, он узнает вас и все поймет. Нельзя, Алена!
– Там же полно будет людей, я к нему и близко не подойду. Только взгляну, как он танцует. Вы ужасный перестраховщик, Николай.
– Я все равно вас ревную. И я за вас боюсь!
– Целую, Коля, у нас все еще впереди. Очень-очень нежно вас целую!
В трубке послышались короткие гудки, но я не перезвонил, я чувствовал, что это бесполезно. Вскоре я начал себя проклинать, что не поехал, не побежал к ней, даже сам по себе не отправился в этот клуб и не сел где-нибудь вдалеке от нее… Но было уже поздно.
22. В клубе
Столик Алены, по купленному ею билету, оказался с краю, рядом со скульптурой. Мужская обнаженная фигура в полный рост была выполнена в античном стиле, но не светлая и не мраморная, а из пластика, темного телесного цвета и с натуралистично вылепленными гениталиями. Алена заказала себе кофе с пирожным и осмотрелась. За столиками рассаживались почти одни только женщины, парочками или по трое, от тридцати до пятидесяти лет, веселые и раскованные, но в глазах – заметила Алена, – все прятали легкую неловкость. Общее ощущение веселого и озорного ожидания. Небольшая сцена закрыта занавесом, расписанным играющими фавнами и нимфами. Единственное, что смущало, даже раздражало Алену, и что все время лезло ей в глаза – эта обнаженная и очень эротичная скульптура мужчины.
Наконец, занавес распахнулся, и на сцену выбежали семеро молодцов, в узких, обтягивающих бедра блестящих шортиках. Публика за столиками зааплодировала, зашумела, и шоу мужских эротических танцев началось. Грянула музыка, и тела танцовщиков слились с ее пульсацией. Сначала все на сцене не слишком отличалось от обычных танцев – хотя и лишь одних полуобнаженных мускулистых красавцев. Но это был только разогрев – и танцовщиков и публики за столиками. Затем начались танцы-игры веселого эротичного смысла и движений, которые в обычной обстановке показались бы неприличными и даже непристойными, но тут все выглядело совсем иначе, зрители этого ждали и хотели, условности исчезли, все начинало казаться очень естественным и красивым.
Алена, войдя в этот зал, опасалась увидеть на сцене что-нибудь худшее, ей совершенно не хотелось присутствовать при откровенном стриптизе и демонстрации мужских гениталий, но к ее облегчению до этого тут не дошло. Тем не менее, все остальное было очень эротично, и возбуждение сидящих за столиками женщин с каждым номером нарастало. Когда начинались «перекаты» бедрами, многие из зрительниц привставали и шаловливо вскрикивали. Это были волнообразные движения мужчин тазом, от живота вниз, к гениталиям, и вперед, как при половом акте, затем обратно вверх, назад и снова вперед. И это выполняло мускулистое красивое тело в одних лишь обтягивающих шортиках, под которыми откровенно угадывались все органы. Каждый из семерых молодцов, после общих эротичных танцев исполнял и такое соло, как на соревновании, и каждый раз это вызывало бурю шума и эмоций в зале.
Алена работала следственным психологом, тем, кто называется в криминальных романах профайлером. Поэтому увидеть Ураева на сцене, понять его психотип, имело для нее, прежде всего, профессиональный интерес. Она пришла сюда только потому, что на сцене выступит перед ней вероятный маньяк и педофил. Это будет для нее бесценный опыт. Тогда ее женская интуиция, на которую она более всего надеялась, безошибочно определит и подскажет ей опасность этого мужчины и его потаенное – это было, по ее опыту, самое надежное. Бездонное бессознательное, доставшееся человеку от животных, всегда тоньше и быстрее чувствует то, что ускользает от рассудка. Возможно, она тогда почувствует и убедится, что этот человек и есть серийный убийца растерзанных женщин. Психопатию и жестокость в натуре человека не скроешь, она проявится даже в танце, а возможно, – яснее всего в танце. Тогда она найдет слова и аргументы, чтобы убедить начальство срочно провести у него обыск и задержать его. В любом случае, это облегчит его допросы, если дело дойдет до этого.
