полная версия

Дмитрий Николаевич Таганов
Лотерея смерти

12. В колонии

Весь следующий день я работал с депутатами и напряженно ждал телефонный звонок. Только к концу рабочего дня мне позвонили из следственного отдела полиции. Это был майор Кашин.

– Николай Иванович, все более-менее проясняется. Возможно, вам не стоит тратить время и приезжать к нам, я все расскажу вам по телефону. На коже эксгумированной женщины нашли отпечатки чужих пальцев. Действительно, они оказались на ноге, на щиколотке у туфли, как и говорила свидетельница. Нечеткие, мутные, в федеральную базу их бы не приняли, но нам сгодятся. Приблизительно совпали с теми, что нашли на фрагментах тела погибшей на рельсах. Судя по всему, это один и тот же человек. Этот мерзкий преступник даже на рельсах старался «лапать» тело убитой им девушки. Но теперь поэтому мы знаем о нем все, даже есть его фотографии из предыдущего следственного дела – он был уже в заключении, за разбой. Ищем уже, ищем. Но по месту регистрации его не оказалось. Поставили засаду и объявили в розыск. Если не уехал из города, то видеокамеры его скоро нам найдут.

– Замечательно, это очень обнадеживает, спасибо, Петр Васильевич. О «потрошителе», полагаю, ничего нового?

– Ничего.

– Я на пару дней уезжаю из города, поэтому пока прощаюсь с вами. Надеюсь, когда вернусь, с «лотерейщиком» вы уже покончите. Удачи вам.

Занимаясь маньяками, я не оставлял планов притянуть полковника Смольникова к ответу за его прошлые преступления. Теперь это стало еще важнее с отставкой по болезни заслуженного генерала, начальника полиции города, поскольку Смольников был самым вероятным кандидатом на этот пост. Доступ к архивам следственных дел был мне запрещен, причем, по словам майора Кашина, самим Смольниковым, и в самом начале, когда я еще только приступил к работе с полицией. Поэтому я даже не пытался получить из следственного отдела что-либо по делам пятнадцатилетней давности о питерских «оборотнях». Но последние дни я много об этом думал, и кое-что решил.

Имена и фамилии «оборотней» – во всяком случае, тех, кого раскрыли, обвинили и осудили – я мог получить из своих же газетных статей за те годы. Я все тогда в печати подробно описывал, возмущался и требовал возмездия, чем и заслужил первую свою популярность в журналистский и даже в криминальной среде. Поэтому мне достаточно было разыскать в ящиках стола свой пропуск в Публичную библиотеку на Фонтанке и выделить несколько часов свободного времени.

Так и произошло, все, что было мне нужно, я сразу нашел в сшивках растрепанных пожелтевших газет за те годы. Главное – имена и фамилии трех осужденных тогда полицейских. Отмотав длинные сроки заключения, они должны были выйти уже на свободу. Если они до сих пор живы и здоровы, то я мог бы убедить их рассказать все до конца, что они утаили тогда на суде, и, прежде всего, о своем начальнике Смольникове. После полутора десятка или более лет в зоне, они могли по-иному теперь к нему относиться – к тому, кто их толкнул на преступления и вышел сухим из воды.

После этого я встал из-за библиотечного стола и подошел к окну. Подо мной блестела Фонтанка, сияли дворцы, правее чернело старинное высокое здание, ставшее позже кинотеатром, памятное мне по ранней молодости. Я думал, сколько воды утекло в Фонтанке за это время, сколько всего случилось, и со мной и со всеми людьми в этом городе. И какая неспокойная у всех жизнь, полная опасностей, неудач и горестей, однако, несмотря на это, люди борются, выживают, побеждают. В этом, наверное, и есть весь смысл нашей жизни, и ни в чем другом.

Однако, обзвонив старых приятелей и знакомых по журналистским и адвокатским кругам, – а те, в свою очередь, выяснили по своим каналам, – я узнал, что все трое осужденных «оборотней», у которых срок должен был закончиться, и которые, как надеялся, могли рассказать мне что-нибудь новое о Смольникове, были недоступны. Один умер в зоне от туберкулеза, не дождавшись свободы. Другой недавно вышел, но никто из семьи его не дождался за пятнадцать лет, жилья не было, он помыкался год бомжем и повесился. Только третий, получивший самый большой срок, одновременно еще и за убийство собрата-полицейского, якобы при задержании, отбывал еще наказание. Мне сказали, и где он сидел – в Вологодской области. Мне оставалось получить ходатайство из Заксобрания, оформить бумаги в Федеральной службе исполнения наказаний и нанести визит в то исправительное учреждение. Все это было не очень трудно, но у меня раньше не было и пары дней, чтобы туда сгонять. Теперь же насущные депутатские обязанности закончились, и пока не поймают «лотерейщика», или не появится что-нибудь новое о «потрошителе», срочных дел у меня в городе не оставалось.

