Александр Иванович Вовк
Слава КВКИУ!
А чего же достиг за те давно прошедшие годы наш любимый Советский Союз?
Постараюсь обобщить, не претендуя на полноту сведений.
К тому времени уже беззвучно скользила по своей орбите фантастически огромная космическая станция «Алмаз», разработанная Владимиром Челомеем для разведки, точного определения координат вражеских целей по всей планете и наведения на них челомеевских же ракет.
К великому сожалению, интригами Сергея Королёва станция «Алмаз» с помощью подло организованных постановлений ЦК КПСС была отнята у Челомея и переименована в «Салют». Её, не разобравшись в уникальности уже решенных Челомеем сложнейших технических и оборонных задач, Королёв выпотрошил, выкинув непревзойдённый оптико-электронный разведывательный комплекс, а образовавшийся просторный объем «Салюта» отдал своим космонавтам.
Правда, для космонавтов станция стала подлинным спасением от гибели, ведь невесомость без возможности постоянно выполнять напряженные физические упражнения убивала космонавтов за несколько суток, а в «Востоках» и «Союзах» Королёва космонавты едва шевелились из-за истязающей их тесноты. Более десяти суток космонавты таких пыток не выдерживали. Они возвращались на Землю с инфарктами, едва живыми. Об этом, конечно, молчали!
Однако станция, перейдя в руки Королёва и спасая космонавтов, утратила выдающиеся разведывательные возможности.
К тому времени на Южмаше уже производили самые тяжёлые боевые ракеты Р-36 разработки Михаила Янгеля. Противник за тот ужас, который эти ракеты наводили десятью ядерными зарядами большой мощности, прозвал их «Сатаной». Её мощь была чудовищной, но, к сожалению, ракета готовилась к старту в десятки раз дольше, чем американские стратегические «Минитмены», потому не годилась для успешного ответного удара. Она просто не успевала стартовать до прилёта американских ракет! К тому же в заправленном состоянии ракета могла находиться всего месяц, после чего подлежала утилизации. Экономически этот баснословно дорогой проект лихорадил Советский Союз гораздо сильнее, нежели нашего противника.
К тому времени великолепным ответом на агрессивное развертывание Штатами тысячи стратегических ракет «Минитмен» уже заканчивалось развёртывание совсем недорогих, но во многом опередивших американцев межконтинентальных ракет легкого класса УР-100, разработки Владимира Челомея. За кратчайшее время СССР развернул их на своей территории, как и американцы, ровно тысячу, связав управление пуском в единую устойчивую и к тому же адаптивную систему. Потому защищённость ракет от ядерного удара оказалась очень высокой, что не позволяло американцам разоружить Советский Союз упреждающим ударом. Нападение на СССР теряло смысл, ибо последовал бы ответ, последствия которого США никак не устроили бы.
Таким образом, только Владимир Челомей создал для СССР вполне достаточную и надёжную систему защиты от ядерного нападения противника. Его стратегические ракеты обеспечили ядерный паритет с американцами. А ведь ещё и весь советский флот был оснащён его крылатыми ракетами! Вот это вклад!
Именно Владимир Николаевич Челомей сделал то, что Сергей Королёв обещал, но так и не выполнил, заигравшись с космосом и плюнув на порученную ему оборону страны. В общем-то, со стороны Королёва это стало государственным преступлением, на которое в СССР закрыли глаза после триумфа первого и последующих спутников Земли. А ведь не спутники тогда были нужны нашей стране! Не на спутники страна выделяла Королёву огромные средства, когда работящий наш народ недоедал.
Но в качестве упрёка и этого сказать мало, ибо с задачей ракетной защиты страны не справились и такие авторитетные разработчики ракет, как Михаил Янгель и Валентин Глушко, как ни старались. А, похоже, действительно старались. Не как Королёв, лишь имитирующий работу над стратегическими ракетами, но упрямо занимающийся космосом.