Когда недавно нашли тело последней разрезанной женщины, сопоставили оставленные следы и жестокий характер ее ранений с другими, найденными год назад и ранее, ни у кого не оставалось сомнений, что это совершает один и тот же серийный маньяк. Однако на Алену это подействовало еще и эмоционально. Она не испугалась за себя, но у нее возникла и не проходила острая жалость к тем женщинам, судя по всему, очень многим, которых настигла эта страшная боль, ужас последних минут и отвратительная смерть.
Когда Алена увидала и узнала на сцене интересующего ее человека, она стала наблюдать только за ним. Он был тут явный фаворит и «звезда», всегда на центральных позициях, самый рослый и мускулистый, владеющим своим телом свободно и легко, и взгляд непроизвольно задерживался только на нем. Он и среди публики вызывал самые бурные и шумные эмоции. При общем возбуждении и пылкости его танцев, она заметила в нем и некую нарастающую исступленность, как будто он покидал в эти минуты сцену и переходил в какой-то свой личный мир. Ей показалось, что все это он делает только для себя, а не для публики, для каких-то своих затаенных потребностей, желаний или страстей. Он – не с ними, и не для них, все они чужие для него, и он совсем в другом сейчас мире. Он ненормален в каком-то неизвестным Алене смысле. Он одновременно и притягивал к себе какой-то откровенной звериной страстью и отталкивал скрытой, лишь подсознательно угадываемой странностью или даже пороком. Тем не менее, она подумала, что, возможно, не заметила бы этого, если заранее не подозревала в нем извращенца и маньяка, и ни искала любых признаков, подтверждающих это. Однако в его танце это прорывалось открыто, напоказ, поэтому так и возбуждало всех этих женщин за столиками, притягивало на бездонном бессознательном уровне, как обезьян в первобытном лесу или кролика перед удавом.
Последний сольный «перекат» выполнял Ураев, вызывая не только радостный шум, но и громкие визги у публики. Вдруг он замер в одной из своих самых эротичных поз, музыка остановилась, публика тоже моментально стихла. Затем Ураев легко сбежал по лесенке в зал, и сразу – к столику у сцены, недалеко от Алены. За столиком сидела девушка, и он вдруг подхватил ее вместе со стулом. Поднял над своей головой и понес ее вверх на сцену. По залу прокатился удивленный «Аах». Вновь заиграла прерванная музыка, с того же места и в том же пульсирующем ритме, и Ураев стал продолжать свой «перекат», но теперь с девушкой, прижатой со стулом к его бедрам. Девушка обхватила его тело ногами, прижалась к нему грудью и слилась с ним в ритме «переката». В зале некоторые дамы даже вскочили и начали прыгать от возбуждения. Шум и визг стоял невообразимый, пока Ураев, не закончил, не спустился с девушкой вниз, и не раскланялся перед ней у ее столика.
После завершающего группового танца, под гром аплодисментов все мужчины-танцовщики начали спускаться со сцены и обходить столики. Со смехом некоторые дамы протягивали к ним руки и легко гладили их разгоряченные, блестящие от пота и помады тела. Другие оттягивали некоторым молодцам резинку шортиков и запихивали под нее денежные бумажки.
Алена следила только за Ураевым. Он начал обходить соседние с ней столики, и она в легком замешательстве думала, как ей вести себя, когда он пройдет мимо нее, но ничего так и не решила. Когда же тот начал обходить ее столик кругом, она стала смотреть в другую сторону, однако сразу почувствовала, что это самое глупое с ее стороны, она повернулась к нему, и вдруг их глаза встретились. Повторилось то же самое, что несколько часов назад у дверей его квартиры. Они смотрели друг на друга, не отрываясь, не менее трех секунд, пока у нее не пробежала по спине дрожь. Она резко отвернулась, и чтобы скрыть свое смятение стала быстро собираться, чтобы уйти.
Но сразу пройти к выходу было был нельзя, танцовщики еще не закончили свой прощальный обход столиков, и ей пришлось бы протискиваться между ними и возбужденными дамами. Поэтому Алена осталась сидеть, разглядывая расписной занавес. В эти минуты к ней неожиданно сбоку подошла женщина и остановилась рядом. Алена от неожиданности даже слегка вздрогнула.