Вечером на следующий день я уехал. Хорошо выспавшись в поезде, я вышел утром на станции райцентра, сел на площади в такси и через час был в колонии строгого режима. Но там мне пришлось более двух часов оформляться и ждать моего заключенного. Мне предложили увидеться с ним в комнате свиданий, а не в суровом переговорном кабинете для юристов. Я поблагодарил за это: обои в цветочек, чистая опрятная кровать и занавески, скрывавшие решетку, лучше подходили к тому, о чем я собирался говорить.

Охранник ввел в комнату пожилого мужчину, затем вышел, и на двери звякнул запор. Я видел этого человека очень давно, в суде, его фотографию найти перед поездкой не смог, и узнать его теперь мне было трудно. Однако тот по-приятельски мне кивнул и улыбнулся:

– А я тебя вспомнил. Когда сказали, кто-то приехал со мной разговаривать, я не захотел даже идти, но потом мне стало интересно. Помню, помню тебя, на суде ты сидел, записывал. Что надо?

– Старые годы вспомнить. Не возражаете? Кое-что осталось непонятным.

– Опять о нас писать собрался? Не надоело?

– Нет. Оказалось прежнего недостаточно. Хочу теперь Смольникова посадить, вашего начальника. Ведь он гуляет, а вы тут сидите. Не поможете?

– Смольникова? Ишь, на кого замахнулся… Слыхал, высоко в гору он зашел. Гляди, я его знаю очень хорошо, если он почует – добром тебе это не кончится.

– Мне главное, чтобы вы не боялись. А если держите на него обиду – вот случай расквитаться. Расскажите что-нибудь, чтобы хватило ему хоть на десятку срока, больше он и так не проживет.

– Я сам уже седьмой десяток разменял. Поживешь с мое в зоне, Коля, сам никого и ничего не будешь бояться. Да только ворошить старье не хочется… А он был подлый человек. Теперь-то мне отсюда хорошо это видно. И гуляет на свободе до сих пор. Как так получилось? Ведь он же главный «оборотень»! Как? Я у тебя спрашиваю?

– Я тоже этого не знаю. Начнем?

– Не гони, не гони… Потянут меня потом на новое следствие, опять все сначала… Забыть бы это пора.

– Не удается пока забыть. Ведь он гуляет, а вы здесь двадцать лет живете. Не обидно?

– Душу хочешь растравить?

– И это тоже. Он хоть вспомнил о вас когда?

– Не в том дело, не трави. Мне даже идти больше некуда на воле, мне здесь хорошо, мне ничего не надо. Может, мне даже лучше, чем тебе. Ладно, кое-что расскажу. Только с этим ты его не посадишь, имей это в виду. Если потянешь меня на следствие, то я на суде от всего откажусь. Скажу им, что все тебе наврал, так и знай. Хочешь так?

– Хочу.

В комнате висело несколько видеокамер, и звук писался, но я не надеялся, что мне так легко разрешат получить копию звука или видео. Поэтому я выложил на стол свой диктофон.

– Что тебе рассказывать… Начальником он был, все знал, деньги брал, всем заправлял и командовал. Что еще интересно – этого мало?

– Это я тоже знаю. Факты нужны. Не мне они нужны – я давно в газеты не пишу – суду нужны. Факты, факты – вот за что судят и сажают.

– Твои факты давно умерли или убиты, а если остались живы, то только потому, что рты не открывали, и тебе не откроют, а на суде подавно.

– Ну, как знаете…

– Ладно, не торопись. Потом поймешь, зачем я это тебе рассказывал, – он кивнул на мой диктофон на столе. – А это ты убери, этого не надо.

Я выключил диктофон, приподнял его и показал ему темный экран.