Владимир Николаевич Челомей стал для своей страны самой надёжной защитой. А вот для США, для НАТО и тайного мирового правительства он представлял собой прочнейшую стену, которую в борьбе с Советским Союзом они пробить никогда не смогут. Они это понимали, потому поставили задачу уничтожить конструктора физически.
Это удалось только в декабре 1986 года, когда в стране царили новые, не патриотические порядки. Владимир Николаевич случайно попал в больницу с бытовой, но непростой травмой стопы, и с этого времени стал доступен врачам-палачам. Тогда-то у них и появилась возможность свободно вводить любые медикаментозные препараты. В том числе, и яды!
Только теперь-то, когда мы знаем очень многое, нам понятно, что выйти из больницы Владимир Челомей не смог бы ни за что! Он давно был приговорён Штатами.
Опытные советские исполнители, негодяи, конечно, лишь ждали удобного случая, чтобы не потянулся шлейф ненужных подозрений. Но тому руководству СССР было не впервой уничтожать людей, которые являлись подлинными драгоценностями нашего народа. Потому в один из дней, когда Владимир Челомей по телефону поговорил с женой, когда он поделился с ней, что «Придумал такое! Такое!», у него случился тяжелейший инфаркт миокарда. Спасать его, разумеется, как и планировали, не стали. Сказали, будто не смогли.
К тому времени советские стратегические подводные лодки уверенно догоняли американцев по суммарной ядерной мощи их ракет, став основной ударной силой на случай развязывания войны. К тому же – силой мобильной и простреливающей всю территорию США, оставаясь невидимой в пучинах мирового океана.
Главная проблема первых советских атомоходов – высокая шумность. Но она была успешно разрешена в лодке проекта 971. Начиная с него, наши подводные корабли стали незаметнее американских.
К тому времени Дмитрий Устинов буквально изнасиловал экономику Советского Союза производством малоэффективных бомбардировщиков Андрея Туполева и немыслимой армады всё новых и новых танков. Содержание дивизий, вооруженных этими самолётами и танками, обходилось значительно дороже даже очень затратного их производства. К тому же в случае войны туполевские бомбардировщики, направленные поразить цели на территории США, почти наверняка должны были погибнуть. Для возвращения домой им не хватало дальности полёта. Конечно, предполагали, что удастся сесть в какой-нибудь дружественной стране Южной Америки, но, как говорят, бабка надвое гадала.
Сегодня с этим несколько проще, так как имеются авиационные стратегические ракеты большой дальности. Самолёты могут запускать их, не долетая до цели на пару тысяч км, и сразу разворачиваться домой. Это равнозначно увеличению максимальной дальности полета бомбардировщика примерно на 4000 км и вывода его из зоны действия наземных сил ПВО.
Как не жаль, но многочисленные танковые дивизии всего-то делали Европу заложницей противостояния США и СССР, но ни Штатам, ни Англии реально не угрожали. То есть, на наших главных противников они не воздействовали даже морально. Лишь Европа дрожала и возмущалась из-за близости советских танков, готовых за двое суток захватить всю ее территорию. На это европейцам всегда отвечали: «Не хотите советского ответного удара, так уберите со своей территории войска агрессивного по отношению к нам блока НАТО!»
А как Европа смогла бы это осуществить, если почти каждая ее страна сама входила в НАТО и, кроме того, по своей политической сути являлась ещё и колонией, управляемой Штатами.
Правда, танки могли пригодиться на случай военной конфронтации с Китаем. Она в то время усиливалась, что ни день. Но даже в таком случае более эффективными и менее затратными оставались другие средства борьбы, которые Устинова не интересовали даже с учётом того, что танки давно превратились в очень дорогие игрушки, которые невозможно защитить даже от одиночного солдата, вооруженного противотанковой управляемой ракетой. А ведь таких солдат в каждой армии в тысячу раз больше, нежели танков! Участь бронированных машин и их экипажей легко предугадать!