– Здравствуйте, Алена Юрьевна. Вы меня не узнаете?
Алена, не вставая, подняла на нее голову. Очень смутно лицо молодой женщины ей кого-то напомнило. Это было больное лицо. Даже обильная косметика не могла укрыть синеву под глазами, бледную кожу и красноватые белки глаз. Шея у нее была повязана широкой розовой косынкой. По этой косынке она с изумлением узнала ту, которая несколько минут назад танцевала на сцене эротичный номер с Ураевым.
– Вы имеете в виду свой танец?
– Нет, нет, Алена Юрьевна! Вы год назад вели мое следствие по наркотикам.
Алена смутилась и непроизвольно покосилась на соседок, но всем было сейчас не до них, было очень шумно, и никто их не слушал.
23. Похищение
Когда началось это шоу, Люба еще не приехала. Этим вечером она вошла в клуб очень поздно, незадолго до их коронного и последнего в программе номера со стулом. У нее по-прежнему очень болела голова, тошнило, но она крепилась, и все произошедшее вчера старалась скорее забыть, как будто этого никогда не было. Под глазами у нее синели предательские круги, на шее повязана широкая розовая косынка,.
Она вошла в клуб с главного входа, как посетительница, подмигнула знакомому швейцару, дождалась, когда закончится очередной номер, когда публика оживится и начнет рукоплескать. Среди радостного возбуждения она прошла к столику у края сцены, с табличкой «резерв» и с приготовленным для нее стулом, и здесь присела. Знакомая официантка сразу принесла ей бокал с колой – Люба ничем не должна была отличаться от прочих раскованных гостей в этом зале. Осторожно она оглянула дам за соседним столиком, рядом со скульптурой обнаженного мужчины. У одной из них лицо было прикрыто темной вуалькой. Это было так необычно, что она через несколько секунд, из любопытства, опять незаметно оглядела эту женщину и ее наряд. Когда Люба затем подняла и пригубила свой бокал, она поняла, что давно и хорошо знает эту женщину. Это была, несомненно, она. Та самая, которая год назад допрашивала ее и вела дело о наркотиках, найденных в ее сумочке. Люба вспомнила, как ее зовут, и даже какие были у нее погоны на кителе, когда та выступала в суде.
Заканчивался предпоследний номер, после которого Ураев сбежит по ступенькам в зал, подхватит ее вместе со стулом и унесет на сцену под удивленный и дружный «Аах!» публики. У Любы всегда заходилось счастьем сердце в эти секунды, и она с наслаждением вдыхала запах его разгоряченного тела рядом с собой, чувствовала его напряженные мускулы, когда на сцене охватывала ногами его бедра. Теперь она незаметно отодвинула от себя бокал, откинулась на спинку стула и ждала этого момента. И вот он уже бежит вниз по лесенке, музыка делает паузу, вдруг он оказывается перед ней, а она, как будто ничего не подозревая, весело и негромко вскрикивает от неожиданности, за ней весь зал повторяет удивленное «А!», и она уплывает над всеми на сцену. Гремит вновь музыка, заглушая радостный шум публики, она чувствует, как он в танце прижимает ее к себе, она раздвигает ноги шире, охватывая его бедра, вся в его власти, желая только, чтобы это никогда не закончилось, чтобы он не выпускал ее из своих сильных рук, а кружил ее и кружил…
То были самые счастливые секунды ее жизни, и самые краткие, улетающие безвозвратно. Затем Ураев бережно несет ее со стулом обратно к столику, благодарно ей кланяется, убегает обратно, и она вместе со всеми в зале с восторгом хлопает ему в ладоши.
Вскоре после этого – общий и прощальный выход танцовщиков на сцену, но, разумеется, ее среди них не будет. Однако лишь ее чувства и страсть на сцене были подлинными, лишь она не играла, у нее одной это были самые счастливые секунды, всегда искренние и неповторимые. В общем шуме аплодисментов и смеха, она незаметно вышла из-за столика, и, стараясь ненароком не взглянуть на женщину в вуальке, прошла в фойе, и оттуда за кулисы.