– Выключил? Ну, и хорошо. Знаешь, журналист, о других я тебе не буду рассказывать, не мое это дело. О себе кое-что могу, если вспомню. И повторяю тебе, от всего откажусь, если что. Нужно? – тогда слушай, когда-нибудь потом напишешь про наши фокусы. Только не поверят, что такое бывало. Но только без меня, без моей фамилии. А если тебе еще интересно, как журналисту, мучает ли меня совесть – так она никогда меня не мучила, другого всякого плохого мне хватало. Так вот… скажу это тебе с самого начала, убил я не одного, за которого мотаю тут двадцать лет, хотя мне до сих пор его жалко – он полицейским был, и я его хорошо знал. Еще троих я убил, и только по указке своего начальника, капитана Смольникова. Интересно это тебе? Об остальных не буду распространяться, но о своем расскажу.

Появилась в конце девяностых такая фирма, «Меркурий». Занялась цветными металлами. Находилась она в НИИ, по тому же адресу, и те же сотрудники в ней работали – сам понимаешь, что это была за фирма. Гнали они на запад цветной лом. Тот НИИ контачил с сотней цветных литеек по всей стране, что-то для них проектировал. Так все эти заводы на боку тогда лежали, рабочих по домам распустили, а на складах у них остались немаленькие запасы цветного металла. Куда ему теперь деться, как не за рубеж! И пошло, и поехало у этого «Меркурия». И профили, и лом, и стружка, и катушки листового, и километры проволоки, всему этому раньше цены не было, – помню, пионеры в школах еще собирали по дворам бытовой лом – а теперь все это вагонами прочь – нам этого больше не нужно. Ты сам-то помнишь девяностые? И отдавали же по дешевке, сколько дадут, и все равно десятки, или, может, сотни миллионов долларов этот «Меркурий» успел себе урвать. Я это все лично знаю, я у этого гендиректора Дроздова, вот такие пачки долларов принимал. И носил – догадываешься, кому? Правильно, Смольникову. А почему носил? Мы наехали на него, когда узнали через налоговую, сколько он гребет. Не сами, конечно, наехали, у нас для этого бандюки свои были. Про ОПГ «Черная речка» слышал? Не знаю, где она теперь, а тогда весь район под ней был. Тряхнули они этого Дроздова, а после этого мы вмешались. Грамотно так, «крышу» ему предложили, это по тем временам совершенно нормально было. Крыша нашего МВД дорогого стоила, но никто устоять не мог, когда мы ее предлагали. Я сам предлагал ее в кабинетах, и не раз – потом тебе это расскажу. Так, поверишь ли – Смольников даже потратить эти пачки долларов не успевал. В то время он как раз отжал себе от государства особняк на Крестовском острове, – исторический! – евроремонт в нем затеял, и все равно оставалось. Тогда он стал вкладывать эти доллары обратно Дроздову в рост, в его бизнес, в долю к нему входить. Хитрый и жадный. Но и на старуху бывает проруха. В самом начале двухтысячных вдруг – бац, и государство вводит новые правила на вывоз из страны цветного лома. Никто такой подлости от него не ожидал. А все деньги Смольникова были уже в этом бизнесе, и не только у него, у многих наших ребят. Так сразу этого Доздова мы – за шкирку, а тот – нету денег, все в оборот вложил, да уже и не вывезти ничего, и даже за последние перевозки денег не вернут, за неустойку. Так «Меркурий» тогда и лопнул, как пузырь, со всеми миллионами, что наши менты в него вложили. Ты представляешь, что тогда делалось со Смольниковым! Кинул Дроздов его – не знаю, может, на миллион – это за несколько-то лет, как он доллары свои начал туда вкладывать! Короче, я сам при этом в кабинете Смольникова присутствовал. Он лично бил этого гендиректора Дроздова, потом уборщица на полу его кровь вытирала. Да только откуда тот мог такие деньги теперь достать, чтобы нам вернуть! Помню, кричал Смольников, – продай сволочь, свои мерседесы, дачу, квартиру, все продай, а мне верни… Но все-таки что-то Дроздов сумел после этого отдавать по мелочам, – я по размеру и весу печек сужу, сам носил их иногда Смольникову. И вдруг он меня вызывает одного, – говорит, такое дело, Дроздов заявление в ФСБ написал. Понимаешь, что это для нас значит? Короче, пока круги и волны дальше не пошли, надо его мочить, без вопросов и сожаления. Сделаешь? Я это, конечно, сделал. Паша Карпов мне немного еще помог. А ведь этот Паша так и остался на свободе, когда других «оборотней» судили, может, еще встретишь его где-нибудь. Не всех вы оборотней вычислили, не всех. Но он тебе, конечно, ничего не скажет. А тело того Дроздова до сих пор, наверное, не нашли. И не найдут никогда. Я один теперь знаю, где он закопан, но и тебе не скажу. Потому что слова – словами, а могила – настоящий факт, проверят – не отмажешься.