К тому времени гениальный конструктор Ростислав Евгеньевич Алексеев совершил подлинную техническую революцию в водном транспорте. Скорость его судов на подводных крыльях, принцип действия которых поначалу не был известен миру, возросла в несколько раз!
На очереди стоял фантастический проект огромного судна неизвестного принципа действия, названного Алексеевым экранопланом. Многие опытные образцы таких чудо-машин разного размера уже носились над водами Каспия со скоростью самолетов! Были варианты и стратегических экранопланов, названных американцами «Каспийскими монстрами». Они могли нести через океан несколько ядерных крылатых ракет.
Такие боевые машины резко пошатнули положение стратегической авиации, поскольку могли доставлять больший груз, нежели самолеты Туполева. Они были незаметны для радаров, защищены от падений с неба и имели скорость почти как у самолётов, до 700 км/ч.
После смещения Хрущёва Алексеев сразу почувствовал мощное противодействие даже в своей стране, не говоря уже о сильном беспокойстве в США. Тем не менее, работы всё же как-то велись. Однако, как можно догадаться, участь гения была предрешена.
В 1976 году усилиями Андрея Туполева, Дмитрия Устинова, министров авиационной, оборонной и судостроительной промышленности СССР Ростислав Алексеев был отстранен от руководства созданным им КБ при заводе «Красное Сормово» в городе Горький, снят с должности и назначен здесь же простым инженером.
Унижение было чудовищным и рассчитанным, конечно, на то, что Ростислав Евгеньевич его не перенесёт. То есть, выполняя заказ советского коррумпированного с самых верхов ВПК и заказ обеспокоенного руководства США, Алексеева можно было даже не убивать, как у них повелось, а лишь подвести его к смерти. К самоубийству, инфаркту или инсульту – было не столь уж важно. Лишь бы не генерировал идеи!
Но Алексеев долго держался, находясь под неэтичным контролем нового начальника, своего ученика, имевшего вполне определенную задачу тормозить все важные разработки. Ему, конечно, хотелось всё из Алексеева «выкачать», вот только работа Ростислава Евгеньевича велась против всех правил и против науки. Только он знал, что и как делать, продвигаясь к цели какой-то неведомой никому интуицией. Украсть у гения его интуицию оказалось невозможно.
Но в январе 1980 года в ходе испытаний боевого экраноплана Ростислав Алексеев получил травму, которая привела его в больницу. Остальное получилось просто. Выйти из больницы живым он уже не мог. Всё было решено за него в начале февраля 1980 года.
На похоронах величайшего конструктора, до уровня которого не дотянулись нигде в мире и сегодня, не было никого даже из местного руководства! И оно побоялось за свою репутацию! Оно всё понимало правильно, и всё исполняло безропотно! Даже самое подлое «всё»!
К тому времени на подходе маячили великолепные высокоточные тактические ракетные комплексы «Точка» Сергея Непобедимого и его же оперативно-тактические ракетные комплексы «Ока». Они сильно напугали американцев резко возросшей огневой мощью советских соединений и объединений. Кроме того, ракета «Ока» имела столь сложную и путаную траекторию, что сбить ее до сих пор было бы невозможно!
Правда, ее всё же «сбил» изменник родины Горбачёв, включив комплекс 9К714 «Ока» по меркантильным соображениям в советско-американский договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности 1987 года.
Как и следовало ожидать, внутренние и внешние враги советского народа взяли Непобедимого, разработавшего двадцать два ракетных комплекса различного предназначения, принятых на вооружение (немыслимое достижение!), «на карандаш».
В 1989 году специально подготовленные подстрекатели в фирме, созданной самим Сергеем Непобедимым (город Коломна) задумали провести модное горбачёвское мероприятие – выборы коллективом угодного им руководителя! То есть, удалить от работы человека, на котором держались все выдающиеся разработки фирмы.