Танцовщики приводили себя в порядок перед последним общим выходом и прощальным проходом между столиков для получения от зрительниц восхищенных улыбок или хрустящих купюр за пояса. Люба незаметно подошла к Ураеву, стоявшему в стороне от остальных, и шепнула ему на ухо:
– Знаешь, кого я увидала в зале? Следователя, женщину, которая вела мое дело по наркотикам.
– Из полиции? Что ей тут нужно? Одна?
– Не знаю. Может, наркотики здесь ищет?
– Или нас с тобой?
– Ты что!
– Где? Покажи.
– За столиком у скульптуры. У нее вуаль на лице.
Ураев прошел к краю сцены и рассмотрел женщину из-за занавеса. Вернулся обратно и спросил шепотом:
– Где ты ее раньше видела? Кто она?
– Меня допрашивала. Потом дело мое вела и на суде выступала.
– Я ее тоже знаю. Сегодня видел около моей квартиры. Кажется, та самая. И платье то же.
– Она следит за тобой!
– Так не следят. Она офицер, если на суде выступала.
– Что ей от тебя нужно? Секс?
– Это будет интересно.
– Не трогай ее. Она хорошая.
– Я люблю хороших. Посмотрим.
– Она в суде меня спасла, условного срока добилась. Не трогай ее.
– Зачем ей вуалька? Чтобы я не узнал? А выглядит очень прикольно, этак таинственно.
– Не трогай ее, слышишь!
Когда Ураев спустился со сцены в зал, то начал обходить столики так, чтобы увидеть даму в вуальке сначала со спины и только потом рассмотреть ее спереди. По пути он незаметно наблюдал за ней. Она поворачивала голову только за ним, другие ее, как будто, не интересовали. Когда он обходил ее столик, он намеренно на нее не смотрел, кланяясь и улыбаясь только ее соседкам. Вдруг резко и неожиданно повернулся к ней. Глаза их встретились – так же, как это было несколько часов назад, и это был прямой личный контакт, вуалька не помешала. И она вновь, как тогда, смутилась, слегка опустила голову. Сомнений не оставалось. Но Ураева удивило, что она не улыбалась, не смеялась, глядя на него, как делали все эти женщины, а настороженно смотрела, то ли с любопытством, то ли со страхом.
Ураев завершил свой прощальный обход, затем взбежал на сцену, присоединился ко всем танцовщикам и еще раз раскланялся под аплодисменты и смех. После этого он первым бросился в раздевалку – он уже принял решение. Ураев не мог это так оставить – женщину, следившую за ним весь день, этого полицейского в вуальке, то ли действительно имевшую подозрения, или только плотский к нему интерес. За пять лет, как он приехал в этот город, и после полутора десятков мертвых женщин, которых после него здесь нашли или еще найдут, он сумел погасить чувство страха, которое первое время его мучило. В результате получилась некая смесь наглости и бравады с вызовом. Теперь он ничего не боялся, он давно приготовился к худшему, и даже удивлялся, что ничего не происходит, к чему давно был готов, и ему приходится тащить свой груз мучений и ночных кошмаров год за годом. Жизнь Ураеву давно была в тягость, он ждал и ждал какого-нибудь неизбежного конца, или коренной перемены, даже тюрьмы для себя – чего угодно, только скорее! Суд, признание, приговор – думал он – быть может, облегчит ему душу, вылечит, вернет обратно к людям, но одновременно понимал, что заслужил только смерть, и рано или поздно ее найдет. К этому он был готов, как к избавлению. У него было такое чувство, что он несется к какой-то развязке, и каждый день ее ждал. Тем не менее, пока был жив, он еще поиграет со своей судьбой в кошки-мышки, – оттого, что терять ему было нечего, кроме своих нескончаемых мучений, которые лишь изредка прерывались жутким кровавым сладострастьем.