Тебе интересно? Тогда вот такой еще случай. Был тогда в Питере еще один НИИ, какой-то информации, пищевой, кажется, промышленности. Не знаю, что они там такое полезное делали, только у них своей производственной площади было, наверное, на сотню миллионов долларов, и они начали ее сдавать коммерсантам. Ты представляешь, какой это был навар! Тут мы даже к чернореченским бандюкам не стали обращаться за помощью, уже сами все умели, и лучше них. Наехали на этого ученого директора, под видом тех же бандюков. Затолкали его в машину, и возили по городу, – но не виды показывали, а по свалкам, по кладбищам, чтобы прочувствовал, что дальше будет. И разговаривали. Прочувствовал он это глубоко. Потом когда другие наши «оборотни в погонах» ему «крышу» предложили, так он даже обрадовался – представляешь! – как хорошо иметь дело не с бандюками, а с родной полицией! По семь тысяч баксов в месяц он начал нам отстегивать. И это только с самого начала. Потом до десяти штук доходило – это Смольников потребовал. Я сам ездил в этот НИИ объяснять директору новые правила. Но потом нас жадность сгубила, как и всегда бывает. Захотел Смольников на их бесплатных площадях еще и свою аптеку открыть, и даже аптечный склад с клиентурой на четверть города. Устроил аптеку, все было хорошо, даже слишком хорошо. Не знаю, сколько со всего этого Смольников получал, но по сотне тысяч долларов через меня Смольникову иногда передавали, это я тебе точно скажу. Только не надо было ему связываться с аптеками. Завалили склад подделками, наркотой какой-то неучтенной, ворованными медикаментами из больниц – в общем, проверки у них начались, и поехало, не остановишь… И опять тоже самое, колоться на следствии начал этот ученый директор, все им рассказывать, подписывать, обо всех своих прегрешениях и отношениях, и про нас тоже… А тут еще подоспело дело о московских «оборотнях», когда повсюду трясти начали … Короче, пришлось убирать нам и этого директора, а позже и его бухгалтершу. Первого утопил я в Большой Невке, а потом, не помню уже кто, кажется тот же Паша Карпов, – пырнул и бухгалтершу, когда она прогуливалась с собачкой. Тот был большой специалист с ножиком. Может, до сих пор практикует.

А ты что так удивленно смотришь? Да каждый день тогда убивали в городе несколько человек. Деньги, деньги всех с ума свели, жадность коммерсантов губила, а бандюков – так их собственные разборки. Ты погляди на некоторых кладбищах их могилы, что поближе к храмам, на престижных местах, – старые кости на помойку, и для своих дворцы из мрамора. Даже жуть берет от такой роскоши. Мы только половину их и оформляли, как убийства, остальное – как сердечные приступы, несчастные случаи и все такое, чтобы только не регистрировать, не портить статистику, да и не вникать нам в это – все равно бы не распутали. А статистика – первое и главное – за плохую раскрываемость преступлений могли взашей любых начальников! Сколько бы ты ни отстегивал наверх, какие бы у тебя ни были связи, а если раскрываемость на нуле, ничего не спасало – кто был повыше, сами свою задницу берегли. Ты что думаешь, мы одни такое делали? Да по всему городу сотни в год такой липы насчитаешь. Наверное, и больше. Или ты думаешь, что начальники в Управлении города этого не знали? Думаешь, бабки к ним не поднимались снизу? Ха! Вот такие времена были, никто теперь не поверит. Да ты это и сам, наверно, помнишь, писал же в газетах.