Это было очевидным унижением генерального конструктора и шаг против здравого смысла, потому Сергей Павлович Непобедимый хлопнул дверью! И правильно сделал! Как можно работать с теми, кто его так позорно предал?
К тому времени советская авиация уже готовилась вооружаться мощными авиационными комплексами с самолётами-перехватчиками МИГ-31. Эти удивительные комплексы были способны в случае войны сорвать массированный налёт на СССР стратегических бомбардировщиков США, осуществляемый по кратчайшему пути, то есть, через Северный Ледовитый океан, со стороны которого СССР был не защищён. Всего четыре самолета МИГ-31, оснащённых автоматизированной радиоэлектронной аппаратурой комплекса, решали эту задачу. Они были способны прикрыть полосу воздушного пространства шириной 1100 км. Фантастика!
В общем, моя страна уверенно набирала военную мощь. Взять ее врасплох или силой было более чем рискованно. Потому наши враги за рубежом и в нашей стране действовали иными средствами, но мы оценить такого рода угрозы самостоятельно не могли, а КГБ, который должен был заниматься этим, уже давно находился в руках Андропова, тайного, но лютого врага советской власти. Разумеется, он ей не помогал!
Однако всё это мы осознали слишком поздно! Слишком! А тогда лишь восхищались ракетной техникой и овладевали своей военной специальностью инженера-ракетчика.
58
Но я удалился от конфликта с подполковником Абдразяковым, о котором начинал вспоминать.
Чего только курсантам не приходилось изучать на его кафедре, как говорят, до последнего винтика! И всё было познавательно, потому и запоминалось как-то само собой. Но когда дело дошло до электрических схем «Борт-земля», сказались самые нехорошие и скрываемые мной от всех особенности моей памяти. Точнее сказать, ее отсутствие.
Об этих схемах следует хоть немного рассказать, иначе несведущие не поймут, что же это за ужасные абракадабры – принципиальные электрические схемы, о которых я едва не сломал свои зубы!
Они висели вдоль всех стен аудитории, но обычно оставались занавешенными, и раскрывались только при необходимости. Так требовали условия секретности.
Каждая схема имела внушительную длину; метров десять и более. Ширина схем, а на стене она превращалась в высоту, у всех была одинаковой – два метра.
Мои проблемы связывались даже не с огромными размерами схем. Беда в том, что в них следовало разбираться, можно сказать, с закрытыми глазами. Но каждая электрическая схема содержала тысячи элементов из системы управления ракеты и наземного оборудования. Все вместе они как-то взаимодействовали при предстартовой проверке ракеты, в ее подготовке к старту и при старте. На схеме все элементы были определенным образом обозначены и пронумерованы. И все были связаны между собой затейливой логикой и последовательностью срабатывания.
В общем, для меня это было жуткое нагромождение того, в чём разобраться невозможно. Конечно, с первого взгляда оно вызывало уважение к разветвленной паутине из проводов, реле, контактов, датчиков и их переплетений, и к тем, кто всё это разработал. Они – молодцы! Но когда я осознал, что во всём этом многообразии мне придётся досконально разобраться, меня охватил парализующий испуг.
Как можно запомнить всю последовательность включений и выключений сотен реле и тысяч их контактных групп, разбросанных по схеме в разных концах схемы? Ведь каждое реле имеет свою обмотку. Нужно помнить, в каком месте схемы она находится, показать цепи, по которым к ней подается ток и в каких случаях? Какие, где и когда контакты это реле замыкает, а какие размыкает? Какими контактами реле самоблокируется, а какие контакты, размыкаясь, готовят его отключение. Какие ещё реле срабатывают после этого, и что происходит с огромным количеством уже их контактов? И всё их множество надо найти на длиннющей ленте схемы, двигаясь вдоль нее и всматриваясь в одинаковые значки реле. И нужно показывать цепи питания всё новых и новых реле, контактов, контакторов, датчиков, исполнительных механизмов. И знать, что делает каждый из них и когда!