Он вбежал в пустую раздевалку и вынул из своего шкафчика коробку со шприцем и ампулами. Здесь, в шкафчике без номера и имени, он полагал, хранить некоторые вещи было безопаснее, чем в квартире. Сейчас у него оставалось десять минут, не больше. Публика расходилась, а ему надо было еще одеться, выскочить из клуба через служебную дверь, добежать до главного входа на Невском проспекте, и не упустить в толпе эту женщину-полицейского, когда она выйдет.
Никого в раздевалке еще не было, и он привычно подготовил два шприца для инъекции. Заняло это минуту, он всегда пользовался этим средством. В шприцах был тиопентал, препарат для анестезии ультракороткого действия – лишает сознания через десять секунд, но только на полчаса. Его используют ветеринары – для лошадей и крупных собак. В спешке осколки от пустых ампул он машинально выкинул в мусорное ведро. Оба готовых к использованию шприца бросил в полиэтиленовый пакет, опустил в карман и успел выбежать из раздевалки, когда остальные танцовщики только подходили к двери.
Когда Ураев, не сказав Любе ни слова, первым торопливо ушел в раздевалку, она поняла все. Она вернулась через вестибюль в зал к своему столику и вновь там села. Публика уже начала вставать и собиралась расходиться, но Люба продолжала сидеть, краем глаза наблюдая за соседним столиком. Когда дама в вуальке собралась тоже подняться, Люба быстро встала и подошла к ней.
– Здравствуйте, Алена Юрьевна. Вы меня не узнаете?
– Вы имеете в виду свой танец?
– Нет, нет, Алена Юрьевна! Вы год назад вели мое следствие по наркотикам, – и Люба заметила, как та смутилась и мельком оглядела соседок, но никто не обращал на них внимания.
– Разве? Да, припоминаю…
– Я только хотела вас предупредить. Вы меня извините, пожалуйста…
– Слушаю вас, – дама в вуальке повернула к ней голову и с интересом ее рассмотрела.
– Алена Юрьевна, уходите скорей отсюда! Ни с кем разговаривайте! Бегите отсюда! Я не шучу! Он убьет вас!
– Кто?
Люба отвернулась и, задевая плечами других женщин, побежала к служебному выходу.
Ураев выскочил на Невский проспект и встал у входа в клуб. Почти вся публика уже вышла и рассыпалась по безлюдному в этот час проспекту. Но Ураев продолжал ждать, в груди у него начал трепетать кураж, ему хотелось встретить эту опасность в лоб, какая бы она ни была, заговорить с этой дамочкой и разобраться, зачем она ходит за ним весь день. Он не собирался оставлять ее после этого в живых.
Наконец, он увидал ее, подошел ближе и сразу взял ее под руку. Та вздрогнула, отпрянула от него, начала возмущенно вырывать руку.
– Добрый вечер, незнакомка, – сказал ей Ураев в самое ухо.
– Что вы себе позволяете! – почти вскрикнула та, и прохожие обернулись.
– Вы весь день бегаете за мной. Вот я, перед вами! Что дальше?
Ураев не давал ей пройти, остановился перед ней, он был выше ее на голову. Его машина стояла рядом, напротив входа в клуб, поэтому отпускать ее дальше он не собирался. Мимо по тротуару шли редкие прохожие, выходившие из закрывающихся на ночь многочисленных ресторанов, веселые и занятые только собой.
– Пустите! Дайте мне пройти!
– Одну минутку! Зачем вы за мной следите?
– Отойдите от меня! Или я закричу!
– Кричите. Интересно, как это женщина-полицейский зовет на помощь? Ну, что же вы? Кричите!
– Вы – наглец и хам!
– Я – под подозрением? Скажите, мне это интересно. И я сразу от вас отстану.
– Да, Ураев, вы под подозрением!
– В чем же?
– Вам это лучше знать. Советую сознаться, и как можно, скорее. Прочь с дороги!
– Я вас провожу. И мы с вами поговорим.
– Мне не о чем с вами говорить.
Резко задев и оттолкнув плечом Ураева, она пересекла тротуар к своей машине, оставленной ею у входа. Тот двинулся за ней.
– Эта ваша машина? – он не мог скрыть удивленной радости – ее старенькая микролитражка стояла впритык к его «Ауди». – Что ж, Алена Юрьевна, тогда я с вами не прощаюсь.