Ну, напоследок расскажу еще один эпизод, так сказать для полной картины. Правда, к Смольникову это прямо не относится, но человека-то я убил того, и с его личного благословления. Был тогда в Питере такой банк, «Мегапрофит», очень крупный, с президентом господином Кулаковым во главе. Сразу после нового года, если не ошибаюсь, того самого, когда осенью выборы были, – исчез он, и с концами. Ты это должен помнить, шум был изрядный – президент такого банка, и вдруг пропал бесследно! А я знаю, где он упокоился. Но тебе этого опять же не скажу, ты меня извини. А дело было в том, что бесценным зданием этого банка – в центре города, на Невском! – владела, помимо лично самого президента, еще и наша ментовская фирма полицейских, как теперь говорится – «оборотней». Вдове президента того банка, как водится в таких случаях, потом доходчиво объяснили, что она заблуждалась. На самом деле, здание банка полностью принадлежит нашей фирме, и ей придется удовольствоваться только тем, что ее покойный муж оставил ей на счетах и в ячейках банка, а это тоже очень и очень немало. Но и то, если только у нее не возникнут вдруг проблемы с получением наследства, а это нам ей устроить, – должна сама понимать, – как два пальца… и так далее. Вдова все поняла, умница, и подписала, что требовалось, и кончилось все миром. На этом у меня, журналист, для тебя все. Больше, считай, я ни в чем и ни перед кем не виноват, и скоро я выйду на свободу.

После этого он поднял голову к потолку:

– А теперь я к этим глазкам видеокамер обращусь. Все, что вы от меня слышали, дорогие зрители и слушатели, так это я выдумал от скуки в камере, ни в чем таком я лично не замешан. Слыхал об этом – верно, но сам ни-ни. Мне и одного жмурика хватило на двадцать лет сроку. А теперь, журналист, можешь снова включить свой диктофон. Я хочу привет передать капитану Смольникову, – пардон, полковнику. Включил?

– Смольников! Привет из глубины сибирских руд! Как поживаешь на воле. Не наскучило? А то давай к нам, тут скучать не дадут. Журналист знакомый ко мне приезжал, о тебе расспрашивал. Так, извини, я ему все про тебя рассказал. Про все наши фокусы, когда «оборотнями» мы с тобой служили. Мне даже жутко самому стало, когда вспомнил, как по твоей наводке людей убивал. Во, молодые-то годы! Сейчас бы я и волоса не тронул, и комара-то теперь с сожалением убиваю. А ты, сволочь, на такое нас посылал, – и за что! – за деньги, деньги. Ну, рад ты с ними на воле, хорошо тебе в своем историческом особняке. Теперь жди меня, я скоро вернусь, увидимся, сосчитаемся, поделимся – и воспоминаниями, и деньгами. Мне жить теперь в Питере негде, так я к тебе приеду. Если только этот журналист въедливый не посадит тебя раньше. Тогда, может, и здесь увидимся. До скорого.

– Записал? Дай ему это послушать. Пусть напоследок хоть перепугается.

Когда я ехал обратно в поезде и смотрел в окно на бесконечные вологодские леса, то вспоминал годы, когда писал о питерских «оборотнях», что о них думал тогда, и что узнал теперь. Вспомнил об особняке, который Смольников отжал у государства, – об этом я тоже тогда писал, возмущался, мол, как такое могло случиться, историческая ценность и прочее. Однако Смольников и поныне в нем живет. Тогда на Крестовском острове среди парка оставались заброшенными и обветшалыми, еще с блокады, наверное, несколько особняков в стиле модерн. Один из них выделялся, и имел еще историческую ценность, великие артисты и писатели собирались там у кого-то из царской фамилии. Этот-то особняк и захватил себе Смольников. Финны сделали ему ремонт, мебель и прочее купил во Франции, и так далее. Я часто бывал около того места – недалеко от дуба, посаженного, по легенде Петром Великим, почти засохшего, в кованой ограде царского времени. Там же, через узкий живописный канал, построили позже особнячки для членов Конституционного суда, когда его перевели к нам из столицы. Но Смольников испоганил этот особняк, несмотря на евроремонт. Огородил его двухметровым кирпичным забором, прихватив и четверть гектара старинного парка. Я вспомнил, как пятнадцать лет назад это меня обижало и злило, и больше всего, этот хамский глухой забор.

Таким образом, ничего из этой поездки у меня не вышло. Для следствия и суда над Смольниковым, как не было доказательств и свидетелей, так и не появилось. Ничего не получалось у меня с укреплением правопорядка в городе, для чего я и вошел в одноименную комиссию. Вез я из зоны не обвинение, а только привет заключенного. Но, при случае, хоть его я передам полковнику Смольникову.