Получалась внушительная многократно разветвляющаяся последовательность того, что следует брать только на память! Получалась стремительно разрастающаяся во все стороны лавина информации, которую я ни в голове, ни на стене, то есть, на схеме, соединить воедино никак не мог! Всё у меня перепутывалось, тормозилось и разваливалось! Я цепенел, приходил в ужас от навалившегося кома сведений, которые запомнить и упорядочить не мог, и увязал в них как в болоте!
Столь безнадёжно всё происходило даже под уверенное повествование преподавателя. Он выстраивал работу схемы последовательно и красиво. Он уверенно перемещался вдоль схемы, повернувшись к нам лицом, а к ней спиной, и не глядя тыкал указкой в нужные элементы. Я же совершенно запутался уже в самом начале, а чтобы самостоятельно повторить, пусть не всё, но хоть что-то, – этого я даже представить себе не мог! Я безнадёжно буксовал!
Нет! Я, конечно, не сдавался! Я напрягался, пытался, я старался хоть что-то запомнить! Но ничего не мог усвоить! Не мог, и всё! Я забывал и перепутывал эти многочисленные, почти одинаковые прямоугольнички реле, не мог отыскать их на схеме, не мог перенастроиться на поиск контактных групп, одна из которых оказывалась перед носом, но я и ее не находил, а другая пряталась где-то в десяти шагах! А где?
Приходилось ее искать как иголку в стоге сена. За это время я забывал, что и зачем я искал! И, конечно, уже не знал, с чего возобновлять свой слепой поиск. Я каждую секунду буксовал, погружаясь в полную беспомощность и растерянность!
Совсем не помню в той ситуации состояние своих товарищей. Просто, мне было не до них. Мне было ни до чего абсолютно, кроме этой чудовищной электрической схемы, повергшей меня в замешательство.
Правда, я надеялся, что самостоятельно потом во всём разберусь. Точно разберусь! Потрачу времени значительно больше, чем кто-либо другой, но разберусь и запомню! Обидно, конечно, что так получается, но не страшно. Такая уж у меня память, если ее вообще допустимо называть памятью, а не эталоном забывчивости или дуршлагом дырявым!
Но Абдразяков, как выяснилось, заметил мои проблемы. И стал подтрунивать, обращаясь, всякий раз, именно ко мне, как только заканчивал объяснять на схеме очередную цепочку:
– А вам это понятно, товарищ курсант? – уточнял он, называя мою фамилию так, будто только я всех и задерживал, будто я совсем тупой, будто из-за меня приходится замедляться, притормаживая остальных.
«В общем-то, так всё и было, но не означало же, что я должен терпеть его насмешки? Пусть я буду трижды тупым, но это не его дело! И, тем более, нечего выставлять меня на посмешище! Его дело научить меня, а потом проверить качество усвоения! Пусть этим и занимается! Никто еще тупым меня не считал! Пусть память у меня слабая, зато логика – всем на зависть!»
Возмущение во мне забурлило настолько, что я даже о схеме забыл, а Абдразяков снова, разделавшись с очередным этапом объяснения работы этой схемы, всё тем же ироничным тоном поинтересовался:
– А теперь вам ясно, товарищ курсант? – он опять смотрел в мою сторону так, будто я мешал ему продвигаться дальше вдоль этой чертовой схемы.
Бурление во мне нарастало, но выступать курсанту против подполковника, вдобавок чрезвычайно самоуверенного, да еще против того, кто потом станет принимать у него зачёт, это как на танк с игрушечным пистолетом…
Я сдерживал себя из последних сил. В голове вертелась уже не злополучная схема, а всякие бредовые идеи. Проскакивали даже отчаянные мысли, например, встать сейчас и при всех набить ему морду. Когда-то, еще до училища, мы в оскорбительных для нас ситуациях так и поступали! Только кровь смывала любой позор! Да мало ли чего, тогда вертелось в моей голове! Она закипала от новых неопределённостей и возмущения!