Как только она сделала шаг с тротуара на проезжую часть, чтобы обойти свою машину сзади, Ураев правой рукой ударил ее шприцем сзади, ниже спины, левой рукой зажал ей рот, развернул и прижал спиной к багажнику ее машины. Вблизи никого не было, фигуры прохожих чернели только в десятках шагах от них. Изображая затяжной поцелуй, Ураев навалился на нее, прижимая к багажнику. Несколько прохожих прошли мимо, но сделали вид, что не замечают их. В этот час из ресторанов и клубов на Невский проспект выходило столько веселой публики, что подобное вовсе не выглядело необычным. Про себя Ураев медленно считал, на счете пятнадцать он почувствовал, как ее тело обмякло в его руках. Подождав еще, когда все прохожие пройдут, он приподнял ее за талию и перенес к двери своей машины. Открыл и уложил ее на пол за передним сидением, всмотрелся в лицо – глаза полузакрыты, в темноте белели только узкие полоски между веками. Ураев обернулся и огляделся – вблизи по-прежнему никого не было, – он вытянул из пояса свой ремень и замотал им ей руки. Через полчаса это облегчит ему дальнейшую дорогу: на весь путь одного укола будет недостаточно.
Через полчаса, когда они выехали из ночного города на пригородное шрссе, женщина в машине Ураева очнулась и стала биться на полу за его спиной. Ему пришлось остановиться в тихом месте и сделать ей второй укол. Он знал, что это опасно, но выхода не было: этот тиопентал для собак и лошадей используют в Америке и для смертельных инъекций при казнях.
Когда они свернули на гравийку перед дачей, Ураев еще не решил, что ему делать с ней дальше. Женщина-полицейский за его спиной лежала в глубокой коме, и он слишком устал за день, чтобы продолжать ей заниматься и, тем более, получать от этого удовольствие. Наконец, он решил отложить все до утра, когда отдохнет – потому что, наверняка, будет не обойтись без пыток, чтобы узнать о подозрениях к нему. Это было важно и интересно – для этого, в основном, он и привез ее сюда. О девочке в подвале он вспомнил только, когда въехал в темный двор дачи.
Спотыкаясь в темноте, он перенес женщину в дом и положил на пол. Она была без сознания, дышала едва заметно, и он снял с ее посиневших рук ремень. Зажег повсюду свет и включил обогреватели. Подошел к люку в подвал, открыл его и посветил вниз фонариком, из своего мобильника.
Девочка сидела среди кучи тряпья, которое он ей утром сбросил. Она испуганно и молча глядела на него, щурясь от света. Лицо ее было измазано, в руке она держала гнилую картошину, что нашла где-то здесь, и которую до этого сосала.
– Я пить хочу… Пить… Можно, мне воды?
Ураев сходил в сени, набрал из ведра ковшик воды, но, подумав, вылил его обратно. Нашел тут тряпку, намочил ее в ведре, принес к люку и бросил ее девочке. Девочка испуганно отпрянула сначала, но потом подняла тряпку и начала ее сосать. Ураеву было теперь не до девочки, она ему только мешала. Сев в кресло, он стал рассматривать женщину, лежавшую на полу перед ним. Уже прошло более часа, как он отъехал от клуба, и более получаса, как он сделал ей второй укол, но она так и не выходила из глубокой комы, и, похоже, не выйдет из нее до утра. Никогда у него так раньше не случалось, всегда хватало одного укола, он всегда все успевал, а остававшаяся заторможенность приходившей в себя жертвы, не только не мешала, но даже облегчала ему все дальнейшее. Теперь оставалось ждать до утра и надеется, что она оживет и обретет сознание. Поэтому он стал думать, куда ее пристроить на ночь, чтобы спокойно выспаться. Наконец, придумал, приподнял ее за руки, подтащил к люку в подвал и медленно спустил вниз на тряпье рядом с девочкой. Снял с вешалки старый грязный ватник и сбросил поверх нее. Девочка испуганно отодвинулась. Ураев захлопнул люк и надвинул на него обеденный стол.