Видимо, Абдразяков этого не понял. Но это был его, а не мой больной вопрос. Потому он, перейдя к новому участку схемы, снова выразительно поглядел на меня, приостановив объяснение:
– Ну, а теперь вам понятно, товарищ курсант? – произнёс он с обидной для меня и уже отработанной им ироничной интонацией.
Возможно бы, всё опять обошлось, но кое-кто из моих товарищей обернулся ко мне с насмешливой улыбкой, поддерживая тем самым явное издевательство надо мной. Я стараниями Абдразякова вдруг сделался для всех частью потехи нашего самоуверенного шутника-подполковника.
И я не сдержал себя. Я не выдержал!
Я поднялся с места, но молчал. Я держал паузу до тех пор, пока не увидел, что Абдразяков на моё несанкционированное действие остановился, словно вкопанный, и буквально переполнился нескрываемым удивлением. Только после этого я, чеканя каждое слово, под удивленные взгляды своего взвода, произнёс так, будто сам почувствовал себя разогнавшимся для наступления танком:
– Товарищ подполковник! Я прошу вас в таком тоне больше мою фамилию не упоминать!
Аудиторию раздавила тишина. Это я хорошо помню. И частью этой тишины и общего удивления в широко раскрытых глазах моих товарищей стало чрезвычайное замешательство Абдразякова. Это я тоже помню!
Он оторопел и не мог вымолвить ни одного слова. Он, всегда чрезвычайно самоуверенный, некоторое время представлял собой полное смятение чувств и замешательство. Ещё бы! Вдруг на него при всех попёр какой-то курсант-недоумок!
Я же, закончив фразу, самостоятельно сел на своё место и под столом крепко сжал в замок ладони, которые стали предательски трястись от возбуждения.
Мне осталось ждать его ответа.
У него, как преподавателя, были разные варианты действий. Если бы не его замешательство, то хозяином положения всё-таки оставался он. И он мог легко меня размазать. И мне казалось, что его минутная растерянность должна была подтолкнуть Абдразякова именно к такому самоутверждению, к собственной реабилитации. Я понимал, что в ходе этого же занятия, вполне возможно, или во время предстоящего зачета, он обретёт по отношению ко мне огромную мощь!
Месяца через два пришло время зачета. Все давно забыли тот инцидент, кроме меня и, думаю, и кроме Абдразякова.
В соответствии с учебным планом зачёт проводился до сессии, то есть, отдельное время на подготовку к нему не выделялось. Мне же, будто специально, сильно не повезло. Все предшествующие дни, когда наши ребята готовились, кто, как мог, мне пришлось то в наряде стоять, то заниматься другими неотложными делами. Получилось, что на зачёт я шёл с туманом в голове, хотя такое со мной случалось редко.
О схеме мне даже думать не хотелось, поскольку ее я так и не освоил, но в каждом билете обязательно один вопрос был по той ненавистной электрической схеме. Отсюда и моё настроение! Я предчувствовал, что через Абдразякова мне не пройти. И я сам помогу его торжеству, поскольку наверняка сам и засыплюсь, доказав, что он был прав насчёт моей тупости!
Перед зачётом мои товарищи всё же припомнили тот случай и заранее смотрели на меня с сожалением, будто я уже завалил зачёт. Не сдать что-то с первого раза на четвёртом курсе – это было для всех чересчур. Такого мы, давно набравшись опыта, уже не допускали. Потому мне заранее стало и обидно, и стыдно. Но я был готов смириться, поскольку месть подполковника Абдразякова казалась неизбежной.
Свой билет я вытянул с ощущением обреченности. И оно меня не обмануло. Вопрос по схеме оказался самым сложным и трудно запоминаемым. Что-то мне всё же по нему припомнилось, но логичного и связанного ответа всё равно бы не получилось.
Было противно чувствовать себя недоумком, потому даже два других вопроса, которые я знал вполне нормально, я тоже скомкал. «Но Абдразякову засчитать их всё же придётся!» – порадовался я хоть такому результату.
Однако вопрос по схеме считался более важным, нежели все остальные. Не ответив прилично на него, не приходилось рассчитывать на получение «зачёта». Схему я оставил на закуску.
«Вот и выпали Абдразякову все козыри, чтобы рассчитаться со мной сполна! – решил я. – Стало быть, подошёл конец моей трагикомедии!»
Когда оставалось ответить по схеме, я зачитал преподавателю вопрос из билета и приблизился к ней, вызывавшей во мне дрожь.
С чего начинать, мне было известно. Абдразяков слушал меня с добродушным видом. Но очень скоро я поплыл, сбился, ушёл в сторону и запутался настолько, что вообще замолчал. С тактической точки зрения это было недопустимо. Следовало нести любую околесицу, только не молчать. Это курсантская азбука, подчас помогавшая сдавать всё и вся без достаточных знаний.
Однако молчать мне долго не пришлось.
– Вы же до сих пор докладывали всё правильно! – подвёл зачем-то промежуточные итоги Абдразяков, явно мне подыгрывая. – Вот и указку уже направили на реле Р-72… Почему же не продолжаете? Я же вижу, знаете, что это реле замыкает свои контакты 21-41 и тем самым подает напряжение… – стал он тянуть меня со всей очевидностью.
И я вспомнил! Да! Дальше мне всё было известно. Я обрёл привычную для себя уверенность и стал вполне толково отвечать. И всё же переоценил себя. Снова запутался в каких-то контактах, ушёл в сторону от требуемой последовательности включения реле, и опять замолк. До завершения ответа было далеко, но я выдохся и не знал, как продолжить. Моя схема, как выражаются ракетчики, опять зависла!
– Ну, что же вы? – заинтересованно глядя на меня, удивился мой мучитель. – Вам же осталось показать только цепь подачи напряжения на реле Р-117! А дальше и рассказывать нечего! Дальше итак всё известно! Верно? – спросил он меня, будто это я нащупал истину, а не он.
– Так точно, товарищ подполковник! – подавленно промямлил я.
– Вот и хорошо! Рад, что схему вы прекрасно освоили! Вполне можете собой гордиться! – сказал он мне, похоже, издеваясь. – А поскольку и по программному механизму, и по индикатору ускорений претензий к вашему ответу у меня нет, то вопрос решается однозначно – ставлю вам зачёт! Возьмите вашу зачётку и позовите очередного курсанта!
Я вышел из аудитории вспотевшим. Мне не верилось, что мои унижения закончились, но это подтвердилось вытянувшимися лицами моих товарищей. На них легко читался единственный вопрос:
– Сдал?! И он тебя так просто пропустил? Чудеса! А мы-то рассчитывали увидеть кровавую расправу! Силён мужик, однако ж!
Я так и не понял, на чей же счет пришлась тогда последняя реплика моих товарищей. Но подразумеваю, что всё же, не на мой! Ведь это подполковник Абдразяков мстить мне не стал. И когда я впоследствии освободился от известного всем синдрома студента, считающего, будто что-то знать следует только до сдачи экзамена, то догадался, что он и не собирался мстить, и уж меня своим врагом точно не рассматривал.
Просто однажды он поступил со мной не слишком благоразумно, потому сделал для себя наперед выводы. Всю вину за тот инцидент он возложил, конечно, на себя. Вот и всё! А меня, по большому счёту, он даже зауважал. Я, по крайней мере, на его месте так бы и поступил. Всё-таки проявил мальчишка характер, не сломался! Это я не бахвалюсь – это заслуженный взгляд и оценка со стороны. Для меня же теперь это настолько далёкая история, что я даже не уверен, а со мной ли она произошла!
Вот, пожалуй, и всё о том случае, и заодно, еще об одном хорошем преподавателе из моего родного училища, о подполковнике Абдразякове!
Такие люди нас учили! Не устану повторять им слова благодарности за то, как именно они делали своё дело! Делали его на совесть!
59
Моя пожилая соседка вдруг застонала во сне и проснулась. Повертела головой по сторонам, словно, соображая под звук моторов, как она здесь оказалась, потом извлекла из сумочки какие-то лекарства или витамины и забросила в себя несколько горошин, не запивая.
А мне от таких наблюдений вспомнились наши курсантские витамины.
В нашем училище, чтобы о нем ни говорили, был настоящий культ учёбы. Почти никто из должностных лиц не имел права отрывать курсантов от самостоятельной подготовки. Считалось, будто они в это время настойчиво занимались учебными делами, а уж чем в действительности, никого не интересовало! Тем не менее, по пустякам нас никогда не беспокоили, и мы по очереди сбегали на каток к девчатам, что-то читали художественное или писали письма родным и любимым. Не всегда, конечно, но случалось и такое.
Самостоятельная подготовка продолжалась ежедневно после обеда до ужина. Кроме субботы и выходных. Но не бывает правил без исключений. В первую очередь это касалось так называемого дежурного подразделения. Оно жило по обычному распорядку дня, ходило на занятия, убирало территорию, обедало со всеми, но при необходимости затыкало собой некоторые «дыры», заранее не предусмотренные всякими планами и графиками. Однажды пять человек из моего взвода, считавшегося в тот день дежурным подразделением, послали на разгрузку вагона воинского назначения. Среди тех пятерых оказался и я.
В тупике станции Казань-сортировочная нас ждал обещанный железнодорожный вагон с настежь распахнутой дверью. Мы догадались, что груз уже принят, коль пломбы сорваны. Нам оставалось перекидать всё в автомобиль, которого рядом не было. Зато тут же находилась женщина, обрадовавшаяся нашему появлению. Видимо, давно ждала.
Она назвалась провизором и на правах хозяйки груза поставила нам задачу:
– В первую очередь, ребята, чтобы не допустить штрафа за простой, надо освободить вагон. Всё разгрузить сначала на снег. А уже потом – в машину, которая должна скоро подъехать! И тогда будете свободны!
В пустом наполовину вагоне оказались фанерные ящики и большие картонные коробки, в меру тяжёлые. Для пятерых не столь уж много работы.
Мороз под вечер набирал силу и, кажется, давно опустился ниже двадцати, потому затягивать это дело мы не собирались. Распределились. Кто-то работал в вагоне, кантуя груз к двери и подавая его вниз, кто-то укладывал ящики на улице. Заодно и согрелись.
Хорошо, мы вовремя заметили, что одна коробка сильно деформирована, но ещё до нас. Причем при любых перемещениях из нее вываливались аккуратненькие упаковочки с лекарствами. Женщина-провизор, как ни странно, от этого не расстроилась:
– А! – махнула она рукой. – Ничего, мальчишки! Переверните коробку на бок, чтобы больше ничего не высыпалось, а потом акт составим. Это же обычные витамины, причём, дешёвые. Было бы хуже, если дефицитные лекарства…
Немало упаковочек с витаминами уже валялось на полу вагона. Пару штук мы случайно раздавили сапогами. Из них всюду покатились желтые шарики витаминов. Нам их стало жалко. Спросили провизора:
– Если их скоро спишут, то, может, мы попробуем? – спросил розовощёкий Толька Клименков.
Совсем недавно его, как донора, подходящего по группе крови, ночью увозили в госпиталь для прямого переливания крови какому-то подполковнику. Прямо в реанимации. Вроде бы, больше пол-литра тогда взяли. Потом, как всякий раз после сдачи крови, конечно, дали и отдохнуть, и накормили до отвала сгущёнкой и конфетами.
